он пробудил в ней своей  незапятнанной  доброде-
телью, - она, несчастная, слабая женщина, беззащитная перед  лицом  этой
неограниченной, высшей власти, быть может, в эту самую минуту готовилась
умереть!
   Уже час прошел с тех пор, как он вынес ей приговор; и  в  эту  минуту
она, должно быть, вспоминала все свои преступления, молила бога о  поща-
де, писала письмо, униженно умоляя своего безупречного судью о прощении,
которое она покупала ценою жизни.
   Вильфор глухо застонал от бешенства и боли и  заметался  на  атласных
подушках кареты.
   - Эта женщина стала преступницей только потому, что  прикоснулась  ко
мне! - воскликнул он. - Я - само преступление! И она заразилась им,  как
заражаются тифом, холерой, чумой!.. И я караю ее!.. Я осмелился ей  ска-
зать: раскайся и умри... я! Нет, нет, она будет жить...  она  пойдет  со
мной... Мы скроемся, мы покинем Францию, мы будем  скитаться  по  земле,
пока она будет носить нас. Я говорил ей об эшафоте!.. Великий боже!  Как
я смел произнести это слово! Ведь меня тоже ждет  эшафот!..  Мы  скроем-
ся... Да, я покаюсь ей во всем; каждый день я  буду  смиренно  повторять
ей, что я такой же преступник... Союз тигра и змеи!  О  жена,  достойная
своего мужа!.. Она должна жить, ее злодеяние должно померкнуть перед мо-
им!
   И Вильфор порывисто опустил переднее стекло кареты.
   - Скорей, скорей! - крикнул он таким голосом, что кучер привскочил на
козлах.
   Испуганные лошади вихрем помчались к дому.
   - Да, да, - твердил Вильфор, - эта женщина должна  жить,  она  должна
раскаяться и воспитать моего сына, моего несчастного мальчика.  Он  один
вместе с этим словно железным стариком пережил гибель  моей  семьи!  Она
любила сына; ради него она пошла на преступление. Никогда не следует те-
рять веру в сердце женщины, любящей своего ребенка; она раскается, никто
не узнает, что она преступница. Все злодеяния, совершенные в моем доме и
о которых уже шепчутся в свете, со временем забудутся, а если и найдутся
недоброжелатели, которые о них вспомнят, я возьму вину на  себя.  Одним,
двумя, тремя больше - не все ли равно! Моя жена возьмет все наше золото,
а главное - сына, и бежит прочь от этой бездны, куда, кажется, вместе со
мною готов низринуться весь мир. Она будет жить, она еще будет  счастли-
ва, ибо вся ее любовь принадлежит сыну, а сын останется с ней. Я совершу
доброе дело; от этого душе станет легче.
   И королевский прокурор вздохнул свободнее.
   Карета остановилась во дворе его дома.
   Вильфор спрыгнул с подножки на ступени крыльца; он видел,  что  слуги
удивлены его быстрым возвращением. Ничего другого он на их лицах не про-
чел; никто не заговорил с ним; перед ним, как  всегда,  расступились,  и
только.
   Он прошел мимо комнаты Нуартье и сквозь полуотворенную дверь  заметил
две неясные тени, но не задумался над тем, кто посетитель его отца; тре-
вога подгоняла его.
   "Здесь все как было", - подумал он, поднимаясь по маленькой лестнице,
которая вела к комнатам его жены и пустой комнате Валентины.
   Он запер за собой дверь на площадку.
   - Пусть никто не входит сюда, - сказал он, - я должен говорить с  ней
без помехи, повиниться перед ней, сказать ей все...
   Он подошел к двери, взялся за хрустальную ручку; дверь подалась.
   - Не заперта! - прошептал он. - Это хороший знак!
   И он вошел в маленькую гостиную, где по вечерам стелили  постель  для
Эдуарда; хотя мальчик и учился в пансионе, он каждый  вечер  возвращался
домой; мать ни за что не хотела разлучаться с ним.
   Вильфор окинул взглядом комнату.
   - Никого, - сказал он, - она у себя в спальне.
   Он бросился к двери.
   Но эта дверь была заперта.
   Он остановился, весь дрожа.
   - Элоиза! - крикнул он.
   Ему послышалось, что кто-то двинул стулом.
   - Элоиза! - повторил он.
   - Кто там? - спросил голос его жены.
   Ему показалось, что этот голос звучал слабее обычного.
   - Откройте, откройте, - крикнул Вильфор, - это я!
   Но, несмотря на повелительный и вместе тревожный тон  этого  приказа-
ния, никто не открыл.
   Вильфор вышиб дверь ногой.
   На пороге будуара стояла г-жа де Вильфор с бледным, искаженным  лицом
и смотрела на мужа пугающе неподвижным взглядом.
   - Элоиза! - воскликнул он. - Что с вами? Говорите!
   Она протянула к нему бескровную, цепенеющую руку.
   - Все исполнено, сударь, - сказала она с глухим хрипом, который слов-
но разрывал ей гортань. - Чего вы еще хотите?
   И она, как подкошенная, упала на ковер.
   Вильфор подбежал к ней, схватил ее за руку. Рука эта судорожно сжима-
ла хрустальный флакон с золотой пробкой.
   Госпожа де Вильфор была мертва.
   Вильфор, обезумев от ужаса, попятился к двери,  не  отрывая  глаз  от
трупа.
   - Эдуард! - вскричал он вдруг. - Где мой сын? - И он бросился из ком-
наты с воплем:- Эдуард, Эдуард!
   Этот крик был так страшен, что со всех сторон сбежались слуги.
   - Мой сын! Где мой сын? - спросил Вильфор. - Уведите его, чтобы он не
видел...
   - Господина Эдуарда нет внизу, сударь, - ответил камердинер.
   - Он, должно быть, в саду, бегите за ним!
   - Нет, сударь; госпожа де Вильфор полчаса тому назад  позвала  его  к
себе; господин Эдуард пошел к ней и с тех пор не выходи я.
   Ледяной пот выступил на лбу Вильфора,  ноги  его  подкосились,  мысли
закружились в мозгу, как расшатанные колесики испорченных часов.
   - Прошел к ней! - прошептал он. - К ней!
   И он медленно побрел обратно, вытирая одной рукой лоб, а другой  дер-
жась за стену.
   Он должен войти в эту комнату и снова увидеть тело несчастной.
   Он должен позвать Эдуарда, разбудить эхо этой комнаты, превращенной в
гроб; заговорить здесь - значило осквернить безмолвие могилы.
   Вильфор почувствовал, что язык не повинуется ему.
   - Эдуард! Эдуард! - пролепетал он.
   Никакого ответа; где же мальчик, который, как сказали слуги, прошел к
матери и не вышел от нее?
   Вильфор сделал еще шаг вперед.
   Труп г-жи де Вильфор лежал перед дверью в будуар, где  только  и  мог
быть сын; труп словно сторожил порог, в открытых, остановившихся глазах,
на мертвых губах застыла загадочная усмешка.
   За приподнятой портьерой виднелась ножка рояля и угол дивана, обитого
голубым атласом.
   Вильфор сделал еще несколько шагов вперед и на диване  увидел  своего
сына.
   Ребенок, вероятно, заснул.
   Несчастного охватила невыразимая радость; луч света озарил ад, где он
корчился в нестерпимой муке.
   Он перешагнет через труп, войдет в комнату, возьмет ребенка на руки и
бежит с ним, далеко, далеко.
   Это был уже не прежний Вильфор, который в своем утонченном  лицемерии
являл образец цивилизованного  человека;  это  был  смертельно  раненный
тигр, который ломает зубы, в последний раз сжимая страшную пасть.
   Он боялся уже не предрассудков, а призраков. Он отступил на шаг и пе-
репрыгнул через труп, словно это был пылающий костер.
   Он схватил сына на руки, прижал к груди, тряс  его,  звал  по  имени;
мальчик не отвечал. Вильфор прильнул жадными губами к его лицу, лицо бы-
ло холодное и мертвенно-бледное; он  ощупал  окоченевшее  тело  ребенка,
приложил руку к его сердцу: сердце не билось.
   Ребенок был мертв.
   Вчетверо сложенная бумажка упала на ковер.
   Вильфор, как громом пораженный, опустился  на  колени;  ребенок  выс-
кользнул из его безжизненных рук и покатился к матери.
   Вильфор поднял листок, узнал руку своей жены и жадно пробежал его.
   Вот что он прочел:
   "Вы знаете, что я была хорошей матерью:  ради  своего  сына  я  стала
преступницей.
   Хорошая мать не расстается со своим сыном!"
   Вильфор не верил своим глазам, Вильфор не верил своему  рассудку.  Он
подполз к телу Эдуарда и еще раз осмотрел его с тем вниманием,  с  каким
львица разглядывает своего мертвого львенка.
   Из его груди вырвался душераздирающий крик.
   - Бог! - простонал он. - Опять бог!
   Вид обеих жертв ужасал его, он чувствовал, что  задыхается  в  одино-
честве, в этой пустоте, заполненной двумя трупами.
   Еще недавно его поддерживала ярость, этот великий дар сильных  людей,
его поддерживало отчаяние, последняя  доблесть  погибающих,  побуждавшая
Титанов брать приступом небо, Аякса - грозить кулаками богам.
   Голова Вильфора склонилась под непосильным бременем;  он  поднялся  с
колен, провел дрожащей рукой по слипшимся от пота волосам;  он,  никогда
не знавший жалости, в изнеможении побрел  к  своему  престарелому  отцу,
чтобы хоть кому-то поведать свое горе, перед кем-то излить свою муку.
   Он спустился по знакомой нам лестнице и вошел к Нуартье.
   Когда Вильфор вошел, Нуартье со всем вниманием и  дружелюбием,  какое
только мог выразить его взгляд, слушал аббата Бузони, спокойного и хлад-
нокровного, как всегда.
   Вильфор, увидав аббата, поднес руку ко лбу. Прошлое нахлынуло на  не-
го, словно грозная волна, которая вздымает больше пены, чем другие.
   Он вспомнил, как он был у аббата через два дня после обеда в Отейле и
как аббат явился к нему в день смерти Валентины.
   - Вы здесь, сударь! - сказал он. -  Вы  всегда  приходите  вместе  со
смертью?
   Бузони выпрямился, увидав искаженное лицо Вильфора, его  исступленный
взгляд, он понял, что скандал в зале суда уже разразился;  о  дальнейшем
он не знал.
   - Я приходил молиться у тела вашей дочери, - отвечал Бузони.
   - А сегодня зачем вы пришли?
   - Я пришел сказать вам, что вы заплатили мне свой долг сполна. Отныне
я буду молить бога, чтобы он удовольствовался этим, как и я.
   - Боже мой, - воскликнул Вильфор, отступая на шаг, - этот голос... вы
не аббат Бузони!
   - Нет.
   Аббат сорвал с себя парик с тонзурой, тряхнул головой, и длинные чер-
ные волосы рассыпались по плечам, обрамляя его мужественное лицо.
   - Граф Монте-Кристо! - воскликнул ошеломленный Вильфор.
   - И даже не он, господин королевский прокурор, вспомните, поройтесь в
своей памяти.
   - Этот голос! Где я его слышал?
   - Вы его слышали в Марселе, двадцать три года тому назад, в день  ва-
шего обручения с Рене де Сен-Меран. Поищите в своих папках с делами.
   - Вы не Бузони? Вы не Монте-Кристо? Боже мой, так это вы мой  враг  -
тайный, неумолимый, смертельный! Я причинил вам какое-то зло в  Марселе,
горе мне!
   - Да, ты угадал, - сказал граф, скрестив руки на  груди.  -  Вспомни,
вспомни!
   - Но что же я тебе сделал? - воскликнул Вильфор, чьи мысли заметались
на том пороге, где разум и безумие сливаются в тумане,  который  уже  не
сон, но еще не пробуждение. - Что я тебе сделал? Говори!
   - Ты осудил меня на чудовищную, медленную смерть, ты убил моего отца,
ты вместе со свободой отнял у меня любовь и вместе с любовью счастье!
   - Да кто же ты? Кто?
   - Я призрак несчастного, которого ты похоронил в  темнице  замка  Иф.
Когда этот призрак вышел из могилы, бог скрыл его под маской графа  Мон-
те-Кристо и осыпал его алмазами и золотом, чтобы доныне ты не узнал его.
   - Я узнаю тебя, узнаю! - произнес королевский прокурор. - Ты...
   - Я Эдмон Дантес!
   - Ты Эдмон Дантес! - вскричал королевский прокурор, хватая  графа  за
руку. - Так идем!
   И он повлек его к лестнице;  удивленный  Монте-Кристо  последовал  за
ним, не зная, куда его ведет королевский прокурор, и предчувствуя  повое
несчастье.
   - Смотри, Эдмон Дантес! - сказал Вильфор, указывая графу на трупы же-
ны и сына. - Смотри! Ты доволен?..
   Монте-Кристо побледнел, как смерть; он  понял,  что  в  своем  мщении
преступил границы; он понял, что теперь он уже не смеет сказать:
   - Бог за меня и со мною.
   Ужас оледенил его душу; он бросился к ребенку,  приподнял  ему  веки,
пощупал пульс и, схватив его на руки, выбежал с ним в комнату  Валентины
и запер за собой дверь.
   - Мой сын! - закричал Вильфор. - Он похитил тело  моего  сына!  Горе,
проклятие, смерть тебе!
   И он хотел ринуться за Монте-Кристо, но как во сне  его  ноги  словно
вросли в пол, глаза его едва не вышли из орбит,  скрюченные  пальцы  все
глубже впивались в грудь, пока из-под ногтей не брызнула кровь, жилы  на
висках вздулись, череп готов был разорваться под напором клокочущих мыс-
лей, и море пламени затопило мозг.
   Это оцепенение длилось несколько минут, и, наконец, непроглядный мрак
безумия поглотил Вильфора.
   Он вскрикнул, дико захохотал и бросился вниз по лестнице.
   Четверть часа спустя дверь комнаты Валентины отворилась, и на  пороге
появился граф МонтеКристо.
   Он был бледен, взор его померк, грудь тяжело дышала; черты его всегда
спокойного благородного лица были искажены страданием.
   Он держал в руках ребенка, которого уже ничто не могло вернуть к жиз-
ни.
   Монте-Кристо стал на одно колено, благоговейно опустил ребенка на ко-
вер подле матери и положил его голову к ней на грудь.
   Потом он встал, вышел из комнаты и, встретив на  лестнице  одного  из
слуг, спросил:
   - Где господин Вильфор?
   Слуга молча указал рукой на сад.
   Монте-Кристо спустился с крыльца, пошел  в  указанном  направлении  и
среди столпившихся слуг увидел Вильфора, который, с  заступом  в  руках,
ожесточенно рыл землю.
   - Нет, не здесь, - говорил он, - нет, не здесь.
   И рыл дальше.
   Монте-Кристо подошел к нему и едва слышно, почти смиренно произнес:
   - Вы потеряли сына, сударь, но у вас осталась...
   Вильфор, не слушая, перебил его.
   - Я его найду, - сказал он, - не говорите мне, что его здесь  нет,  я
его найду, хоть бы мне пришлось искать его до Страшного суда.
   Монте-Кристо отшатнулся.
   - Он сошел с ума! - сказал он.
   И, словно страшась, что на него обрушатся стены этого проклятого  до-
ма, он выбежал на улицу, впервые усомнившись - имел ли он  право  посту-
пить так, как поступил.
   - Довольно, довольно, - сказал он, - пощадим последнего!
   Придя домой, Монте-Кристо застал у себя Морреля; он бродил по  комна-
там, как безмолвный призрак, который ждет назначенного ему  богом  часа,
чтобы вернуться в свою могилу.
   - Приготовьтесь, Максимилиан, - сказал ему с улыбкой Монте-Кристо,  -
завтра мы покидаем Париж.
   - Разве вам здесь больше нечего делать? - спросил Моррель.
   - Нечего, - отвечал Монте-Кристо, - боюсь, что я и так сделал слишком
много.
 
 
   XV. ОТЪЕЗД
 
   События последних недель взволновали весь Париж. Эмманюель и его  же-
на, сидя в маленькой гостиной на улице Меле, обсуждали их с  вполне  по-
нятным недоумением; они чувствовали какую-то связь между тремя внезапны-
ми и  непредвиденными  катастрофами,  поразившими  Морсера,  Данглара  и
Вильфора.
   Максимилиан, который пришел их навестить, слушал их или, вернее, при-
сутствовал при их беседе, погруженный в ставшее для него привычным  рав-
нодушие.
   - Право, Эмманюель, - говорила Жюли, - кажется, будто эти  люди,  еще
вчера такие богатые, такие  счастливые,  строя  свое  богатство  и  свое
счастье, забыли заплатить дань злому року; и вот, совсем  как  в  сказке
Перро, вдруг явилась злая фея, которую не пригласили на свадьбу  или  па
крестины, чтобы отомстить за эту забывчивость.
   - Какой разгром! - говорил Эмманюель, думая о Морсере и Дангларе.
   - Какое горе! - говорила Жюли, думая  о  Валентине,  которую  женское
чутье не позволяло ей назвать вслух в присутствии брата.
   - Если их покарал бог, - говорил Эмманюель, - значит, он - высшее ми-
лосердие - не нашел в прошлом этих  людей  ничего,  что  заслуживало  бы
смягчения кары; значит, эти люди были прокляты.
   - Ты судишь слишком смело, Эмманюель, - сказала Жюли. - Если бы в  ту
минуту, когда мой отец уже держал в руке  пистолет,  кто-нибудь  сказал,
как ты сейчас: "Этот человек заслужил свою участь", - разве он не ошибся
бы?
   - Да, по бог не допустил, чтобы наш отец погиб, как не допустил, что-
бы Авраам принес в жертву своего сына; как и патриарху,  он  послал  нам
ангела, который остановил смерть на полпути.
   Едва он успел произнести эти слова, как раздался звон колокольчика.
   Это привратник давал знать о посетителе.
   Почти тотчас же отворилась дверь, и  на  пороге  появился  граф  Мон-
те-Кристо.
   Жюли и Эмманюель встретили его радостными возгласами.
   Максимилиан поднял голову и снова опустил ее.
   - Максимилиан, - сказал граф, делая вид, что не замечает  его  холод-
ности, - я приехал за вами.
   - За мной? - переспросил Моррель, как бы очнувшись от сна.
   - Да, - сказал Монте-Кристо, - ведь решено, что вы едете со мной, и я
предупредил вас еще вчера, чтобы вы были готовы.
   - Я готов, - сказал Максимилиан, - я зашел проститься с ними.
   - А куда вы едете, граф? - спросила Жюли.
   - Сначала в Марсель, сударыня.
   - В Марсель? - повторила Жюли.
   - Да, и я похищаю вашего брата.
   - Граф, верните его нам исцеленным, - сказала Жюли.
   Моррель отвернулся, чтобы скрыть краску, залившую его лицо.
   - А вы заметили, что он болен? - спросил граф.
   - Да, и я боюсь, не скучно ли ему с нами.
   - Я постараюсь его развлечь, - сказал граф.
   - Я к вашим услугам, сударь, - сказал Максимилиан. - Прощайте,  доро-
гие мои; прощай, Эмманюель; прощай, Жюли!
   - Как, ты уже прощаешься? - воскликнула Жюли. - Разве вы сейчас  еде-
те? а вещи? а паспорта?
   - Всегда легче расстаться сразу, - сказал Монте-Кристо, -  я  уверен,
что Максимилиан обо всем уже позаботился, как я его просил.
   - Паспорт у меня есть, и вещи мои уложены, - сказал Моррель  беззвуч-
но, спокойным голосом.
   - Отлично, - сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, - вот что значит военная
точность.
   - И вы нас так и покинете? - сказала Жюли. - Уже сейчас? Вы мне пода-
рите нам ни дня, ни даже часа?
   - Мой экипаж у ворот, сударыня; через пять дней я должен быть в Риме.
   - Но разве Максимилиан едет в Рим? - спросил Эмманюель.
   - Я еду туда, куда графу угодно будет меня везти, - сказал с грустной
улыбкой Максимилиан. - Я принадлежу ему еще на месяц.
   - Почему он это говорит с такой горечью, граф?
   - Ваш брат едет со мной, - мягко  сказал  граф,  -  поэтому  не  тре-
вожьтесь за него.
   - Прощай, сестра! - повторил Максимилиан. - Прощай, Эмманюель!
   - У меня сердце разрывается, когда я вижу, какой он стал безразличный
ко всему, - сказала Жюли. - Ты чтото от нас скрываешь, Максимилиан!
   - Вот увидите, - сказал Монте-Кристо, - он вернется  к  вам  веселый,
смеющийся и радостный.
   Максимилиан бросил на Монте-Кристо почти презрительный, почти гневный
взгляд.
   - Едем! - сказал граф.
   - Но раньше, чем вы уедете, граф, - сказала Жюли,  я  хочу  высказать
вам все то, что прошлый раз...
   - Сударыня, - возразил граф, беря ее руки в свои, - все, что  вы  мне
скажете, будет меньше того, что я могу прочесть в ваших  глазах,  меньше
того, что вам говорит ваше сердце и что мое сердце слышит. Мне бы следо-
вало поступить, как благодетелю из романа, и уехать,  не  повидавшись  с
вами; но такая добродетель выше моих сил, потому что я человек слабый  и
тщеславный; я радуюсь, когда встречаю  нежный,  растроганный  взор  моих
ближних. Теперь я уезжаю, и я даже настолько себялюбив, что говорю  вам:
не забывайте меня, друзья мои, - ибо, вероятно, мы с вами больше никогда
не увидимся.
   - Никогда больше не увидимся! - воскликнул Эмманюель, между  тем  как
крупные слезы покатились по щекам Жюли. - Никогда больше не увидим  вас!
Так вы не человек, а божество, которое спустилось на землю, чтобы сотво-
рить добро, а теперь возвращается на небо?
   - Не говорите этого, - поспешно возразил Монте-Кристо, -  никогда  не
говорите, друзья мои; боги не совершают зла, боги  останавливаются  там,
где хотят остановиться; случай не властен над ними, напротив,  они  сами
повелевают случаем. Нет, Эмманюель, я человек, и ваше  восхищение  столь
же кощунственно, сколь не заслужено мною.
   И граф, с сожалением покидая этот мирный дом,  где  обитало  счастье,
прильнул губами к руке Жюли, бросившейся в его объятья, и протянул  дру-
гую руку Эмманюелю; потом кивнул Максимилиану, все такому же безучастно-
му и удрученному.
   - Верните моему брату радость! - шепнула Жюли на ухо графу.
   Монте-Кристо пожал ей руку,