или экипаж в  гос-
тинице и входил вон через ту калитку, видите?
   Монте-Кристо кивнул в знак того, что он в темноте видит вход, на  ко-
торый указывает Бертуччо.
   - Мне больше нечего было делать в Версале, я переселился в  Отейль  и
стал собирать сведения. Очевидно, если я хотел его поймать, именно здесь
надо было подстроить ловушку.
   Дом принадлежал, как вашему сиятельству сказал привратник, маркизу де
Сен-Меран, тестю Вильфора. Маркиз жил в Марселе, этот загородный дом ему
был не нужен; маркиз, по слухам, сдал его молодой вдове,  которую  знали
здесь только под именем баронессы.
   Однажды вечером, заглянув через ограду, я увидел в саду женщину,  она
гуляла одна и часто взглядывала на калитку. Я понял, что  в  этот  вечер
она ждала Вильфора. Когда она подошла ко мне так близко, что я в темноте
мог разглядеть черты ее лица, я увидел, что это молодая и красивая  жен-
щина лет восемнадцати, высокая и белокурая. На ней  был  простой  капот,
ничто не стягивало ее талии, и я  заметил,  что  она  беременна  и  что,
по-видимому, роды уже близко.
   Через несколько минут калитка отворилась, и  вошел  мужчина;  молодая
женщина поспешила, насколько могла, ему навстречу; они  обнялись,  нежно
поцеловались и вместе вошли в дом.
   Этот мужчина был Вильфор. Я рассчитывал, что,  возвращаясь,  особенно
ночью, он должен будет пройти один через весь сад.
   - А узнали вы потом имя этой женщины? - спросил граф.
   - Нет, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - вы сейчас сами  увиди-
те, что у меня не было для этого времени.
   - Продолжайте.
   - В этот вечер я мог бы, вероятно, убить королевского прокурора, но я
еще не изучил сада во всех подробностях. Я боялся, что не убью его напо-
вал, и если на его крики кто-нибудь прибежит, то я не смогу скрыться.  Я
решил отложить это до следующего свидания и, чтобы лучше  за  всем  сле-
дить, нанял комнатку, выходившую окнами на ту улицу, которая  шла  вдоль
стены сада.
   Три дня спустя, около семи часов вечера, я увидел, как из дома выехал
верхом слуга и поскакал в сторону Севрской дороги; я догадался,  что  он
поехал в Версаль, и не ошибся. Через три часа он воротился, весь в пыли,
исполнив поручение. Прошло еще минут десять,  и  пешеход,  закутанный  в
плащ, отпер калитку, вошел в сад и запер ее за собой.
   Я бросился из дому. Я не видел лица Вильфора, но узнал его по  биению
моего сердца. Я перешел через улицу к тумбе,  которая  находилась  возле
угла садовой стены и при помощи которой я в первый раз заглядывал в сад.
   На этот раз я не удовольствовался наблюдением, а вытащил  из  кармана
нож, проверил, хорошо ли он отточен, и перескочил через ограду.
   Прежде всего я подбежал к калитке; он оставил ключ в замке  и  только
из предосторожности два раза повернул его.
   Таким образом, ничто не мешало мне бежать этим путем. Я стал осматри-
ваться. Посреди сада расстилалась ровная лужайка, по углам ее росли  де-
ревья с густой листвой и кусты осенних цветов. Чтобы пройти  из  дома  к
калитке или дойти от калитки до дома, Вильфор должен  был  миновать  эти
деревья.
   Был конец сентября, дул сильный ветер; бледную луну все время  закры-
вали несущиеся по небу черные тучи; она освещала только песок на аллеях,
ведущих к дому, а под деревьями тень была такая густая, что  там  вполне
мог спрятаться человек, не опасаясь, что его заметят.
   Я спрятался там, где ближе всего должен был пройти  Вильфор;  едва  я
успел скрыться, как сквозь свист ветра, гнущего деревья, мне послышались
стоны. Но вы знаете, ваше сиятельство, или лучше сказать, вы не  знаете,
что тому, кто готовится совершить убийство, всегда чудятся глухие крики.
Прошло два часа, и за это время мне несколько раз слышались те же стоны.
Пробило полночь.
   Еще не замер унылый и гулкий отзвук последнего удара,  как  я  увидел
слабый свет в окнах той потайной лестницы, по которой мы с  вами  только
что спустились.
   Дверь отворилась и снова появился человек в плаще.
   Наступила страшная минута, но я так долго готовился к ней, что во мне
ничто не дрогнуло; я вытащил нож, раскрыл его и стоял наготове.
   Человек в плаще шел прямо на меня;  пока  он  подходил  по  открытому
пространству, мне показалось, что он держит в правой руке какое-то  ору-
жие; я испугался - не борьбы, а неудачи. Но когда он  очутился  всего  в
нескольких шагах от меня, я разглядел, что это не оружие, а просто  зас-
туп.
   Не успел я еще сообразить, зачем ему заступ, как Вильфор  остановился
у самой опушки, огляделся по сторонам и принялся рыть яму. Только тут  я
увидел, что под плащом, который Вильфор положил на лужайку, чтобы он ему
не мешал, что-то спрятано.
   Тут, признаться, к моей ненависти примешалось любопытство: мне  хоте-
лось узнать, что он затеял. Я стоял не шевелясь, затаив дыхание; я ждал.
   Потом у меня мелькнула мысль; я еще больше утвердился  в  ней,  когда
увидал, что королевский прокурор вытащил из-под плаща маленький  ящик  в
два фута длиной и дюймов в семь шириной.
   Я дал ему опустить ящик в яму, которую он затем засыпал землей; потом
он принялся утаптывать свежую землю ногами, чтобы скрыть все следы своей
ночной работы. Тогда я бросился на него и вонзил ему в грудь нож. Я ска-
зал:
   "Я Джованни Бертуччо! За смерть моего брата ты платишь своей смертью,
твой клад достанется его вдове; видишь, моя месть  удалась  даже  лучше,
чем я надеялся".
   - Не знаю, слышал ли он мои слова; не думаю; он упал, даже не вскрик-
нув. Я почувствовал, как его горячая кровь брызнула мне на руки и в  ли-
цо, но я опьянел, обезумел; эта кровь освежала меня, а не жгла.  В  одну
минуту я заступом открыл ящик; потом, чтобы не заметили, что я  его  вы-
нул, я снова засыпал яму, перебросил заступ через  ограду,  выскочил  из
калитки, запер ее снаружи, а ключ унес с собой.
   - Вот как, - сказал Монте-Кристо, - я вижу, что это было  всего  лишь
убийство, осложненное кражей.
   - Нет, ваше сиятельство, - возразил Бертуччо, - это была  вендетта  с
возвратом долга.
   - По крайней мере сумма была значительная?
   - Это были не деньги.
   - Ах, да, - сказал Монте-Кристо, - вы что-то говорили о ребенке.
   - Вот именно, ваше сиятельство. Я побежал к реке, уселся на берегу и,
торопясь увидеть, что лежит в ящике, взломал замок ножом.
   Там, завернутый в пеленки из тончайшего батиста, лежал  новорожденный
младенец; лицо у него было багровое, руки посинели, - видно, он умер от-
того, что пуповина обмоталась вокруг шеи и удушила его. Однако он еще не
похолодел, и я не решался бросить его в реку, протекавшую  у  моих  ног.
Через минуту мне показалось, что сердце его тихонько бьется. Я освободил
его шею от опутавшей ее пуповины, и так как я был когда-то  санитаром  в
госпитале в Бастии, я сделал то, что сделал бы в этом случае врач:  при-
нялся вдувать ему в легкие воздух; и через четверть часа после неимовер-
ных моих усилий ребенок начал дышать и вскрикнул. Я и сам вскрикнул,  но
от радости. "Значит, бог не проклял меня, - подумал я, - раз он позволя-
ет мне возвратить жизнь его созданию, взамен той, которую я отнял у дру-
гого!"
   - А что же вы сделали с ребенком? - спросил Монте-Кристо. - Такой ба-
гаж не совсем удобен для человека, которому необходимо бежать.
   - Вот поэтому у меня ни минуты не было мысли оставить его у себя;  но
я знал, что в Париже есть Воспитательный дом, где принимают  таких  нес-
частных малюток. На заставе я объявил, что нашел ребенка  на  дороге,  и
спросил, где Воспитательный дом. Ящик подтверждал мои слова;  батистовые
пеленки указывали, что ребенок принадлежит к богатому семейству;  кровь,
которой я был испачкан, могла с таким же успехом  быть  кровью  ребенка,
как и всякою другого. Мой рассказ не встретил  никаких  возражений;  мне
указали Воспитательный дом, помещавшийся в самом конце  улицы  Апфер.  Я
разрезал пеленку пополам, так что одна из двух букв, которыми  она  была
помечена, осталась при ребенке, а другая у меня, потом положил мою  ношу
у порога, позвонил и убежал со всех ног. Через две недели я  уже  был  в
Рольяно и сказал Ассунте:
   "Утешься, сестра; Израэло умер, но я отомстил за него".
   Тогда она спросила у меня, что это значит, и я рассказал ей все!
   "Джованни, - сказала мне Accyina, - тебе следовало  взять  ребенка  с
собой; мы заменили бы ему родителей, которых он лишился; мы  назвали  бы
его Бенедетто [39], и за это доброе дело господь благословил бы нас".
   Вместо ответа я подал ей половину пеленки,  которую  сохранил,  чтобы
вытребовать ребенка, когда мы станем побогаче.
   - А какими буквами были помечены пеленки? - спросил Монте-Кристо.
   - H и N, под баронской короной.
   - Да вы, кажется, разбираетесь в геральдике, Бертуччо?  Где  это  вы,
черт возьми, обучались гербоведению?
   - У вас на службе, ваше сиятельство, всему можно научиться.
   - Продолжайте; мне хочется знать две вещи.
   - Какие, ваше сиятельство?
   - Что сталось с этим мальчиком? Вы, кажется,  сказали,  что  это  был
мальчик.
   - Нет, ваше сиятельство, я не помню, чтобы я это говорил.
   - Значит, мне послышалось. Я ошибся.
   - Нет, вы не ошиблись, это и был мальчик. Но ваше сиятельство  желали
узнать две вещи: какая же вторая?
   - Я хотел еще знать, в каком преступлении вас обвиняли, когда вы поп-
росили духовника и к вам в нимскую тюрьму пришел аббат Бузони.
   - Это, пожалуй, будет очень длинный рассказ, ваше сиятельство.
   - Так что же? Сейчас только десять часов; вы знаете, что я сплю мало,
да и вам, думаю, теперь не до сна.
   Бертуччо поклонился и продолжал свой рассказ:
   - Отчасти чтобы заглушить преследовавшие меня  воспоминания,  отчасти
для того, чтобы заработать бедной вдове на жизнь, я снова занялся  конт-
рабандой; это стало легче, потому что законы стали мягче, как всегда бы-
вает после революции. Хуже всего охранялось южное побережье из-за непре-
рывных волнений то в Авиньоне, то в Ниме, то в Юзесе. Мы воспользовались
этой передышкой, которую нам давало правительство, и завязали сношения с
жителями всего побережья. С тех пор как моего  брата  убили  в  Ниме,  я
больше не хотел возвращаться в этот город. Поэтому трактирщик, с которым
мы вели дела, видя, что мы его покинули, сам явился к нам и открыл отде-
ление своего трактира (на дороге  из  Белгарда  в  Бокер,  под  вывеской
"Гарский мост"). Мы имели на дорогах в Эг-Морт Мартиг и  Бук  с  десяток
складочных мест, где мы прятали товары, а в случае нужды находили убежи-
ще от таможенных досмотрщиков и жандармов. Ремесло контрабандиста  очень
выгодно, когда занимаешься им с умом и энергией. И жил в горах, - теперь
я вдвойне остерегался жандармов и таможенных  досмотрщиков,  потому  что
если бы меня поймали, то началось бы следствие; всякое следствие интере-
суется прошлым, а в моем прошлом могли найти кое-что поважнее  провезен-
ных беспошлинно сигар или контрабандных бочонков спирта. Так что, тысячу
раз предпочитая смерть аресту, я действовал смело и не раз  убеждался  в
том, что преувеличенные заботы о собственной шкуре больше  всего  мешают
успеху в предприятиях, требующих быстрого решения и отваги.  И  в  самом
деле, если решил не дорожить жизнью, то становишься не похож  на  других
людей, или, лучше сказать, другие люди на тебя непохожи; кто принял  та-
кое решение, тот сразу же чувствует, как увеличиваются его силы и расши-
ряется его горизонт.
   - Вы философствуете, Бертуччо! - прервал его граф. - Вы, по-видимому,
занимались в жизни всем понемножку.
   - Прошу прощения, ваше сиятельство.
   - Пожалуйста, пожалуйста, но только философствовать в половине  один-
надцатого ночи - поздновато. Впрочем, других возражений я не имею, пото-
му что нахожу вашу философию совершенно справедливою, а это  можно  ска-
зать не про всякую философскую систему.
   - Мои поездки становились все более  дальними  и  приносили  мне  все
больше дохода. Ассунта была хорошая хозяйка, и наше маленькое  состояние
росло. Однажды, когда я собирался в путь, она  сказала:  "Поезжай,  а  к
твоему возвращению я приготовлю тебе сюрприз".
   Сколько я ее ни расспрашивал, она ничего не хотела говорить, и я  уе-
хал.
   Я был в отсутствии больше полутора месяцев; мы взяли в Лукке масло, а
в Ливорно - английские бумажные материн. Выгрузились  мы  очень  удачно,
продали все с большим барышом и, радостные, вернулись по домам.
   Первое, что я, войдя в дом, увидал на самом видном  месте  в  комнате
Ассунты, был младенец месяцев восьми, в роскошной, по  сравнению  с  ос-
тальной обстановкой, колыбели. Я вскрикнул от радости. С тех пор  как  я
убил королевского прокурора, меня мучила только одна мысль - мысль о по-
кинутом ребенке. Надо сказать, что о самом убийстве я ничуть не жалел.
   Бедная Ассунта все угадала; он, воспользовалась моим  отсутствием  и,
захватив половину пеленки и записав для памяти точный день и час,  когда
ребенок был оставлен на пороге Воспитательного дома, явилась  за  ним  в
Париж. Ей без всяких возражений отдали ребенка.
   Должен вам признаться, ваше сиятельство, что, когда я увидел это бед-
ное создание спящим в колыбельке, я даже прослезился.
   "Ассунта, - сказал я, - ты хорошая женщина, и бог благословит тебя".
   - Вот это не так справедливо, как  ваша  философия,  -  заметил  Мон-
те-Кристо. - Правда, это уже вопрос веры.
   - Вы правы, ваше сиятельство, - вздохнул Бертуччо. -  Господь  избрал
этого ребенка орудием моей кары. Я не знаю примера, чтобы дурные наклон-
ности проявлялись так рано, как у него, а между тем нельзя сказать, что-
бы его плохо воспитывали, потому что невестка моя заботилась о нем,  как
о княжеском сыне. Это был прехорошенький мальчик, с глазами светло-голу-
бого цвета, какой бывает на китайском фарфоре и так гармонирует с молоч-
ной белизной кожи; только золотистые, слишком яркие волосы придавали его
лицу несколько странный вид, особенно при его живом  взгляде  и  лукавой
улыбке. Существует пословица, что рыжие люди  либо  очень  хороши,  либо
очень дурны; к несчастью, пословица эта вполне оправдалась на Бенедетто,
и с самого своего детства он проявлял одни  только  дурные  наклонности.
Правда, что и кротость его приемной матери потворствовала этим задаткам;
ребенок, ради которого моя бедная невестка нередко ходила  на  рынок  за
пять лье покупать первые фрукты и самые дорогие  лакомства,  предпочитал
пальским апельсинам и генуэзским сушеным фруктам каштаны,  украденные  в
саду у соседа, или сушеные яблоки с его чердака, хотя в его распоряжении
были каштаны и яблоки нашего собственного сада.
   Однажды, когда Бенедетто было не больше шести; лет, наш сосед Василио
пожаловался нам, что у него из кошелька исчез луидор. По  нашему  корси-
канскому обычаю, Василио никогда не запирал ни своего кошелька, ни своих
драгоценностей, потому что, как его сиятельству известно, на Корсике нет
воров. Мы думали, что он плохо сосчитал деньги, по он утверждал, что  не
ошибся. В этот день Бенедетто с самого утра ушел из  дому,  и  мы  очень
беспокоились о нем,  как  вдруг  вечером  он  вернулся,  таща  за  собой
обезьяну; он сказал, что нашел ее привязанной на цепочке к дереву. Уже с
месяц злой мальчик, вечно полный всяких причуд, непременно  хотел  иметь
обезьяну. Должно быть, эту нелепую фантазию внушил ему  фокусник,  побы-
вавший в Рольяею, - у него было несколько обезьян, выделывавших  всевоз-
можные штуки, и Бенедетто пришел в восторг от них.
   "В наших лесах нет обезьян, - сказал я ему, - особенно цепных.  Приз-
навайся, как ты ее достал".
   Бенедетто настаивал на своем и рассказал целую кучу подробностей, де-
лавших больше чести его изобретательности, чем правдивости; я  вышел  из
себя, он рассмеялся; я пригрозил ему, он попятился от меня.
   "Ты не смеешь меня бить, - сказал он, - не имеешь права:  ты  мне  не
отец".
   Мы до сих пор не знаем, кто открыл ему эту роковую тайну, которую  мы
так тщательно скрывали от пего. Как бы то ни было, этот ответ, в котором
выразился весь характер ребенка, почти испугал меня, и рука у меня опус-
тилась сама собой, не коснувшись его. Он торжествовал, и эта победа при-
дала ему смелости. С этой минуты все деньги Ассунты, которая любила  его
тем сильнее, чем меньше он этого стоил, шли на удовлетворение его прихо-
тей, которым она не умела противостоять, и вздорных желаний, в которых у
нее не хватало духу ему отказывать. Когда я  жил  в  Рольяно,  было  еще
сносно, но стоило мне уехать, как Бенедетто делался главою дома,  и  все
шло отвратительно. Ему едва исполнилось одиннадцать лет, а товарищей  он
выбирал себе среди восемнадцатилетних парней, самых отъявленных шалопаев
Бастии и Корты; за некоторые проделки,  заслуживающие  более  серьезного
названия, мы уже несколько раз получали предостережение от властей.
   Я начал тревожиться: всякое расследование могло иметь для меня  самые
тяжелые последствия. Мне как раз предстояла очень важная поездка. Я дол-
го раздумывал и, предчувствуя, что  избегну  этим  большой  беды,  решил
взять Бенедетто с собой. Я надеялся,  что  суровая  и  деятельная  жизнь
контрабандистов, строгая судовая дисциплина благотворно  подействуют  на
этот испорченный, если еще не до конца развращенный, характер.
   Я подозвал Бенедетто и предложил ему ехать со мною,  сопровождая  это
предложение всякими обещаниями, какие могут соблазнить двенадцатилетнего
мальчика.
   Он выслушал меня и, когда я кончил, расхохотался:
   "Да вы с ума сошли, дядя! - сказал он. (Так он  называл  меня,  когда
бывал в духе.) - Чтобы я стал менять свою жизнь, свое  славное  безделье
на вашу ужасную работу! Ночью мерзнуть, днем жариться, вечно  прятаться,
чуть покажешься - попадать под пули, и все это, чтобы заработать немного
денег! Денег у меня сколько угодно, Ассунта дает их мне,  как  только  я
попрошу. Вы сами видите, что я был бы дурак, если бы поехал с вами".
   Я был поражен такой дерзостью. Бенедетто вернулся к своим  товарищам,
и я издали, видел, что он показывает им на меня и насмехается надо мной.
   - Очаровательный ребенок! - прошептал МонтеКристо.
   - О, будь он мой, - продолжал Бертуччо, - будь он моим сыном или хотя
бы племянником, я бы еще вернул его на правильный путь, потому что  соз-
нание права дает силу. Но мысль, что я буду бить сына человека, которого
я убил, лишала меня всякой возможности его исправить. Я  подавал  добрые
советы невестке, которая во время наших споров всегда защищала  несчаст-
ного мальчишку; а так как она неоднократно признавалась мне, что  у  нее
пропадают довольно значительные суммы денег, то я указал ей место,  куда
она могла прятать наше скромное достояние. Что же касается меня, мое ре-
шение было уже принято. Бенедетто хорошо читал, писал и  считал,  потому
что если у него появлялась охота заниматься, то он в один день выучивал-
ся тому, на что другим требовалась неделя. Мое решение, как я  уже  ска-
зал, было принято: я хотел устроить его письмоводителем на  какое-нибудь
судно дальнего плавания и, ни о чем не предупреждая, забрать его в  одно
прекрасное утро и доставить на корабль; я поручил бы его заботам капита-
на, и, таким образом, его будущность зависела бы всецело от него самого.
   Приняв это решение, я уехал во Францию.
   На этот раз все наши операции должны были совершиться в Лионском  за-
ливе; они стали теперь гораздо труднее и опаснее, так как шел уже тысяча
восемьсот двадцать девятый год. Спокойствие было восстановлено вполне, и
прибрежный надзор велся правильнее и строже, чем когда-либо. Надзор этот
временно еще усилился благодаря тому, что в Бокере как раз открылась яр-
марка.
   Сначала все шло прекрасно. Лодку нашу, у которой  было  двойное  дно,
где мы прятали запрещенные товары, мы поставили посреди множества других
лодок, причаленных у обоих берегов Роны, от Бокера до Арля. Прибыв туда,
мы начали по ночам выгружать нашу контрабанду и переправлять в город че-
рез людей, поддерживавших с нами связь, или трактирщиков, у  которых  мы
имели склады. То ли успех заст