К счастью, Дантес умел ждать; он ждал свободы четырнадцать  лет;  те-
перь, когда он был на свободе, ему не трудно  было  подождать  богатства
полгода или год.
   Разве он не принял бы свободы без богатства, если бы  ему  предложили
ее?
   Да и не химера ли это богатство? Родившись в больной  голове  бедного
аббата Фариа, не исчезло ли оно вместе с ним?
   Правда, письмо кардинала Спада было удивительно точно.
   И Дантес мысленно повторял это письмо, которое он помнил от слова  до
слова.
   Наступил вечер. Эдмон видел, как остров постепенно терялся в  сгущаю-
щихся сумерках, и скоро он для всех исчез во мраке; но Эдмон,  привыкнув
к темноте своей камеры, вероятно, все еще видел его, поточу что оставал-
ся на палубе позже всех.
   Утро застало их в виду Алерии. Весь день они лавировали, а вечером на
берегу засветились огни; расположение этих огней, по-видимому,  указыва-
ло, что можно выгружать товары, потому что на гафеле подняли  сигнальный
огонь вместо флага и подошли на ружейный выстрел к берегу.
   Дантес заметил, что капитан, вероятно по  случаю  этих  торжественных
обстоятельств, поставил на палубе "Юной Амелии" две маленьких кулеврины,
которые без особого шума могли выпустить на тысячу шагов хорошенькую че-
тырехфунтовую пулю.
   Но на этот раз такая предосторожность оказалась излишней;  все  обош-
лось тихо и благопристойно. Четыре шлюпки без шума подошли  к  "Амелии",
которая, вероятно из учтивости, спустила и свою шлюпку; эти пять  шлюпок
работали весьма проворно, и к двум часам утра весь груз с "Юной  Амелии"
был перевезен на сушу.
   Капитан "Юной Амелии" так любил порядок, что в ту  же  ночь  разделил
прибыль между экипажем: каждый матрос получил по сто тосканских  ливров,
то есть около восьмидесяти франков.
   Но на этом экспедиция не закончилась: взяли курс  па  Сардинию.  Надо
было снова нагрузить разгруженное судно.
   Вторая операция сошла так же удачно, как и первая: "Юной Амелии", ви-
димо, везло.
   Новый груз предназначался для герцогства  Луккского.  Он  почти  весь
состоял из гаванских сигар, хереса и малаги.
   Тут случилось недоразумение с таможней, этим извечным врагом капитана
"Юной Амелии". Один стражник остался на месте, двое матросов было  ране-
но. Одним из этих двух матросов был Дантес. Пуля, не задев кости, проби-
ла ему левое плечо.
   Дантес был доволен этой стычкой и почти рад полученной ране; этот су-
ровый урок показал ему, как он умеет смотреть в лицо опасности и перено-
сить страдания. Опасность он встретил с улыбкой, а получив рану, сказал,
подобно греческому философу: "Боль, ты не зло".
   Притом же он видел смертельно раненного стражника, и оттого  ли,  что
он разгорячился во время стычки, или оттого, что  чувства  его  притупи-
лись, но это зрелище не смутило его. Дантес уже ступил на тот  путь,  по
которому намеревался идти, и шел прямо к намеченной цели, -  сердце  его
превращалось в камень.
   Увидев, что Дантес упал замертво, Джакопо бросился к нему, поднял его
и потом заботливо ухаживал за ним.
   Итак, если свет не так добр, как думал доктор Панглос, то  и  не  так
зол, как казалось Дантесу, раз этот матрос, который ничего не  мог  ожи-
дать от товарища, кроме доли прибыли в случае его смерти, так огорчался,
полагая, что он умер.
   К счастью, как мы уже сказали, Эдмон был только ранен. С помощью  це-
лебных трав, которые сардинские старухи собирали в таинственные, им  од-
ним ведомые дни и часы, а потом продавали  контрабандистам,  рана  скоро
зажила. Тогда Эдмон решил испытать Джакопо. Он предложил ему в благодар-
ность за его усердие свою долю прибыли; но Джакопо отверг ее с негодова-
нием.
   Уважение и преданность, которыми Джакопо с первого же взгляда проник-
ся к Эдмону, привели к тому, что и Эдмон почувствовал к Джакопо  некото-
рую привязанность. Но Джакопо большего и не  требовал;  он  инстинктивно
чувствовал, что Эдмон создан для более высокого положения, чем то, кото-
рое он занимает, хотя Эдмон старался ничем не  выдавать  своего  превос-
ходства. И добрый малый вполне довольствовался тем, что Эдмон  снисходил
к нему.
   В долгие часы плавания, когда "Амелия" спокойно шла по лазурному морю
и благодаря попутному ветру, надувавшему ее паруса, не  нуждалась  ни  в
ком, кроме рулевого, Эдмон с морскою картою в руках становился наставни-
ком Джакопо, подобно тому как бедный аббат  Фариа  был  его  собственным
наставником. Он показывал ему положение берегов, объяснял склонения ком-
паса, учил его читать великую книгу, раскрытую над нашими головами и на-
зываемую небом, в которой бог пишет по лазури алмазными буквами.
   И когда Джакопо его спрашивал:
   - Стоит ли учить всему этому бедного матроса?
   Эдмон отвечал:
   - Как знать? Быть может, ты когда-нибудь станешь  капитаном  корабля;
твой земляк Бонапарт стал же императором!
   Мы забыли сказать, что Джакопо был корсиканец.
   Прошло уже два с половиной месяца беспрерывного плавания. Эдмон  стал
теперь столь же искусным береговым промышленником, сколь был прежде сме-
лым моряком; он завязал знакомство со всеми прибрежными  контрабандиста-
ми; изучил все масонские знаки, посредством которых эти полупираты узна-
ют друг друга.
   Двадцать раз проходил он мимо своего острова МонтеКристо, но ни  разу
не имел случая побывать на нем.
   Поэтому вот что он решил сделать.
   Как только кончится срок его службы на "Юной Амелии", он  наймет  не-
большую лодку за свой собственный счет (Дантес мог это  сделать,  потому
что за время плавания скопил сотню пиастров) и под каким-нибудь  предло-
гом отправится на Монте-Кристо.
   Там на свободе он начнет поиски.
   Конечно, не совсем на свободе, - ибо за ним, вероятно, будут  следить
те, кто его туда доставит.
   Но в жизни иногда приходится рисковать.
   Тюрьма научила Эдмона осторожности, и он предпочел  бы  обойтись  без
риска.
   Но сколько он ни рылся в своем богатом  воображении,  он  не  находил
иного способа попасть на желанный остров.
   Дантес еще колебался, когда однажды вечером его капитан,  питавший  к
нему большое доверие и очень желавший оставить его  у  себя  на  службе,
взял его под руку и повел с собой в таверну на  виа-дель-Олью,  где,  по
обыкновению, собирался цвет ливорнских контрабандистов. Там-то обычно  и
заключались торговые сделки. Дантес уже два-три  раза  побывал  на  этой
морской бирже; и, глядя на лихих удальцов, собравшихся с побережья в две
тысячи лье, он думал о том, каким могуществом располагал бы человек, ко-
торому удалось бы подчинить своей воле все эти соединенные  или  разроз-
ненные нити.
   На этот раз речь шла о крупном деле: нужно было  в  безопасном  месте
выгрузить корабль с турецкими коврами, восточными тканями и кашемиром, а
потом перекинуть эти товары на французский берег.
   В случае успеха обещано было огромное вознаграждение - по  пятидесяти
пиастров на человека.
   Хозяин "Юной Амелии" предложил выбрать местом  выгрузки  остров  Мон-
те-Кристо, который, будучи необитаем и лишен охраны солдат и  таможенных
чиновников, словно нарочно во времена языческого Олимпа поставлен  среди
моря Меркурием, богом торговцев и воров, двух сословий, которые мы  ныне
разделяем, если и не всегда различаем, но которые древние,  по-видимому,
относили к одной категории.
   При слове "Монте-Кристо" Дантес вздрогнул от  радости;  чтобы  скрыть
свое волнение, он встал и прошелся по дымной таверне,  где  все  наречия
мира растворялись во франкском языке.
   Когда он снова подошел к собеседникам, то было уже решено, что прича-
лят к Монте-Кристо, а в путь отправятся назавтра в ночь.
   Когда спросили мнение Эдмона, он ответил, что остров вполне  безопас-
ное место и что большие начинания должны приводиться в исполнение безот-
лагательно.
   Итак, план остался без изменений. Условились сняться с якоря  вечером
следующего дня и ввиду благоприятной погоды  и  попутного  ветра  поста-
раться сутки спустя пристать к необитаемому острову.
 
 
   II. ОСТРОВ МОНТЕ-КРИСТО
 
   Наконец-то Дантес благодаря неожиданной удаче, иной раз выпадающей на
долю тех, кого долгое время угнетала  жестокая  судьба,  мог  достигнуть
своей цели простым и естественным образом и ступить на остров, не внушая
подозрений.
   Одна только ночь отделяла его от долгожданного путешествия.
   Эта ночь была одной из самых беспокойных, которые когда-либо проводил
Дантес. В продолжение этой ночи ему попеременно мерещились все  удачи  и
неудачи, с которыми он мог столкнуться: когда он закрывал глаза, он  ви-
дел письмо кардинала Спада, начертанное огненными буквами на стене; ког-
да он на минуту забывался сном, самые безумные видения вихрем  кружились
в его мозгу; ему чудилось, что он входит в пещеру  с  изумрудным  полом,
рубиновыми стенами, алмазными сталактитами. Жемчужины  падали  капля  за
каплей, как просачиваются подземные воды.
   Восхищенный, очарованный, Эдмон наполнял карманы драгоценными  камня-
ми; потом он выходил на свет и драгоценные камни превращались в  обыкно-
венные голыши. Тогда он пытался вернуться в волшебные  пещеры,  виденные
только мельком; но дорога вдруг начинала извиваться бесконечными  спира-
лями, и он не находил входа. Тщетно искал он в своей  утомленной  памяти
магическое слово, отворявшее арабскому рыбаку великолепные пещеры АлиБа-
бы. Все было напрасно; исчезнувшее сокровище снова стало достоянием  ду-
хов земли, у которых Дантес одно мгновение надеялся похитить его.
   Забрезжило утро, почти столь же лихорадочное, как и ночь; но  на  по-
мощь воображению пришла логика, и Дантес разработал  план,  до  тех  пор
смутно и неясно витавший в его мозгу.
   Наступил вечер, а вместе с ним и приготовления к отплытию.  Это  дало
Дантесу возможность скрыть свое возбуждение. Мало-помалу он сумел приоб-
рести власть над своими товарищами и командовал ими, как капитан. А  так
как приказания его всегда были ясны, точны и легко исполнимы, то товари-
щи повиновались ему не только с поспешностью, но и с охотой.
   Старый моряк не мешал ему; он также признал превосходство Дантеса над
остальными матросами и над самим собой; он смотрел  на  молодого  моряка
как на своего естественного преемника и жалел, что у  него  нет  дочери,
чтобы такой блестящей партией еще крепче привязать к себе Эдмона.
   В семь часов вечера все было готово; в десять  минут  восьмого  судно
уже огибало маяк, в ту самую минуту, когда на нем вспыхнул свет.
   Море было спокойно, дул свежий юго-восточный ветер. Они плыли под ла-
зоревым небом, где бог тоже зажигал свои маяки, из которых каждый -  це-
лый мир. Дантес объявил, что все могут идти спать и что он останется  на
руле.
   Когда мальтиец (так называли Дантеса) делал такое заявление, никто не
спорил и все спокойно уходили спать.
   Это случалось неоднократно. Дантес, из одиночества  внезапно  возвра-
щенный в мир, чувствовал по временам непреодолимое желание остаться  од-
ному. А где одиночество может быть так беспредельно и поэтично,  как  не
на корабле, который несется по морской пустыне, во мраке ночи, в безмол-
вии бесконечности, под оком вседержителя?
   Но в ту ночь одиночество было переполнено мыслями Дантеса, тьма  оза-
рена его мечтами, безмолвие оживлено его надеждами.
   Когда капитан проснулся, "Амелия" шла под всеми парусами. Не было  ни
одного клочка холста, который бы не надувался ветром. Корабль делал  бо-
лее двух с половиной миль в час.
   Остров Монте-Кристо вставал на горизонте.
   Эдмон сдал вахту капитану и пошел в свою очередь  прилечь  на  койку.
Но, несмотря на бессонную ночь, он ни на минуту не сомкнул глаз.
   Два часа спустя он снова вышел на  палубу.  "Амелия"  огибала  остров
Эльба и находилась против Маречаны, в виду плоского зеленого острова Пи-
аноза; в лазурное небо подымалась пламенеющая вершина Монте-Кристо.
   Дантес велел рулевому взять право руля, чтобы оставить Пианозу  спра-
ва. Он рассчитал, что этот маневр сократит путь на два-три узла.
   В пятом часу вечера весь остров был уже виден как на ладони. В  проз-
рачном вечернем воздухе, пронизанном лучами заходящего солнца, можно бы-
ло различить малейшие подробности.
   Эдмон пожирал глазами скалистую громаду, переливавшую всеми закатными
красками, от ярко-розового до темно-синего. По временам кровь  приливала
к его лицу, лоб покрывался краской, и багровое облако застилало глаза.
   Ни один игрок, поставивший на карту все свое состояние, не  испытывал
такого волнения, как Эдмон в пароксизме исступленных надежд.
   Настала ночь. В десять часов вечера пристали к берегу. "Юная  Амелия"
первая пришла на условленное место.
   Дантес, несмотря на свое обычное самообладание, не мог  удержаться  и
первый соскочил на берег. Если бы он посмел, то, подобно Бруту,  поцело-
вал бы землю.
   Ночь была темная. Но в одиннадцать часов луна взошла над морем и  по-
серебрила его трепещущую поверхность; по мере того как она всходила,  ее
лучи заливали потоками белого света нагромождения утесов  этого  второго
Пелиона.
   Остров Монте-Кристо был знаком экипажу "Юной Амелии"; это  была  одна
из обычных его стоянок. Дантес видел его издали каждый раз, когда  ходил
на восток, но никогда не приставал к нему.
   Он обратился к Джакопо:
   - Где мы проведем ночь?
   - Да на тартане, - отвечал матрос.
   - А не лучше ли нам будет в пещерах?
   - В каких пещерах?
   - В пещерах на острове.
   - Я не знаю там никаких пещер, - отвечал Джакопо.
   Холодный пот выступил на лбу Дантеса.
   - Разве на Монте-Кристо нет пещер? - спросил он.
   - Нет.
   Ответ Джакопо, как громом, поразил Дантеса; потом он подумал, что эти
пещеры могли быть засыпаны случайным обвалом, а то и нарочно заделаны из
предосторожности самим кардиналом Спада.
   В таком случае дело сводилось к тому, чтобы отыскать исчезнувшее  от-
верстие. Бесполезно было бы искать его ночью; а  потому  Дантес  отложил
поиски до следующего дня. К тому же сигнал с моря, поднятый  в  полумиле
от берега и на который "Юная Амелия" тотчас же ответила таким же  сигна-
лом, возвестил о том, что пора приниматься за работу.
   Запоздавшее судно, успокоенное сигналом, означавшим, что путь  свобо-
ден, вскоре приблизилось, белое и безмолвное, словно призрак, и  бросило
якорь в кабельтове от берега.
   Тотчас же началась перегрузка.
   Дантес, работая, думал о тех радостных возгласах, которые единым сло-
вом он мог бы вызвать среди этих людей, если бы он высказал вслух  неот-
вязную мысль, неотступно стучавшую у него в голове; но он не  только  не
открыл своей тайны, - он, напротив, опасался, что уже и так слишком мно-
го сказал и мог возбудить подозрения своим поведением, своими расспроса-
ми, высматриванием, своей озабоченностью. К счастью для него, по крайней
мере в этом случае, тяжелое прошлое и наложило на его лицо  неизгладимую
печать грусти, и редкие проблески веселости казались  вспышками  молнии,
озаряющими грозовую тучу.
   Итак, никто не заметил в нем ничего необычного, и когда наутро Дантес
взял ружье, пороху и дроби и объявил, что хочет  пострелять  диких  коз,
которые во множестве прыгали по утесам, то в  этом  увидели  всего  лишь
страсть к охоте или любовь к уединению. Один только Джакопо пожелал  со-
путствовать ему; Дантес не спорил, боясь возбудить в нем подозрение.  Но
едва они прошли несколько шагов, как Дантес подстрелил козленка и попро-
сил Джакопо вернуться к товарищам, зажарить добычу, а когда обед  поспе-
ет, подать ему сигнал ружейным выстрелом, чтобы он пришел за  своей  до-
лей; сушеные фрукты и бутыль монтепульчанского вина дополнят пиршество.
   Дантес продолжал путь, время от времени оглядываясь  назад.  Взобрав-
шись на вершину скалы, он увидел в тысяче футов под собою своих  товари-
щей, к которым присоединился  Джакопо,  усердно  занятых  приготовлением
трапезы.
   Он с минуту глядел на них с кроткой  и  печальной  улыбкой  человека,
сознающего свое превосходство.
   - Через два часа, - сказал он себе, - эти люди с пятьюдесятью  пиаст-
рами в кармане отправятся дальше, чтобы, с опасностью для жизни, зарабо-
тать еще по пятидесяти; потом, сколотив по шестьсот ливров, они промота-
ют их в каком-нибудь городе, горделивые, как султаны, и  беспечные,  как
набобы. Сегодня я живу надеждой и презираю их богатство, которое кажется
мне глубочайшей нищетой; завтра, быть может, меня постигнет  разочарова-
ние, и я буду считать эту нищету величайшим счастьем. Нет, -  воскликнул
Эдмон, - этого не будет; мудрый, непогрешимый Фариа не мог ошибаться! Да
и лучше умереть, чем влачить такую жалкую, беспросветную жизнь!
   Итак, Дантес, который три месяца тому назад  жаждал  только  свободы,
уже не довольствовался свободой и жаждал богатства. Повинен в  этом  был
не Дантес, а бог, который, ограничив могущество  человека,  наделил  его
беспредельными желаниями. Подвигаясь между двумя стенами утесов, по  вы-
рытой потоком тропинке, которую, вероятно, никогда еще не попирала чело-
веческая нога, Дантес приблизился к тому месту, где, по его  предположе-
нию, должны были находиться пещеры. Следуя вдоль  берега  и  с  глубоким
вниманием вглядываясь в мельчайшие предметы,  он  заметил  на  некоторых
скалах зарубки, сделанные, по-видимому, рукою человека.
   Время, облекающее все вещественное покровом мха,  подобно  тому,  как
оно набрасывает на все духовное покров забвения, казалось, пощадило  эти
знаки, намечающие некое направление и, вероятно, предназначенные для то-
го, чтобы указать дорогу. Иногда, впрочем, эти отметки пропадали,  скры-
тые цветущим миртовым кустом или лишайником. Тогда Эдмон раздвигал ветви
или приподнимал мох, чтобы найти путеводные знаки, которые, окрыляя  его
надеждой, вели по этому новому лабиринту. Кто знает, не сам ли кардинал,
не предвидевший полноты несчастья, поразившего семью Спада, начертал их,
чтобы они послужили вехами его племяннику? Это уединенное место как  раз
подходило для того, чтобы здесь зарыть клад. Но только не  привлекли  ли
уже эти нескромные знаки другие взоры, не те, для которых они предназна-
чались, и свято ли сохранил этот остров, полный мрачных чудес, свою див-
ную тайну?
   Шагах в шестидесяти от гавани Эдмон, все еще скрытый скалами от  глаз
товарищей, убедился, что зарубки прекратились; но они не привели к пеще-
ре. Перед Эдмоном была большая круглая скала, покоившаяся на мощном  ос-
новании. Он подумал, что, может быть, пришел не к концу, а, напротив то-
го, к началу отметок; поэтому он повернул и пошел обратно по той же  до-
роге.
   Тем временем товарищи его занимались приготовлением обеда: ходили  за
водой к ручью, переносили хлеб и фрукты на берег и жарили козленка. В ту
самую минуту, когда они снимали жаркое с самодельного вертела, они  уви-
дели Эдмона, который с проворством и смелостью серны прыгал с  утеса  на
утес; они выстрелили из ружья, чтобы подать ему сигнал. Он тотчас же по-
вернулся и со всех сил поспешил к ним.  Они  следили  за  его  отважными
прыжками, укоряя его за безрассудство, и вдруг, как бы для  того,  чтобы
оправдать их опасения, Эдмон оступился па вершине утеса;  он  зашатался,
вскрикнул и скрылся из глаз.
   Все разом вскочили, потому что все любили Эдмона, несмотря на то, что
чувствовали его превосходство над ними. Однако первым  подбежал  к  нему
Джакопо.
   Эдмон лежал окровавленный и почти без чувств. Он, по-видимому, упал с
высоты двенадцати, пятнадцати футов. Ему влили в  рот  несколько  капель
рому, и это лекарство, которое уже однажды так ему помогло, и на сей раз
оказало такое же благодетельное действие.
   Эдмон открыл глаза и пожаловался на сильную боль в колене, на тяжесть
в голове и нестерпимую боль в пояснице. Его хотели перенести  на  берег.
Но когда его стали поднимать, хотя этим распоряжался Джакопо, он  засто-
нал и заявил, что не в силах вытерпеть переноску.
   Разумеется, Дантесу было не до козленка; но он потребовал, чтобы  ос-
тальные, которые не имели, подобно ему, причин  поститься,  возвратились
на берег. Са