ии у них будут при виде моего пустого
кресла!..
     Жак Бернар долго ждал.
     Очевидно, найти нужного мастера оказалось совсем не легко.


     Уже  с  половины  десятого толпы  зрителей,  состоящие исключительно из
сливок общества,  о  ком  принято говорить "весь  Париж",  брали  приступом,
заполняли собой  особняк  "Литерарии".  Принимая  во  внимание специфический
профиль журнала, которым с успехом руководила милейшая мадам Алисе, читатели
"Литерарии" образовывали истинную элиту, элиту парижских интеллектуалов или,
по меньшей мере, к таковым себя причисляющих.
     Для этих избранных,  роскошных особ празднество в  "Литерарии" в  честь
поэта  Оливье  было  торжество дежурным,  на  котором  непременно надо  было
появиться, отметиться, дабы не лишиться титула модного господина или дамы.
     Просторный особняк быстро заполнялся,  и  без четверти семь публика уже
теснилась в  маленьком театральном зале,  где мадам Алисе проводила встречи,
заседания и праздники для шикарной и деликатной клиентуры своего издания.
     Потрясающей  красоты   женщины,   которые   торговали  очень   дорогими
программами,  убежденные, что таким образом возвеличивают имя замечательного
поэта,  каковым,  по  всеобщему заверению,  был Оливье,  предупреждали,  что
представление  начнется  без   четверти  десять.   Без   двадцати  десять  в
переполненном зале было негде яблоку упасть.
     Но самое невероятное, что, невзирая на тесноту, все казались на вершине
воодушевления.  Соседи переговаривались, восторгались поэтом Оливье, не было
никого, кто не посвятил бы ему строфы, сонета или фразы...
     Одна мадам Алисе пребывала в ярости.
     Сидя  в  первом ряду -  она  не  пожелала занять место рядом с  членами
комиссии по увековечиванию памяти Оливье, - она размышляла:
     "Боже,  ну и противная эта богема, эти свободные художники! Наобещают с
три короба и ищи их свищи!..  Где этот чертов Жак Бернар?  Должен был прийти
среди первых, и до сих пор его нет. Что это значит?.."
     Напротив,  с  явным  удовлетворением директриса  "Литерарии"  окидывала
взором  полный зал,  мысленно беря  на  заметку интересных людей,  достойных
фигурировать в  будущем отчете.  Но  невольно она  возвращалась к  тягостным
думам:
     "В конце концов,  почему Жак Бернар не здесь? Как-никак его обязанность
руководить  церемонией!   Его  присутствие  придало  бы   празднику  большую
официальность... Как все-таки это неприятно!.."
     Занавес   начал   подниматься,   с   губ   довольных  зрителей  слетело
приглушенное "ах", вскоре сменившееся торжественной тишиной.
     Интеллигентного вида мужчина в  белом галстуке и  во фраке,  с плешивой
головой и  живыми глазами за  стеклами пенсне в  черепаховой оправе,  эталон
светского  ведущего,  уселся  за  зеленый  столик,  украшенный  традиционным
стаканом с водой и заранее выдвинутый рабочими на авансцену.
     - Дамы!.. И господа!..
     Ведущий  кратко  обрисовал  жизненный путь  поэта  Оливье.  Он  находил
восхитительные слова,  тактичные и  меткие выражения,  превознося покойного,
без которого,  как он утверждал, прибегнув к несколько рискованной метафоре,
плакала бы вся французская словесность.
     Несколько секунд спустя он  поднялся под  бурные овации,  бурные еще  и
потому,   что  не   томил  публику,   ожидающую  гвоздя  программы,   чтения
произведений поэта Оливье.
     Как  только  ведущий  вернулся за  кулисы,  подошла очередь постоянного
постановщика праздников в "Литерарии" Мике. Уверенным шагом он пересек сцену
и  приблизился к рампе,  незаметно обменявшись с мадам Алисе полным отчаяния
взглядом,  взглядом,  ничего не  говорившим окружающим,  но  хорошо понятным
директрисе, который означал:
     "О Жаке Бернаре ни слуха ни духа!"
     Мике громко объявил:
     - Дамы и господа!..
     В нескольких витиеватых фразах актер предупредил публику, что сейчас ей
будет представлена одноактная пьеса Оливье,  пьеса,  еще  не  видавшая огней
рампы,  каковая,  как  он  надеется,  несомненно,  обязательно  заинтересует
читателей "Литерарии",  которые смогут  оценить многообразие и  плодовитость
покойного,  преуспевшего как в  комедии,  так и  в  драме,  оставившего свой
автограф  как  под  трагическими,   любовными  стихотворениями,  так  и  под
задушевными, игривыми, даже легкими романсами!
     - Мы решили,  -  заключил Мике, - чередовать жанры, к которым обращался
поэт  Оливье,  и  включить в  программу самые разнохарактерные произведения.
Дамы и  господа,  ваше право смеяться или плакать над пьеской,  которую мы с
товарищами  имеем  честь  исполнить  перед  вами,  рассчитывая на  всю  вашу
снисходительность...
     Последние  слова  встретил  шквал  аплодисментов,  артист  поклонился и
скрылся за кулисами.
     Занавес упал и поднялся,  открыв сельский пейзаж, а несколько мгновений
спустя весь зал  покатывался от  безумного,  неудержимого хохота,  настолько
комичной и  забавной оказалась завязка "Всего или  ничего" -  так называлась
пьеска.
     Артистов вызывали,  кричали "бис" и "браво". Не стихали аплодисменты. К
антракту все были в полном воодушевлении...
     Мадам  Алисе  прошла за  кулисы,  заметила Мике,  который метался,  как
угорелый, следя за подготовкой второй части программы.
     - Ну как? Порядок? - крикнул ей актер.
     Мадам Алисе кивнула:
     - Да, ничего! Ничего получилось!.. Что теперь будем делать?
     - Вы имеете в виду, как мы сгладим отсутствие Жака Бернара?
     - Вот именно... Ему назначили увенчивать бюст...
     Мике покорно махнул рукой:
     - Что делать, мадам! Может, еще появится? Вдруг он просто опаздывает?..
И потом, тут уже ничего не попишешь...
     Оставив директрису "Литерарии",  которая всегда  страшно волновалась во
время  своих  праздников и  обретала душевный покой  и  обычное хладнокровие
только с уходом последнего гостя, Мике прокричал в сторону:
     - Внимание! За кулисами! Готовы? Даю звонок!
     В   зале   оживленно  переговаривались,   целовали  ручки,   завязывали
знакомства,  шла  светская  болтовня,  продолжались  начавшиеся  в  антракте
флирты...
     Наконец занавес вновь поднялся,  по залу прокатилось "браво", открылась
темно-серая  декорация в  цветочек,  декорация неброская,  не  задерживающая
внимания. Прекрасная и грациозная Лидиана из Французского театра объявила со
сцены мелодичным голосом:
     - Неизданное стихотворение Оливье "Летний вечер".
     Она начала читать волнующие,  несколько меланхолические строки, которым
аудитория внимала с трепетом:

                О нет! Не станем говорить, послушай -
                Трепещет поле под лобзаньем ветра...
                Мы час не будем торопить, и наши души
                Усладит долина, где устало догорает вечер.

                Мы дальше не пойдем, на мох приляжем,
                Дурман гвоздик вдохнем, пусть царствуют они.
                Взгляни: ночь нежная уже стоит на страже,
                И поцелуя вкус своим теплом хранит.

     Но когда артистка подошла к заключительной строфе, разразился настоящий
скандал.
     Оборвав  Лидиану,  мужской  голос,  плавный,  спокойный,  бесстрастный,
прекрасно  поставленный,  довел  неизданное  стихотворение  до  конца  среди
гробового молчания задохнувшейся от удивления публики.

                Вот сердца любящего повеленье: остаться здесь!
                Слить губы наши в клятве бесконечной!
                Подле тебя мечтать и ночь, и день,
                Не верить в завтра, чтобы верить в вечность!

     В  едином  порыве  все  головы  повернулись,  все  взгляды обратились в
противоположный конец зала,  к человеку, только что говорившему, читавшему -
о неслыханная дерзость! - строфы, неизданные строфы поэта Оливье!
     Что это значило?
     Кем был этот незнакомец?
     Зачем затеял отвратительный скандал?
     В висках у присутствующих застучало,  мадам Алисе,  бледная как смерть,
вскочила с места, у артистки на сцене подкосились ноги, из-за кулис выскочил
ошеломленный Мике.
     Да!  У  всех застучало в висках,  а на лбу выступила холодная испарина,
ибо нарушитель вечера в "Литерарии",  вечера памяти покойного поэта, который
дочитал строфу,  считавшуюся неизданной,  казался до боли знакомым,  как две
капли похожим на примелькавшиеся в газетах фотографии Мориса, Мориса-Оливье!
Поэта, убитого поэта с набережной Отей!..
     Окончив  четверостишие прежде,  чем  кто-либо  успел  глазом  моргнуть,
двойник Мориса -  так  поначалу восприняли его  зрители -  продолжал тем  же
спокойным и ледяным голосом:
     - Дамы и  господа...  Попрошу две минуты внимания...  Мне надо сообщить
вам  важные  известия!  Во-первых,  среди  присутствующих наверняка  имеются
такие,  кто мог бы помнить,  прочитать это стихотворение.  Найти его можно в
любой антологии.  Оно никогда не принадлежало поэту Оливье,  поэту, которого
вы собрались здесь славить,  его автор широко известен, это господин Марк...
Да, дамы и господа! Он посвятил эти стихи одной своей знакомой!..
     Вас разыграли!..
     Но это еще не все!  Вы думаете,  что чествуете сейчас память покойного,
память поэта Оливье.  Так вот, поэт Оливье не умирал, хотя бы по той простой
причине,  что это я!..  Я  поэт Оливье,  он  же рабочий Морис!  Господин Жак
Бернар,  так и не явившийся к тому же на праздник, самозванец! Он в жизни не
был моим литературным наследником! Я с ним не знаком!
     Голос незнакомца потонул в пронзительных возгласах, поднявшемся гомоне,
буре воплей, выкриков, свистков, хлопков...
     Скандал и впрямь был неслыханным.
     Что-что?   Это  в  самом  деле  Оливье?..  Поэт  Оливье  не  умер?..  И
произведения, которыми мы тут весь вечер восторгались, вовсе не его?..
     Что означает этот балаган?.. Чудовищно! Немыслимо! Отпихивая друг друга
локтями, зрители хлынули вперед - увидеть, удостовериться!
     Внезапно на  балюстраду,  обезумев от  гнева и  ярости,  вскочила мадам
Алисе.  Она  вскарабкалась на  сцену,  нашла  Мике,  потерявшего в  суматохе
голову.
     - Что делать? Что делать?
     - Во что бы то ни стало остановить их! - выдохнул Мике.
     Стоя на  авансцене,  он пытался выкрикнуть что-то в  зал,  но голос его
терялся  в  воплях  проталкивающихся к  выходу  зрителей,  которые надеялись
нагнать, увидеть вблизи таинственного Оливье.
     Мике вернулся на прежнее место:
     - Господи Боже мой!  Будь ты неладен!  Здесь свихнуться можно! Ни черта
не  разберешь...  Черт,  теперь  я  начинаю понимать,  почему не  пришел Жак
Бернар. Этот мерзавец, наверное, что-то предчувствовал...
     Мике кубарем скатился по лестнице, ведущей на улицу Пресбург...
     Он  рассчитывал догнать Оливье,  который должен  был,  по  его  мнению,
находиться где-то  на  центральной лестнице,  в  толпе зрителей.  Мике хотел
сорвать с этого дела покров тайны. Он был вне себя от ярости!..


     - Дорогая, это невероятно!
     - Даже сногсшибательно, красавица моя!..
     - Знаете... Я тут же его узнала!
     - Правда?
     - Клянусь!..  В "Иллюстрированном мире" был его портрет,  поразительное
сходство.
     ...Так  беседовали две  подруги десять  минут  спустя  в  густой толпе,
собравшейся у входа в "Литерарию".
     Все обсуждали события вечера, каждый давал свой комментарий.
     - Я,  -  внушал толстяк щуплому низкорослому юноше  с  обреченным лицом
чахоточного,  -  я,  милый мой,  ни капли не удивился, с первой же строчки я
узнал знаменитые стихи,  даже не понимаю, как на эту удочку попалось столько
народа!..
     В  некотором отдалении шумно  переговаривалась толпа  мужчин и  женщин,
людей театра, о чем нетрудно было догадаться по их манере держаться.
     - Что  ни  говори,  малыши,  блестящий провал!..  Это дело еще наделает
шуму...
     - Самое странное,  - прибавила огромная, ярко-рыжая дама с нарумяненным
и размалеванным как божий грех лицом, - что этот Оливье свалился как снег на
голову, покрасовался перед всеми и ни с того ни с сего смылся.
     - Как? Его не нашли?
     - Конечно, нет. Вы что, не знаете?
     - Что именно?
     - Я только от Мике...  У меня абсолютно достоверные сведения.  Так вот,
Мике  сказал,   просто  кошмар,   этот  Оливье  исчез!   Как   сквозь  землю
провалился!..
     Раздался взрыв хохота.
     Итак,  пока одни изумлялись,  другие радовались и веселились, вспоминая
разразившийся в  "Литерарии" скандал,  моложавого вида мужчина во  фраке,  с
независимым, но явно чем-то встревоженным видом, с поднятым воротником плаща
и в глубоко надвинутой на глаза шляпе,  обходя стороной фонари, стремительно
передвигался от группы к группе,  прислушивался к разговорам, замечаниям, но
немедленно отходил в сторону, как только привлекал к себе внимание.
     - Да...  -  время от времени шептал он.  -  Хорошенькое дельце!..  Ну и
влип!..
     И тип окончательно удалился.
     Двадцать  минут  спустя,  неподалеку,  на  одной  из  пустынных  улочек
состоялось странное совещание.
     Встретились  двое.  Первый  был  молодым,  высоким,  статным,  сильным,
элегантным.  Второй  -  в  широком неброском плаще,  с  руками  в  карманах,
надвинутой на  лицо  мягкой шляпе  с  полями говорил тоном,  не  допускающим
возражений.
     - Друг мой,  -  обратился он к своему товарищу,  - вы попали в дурацкую
историю! Надо выпутываться...
     - Но, - возражал второй, - я не понимаю...
     - Не понимаете? Вы глупый ребенок!.. Черт! Ваш прямой интерес заставить
Жака Бернара исчезнуть...
     - Но разве сегодня вечером вы...
     - Да!  -  грубо отрезал человек в мягкой шляпе. - После сегодняшнего он
исчезнет,  я вам это обещаю...  Ладно,  мне некогда... Моя ночь не окончена,
мне еще предстоит одна трудная работенка...
     Человек в мягкой шляпе усмехнулся, затем распрощался с товарищем.
     - Отправляйтесь спать,  прекрасный влюбленный! - сказал он. - Я для вас
поработаю!..
     Оставшись один, незнакомец задумчиво добавил:
     - Для него? Само собой! И для себя тоже!..


        "Глава 12"

        "ЗАПАДНЯ"

     Час спустя,  меж тем как истомившаяся в  ожидании у  дверей "Литерарии"
толпа,   не  узнав  ничего  нового,  решила  разойтись,  достойнейший  Мике,
разъяренный, вне себя, в убийственном настроении наконец дополз до уборной и
стал собираться домой.
     Он не переставал кипеть с того самого мига, когда трагическое появление
Оливье сорвало весь праздник.
     - В голове не укладывается!..  Дурость какая!  Идиотизм... Все было так
здорово...
     Оливье в самом деле испортил праздник как раз тогда, когда тот удавался
по всем статьям, когда казалось, что "Литерарию" ожидает настоящий триумф!
     С  этого момента у  Мике не было ни единой свободной минуты.  По словам
зевак,  околачивающихся возле  особняка,  постановщик обыскал  здание  снизу
доверху,  носился по всем четырем этажам, побывал во всех комнатах, дошел до
того,  что  полез  в  погреб,  обследовал  все  чуланы,  заваленные  всякими
диковинками.
     Но, к несчастью, никого не обнаружил.
     Объявившись на празднике, оборвав красавицу Лидиану на сцене, самолично
продекламировав заключительную строфу,  Оливье  будто  таинственным  образом
испарился, безвозвратно исчез!
     Почему,  возникнув со  столь  оглушительным скандалом,  он  обратился в
бегство?
     Не  один Мике бился над этим вопросом,  задавали его себе и  другие,  в
частности,  мадам Алисе,  которая какое-то  время была  на  грани удара:  от
волнения  в  лицо  ей  бросилась кровь,  сделав  его  из  мертвенно-бледного
темно-багровым.
     Мадам Алисе застала Мике у него в уборной.
     - Ну как? - произнесла директриса "Литерарии".
     В эти слова достойная женщина вложила всю свою муку и тоску.
     Мике обреченно возвел руки к небу.
     - Вот  такие дела,  -  ответил он.  -  Что  тут сказать?  Ничего уже не
поделаешь!..  Мы  не  могли этого предвидеть,  а  теперь не  в  силах ничего
изменить!
     В  течение  нескольких мгновений директриса и  комедиант молча  глядели
друг на друга, затем мадам Алисе продолжала:
     - Я сейчас пойду в комиссариат,  надо доложить обо всем дежурному.  Так
сказали ажаны... Ах, Боже мой, Боже ты мой!
     Мадам Алисе рассталась с Мике,  собираясь покинуть театральные кулисы и
выйти на улицу Пресбург.
     Но вдруг вернулась.
     - Мике, а что с Лидианой? - поинтересовалась она. - Что с ней решили?
     - Что значит, решили? - удивленно переспросил Мике.
     - Ну да, что с ней? Кто ее проводил?
     Мике досадливо и не слишком довольно поморщился.
     - Ничего  не  попишешь,  -  прошептал он.  -  Ей  пришлось обойтись без
провожатых. Честно говоря, мне было не до того, чтобы усаживать ее в машину.
Не знаю, как она уехала.
     В других обстоятельствах мадам Алисе, безусловно, вспылила бы, рвала бы
и метала по поводу нарушения элементарных приличий.
     От  милостивого согласия Лидианы во  многом зависел успех праздника,  и
было поистине прискорбно,  что никому даже в  голову не пришло отвезти домой
дивную французскую актрису.
     Однако мадам Алисе была  слишком потрясена случившимся:  возникновением
Оливье,  того самого Оливье,  которого "Литерария" с такой помпой хоронила в
последних трех номерах, чтобы беспокоиться о подобной мелочи.
     - Хорошо!  Хорошо!  -  ответила она Мике.  - Завтра сочиним ей письмо с
извинениями. Не дурочка, поймет!
     Мадам Алисе, сникнув, понурив голову, еще раз коротко попрощалась.
     - Пойду спать,  дорогой,  а то совсем с ног валюсь.  До завтра?..  Если
вдруг вы мне понадобитесь раньше,  я  за вами пришлю!  Надо будет продумать,
как действовать дальше...
     Мадам  Алисе удалилась,  а  Мике  закончил переодеваться;  окончательно
готовый, потушил в уборной свет и вышел на улицу.
     Воздух  был  чист  и  прохладен,  в  такие  вечера было  особо  приятно
полуночником вышагивать по пустынным тротуарам.
     Едва выйдя за порог,  Мике глотнул воздуха,  закурил сигарету и, руки в
карманах, трость под мышкой, пустился в путь.
     - Честно говоря,  -  шептал артист, вновь обретая обычную беспечность и
душевное спокойствие,  -  честно говоря,  мое  дело маленькое.  Со  мной все
более-менее ясно,  завтра мое  имя  будет во  всех  газетах.  А  это  всегда
реклама, тем паче, бесплатная!
     Неутомимый ходок Мике  возвращался домой пешком.  Путь  до  улицы Лепик
занял у  него  добрых три  четверти часа.  Возле своих дверей он  с  немалым
удивлением   заметил   велосипедиста,   казалось,   с   нетерпением  кого-то
поджидавшего.
     Инстинктивно Мике почувствовал, что велосипедист явился по его душу.
     Тем  не  менее,  Мике уже  тянулся рукой к  звонку,  когда велосипедист
обратился к нему, приподнимая фуражку.
     - Простите, сударь, вы, случайно, не господин Мике?
     - Да, он самый! Вы что-то хотите, друг мой?
     - Отлично!  - спокойно произнес велосипедист. - А то я уж было отчаялся
вас увидеть!  Я  только что звонил,  но  консьержка сказала,  что вы  еще не
возвращались... И на улице вас что-то было не видно...
     - А в чем дело? - забеспокоился Мике.
     - Сударь, меня к вам послала одна особа... мадам Алисе.
     - Вы от мадам Алисе?
     - Да, сударь.
     - Так где она? Что еще произошло?
     - Мадам Алисе просила вас срочно приехать на улицу Гран-Дегре,  дом 42.
Она ждет вас у господина Оливье...
     - У Оливье?
     Услышав невероятное известие, Мике резко побледнел.
     - Как! Ну и ну! Это уж совсем поразительно!
     Значит, Оливье найден? Известен его адрес, ведь мадам Алисе у него.
     В полном ошеломлении Мике застыл на тротуаре,  уронив руки,  совершенно
сбитый с толку.
     - А мадам Алисе не говорила? - спросил он.
     - Я вам передал.  Она просила поторопить вас. Вы ей срочно нужны, пятый
этаж, дверь напротив лестницы.
     - Хорошо! Хорошо! Иду!
     Мике  и  в  самом деле  развернулся и  почти бегом припустил к  площади
Бланш.
     "Господи! - думал он. - На такси я доберусь за считанные минуты!"
     - Улица Гран-Дегре,  где это