половину. И некуда было  деться  от  этих  соплистов-монополистов;
если благородно откажешься, то полетишь обратно порожняком.
     Мысленно выбранив подобное свинство, Сэмпсон Брауни  решил  сохранить
основную и резервную записи своего разговора с рейсом 13, а по прибытии на
Марс аккуратно приложить их к своим рапортам Адмиралтейству и Департаменту
Торгового Флота.
     Однако, едва он решился на такой поступок,  стала  подличать  силовая
установка. Нагло и беспричинно потянулась  вверх  температура  в  активной
зоне реактора, примерно на сто градусов каждые десять минут. Это означало,
что  буферный  газ  аргон  скоро  перестанет  защищать  прозрачные  стенки
"ядерной лампы" и урановая плазма начнет, замутняя, лихо  конденсироваться
на них. Ох, лихо. А тепло, соответственно,  уже  не  сможет  излучаться  и
разогревать водород, пока что пышущий из дюз. В итоге... жутко подумать  и
даже зажмурить глаза - чертова "лампа" страшно бубухнет, из  нее  рванется
на  волю  сто  тысяч  джиннов,  и  Сэмпсон  сам  превратится   в   плазму,
размазывающуюся по просторам космоса...
     Ближайшие станции и корабли сейчас за безднами тьмы и им не успеть со
своей помощью.
     Ничего не поделаешь и не попишешь, система аварийного сброса урановой
плазмы  на  судах  типа  "Mary"  не  была  предусмотрена,  как  впрочем  и
беспардонные прыжки температуры.  Сэмпсон  перекрыл  клапана  на  системах
подачи ядерного топлива,  но  это  помогло  слабо.  Увеличил  впрыскивание
аргона, но урановая плазма уже пошла вовсю смешиваться с  инертным  газом,
отчего буферный слой приказал долго жить.
     Сэмпсон с тоской вспомнил свою верную подружку, стройную  полинезийку
Василису Абрамовну - почему она называла себя полинезийкой? Наверное,  уже
не сбыться их стародавней мечте устроить маленькую ферму на  Каллисто  под
небом, полным Юпитера, и разводить полипептидных слизней на продажу.
     От образа "небо с Юпитером"  поплыло  некоторое  успокоение,  которое
развернуло метущийся шкиперский разум в  странную  сторону:  а  что,  если
раздолбать саму прозрачную кварцево-силиконовую стенку "ядерной лампы"?
     Сэмпсон сперва испугался сам себя, потому что никто никогда  даже  не
намекал, каким кайлом можно прошибить эту стенку. Испуг испугом,  но  либо
попробуй раздолбать корабль самим кораблем, либо погано помирай.
     Отделить передний отсек  -  тот  самый,  что  с  рубкой  и  системами
жизнеобеспечения - потом перейти в основной отсек и вручную  отработать  с
маршевым и маневровыми двигателями. Выписать, наращивая  ускорение,  такой
крюк, чтобы в итоге впилиться в оставшийся на старой  траектории  передний
отсек. Вот тогда, возможно, будет продавлена не только гармошка радиатора,
но расколота сама "ядерная лампа".
     Но даже в случае победы, Сэмпсону затем  добрые  миллионы  километров
придется куковать на открытой палубе, имея вместо  хвоста  длинное  облако
горячей урановой плазмы. Однако, шкипер понятия не имел,  о  чем  тут  еще
думать.  Вообще  Брауни  не  умел  долго  держать  в  напряжении  мозговое
вещество, его мимолетные мысли  напоминали  редкие  очереди  электрических
разрядов. И шкипер стал кропать на скорую нитку.
     Сперва Сэмпсон наспех  рассчитал  рабочий  график:  когда  отделяться
переднему модулю; когда врубаться и вырубаться вспомогательным двигателям,
чтобы основной отсек выписал  маневровую  траекторию.  Затем  он  испустил
сигнал бедствия,  вытащил  штыри  стыковочных  блоков,  напялил  скафандр,
прихватил  дополнительные  кислородные  баллоны  и   аварийные   комплекты
питания, ну и отправился через шлюз наружу. Возле грузового трюма  (что  в
основном отсеке) имелся запасной  пульт,  применявшийся  на  стоянках  для
тестирования.  С  него  Сэмпсон  и   стал   запускать   один   за   другим
жидкостно-реактивные маневровые двигатели. Есть расстыковка, есть маневр.
     С  вероятностью  "фифти-фифти"  реактор   мог   взорваться   еще   до
пересечения  с  передним  отсеком,  или  вообще  не  свидеться  с  ним   в
пространстве. Однако, на сей раз Сэмпсону повезло - так же как когда-то  с
Василисой Абрамовной - курс на столкновение  оказался  удачным.  Может  за
минуту до того, как реактор обязан был рвануть, передний модуль впилился в
обшивку  основного  отсека,  промял  радиатор,  свинцовую  и   циркониевые
оболочки двигателя - и "лампа" треснула. Из трещины брызнула ослепительная
урановая плазма. Сэм,  находившийся  с  другого  борта,  успел  вползти  в
приемный шлюз грузового трюма, и какие-то двести  градусов  жары  скафандр
отлично  стерпел.  Однако  тело  схватило   такую   дозу   радиации,   что
ионизировавшаяся жизнь начала быстро расползаться по швам.
     Шкиперу почему-то все более мнилось, что после летального  исхода  он
обязательно попадет на Юпитер и воплотится  в  металлорганическую  медузу,
для которой тамошний холод и  бешеный  ветрило  являются  весьма  ласковой
средой. Брауни даже казалось, что его  душа  отчасти  переселилась  в  эту
тварюшку.  Наверное,  приятный  бред  начался  оттого,  что  Анима   стала
исполнять свою знаменитую "отходную",  принуждая  железы  выбрасывать  все
большие порции эндорфинов и прочих внутренних наркотиков.
     Спустя три  дня  крейсер  лунарской  эскадры  отцепил  опухшего,  как
несвежая  сметана,  сизого,  покрытого  язвами  Сэмпсона  от   разрушенных
обезглавленных останков "Mary" и  еще  через  три  дня  доставил  на  базу
Кузьмабург, префектуры Луна. Шкиперу пофартило. Его лучевую  хворь  крутые
космиканские доктора впервые полечили полной  заменой  костей,  накопивших
радиоактивные  изотопы,   на   титано-керамические   трубки,   заполненные
пробирочно выращенными  кроветворными  клетками.  Получив  из  Кузьмабурга
рапорт  капитана   Брауни,   Адмиралтейство   в   течении   четырех   дней
рассматривало его все пристальнее, а на шестой  день  высочайше  повелело:
расследовать официально, срочно направить в префектуру  Меркурий  адмирала
Никодимова-Соларза. Итого, между катастрофой рейса 13 и прибытием крейсера
с адмиралом был трехнедельный разрыв.



                                    24

     Вокруг чудной пейзаж, напоминающий момент пробуждения от сна к яви.
     Окружающая среда, закончив радовать нас  многообразием,  скатилась  к
заурядному  лабиринту.  Совершенно  не  излучающие   стенки,   ничего   не
означающие направления. Совсем  бестолковое  движение,  куда  ни  пойдешь,
смещаешься к центру. Этот лабиринт хавает любой импульс  твоего  движения,
говорит "спасибо", и полученную энергию расходует на то, чтобы  ты  никуда
не смылся. Что, конечно, весьма  незаурядно.  Плазмонт  напоминает  Косую,
которой всякая прожитая тобой секунда идет на пользу. Хотя  мы  с  Шошаной
вроде были натренированы и опытом довольно богаты, но влипли еще хуже, чем
в прошлый раз. Вернее, на данный момент, влип уже я один.
     Относительно недавно (в прошлом  веке,  пять  минут  назад)  один  из
коридоров  показал  фокус.  Он  размягчился  и  по  нему  лениво   потекли
продольные, поперечные, диагональные  волны,  перламутровые  как  шампунь.
Наверное,  это  напоминало  деятельность   какого-то   внутричеловеческого
органа. Будь на моем месте хирург, он бы оценил. Тем не менее,  действовал
коридор завораживающим и даже  успокаивающим  образом.  Я  потратил  много
нервной энергии, чтобы  насторожиться.  Все-таки  заставил  себя  и  фемку
напялить скафандры - а вдруг нам перекроют  кислород.  Затем  Шошана  вяло
шагнула в  сторону  "шампуня",  коридор  сделал  глотательное  движение  и
наполовину утянул ее.
     Плазмонт нас унасекомил не столько изощренностью  мухоловки,  сколько
тем, что осуществил заветные чаяния. Вот, например, у Шошаны  этот  батька
заменил матку, сымитировав утраченный центр симметрий. Он даже  переплюнул
матку, приняв фемку обратно в утробу. Вот вам и роевая организация  труда,
и приобщение к большому делу. Боком вышли они фемке.
     Однако,  на  какую-то  секунду  Шошанино  лицо   исказилось   волевым
противодействием. Я поспешил на выручку, но мгновение спустя выручать было
уже некого, коридор окончательно  заглотил  фемку.  Напоследок  ее  личико
совершенно разгладилось, стало отрешенным и вполне "межпланетным".
     Мне, наверное, чуть полегчало лишь оттого, что я до конца не  поверил
в ее исчезновение. Ну все равно, что вашего знакомого съел Карабас-Барабас
из мультфильма. Однако оставшегося у меня заряда хватило лишь на то, чтобы
я затрубил как бесноватый:
     - Ну, сволочь Плазмонт, выходи,  проявись  как-нибудь!  Эй  ты,  куча
соплей, слышишь меня? Мы, состоящие из атомов, молекул,  тел,  групп,  мы,
драчливые и скандальные, все равно разотрем  тебя,  дисциплинированного  и
отмобилизованного, по полу. Потому что мы сложнее тебя. Мы  разнообразнее,
в нас больше симметрий. В каждом из нас сидит весь космос, а кусок от тебя
- просто кусок. Простое может попаразитировать на сложном,  но  одолеть  -
никогда!
     И после такой пламенно-революционной  речи  я  понял,  что  наступает
светопреставление - пока что для меня лично, а не для  атомно-молекулярной
жизни. Плазмонт обиделся. Из-за какого-то поворота выскочил и помчался  на
меня  клубок  огненной  нитеплазмы  с  ухораздирающим  утробным  ревом.  Я
отключил микрофоны и бросился наутек. Однако,  как  я  ни  увиливал  и  не
маневрировал, клубок догнал и охватил  меня.  С  головы  до  пяток.  Затем
протек  вовнутрь  скафандра.  Кажется,  больно  не  было,  когда  огненная
нитеплазма расчленяла меня. Она сразу блокировала болевые центры, чтобы  я
не зашелся в коме, а присутствовал при собственном уничтожении.
     Взгляд - его предстояло потерять последними - путешествовал по телу и
наблюдал, как краснела и трескалась  кожа,  жир  и  кровь  превращались  в
варево, обугливались и рассыпались в порошок  кости.  Фонтаном  вырывались
внутренности,  на  лету  становясь  дымом.  Затрещала   и   лопнула,   как
перезревший арбуз, голова. Скафандр, надувшись,  гейзером  выпускал  через
клапана пар избыточного давления, будто кит. И вот свет погас.
     Но какая-то точка, приютившая сознание, скиталась  беспризорно  среди
тумана, в  который  превратился  мой  организм.  Сколько  такое  блуждание
продолжалось - не знаю. Время для меня  -  оставшегося  без  количества  и
размера - имело не больше значения, чем алгебра для  таракана.  Я  ощущал,
как наводится сияющий чернотой зев трубы и начинает  втягивать  оставшуюся
крошку.
     Я было решил, что накрылся, что ничего не осталось от  моих  полей  и
сил. И когда совсем уже расстроился, вдруг -  обана!  Откуда-то  издалека,
может от самого батюшки Юпитера - хвала громовержцу  -  пришла  подсказка.
Дескать, даже в той жалкой  убогой  точке,  которой  я  сделался,  имеется
полный набор полюсов. И правда, в малюсенькой точке, в одном узелке,  было
ВСЕ! Ну, как шикарный магазин во тьме лесов и топи блат.
     Есть полюс устойчивости, из него выдавливается малоподвижная  плотная
сила с просверками огня - все  необходимое  для  образования  камня.  Хоть
сейчас могу стать меркурианской скалой с вяло текущим  временем  в  жилах.
Вот начинает бурлить воздушная сила, придающая стройность, тянущая вширь и
вверх. Этого достаточно, чтобы сделаться растением где-нибудь под куполом.
Наконец, растормошил я полюс огня  и  почувствовал,  что  могу  зашевелить
своими членами, как животное. А потом стали  расходится  по  телу  водяные
потоки, связывающие все силы, дающие формулу действия каждой пульсации.
     Теперь  я  почти-человек,   сгусток   энергоинформации.   Высокопарно
изъясняясь, образ готовый к воплощению. Такими были граждане  Адам  и  Ева
прежде, чем выпасть сияющими яйцами  из  райского  гнезда  и  начать  свое
прорастание в материи.
     Не скушал меня еще  Плазмонт  целиком  с  протогенами,  однако  какие
слабенькие  у  меня  руки-ноги,  какие  хиленькие  они  по   сравнению   с
нитеплазменным мешком, в котором я сижу.
     Правильно я почувствовал,  что  в  первый  раз  мы  угодили  в  чашку
переменной кривизны, а сейчас - в  пузырь,  где  входное  отверстие  сразу
исчезает за тобой. Чем больше мы суетились, ползали  внутри,  тем  большее
количество нашего движения превращалось в  гравитационное  искривление,  в
энергию устойчивости ловушки. Но все-таки пузырь был хиленьким,  ему  явно
не хватало толщины стенок - демон очень постарался, выдувая его громадным.
Пузырь едва был облачен в  слабенький  слой  нитеплазмы.  (Я  его  хилость
заметил, еще когда капитан уплывал в никуда на своей бригантине.)
     Стенки тоненькие... мне бы прожечь их извержением  огненного  полюса,
но я всего-лишь слабосильный призрак.  Призраки  любят  действовать  через
кого-то, нашептывая и навевая. И тут необычайно мощная пульсация  пролегла
ко мне. Неужели, Юпитер? Он, он, гой еси! -  ведь  я  родился  под  небом,
наполовину состоящим из его красных и голубых красок. Я  сразу  попробовал
сфокусировать собой эту силу, как линза солнечные лучи.
     Трудно прикончить врага, который обложил  со  всех  сторон.  На  меня
обрушились сотни тонн грязи, в то же время она была плотной, мускулистой и
кусачей.  Спохватившаяся  ловушка  бросилась  со  всех   сторон,   пытаясь
уплотнится и раздавить меня.
     Перед тем, как она бы расплющила меня, я заметил в своей руке клинок,
будто металлический, рассекающий, но и водянистый, текущий, но и огненный,
рвущий. В нем, наверное, сочетались выбросы  разных  полюсов.  И,  кстати,
хорошо, что такие мощные пульсации представились мне в  виде  меча,  а  не
вилки, например.
     Я сделал выпад без слов "защищайтесь, сударь",  а  с  воплем:  "конец
тебе, гондон". Рубанул с оттягом и проворотом лезвия. На сей раз  Плазмонт
не смог  отнять  у  меня  импульс.  Клинок  сумел  преодолеть  разреженную
нитеплазму под нужным углом и  рассечь  каналы  устойчивости.  Мускулистая
грязь лопнула сразу, потому  что  напряглась.  Визг  и  пук  пробили  уши.
(Согласен, и это почудилось.) Через  показавшуюся  прореху  вышеупомянутое
яйцо, то  есть  мой  нетривиальный  образ,  стал  воспарять.  Грязь  внизу
расходилась  конвульсивными  волнами,  будто   на   нитеплазменном   мешке
расстегнулась  молния.  Я  выскальзывал  из  ловушки,   как   леденец   из
разжавшихся челюстей.  Оплывали  и  скатывались  линии,  сжимались  стены,
съеживались потолки, рассыпались в пепел портики и колонны, таяли  дома  с
причудливо  изогнутыми  крышами,  растекались  сопельным  образом  дворцы,
исчезали, как сигаретный дым, голубое небо и синяя вода.
     Я уже увидел тропу,  которая,  преломляясь,  как  луч  через  слоеное
стекло, уводила к Юпитеру и предлагала начать новую жизнь в его ласковых и
теплых морях. Я был готов двинуться  вперед,  но  сам  нажал  на  тормоза.
Все-таки  не  хочу  оставлять  Плазмонта  наедине  с   Меркурием.   Да   и
Юпитер-батюшка будто надоумил меня: вот распавшееся на  точки  твое  тело,
хватай, пока не поздно. Я прошел  по  стопам  воплощения  гражданина  No_1
Адама Эдемовича, одновременно  сделался  камнем,  растением,  животным  и,
наконец, самим собой. Это был своего рода большой и  чудесно  симметричный
взрыв, когда двум половинкам  мозга  стали  соответствовать  две  половины
задницы, ну и так далее. (А может, все куда проще,  Плазмонт  вовсе  и  не
спалил меня, а лишь поорудовал своими щупиками в моем зрительном центре.)
     Из всех, с кем  я  посетил  заколдованный  городок,  этот  жутковатый
Диснейленд, нашлась одна Шошана, и потому лишь, что я,  а  если  скромнее,
мои пульсации еще отражались, еще бились в ней. Какая-то оплывающая  стена
выпустила ее. Клинком отсек  я  нитеплазменные  усы  (Плазмонт,  наверное,
все-таки самец), которые проникали в соратницу и  что-то  блудно  ворошили
там. Спешная проверка демонометром указала на то, что Плазмонт запаниковал
и не успел  отложить  спору  в  Шошанке.  Остатки  нитей  распадались  или
выползали из ее многострадального организма.
     Я был донельзя истощен, от меня просто остался огрызок,  когда  мы  с
фемкой шлепнулись на торосистую поверхность  Свинячьей  Шкуры.  От  других
членов разведгруппы - ни следов, ни плевка, ни задоринки. Кравец, капитан,
безвинно потерпевшая мамзелька Люся  -  от  всех  них  сохранились  только
памятники в моем сердце.
     Шошана не совсем еще очухалась, а я слишком вымотался. Мы  перевалили
через косогор и стали съезжать  чуть  ли  не  на  заднице  в  долину,  где
валялись обломки рейса 13. Тут напряжение пробежало по  моему  эпидермису.
Такое случается, когда кто-то шарит по тебе неприятным  взглядом.  Да  что
там щекочущий взгляд, антирадар засек направленное на нас  радиоизлучение.
Почти со всех сторон. Я догадался, что если и  имеется  подходящий  момент
для бегства, то он уже явно в прошлом.
     Когда мы спустились вниз еще метров на пятьдесят, на  высотке  позади
нас  закачала  головками  стайка  бойцов.  А  на  другой  стороне   долины
образовалась еще одна цепь. Вдобавок из-под пуза планетолета вылез отрядик
в десять штыков (двадцать каблуков). А во мгле над нами возник полицейский
коптер и забил в глаза напряженными лучами прожекторов. Солидная облава  -
скооперировались ОПОНы чуть ли не со всей нашей планеты.
     - Мы просто как артисты в театре, Шошанка. Полный аншлаг. Огни рампы,
восхищенная публика, зрители едва ли не над головой висят.
     - Недолго тебе позировать осталось, - прорезался голос старого  друга
Рекса. - Застыть на месте, никаких быстрых движений, не то мигом  разнесем
в пук и прах ваш дуэт.
     - А, приветствую руководителя облавы.
     Раскоряка-коптер плюхнулся неподалеку от нас. Из него сразу  высыпала
шобла. Бойцы с лазерными прицелами остались  у  борта,  украсив  наши  лбы
красными световыми пятнышками. Другие подскочили скопом и,  вывернув  наши
верхние конечности, насколько это было возможно и даже больше, потащили  к
аппарели. Такой веселой кучей-малой мы с Шошаной попали в  коптер,  где  с
нас сдернули шлемы, скафандры, браслетики, подаренные Петей  Мутным,  даже
хайратники отняли. После чего кинули нам какие-то драные робы  и  накрепко
приковали к скамье. А вокруг плотно уселся десяток полицейских. Среди  них
был Мухин - значит, его не прихватили, чему весьма рад. Может, ему дядюшка
Сатурн помогает.
     - Ребята, вам не тесно?  Парочка  могла  бы  пройти  вперед,  парочка
назад, - обратился я к бойцам для снятия некой напряженности.
     Тут появился Рекс и впаял мне по физиономии открытой  ладонью  -  для
яркости красок на щеке. Вот так "снял" напряженность!
     - Как ты думаешь, почему он такой грубый? - справился я у Шошаны. Моя
подружка неожиданно пожалела Рекса.
     - Просто его в детстве часто стегали по попе. Видишь,  какая  большая
выросла.
     Кто-то из полицейских гыкнул. Неджентльмен Рекс приготовился  запаять
и Шошане. Я неожиданно почувствовал полюс огня, который выбросил в сторону
обидчика небольшую порцию острой энергии. Похожей  на  стрелу.  Даже  звон
тетивы послышался. Рекс в ответ закачался, схватившись за виски, и упал на
руки близь находящихся ментов. Его быстро уволокли, и путешествие в  целом
прошло спокойно. Мы с  Шошаной  даже  смогли  прислонится  друг  к  дружке
спинами.
     В  Васинском  ангаре  нас  встречал  двойной  кордон  полицейских   и
представители общественности - ясноглазые посланцы "Вязов" и "Дубков".  На
выходе из ангара меня с Шошаной уже рассадили в разные "клопы". Мы  только
успели соприкоснуться взглядами и послать друг другу "волну". На мгновение
мне показалось, что мы  вдвоем  плывем  на  лодочке  по  какому-то  тихому
озерку. Свидимся ли мы еще  с  тобой,  подруга  дней  суровых,  а  если  и
встретимся, то в каком из миров?
     Привезли меня не в префектурную тюрьму, а в управление  полиции,  где
сунули в мрачный пещерного типа подвал - там даже головизер  отсутствовал.
Единственным развлечением были  до  поры  до  времени  тараканы  с  генами
земляники, которые в темноте сползались пожевать  белковых  суше