сте  с
обезумевшими носорогами в узилище между скал (каковое  вело  далее  вглубь
суши), другие стали карабкаться вверх по камням, гоня перед собой  тигров,
третьи суматошно бросились обратно к своим джонкам.
     А со скал посыпались люди совсем иной наружности, коих было бы  легко
пересчитать - однако не гнездилось трусливое томление  в  их  сердцах,  не
текло безволие в жилах. Окромя того, сверху  им  шэньские  мореходы  видны
были как на ладони инда напоминали стаю ос, растревоженных громом и огнем.
Воины, ринувшиеся из засады, облачены  были  в  высокие  меховые  шапки  и
красные сапоги,  серые  кафтаны  или  чекмени  -  одежда  выдавала  в  них
подданных  теменского  царя   Макария   Второго.   Теменцы   стреляли   из
широкоствольных пистолетов, а  засим  рубили  неприятеля  длинными  слегка
изогнутыми мечами. Те, воины, что помощнее, искусно  орудовали  бердышами.
Одни шли вперед молча, стиснув горячие  зубы,  другие  возносили  истошные
крики: "Конец сукам  долбанным  во  славу  царства  Теменского!"  Теменцев
сопровождали крепколапые боевые псы и  медведи  в  кожаных  нагрудниках  с
пришпандоренными металлическими бляхами и шипами.
     Тем временем  мортиры  ударяли  по  кораблям,  по  мосткам  временной
пристани, по яликам. Ужо щепья, доски и разбитые снасти усеяли воду, там и
сям мелькали головы шэньских моряков, пытающихся удержаться на поверхности
и призывающих помощь жалкими словно бы птичьими криками. Некоторые  джонки
быстро  подняли  якоря  и,  преодолевая  встречный  ветер,  направились  к
горловине бухты. Однако же к переднему из кораблей устремилось  на  веслах
несколько  теменских  лодок,   мгновенно   выскользнувших   из-за   мыска.
Моряки-китаи наслали на них облака пуль  и  ядер,  но  половина  из  утлых
суденышек достигла бортов джонки. Лодки уже горели, когда  находившиеся  в
них теменцы вонзили крючья в обшивку  шэньского  корабля  -  дабы  сцепить
борта намертво. После того  теменские  воины  попрыгали  в  воду  и  резво
поплыли обратно, а брандеры взорвались. Получив зияющие пробоины, джонка с
треском и скрипом ломающихся снастей осела в воду,  затем  легла  на  дно.
Однако над поверхностью осталась высокая корма, превратившаяся в громадное
кострище, и мачты с тающими  в  огне  парусами.  Другое  судно,  тщившееся
проскользнуть между горящим остовом и отмелью,  застряло  в  узости  из-за
сильного порыва бокового  ветра  и  тоже  заполыхало.  Шэньские  моряки  с
гибнущих судов кидались в воду, чая вплавь добраться до берега.  Из-за  их
белых шапок казалось, что море покрылось пеной. Впрочем "пена" сия  вскоре
окрасилась красным. Головы  несчастных  резко  уходили  в  пучину,  а  над
поверхностью  воды  появлялись  тугие   животы   бултыхающихся   людоедов,
привлеченных запахами крови и страха -  касаток-убийц,  морских  медведей,
коих еще прозывают белыми, спинорогих морских змеев.
     После  того  всем  шэньским  мореходам,  еще  остававшимся  на  своих
кораблях, ничего лучшего не придумалось, как устремиться на берег.  Однако
они высаживались на сушу  не  скопом,  а  волнами  -  по  мере  того,  как
сокрушались их товарищи, пытавшиеся вырваться из "котла". Впрочем теменцам
такоже приходилось не сладко. Многие китаи давно опамятовались  и  теперь,
обретя небесное спокойствие, применяли заученные  с  младенчества  правила
ратоборства,  посылая  свою  жизненную  силу  на   разрушение   телесности
противника. Шэньские воины стелились по  земле,  коля  и  подрубая  снизу,
взмывали  в   воздух,   нанося   удары   сверху,   перескакивали,   вращая
мечами-секирами и  исторгая  из  глоток  жуткие  рыки,  с  которыми  могло
соперничать толико рычание рассвирепевших тигров.
     Усмирить  секирного  бойца  сумела  бы  разве  что  пуля   или   цеп,
захлестнувший его руки  и  ноги.  А  лютого  саблезубого  тигра  удавалось
остановить лишь стаей презлобных псов. Они остервенело  терзали  его  бока
зубами  и  шипами,  а  он  расшвыривал  их  сокрушительными  шлепками  или
мгновенно умерщвлял своими клыками длиной в локоть - но  тут  поспевала  к
нему пуля или кроящий удар бердыша. Толстую волосатую шкуру носорогов  все
же пробивали колья, загодя  врытые  в  землю,  прикрытые  кустарником  или
притопленные в ямках.
     Воинами в серых кафтанах распоряжался  невзрачного  вида  полководец,
коего заслоняли от вреда ражие молодцы, ближние слуги и боевые холопы -  к
шапкам их в знак достоинства приторочены были лисьи или волчьи  хвосты.  К
сему начальнику  все  обращались  "княже".  Пребывал  он  на  почтительном
удалении, так, чтобы не могла его достать прицельная пуля, и  надзирал  за
ратоборством в подзорную трубу.
     Вот  шэньцы  собрали  кавалерийский  отряд  и   всадники   на   белых
единорогах,  облаченных  в  шипованные  панцири,  ринулись  на  прорыв  из
прибрежного  "котла".  Хитроумные  животные  огибали  колья  (на   которые
запросто напарывались носороги), ударом рогов вышибали кровавые потоки  из
ставших им на пути медведей и ратников. Но тут с боков, из узких  проходов
между скал, на них устремился кавалерийский отряд серокафтанников-теменцев
на буланых единорогах. Те вонзали окованные сталью  острия  в  бока  белых
"собратьев", пробивая их кольчугу ино сшибая с ног. Боевые звери вбивали в
друг друга передние либо задние копыта,  ломали  панцири,  рвали  длинными
желтыми зубами  и  шипами  шкуру  и  жилы,  иной  раз,  ухватив  всадника,
стаскивали его с седла и трепали, пока он не вручал душу  Отцу  Небесному.
Воины с проломленными черепами и оторванными конечностями падали на песок,
чтобы тут же стать месивом под могутными копытами.  Не  успела  бы  дважды
прокуковать кукушка, како оба кавалерийских отряда  полностью  перекрошили
друг друга.
     Егда начальник серокафтанников-теменцев увидел, что ярость и отчаяние
шэньцев достаточны для того, чтобы прорвать окружение, то велел спустить с
высоты особые бочки, которые помчались по склонам вниз, источая  из  щелей
желтый едкий дым. Кашель и  чихание  воцарились  над  прибрежной  полосой,
морские пришельцы терли мигом раскрасневшиеся похожие  на  сливы  глаза  и
пытались спрятать лицо в ворот. Когда ветер уже разорвал и отогнал  желтую
пелену, а шэньцы еще купались в слезах и соплях, теменский  полководец  со
своей ближней дружиной и медвежьей ватагой выехал на  бой.  Он  устремился
прямо в середину вражеской  толпы,  где  находился  шэньский  предводитель
вместе со своими слонами и драбантами, выстроенными в многоугольное  каре.
Медведи оборачивались к каре задом,  в  то  же  время  с  их  спины  дымно
стреляли  картечницы,  расчищавшие  дорогу  вперед.  Аще  дело  дошло   до
рукопашной, уцелел лишь  один  слон,  собиравшийся  как  будто  обезуметь.
Впрочем теменский полководец, уворачиваясь от копий-многозубцев,  оказался
в опасной близости от закованного в кольчугу хобота и был тут же  схвачен.
Еще немного и полезли бы потроха из князя. Токмо не оплошал ближний  слуга
его, вскочил на хобот слона, закрутившийся удушающим  кольцом,  перемахнул
на огромную спину, ударами топорка расшвырял погонщиков и верховых воинов,
засим пальнул животному в затылок из пистоля.
     Сей воин с обгоревшим лисьим хвостом  на  шапке  выказал  ловкость  и
крепость воли такоже после спасения своего господина.  Стоя  на  слоновьей
туше, он споро рубил  мечом  древки  обращенных  к  нему  шэньских  копий.
Дождавшись  наступающих  товарищей,  он  возглавил  клин  и   пробился   к
вражескому предводителю.  Того  обороняли  искуснейшие  бойцы,  владеющими
всеми видами боя, и тигриными  перекатами  и  перескоками  цапли;  широкие
изогнутые клинки китаев выписывали восьмерки и круги, ино заметить  лезвие
было затруднительно. Однако теменский  воин  увернулся  от  меча-секиры  и
попоной, сорванной со спины  слона,  накрыл  лютых  по-звериному  шэньцев,
которые впрочем незначительны были ростом. Парочка бойцов-медведей примяла
китаев  сверху,  а  следом  прошлись  теменские  воины  с  шестоперами   и
бердышами, отмолотили и покромсали все, что  трепыхалось  под  попоной,  в
месиво.
     Брани подходил конец. Мортиры отправляли на дно морское  одну  джонку
за другой, немалое число кораблей сгрудилось коло выхода из бухты и сейчас
многоалчное пламя кидалось с борта на борт  како  прыгучий  зверь.  Шэньцы
частью уходили на  утлых  лодчонках  прямо  в  волнующееся  море,  частью,
прорвавшись сквозь оцепление на скалах, улепетывали по чавкающей  грязи  в
сторону болот. Им вдогонку уже устремлялись всадники на ездовых баранах  и
своры боевых псов. Однако большинство китаев осталось лежать на прибрежном
песке  и  у  подножия  скал;  зеленые  из-за   водорослей   волны   лениво
перекатывали мертвецов на мелководье.  Все  еще  поревывали  издыхающие  в
грудах своих кишок носороги и храпели осиротевшие кони-единороги.
     -  Произошло  одно  изменение  и  возникло  тело,  произошло   другое
изменение и тело исчезло. Лишь жизненная сила не знает времени и пределов,
- полководец-победитель повторил слова одного из шэньских мудрецов,  глядя
на мрачные следы побоища. Засим обратился к своему отличившемуся воину.  -
Что ты мыслишь о таковой философии, Страховид?
     - Дивуюсь, княже Эзернет, что с такой верой китаи бросаются на битву.
Считают себя ничем, каким-то  испражнением  скоротечным.  Нам-то  многажды
легче, слава Ботанику, теменцам ведомо как произрастить  в  себе  крестное
дерево и сподобиться вечной зелености.
     - Не дорожащие жизнью, не боятся смерти, мой друг. Хотя сдается  мне,
что великая пустота в их головы могла быть  привнесена  нарочно,  каким-то
хитрозадым кудесником... Гликося, что за всадники  замаячили  вот  на  том
холме?
     Пока  ближние  слуги  пытались  разглядеть  незванных  гостей,  князь
Эзернет уже приставил к глазу подзорную трубу и на лицо его  словно  упала
тень.
     - Се не китаи и уж, конечно, не тюрки-ордынцы,  се  -  черные  стражи
государя, числом тринадцать. И они прибыли за мной.
     Слуги еще не поняли, почему  возопечалился  их  господин,  но  верным
сердцем уже почуяли неладное.
     У Страховида тоже заныло в груди, хотя он и не мог взять в толк,  чем
могут угрожать черные стражи князю Эзернету.  Разве  государь  может  быть
недоволен своим военачальником? Разве не  князь  Эзернет  побил  казахских
тюрков Большой Орды, хлынувшей через реку Иртыш и  сметающей  все  заслоны
како пожар лесной? Ино не князь одолел за пару недель тысячи  верст,  дабы
поспеть к  вторжению  китаев-шэньцев  в  Обский  пролив?  Ино  не  Эзернет
Березовский учинил прошлым летом разгром треокаянного кузнецкого  ханства,
которое  послало  на  нас  железные  колесницы,  работающие  на   паре   и
извергающие снопы огня? Царь тогда закручинился, сердцем озяб, облачился в
рубище, платом накрылся и укрылся в тайге, чтобы  среди  отцов-пустынников
проращивать в себе Крестное Дерево. А войско, и  дворянское  ополчение,  и
казачьи тысячи, и стрелецкие полки, и  наемники-ландскнехты,  откатывались
под натиском железной силы, скользя в собственной крови. Но  бодрый  князь
Эзернет устраивал засеки, перерывал шляхи и  иные  пути,  ставил  надолбы,
рушил дамбы, задерживая и  затопляя  металлические  колесницы.  Он  сыскал
мудрецов, шибко сведущих в алхимии, те сготовили зелье, способное  сжигать
самодвижущиеся повозки. Огненным составом можно было заполнять сосуды  для
последующего  метания  рукой  или  пушкой.  Такоже  получены  были  дымные
снадобья,  замутняющие  глаза.  Железные  повозки  удалось  сжечь,  многие
вражеские бойцы лишились зоркого зрения, заодно казахские тюрки  хитростью
и подкупом подвинуты были на вылазку против ханской столицы. Кузнецкий хан
Амангельды зарезан был лазутчиком, прокравшимся по подземельям  в  дворец,
его войска рассеяны по лесам и истреблены.  Уже  тогда  поговаривали,  что
государю Макарию без князя Березовского не царствовать...
     Всадники в черных малахаях, не встречая никаких  преград,  подскакали
прямо к полководцу и его ближним слугам.
     - Княже Эзернет, - заорал передний из них, заросший  чуть  ли  не  по
глаза сивой бородой. - Государь требуют тебя к своему престолу.
     - Нам еще не ведомо, весь ли шэньский флот  вошел  в  сию  бухту,  не
случатся ли где новые  высадки.  Разве  я  не  надобен  здесь?  -  отвечал
военачальник неожиданно дрогнувшим голосом.
     - Ты нужен там, куда  направит  тебя  воля  самодержца,  -  возгласил
черный страж. Спокойствие сего неведомого  малоприглядного  человека  лишь
подчеркивала ту мощь, которая стояла за ним. - Найди, княже, себе  замену,
начальника, иже справится с твоими делами,  и  следуй  за  нами.  Государь
желают говорить с тобой.
     Князь глянул  на  своих  ближних  слуг  и  Страховид  впервые  увидел
растерянность в глазах господина, того вроде мандраж взял.
     - Мы с тобой, княже, в любую  невзгоду,  -  прошептал  он.  -  Изволь
приказать и мы утопим этих лярв в их собственных соплях.
     Но господин молчал, понуро теребя темляк своего чекана.
     - Возьмешь с собой, князь Эзернет, толико пятерых слуг,  больше  тебе
не надобно, потому что мы с тобой, - распорядился сивобородый.
     Не успело солнце Сварог отойти от солнца Ярило  даже  на  двенадцатую
часть небосвода, как князь Эзернет в сопровождении  пяти  ближних  слуг  и
тринадцати черных стражей отбыл от войска в град престольный Теменск.
     Первое, чему подивился Страховид - не пороли горячки и спешки  черные
стражи, не гнали своих мощных единорогов,  хотя  и  сорвали  военачальника
чуть ли не с рати. Сивобородый предводитель "черных", именем  Демонюк,  не
выискивал и пути посуше да поровнее, и советов не выслушивал.  Можно  было
подумать, что он нарочно  подбирает  места  топкие  и  низинные  даже  для
ночлега.
     Настала третья ночь,  вернее  пора  сумерек,  когда  Сварог  сошел  с
небосвода, а Ярило притомился и слабо  светил  своим  глазом  подле  круга
земного.  Князь  со  слугами  устроились  на  небольшом  холмике,  нарубив
карликовых елок, чтобы хоть немного спастись от сырости.  Да  и  в  случае
нападения быстротекущей клейковины имелось бы время,  чтобы  испугаться  и
чего-нибудь сообразить. Все вознесли молитву  "Да  произрастет  Древо",  а
потом  Крепослов  сотворил  заклинание  Ботаника,  каковое   должно   было
отпугнуть упырей-кровопийц и червей-мозгоедов. Черные стражи расположились
по кругу возле слабеньких костров, став почти незаметными темными кучками.
Точно как волки, которые в два  счета  могут  вырвать  тебе  кадык,  серой
молнией выпрыгнув из укрытия.
     - Энти оглоеды почище всяких вурдалаков, - Крепослов пустил  ветер  в
сторону черных стражей. - Навалиться бы нам сейчас на них и  открутить  им
чресла.
     Страховиду пришлось по нраву такое предложение.
     - Княже, отчего нам не замочить поганцев? Каждому  чекушку  в  лоб  и
настанет спокой.
     -  И  при  том  покое   будем   мы   государевыми   преступниками   и
крамольниками, - голос князя был непривычно робким. - Что тогда, друзья?
     - Сдается мне, не дождемся мы милости от царя,  коли  он  таких  псов
присылает, - заметил Крепослов. - Ноги в руки и айда на вольный прокорм.
     - И как мы кормиться станем, аще даже преодолеем все заслоны? -  рече
унылый  будто  захиревший  князь.  -  За  медные  деньги  будем  провожать
курваков-тюрков через теменские леса? Наймемся таскать горшки с дерьмом  у
богатых шэньцев и сами возсмердим?  Ино  Крепослов  отсечет  себе  яйца  и
пойдет утруждать свой зад в гарем кузнецкого хана?
     - Чур меня, - отозвался Крепослов.  -  Там  хватает  придворных  слуг
Макария, кои в плен попались при Лысых Холмах.
     Беседа, еще немного продолжившись,  затихла.  Страховид  улегся  чуть
подальше от костра, чем ему хотелось. Он  сгреб  ельник  в  некое  подобие
перины, положил  под  голову  седло,  притулился  к  теплой  спине  своего
ездового барана Барона и, как ему показалось, закимарил.
     Сон был навязчивый как бесы, липкий как клейковина.  Страховид  снова
видел помазание Макария на царство: зима, Дворцовая площадь, толпы народа,
заряженные безотчетной радостью.  Самодержец  выходит  из  золоченых  врат
собора к людям, на  главе  его  сияющий  венец,  в  руках  зеленых  посох,
изображающий Крестное Древо.  Недавно  закончилась  усобица,  войны  Храма
Чистоты  против  Властелина  Железа  и  последователей  дьявольской  ереси
"Сознание Сталина", тысячи воинов вместе со своими господами сложили  свои
буйны головы. Желая прекратить смуту и запустение, народ возвел на царство
молодого  Макария   Чистые   Руки,   сына   Морского   Царя,   приверженца
второевангельского веры. Князь Эзернет как  раз  тогда  купил  Страховида,
юного холопа, у одного  из  недобитых  храмовников  и  привез  с  собой  в
столицу.
     Однако сновидение подернуто было пеленой тоски и мрака.
     Люди кажутся  истрепанными  куклами,  одежки  их  совсем  как  ветхие
тряпки, там и сям вылезли нитки. Люди еще живы, но  руки  их  полуистлели,
холодные облезшие лица покрыты инеем,  величавый  же  собор  смахивает  на
полусгнивший покосившийся сарай. Над толпой набрякло сизое  небо,  похожее
на  преисподнюю.  Снег  оседает  на  уродливые  тела,  одежды,   строения,
смерзается и на смену сей рухляди приходят прекрасные ледяные  изваяния  и
сооружения: стрельчатые арки, гроздья  легких  башенок,  соцветия  высоких
окон,  галереи-паутинки,  изящные  портики  -  все  словно  сотканное   из
серебристых нитей. Посреди этой лепоты царь, похожий на  дивью  статую  из
переливчатого хрусталя. Свет стекает с поясневшего неба, на котором однако
нет солнц и заставляет играть новый город и воздух, его насыщающий,  всеми
цветами. Парят существа  совершенного  величавого  вида:  диски,  сферы  и
многогранники. Они сливаются и разъединяются, перетекают друг в друга, нет
на них ни греха, ни страха. А еще слышна чудная музыка хрусталя и серебра.
     Страховид почуял дьявольский соблазн и восхотел проснуться, но ничего
у него не вышло. Ему мнилось, что  сам  он  расползается  ветхими  гнилыми
нитками. И руки, и ноги, и голова. Он дернул за какую-то нить  и  от  сего
действа расплелся весь его нос, отчего образовалась  нелепо  зияющая  дыра
посреди лица. И единственное, что могло еще спасти от тлена и расползания,
то было превращение в ледяной столп.
     Толико с большой  натугой  и  многими  усилиями  Страховид  сподвигся
вырваться из пут поганого сна. Первое, что  распознали  глаза,  был  блеск
устремленной к нему стали. Страховид резко откатился в сторону и там,  где
только что был его живот, вонзился в землю злой клинок. Чуть  повернувшись
набок княжеский воин подсек  ногами  то,  что  казалось  пыхтящей  грудой.
Выхватив  из  сапога  нож,  он  ткнул  им  в  сторону  шума  и   лишь   по
сопротивлению, передавшемуся руке, догадался, что  попал  в  мясо.  Потом,
взявши клинок за зубчик, Страховид швырнул его в другую метнувшуюся  тень.
По  донесшемуся  матерному  крику   понял,   что   угомонил   еще   одного
недоброжелателя.
     Ум быстро соотнес события и стало ясно Страховиду, что черные  стражи
внезапно кинулись резать княжеских воинов. Но ездовой баран уже поднимался
на ноги и отряхивался, заодно  лягнул  в  лоб  подбегавшего  стража,  ажно
сразил наповал, проломив кость. Страховид вскочил  на  спину  Барона  -  и
впервые  огляделся.  Несколько  покойных  тел,  лежащих  на  холме,   явно
принадлежало княжьим воинам. Крепослов, тоже успевший запрыгнуть на своего
барана, отбивался в низинке от  наседавших  "черных".  Страховид  шенкелем
кинул своего Барона в  ту  сторону,  срубил  первого  попавшегося  стража,
выстрелом из пистоля сбил другого.
     - Дуй, бля, за мной, тогда будешь жив-здоров, - крикнул он сотоварищу
и оба устремились в брешь, образовавшуюся среди подрастерявшихся "черных".



                      БЛОК 3. КОНЕЦ СИЛЬНЫХ И СМЕЛЫХ
                         (Четкий прием. Симплекс)

     Взгляд летел над лесотундрой и негде ему было приткнут