жики, вкруг городищ
и больших слобод, мимо дозоров и разъездов, что устраивают черные  стражи,
воеводские стрельцы и прочие мракоделы. Вы отвезите меня хоть до Оттоки, а
за сей добрый поступок оставлю вашей артели такого вот жука. И еще  немало
фокусов покажу.
     Деревенские люди замялись, пока самый рослый, почесавши  затылок,  не
молвил:
     - Взять с собой можно. Только в пути не шибко высовывайся, лучше даже
рогожкой прикройся, а то лихой человек тебя заметит и настучит, куда надо.
Тебя в острог уволокут, да и нас батожьем накажут... Звать-то,  как  тебя,
вольный скиталец?
     - Меня прозывают Фомой, а вот эту пернатую тварь - Сашей.
     К полудню лодка была закончена, мужики  столкнули  ее  в  воду,  одни
стали парус поднимать и направлять его гафелем, другие поставили  лапотные
ноги на педали гребных колес, третьи принялись  отталкиваться  от  речного
дна шестами, ну а мелкий, сильно усатый мужик уселся к кормилу.
     Вскоре  лодка  достигла  деревни,  где  уже  были  построены  сходни,
протянувшиеся над прибрежными камышами. Почали подъезжать телеги с хлебом,
запряженные поджарыми ездовыми  свиньями.  Деревенский  люд,  выстроившись
цепочкой, принялся из рук в руки передавать  мешки,  кои  укладывались,  в
конце  концов,  на  днище  лодки.  За  какой-нибудь  час  суденышко   была
загружено, осело в  воду,  изрядной  работою  шестов  выведено  к  речному
глубоководью, по коему предстояло плыть дальше.
     Ворон потешал мужиков советами насчет правления  лодкой,  а  скиталец
Фома прямо из-под рогожи травил  байки  про  то,  како  бедствуют  бесы  в
преисподней. Что плавают они-де на кораблях-мракорезах и  прислуживают  им
живые куклы, что жгут друг друга издаля огненным чиханием и обращают в лед
хладным пыхтением, а мужик с бабой передком не трется, а  посылает  к  ней
крылатый хер. Чему селяне несказанно удивились, поскольку и обычный-то хер
спокойно в штанах не сидит.
     А вот, когда стали подплывать к запруде, то рослый мужик,  что  стоял
на носу, приметил малахаи и кафтаны воеводских  стрельцов,  разместившихся
на мельнице.
     - Ты вот что, распоп Фома, - сказал он, -  ложись-ка  под  хлеб.  Эй,
Пахомыч, Фердинант, Макдональс, раскидайте там мешки подле  мачты  и,  как
упрячется гость, снова уложите сверху в два ряда.
     Мужики  споро  выполнили  работу  и  скиталец-расстрига   исчез   под
многопудовым грузом, лишь ворон его остался сидеть на топе мачты.
     Ладья  причалила  к  мельничной  пристани  и  тут  стрельцы,  вопреки
обычному, встали рядышком и принялись наблюдать за разгрузкой хлеба.
     - Эй, Денисыч, сразу признавай, никого не  прячешь  ли?  -  обратился
стрелецкий десятник к рослому мужику.
     - А зачем мне такое нужно, я что порядка не знаю? -  скучным  голосом
отозвался селянин.
     - Ты вон те мешки, что возле мачты уложены, не забудь перетаскать  на
мельницу.
     - Да нам перекусить пора, начальник, с утра не евши.
     - Я те дам перекусить по соплям. Заканчивай сперва дело, едок.
     Завершающие мешки были подняты со днища ладьи и тут раздались  крики.
Голосили и мужики, и стрельцы. На днище  виднелась  голова,  остальное  же
тело уже разошлось на ленты, кои протягивались сквозь невидимые щели вниз.
Вот и голова располосовалась, чтобы протащиться, как и все остальное,  меж
досок.  Последним  наблюдался  нос,  каковой  несколько  раз   подпрыгнул,
расплелся и пропал.
     -  Глянь...  аах...  плывет  зараза,  -  раздался  потончавший  голос
стрельца.
     Неподалеку от борта лодки, сквозь воду, стало  заметно  тело.  Кто-то
без толку стрельнул из пищали. Но когда дым  рассеялся,  "заразы"  и  след
простыл, видно заплыла под пристань, а там и вовсе подалась  в  нужную  ей
сторону. Настало тягостное  молчание,  нарушаемое  громким  граем  куда-то
летящего ворона.
     - Кто это был, гнида? - стал подступать десятник к Денисычу.  -  Кто,
отвечай, сгною.
     Денисыч же будто весло проглотил.
     - А никого и не было, - вмешался мелкий мужичок. - Привиделось. Вам с
перепоя, а нам с устатку и не евши. Ну, можа, водяная свинья проплыла.
     - Ты что мелешь, сам свинья! - заверещал десятник, а  потом  остыл  и
замолк.
     "В самом деле, - рассудил он, - скажешь,  что  упустил  бродягу,  так
начальство и морду наверняка набьет, и может сослать  на  пограничье,  под
ордынские пули. Доложишь, что имел дело с  нечистой  силой,  то  ревнители
веры за меня возьмутся, станут пятки поджаривать, дабы узнать, не вошел ли
я с ней в сношение."
     А тем временем в кармане  у  взопревшего  Денисыча  щекотно  заелозил
лапками серебряный жук.


     - Вкушающий золото и драгоценности ждет тебя, - объявил царедворец  с
кукольным личиком и не без труда распахнул расписную тяжелую дверь.
     Одноух перенес толстомясое  свое  тело  через  порог,  коснулся  лбом
изразцового пола, как  того  требовало  придворное  вежество  и,  поднявши
глаза, встретился с пронзительным совиным взглядом царя.
     Пресветлый принимал воеводу в небольшой Яшмовой Палате. Его будничный
наряд составлен был из длинной рубахи китайского шелка,  широкого  хитона,
расшитого золотой да серебряной нитью  и  обсыпанного  яхонтами,  а  также
шапки-мономашки с изображением крестного древа на маковке.  Трон  стоял  в
углу на возвышении, исполненном в виде  жены-львицы  с  очами  из  оникса.
Кроме Макария и Одноуха в палате было токмо  два  дворцовых  гвардейца  из
караула, старший думный дьяк и писец.
     Из сей палаты сановники и царедворцы выходили либо обласканные,  либо
никто их больше не видел и не слышал. Гулял слух,  что  на  каменном  полу
имеется потайной люк, и ежели царь обопрется ногой на лапу женольвицы,  то
отворится колодец, каковой поглотит повинного человека. При  падении  оный
злодей не разбивается, упав на груду тряпья и хрупких костей, но  внизу  в
подземелье проживает стая волков - изощренных мучителей. Или же  семейство
коркодилов. Или же вообще неведомые чудища.
     - Ну, давай, Одноух, рассказывай, чем прославил свое воеводство?
     - Исполнял твою волю, надежа-государь, об чем тебе прекрасно известно
из моих донесений.
     Как показалось внимательному царю, что-то новое засквозило и  голосе,
и во взгляде боярина.
     - Ну-ка, проверим, как исполнял. Словно муха сонная  или  со  рвением
ума и бодростью духа. У нас тут каждый твой чих сочтен и записан.
     Думный дьяк раскрыл книгу в толстом  переплете  из  коркодильей  кожи
поверх обложечных досок и стал зачитывать мерным голосом:
     - В Березовском воеводстве недоимки в  прошлом  годе  составили  пять
тысяч  целковых,  в  столичные  хранилища  не   прибыло   зерна   супротив
условленного количества - двести тысяч пудов, холстины -  пятьдесят  тысяч
аршин, пеньки - семьдесят тысяч аршин, меда - восемь тысяч ведер,  пива  -
тысяча бочек...
     - Так ить, засуха была и недород, селяне слезно у меня просили  корма
дать, дабы скотину не резать, - стал сопротивляться  Одноух.  Однако  царь
свел брови свои, образовав грозные морщины на лбу.
     - Не противься и не перебивай, когда  тебе  человек  правду  говорит.
Впрочем, хватит о том. Ты мне лучше скажи, мастер срамных  дел,  отчего  у
тебя в воеводстве волхователи один за другим резвятся, смущают народ, учат
неповиновению?
     - Да будет угодно великому царю послушать  меня.  Я  в  прошлом  годе
семерых волхователей и ведунов споймал и казнил лютой смертью, в  нонешнем
- еще трех. Всех предавал искусным пыткам, чтобы в своей волшбе признались
и покаялись. Я... я новую казнь изобрел - закачивание воздуха мехами через
заднепроходное очко до полного разрыва окаянного преступника.
     - Волхвов принародно казнил, изобретатель? -  с  лукавством  вопросил
царь, немного поддавшись вперед и прищурив глаз.
     - Принародно, великий царь, - радостно подтвердил  воевода  и  осенил
себя знамением крестного дерева.
     - Значит, дал им покрасоваться напоследок. Да  еще  диспуты  с  ними,
лицемерами, устраивал, тщась свою ученость показать. Тоже прилюдно. И  что
показал? Сквернавцы и кощунники ересь свою в  чистые  головы  втюхивали  с
твоего  произволения  и  наглядно  доказывали  преимущества   дьявольского
умствования. Оные злодеи ведь  кажным  словом,  кажным  своим  действом  в
соблазн вводят неискушенного человека... Гордыней и надменством  отличился
ты, воевода. Одни хоромы твои чего стоят, каковые ты отгрохал на Выселках,
хозяйствуешь там словно в имении своем, горничные  девки  толпами  бегают,
всех ты их перепортил, козел, страстям своим низменным  потакая.  Говорено
же было, что нет у тебя своей земли в воеводстве, а просто обозначены поля
и выпасы, с коих тебе кормление идет. И  жить  тебе  надлежит  в  казенном
доме, каковой выделен в городище для таких как ты, царских слуг...
     Думный дьяк не раз наблюдал подобные  сцены.  Дело  быстро  кончалось
тем, что разъегоренный воевода ударялся в ноги царю  и,  пуская  сопли  из
носа, просил помиловать его, не сечь повинной головы и дать только срок на
исправление всех дел.
     Однако  Одноух  не  ударился  в  ноги.  А  наоборот  с   предерзостью
огрызался, не замечая как пошли наливаться  красным  щеки  государя.  Даже
попрекал Пресветлого. Дескать, нехорошо, что  молоть  зерно  дозволено  на
одних только казенных мельницах.  Вследствие  сего  селянин  не  возжелает
хлеба растить больше, чем необходимо для прокорма семьи и немногочисленной
скотины. Оскудеет, мол, и осунется оттого Теменская земля.
     Царь вдруг перестал хмуриться и как будто возбудил в себе веселие.
     - Лукавишь ты, Одноух. От одного только казенного помола не  оскудеет
Теменская земля. И обязанность сия лишь  малая  добавка  к  тому  порядку,
который я устраиваю в своей Теменской вотчине. Но аще порядок мой  неумен,
все мои деяния тщетны и радею я о пустом, так чего ж ты... - щеки государя
совсем уж набрякли от крови, - так чего ж ты, таракан запечный, раньше  об
том молчал? Спокойно небось принимал ласку и кормление из  моих  рук.  Или
кто-то тебе шепнул, что боятся царского праведного гнева  тебе  не  стоит,
поскольку Пресветлый уже не  жилец  на  сем  свете?  Ты,  сдается  мне,  с
волхователями столковался, кудесники поборают тебе. Замыслил ты  подобрать
скипетр и державу, выпавшие из моих ослабевших рук!..
     Крик государя оборвался на полуслове, зато Одноух с воплем  исчез  во
внезапно открывшемся колодце. Немногие знали,  что  существует  не  только
подземелье, куда падают осужденные царем  на  растерзание,  но  и  оконце,
через которое Макарий мог подсматривать за мучениями. Однако  на  сей  раз
пресветлый царь не потешил себя зрелищем. Подсматривать он любил только за
тем, как отдают концы его личные вороги, немало досадившие  ему,  особливо
пока он был маленьким и слабеньким царевичем. А  Одноух  просто  рассердил
его своей жестоковыйностью и вызвал  выплеск  гнева;  с  утра-то  еще  зуб
елдырил, немало досаждая государю. При  иных  обстоятельствах  дело  могло
ограничиться лишь вправлением упрямых мозгов воеводы.
     Надежа-царь кабы пожелал, то увидел бы, что Одноух,  хоть  и  упал  в
колодец, прямо на хрупкие костяки былых жертв, однако не поломал ноги и не
поранился. И прянувшая к нему стая волков-палачей вдруг замерла. Не впился
серый вожак в пах жертвы, не стали терзать жилы человека молодые волчары.
     Дело в том, что не человеком пахло от сброшенного в колодец, а чем-то
совсем незнаемым и страшным. Инда вожак  заскулил  и  подался  назад.  Тут
упавший вдобавок изменил свой облик и... встала голова молодого  воина  на
грузное тело воеводы, и улыбнулись  глаза,  которые  некогда  принадлежали
верному слуге князя Березовского - Страховиду.  Потом  еще  раз  произошла
перемена обличия - и рожа  лютого  кромешника  Демонюка  слепо  глянула  в
полумрак подземелья. Вожак еще сдал назад. Но тут увидел,  что  перед  ним
лежит туша барана, из вспоротой шеи коего еще  стекает  кровяная  струйка.
Кровь пахла как кровь, даже еще лучше и  ярче,  запах  предсмертного  пота
резко проникал в нос и наполнял волчьи жилы сладострастным трепетом. Зверь
рванулся вперед и запустил трехдюймовые клыки в брюхо жертвы. И тут другие
звери увидели, как их вожака поглощает мертвый  баран  -  прямо  подвижным
животом своим, который был  подобен  водовороту.  В  него  канула  вначале
волчья голова и толстая гривастая шея, потом  передние  упирающиеся  лапы.
Матерый хищник вдруг  резко  изнемог  и  оставил  сопротивление,  лишь  по
подергиваниям задних лап приметно было, что живой  он  еще.  Вскоре  вожак
полностью скрылся в брюхе барана и ненадолго там все успокоилось, ежели не
считать мелких  сокращений.  Волки,  трусовато  припадая  задом  к  земле,
подползли ближе, но внезапно баранья туша просто  расползлась  и  из  кучи
требухи вновь восстал вожак, только весь облепленный слизью и дрожащий.
     Вначале не пахло от него как от собрата-волка, и стая никак не  могли
признать в нем своего предводителя.  Потом  привычный  запах  возвернулся,
однако недоверие сохранилось.  Стая  угомонилась  и  как  встарь  признала
первенство старого волка, егда он задавил своего непокорного племянника.


     По Новотеменскому шляху нескончаемой  чередой  тянулись  к  стольному
граду повозки, телеги, кибитки, запряженные ездовыми свиньями и  быками  -
те своими скотскими мозгами хорошо знали обязанность  и  понимали  дорогу,
потому не нуждались в управлении и  понукании.  Самое  время  было  урожай
сдавать, месяц фруктень  заканчивался.  Холопы,  отряженные  воеводами,  и
крестьяне, отпущенные старостами, везли в Теменск  хлебное  зерно,  всякий
овощ, мед, соленые огурцы и капусту в бочках, моченые яблоки  и  клюковку,
сало в шматах, обернутых тряпками, клети с гусями и  говорящими  воронами,
бутылки  с  пиявками.  За  телегами  брели   тучные   коровы,   круторогие
вожаки-бараны подгоняли стада овец, хотя и разумели,  чем  завершится  сей
поход в одну сторону. Цепочками брели таежные великаны -  рыжие  волосатые
слоны. К ним порой привязывали  мохнатых  носорогов  -  сей  мощный  зверь
только в близком присутствии слона смирнел и терял свое обычное упрямство.
По обочинам гнали единорогов и барадов - некоторых, самых  норовистых,  со
спутанными передними ногами. Гордые животные то  и  дело  останавливались,
тщась ущипнуть редкую травинку и почти не обращая  внимания  на  погонщика
(лишь твердая рука воина-наездника сможет полностью укротить их).
     У мужика Петровича не все  сегодня  ладилось.  Ездовой  хряк  Борька,
супротив обычного, вел себя нервно,  то  начинал  гнать  вперед,  пока  не
утыкался в задок переднего возка, то замирал, пока не принимались орать  и
вопить десятки возничих, коим не было пути. То и дело подбегали государевы
дорожные стражи, грозясь скинуть  телегу  с  дороги  и  отобрать  половину
поклажи. А поклажей являлись говорящие вороны  в  клетках  -  птицы  особо
ценные, учитывая, что часть из них разрешено продать во зверином  ряду  на
базаре. (Умная ворона горазда и  дом  сторожить,  предупреждая  хозяина  о
ворах, любит мышек ловить  и  беспризорных  кошек  гонять,  долбая  их  по
макушке, а некоторые пернатые старухи способны судьбу прорицать,  вещая  о
грядущих напастях, особливо грозах и пожарах.) Суетливы  и  крикливы  были
вороны, может оттого, что прилетел к ним кавалер из леса,  который  так  и
сыпал словами: "Бабы в кучу, рубль нашел", "Петрович, не  оборачивайся,  у
нас тут интим", "Эй, красавица, иди поближе и подними хвостик".
     После одного сильного  толчка  на  выступающем  булыжнике  послышался
легкий треск, Петрович глянул на колесную ось, и тут пришлось ему обомлеть
и удивиться. Не тому, что ось уже надтреснула. А тому, что снизу  к  днищу
телеги прилепилось почти плоское существо, отчасти схожее с человеком.
     - Ты кто будешь? - вопросил, несколько запинаясь, селянин.
     - Я - тележник. Дух  нечистый,  проживающий  в  телеге.  Ты  меня  не
выдавай, не то ревнители веры за тебя ить возьмутся.
     - Но тебя Борька боится, нечистый дух.
     - А у тебя, мужик, скоро ось сломается  и  если  не  я,  твою  телегу
выкинут с дороги.
     - А какой с тебя может быть прок?
     - Сейчас  переквантизацию  заделаю,  понял?  Лишняя  древесная  масса
излучением станет, часть получившейся  энергии  употреблю  на  превращение
древесных углеводов в углеродный кристалл, кое-какие кванты пространства в
гравитоны перекачаю и слегка укорочу гравитационный  радиус  на  дороге...
Короче, я заменю собой переднюю ось и будь доволен, - отозвался  нечистый.
Опустив ноги на землю, он принял половину  веса  телеги  на  себя  и  чуть
приподнял передние колеса в воздух. - Никто и не  заметит.  Ну,  согласен,
сердечный?
     - Не-а, - запротивился Петрович, внутренней молитвой пытаясь отвадить
нечисть.
     Однако чуть протопал еще Борька и напрочь сломалась ось.
     -  Тебя  предупреждали,  мужик,  -  удовлетворенно   заметил   ворон,
ненадолго отвлекшийся от подружек в клетке.
     Дорожный страж мигом засек непорядок и сурово распорядился:
     - Ну-ка, пшел вон с дороги, бродяга.
     - Да, как же, начальник... - но тут заткнулся  селянин,  да  и  страж
отошел,  потому  что  бодро  двинулась  вперед  телега,  а  Борьке  сильно
полегчало, против чего он не возражал.
     Только исходило ныне от повозки багровое сияние  и  все  время  будто
катилась она под гору, чего прочие путники, осоловев от солнца и водки, не
замечали - на радость трусоватому Петровичу.
     Так и пришлось ему двигаться к столичному городищу Теменск с нечистым
духом в виде привода. Лишь егда доставил Петрович припасы, куда положено -
на хозяйственный двор пыточного приказа - развалилась тележная ось. Из нее
в грязь посыпались камушки, в коих даже темный мужик не  мог  не  признать
алмазы. Он дрожащими руками быстро собрал их в чистый мешочек, спрятал  за
пазуху и прижал локтем. А вскоре закопал в своем курятнике, отрыл же  пять
годов спустя, когда куры уже сдохли с голодухи. Вот тогда Петрович и  стал
сиятельным графом Петровым-Телегинским.


     Черный полковник Остроусов как верный и преданный слуга был  зван  на
царскую волчью охоту. Говорили, что на сей раз в охотничьей потехе  примет
участие та волчья стая из подземелий дворца, что  выкормлена  человечиной.
Впрочем,  и  дичь  для  волчар  окажется  подходящей  -  десятка   с   два
заарестованных воров, бродяг, волхователей, лжеученых  и  лжеписателей,  а
также пленные пираты-шэньцы и злодеи-ордынцы, к  ним  еще  было  добавлено
несколько "снежных людей", мохнатых обезьян, которые умеют острить сучья и
бросать камни. Само собой, что "дичи" никакого оружия положено не было, за
исключением тех  веток,  что  она  сорвет,  и  камней,  каковые  подберет.
Охотничья потеха должна была совершаться в небольшом Трошкином лесу, что с
трех сторон окружен озером, полным коркодилов, а с четвертой стороны стоит
топь непролазная.
     "Дичь" заранее завезли в лес, а на следующий день переправились  туда
на плотах и участники охоты, числом двадцать пять: преимущественно  важные
офицеры черной стражи, а  также  несколько  ближних  дьяков  из  пыточного
приказа. Им полагалось в помощь еще десятка три загонщиков. Впрочем,  царь
слегка занемог и по совету  лекаря  не  стал  предаваться  потехе.  Однако
прибыла царица Марина, она собиралась охотиться с  небольшой  револьверной
пищалью, причем со спины волосатого слона; со всех сторон государыню блюли
и защищали огромные дворцовые гвардейцы в панцирях из зеркальной стали.
     Полковник Остроусов тоже прихватил с собой знатное  оружие  -  ручную
картечницу и большой запас зарядов к ней,  увязанных  в  мешочки,  да  еще
двуствольное ружьишко, да вдобавок пару  пистолетов  с  тремя  поворотными
стволами. Не забыл черный  офицер  и  любимый  тесак  с  широким  лезвием,
снабженным  зубчиками  у  основания  -  чтобы  приканчивать  раненную  ино
покалеченную добычу.
     Вперед  других  к   берегу   пристал   плот   с   волками