ожет  быть,
даже нетрудно... Может быть...  может  быть...  почти  легко.  Позволить
ей...
   Вадин обхватил Мирейна за плечи и  сильно  встряхнул.  Когда  же  тот
кое-как смог передвигаться, он усадил его в кресло  и  усердно  принялся
отпаивать вином, пока мрак не начал  рассеиваться.  Наконец  Мирейн  сам
схватил чашу и сделал несколько жадных глотков; дышал он  с  трудом,  но
глаза его прояснились. - Благодарю, - сказал принц.  Вадин  поднял  было
руку, но потом опустил ее. Он выполнил  свой  долг.  Мирейн  вздохнул  и
налил себе вина. Если теперь он и был в состоянии говорить, то  опоздал:
чистый ясный голос только что начал рассказывать легенду.
   - Конечно, господа, это  было  чудо:  женщина,  белая  как  кость,  с
глазами цвета крови...
   Это был сказочник в пестром тряпье, соответствовавшем его  призванию;
в руке он  держал  чашу  с  вином,  а  на  колене  его  сидела  девушка.
Прекрасное темное вино и прекрасная темнокожая девушка. Он сделал паузу,
чтобы насладиться и тем и другим. Девушка хихикала; он смачно  поцеловал
ее и сделал большой глоток вина.
   - Ай, она была белой, что было и чудесно и ужасно.  "Она  принадлежит
богине", - говорили люди. Родичи держали ее в клетке, похожей на храм, и
кормили ее тем, что им жертвовали, - естественно, оставляя  себе  лучшие
куски. Она корчилась  и  бормотала;  они  называли  это  пророчеством  и
разъясняли ее слова за вполне сносную  цену.  И  получали  даже  золотые
солнца,  если  местные  вожди  обращались  к  ним,  чтобы  узнать  исход
развязанных ими войн. Вожди всегда уходили удовлетворенные,  потому  что
им всегда обещали победу. - И они добивались ее? Говоривший повернулся к
Мирейну, не выказав никакого удивления по поводу того, что принц здесь.
   - Некоторые добивались, принц, некоторые - нет,  но  они  никогда  не
возвращались, чтобы уличить пророчицу во лжи.  Пока  в  один  прекрасный
день к месту поклонения не пришел молодой человек. Он подал вещунье свое
приношение: немного черствого  хлеба  и  пригоршню  ягод.  Вообще-то  ее
стражникам надо было прогнать его, но им было любопытно,  что  он  будет
делать дальше. А он сделал не так уж много. Он сел  напротив  клетки,  а
вещунья принялась  есть  то,  что  он  принес,  весьма  неопрятно,  если
говорить честно, и все это время не сводила с него своих бесовских глаз.
Он и не думал отводить взгляд; он даже улыбался.
   Стражники решили, что он рехнулся. Он выглядел как  бедный  странник,
но им показалось, что они заметили золотой  блеск  под  его  лохмотьями.
Может быть, в конце концов, это переодетый принц, решили  они.  "Задавай
свой вопрос",  -  сказали  они,  поскольку  он  все  сидел  и,  по  всей
видимости, спрашивать не собирался.
   Он не обратил на них ни малейшего внимания. Тогда вещунья  подошла  к
прутьям своей клетки и протянула сквозь них руки. Эти руки  были  такими
тонкими и с такими острыми когтями, что напоминали лапы белого орла. Вид
се был отвратителен; от нее воняло. И тем не менее наш юный  герой  взял
ее за руку, улыбнулся и сказал: "Я освобожу тебя".
   Ее родичи потянулись к своим кинжалам. Но тут обнаружилось,  что  они
не могут пошевелиться. Они оказались в клетке, точно так  же  как  и  их
узница, скованные невидимыми глазу цепями.
   "Назовите мое имя, - сказал чужак, - и вы будете свободны".
   Все родичи называли себя пророками, но никто не  смог  произнести  ни
слова. А эта сумасшедшая, безумная, эта провидица, не умевшая  говорить,
склонилась так низко, насколько ей  мог  позволить  чужак,  и  отчетливо
произнесла: "Аварьян. Твое имя Аварьян".
   Тут рассказчик сделал паузу. Тишина распространилась из винной  лавки
на улицу. Слушатели ждали, тяжело дыша. Он хлопнул в ладоши  со  звуком,
похожим на удар грома.
   - И что вы думаете? С небес упал огонь и сотряс клетку, сокрушив всех
этих притворных  и  продажных  жрецов,  а  их  жертва  осталась  жива  и
невредима. Но она плакала. Потому что  этот  чужак,  оказавшийся  богом,
этот чужак исчез...
   В палатке раздались аплодисменты, на колени девушки  обрушился  дождь
из  монет.  Мирейн  добавил  свою  собственную  серебряную  монетку   из
Хан-Гилена. Каждого из слушателей девушка наградила поцелуем, но Мирейну
достался низкий поклон самого рассказчика.
   - Моя история понравилась принцу? - Это  было  хорошо  рассказано,  -
произнес Мирейн, - хотя мне и жаль бедную вещунью. Она еще жива?
   - Ах, мой господин, это совсем другая история. Мирейн улыбнулся.
   - И ты, конечно, расскажешь нам ее, если мы хорошенько попросим.
   - Если мой принц прикажет, -  сказал  рассказчик.  -  Ну?  -  спросил
Мнрейн остальных. - Приказать?
   - Да! - раздалось в ответ. Мирейн повернулся к рассказчику.  -  Тогда
начинай, а этот кусочек меди подсластит твой тяжкий труд.

***

   - Ну и ну, что за блаженство - чтобы слушать рыночные байки.
   Вадин видел, как он подходит. Мирейн скорее  всего  почувствовал.  Он
спокойно обернулся. Моранден возвышался прямо над ним. Мирейн  несколько
пренебрежительно улыбнулся.
   - А, дядюшка! Уже вернулся  с  охоты?  Если  удар  и  попал  в  цель,
Моранден не подал и виду. - Сегодня никакой охоты. Но ты об этом  мог  и
не знать, правда? Ведь  наши  неприятности  еще  не  вошли  в  репертуар
рассказчиков.  Люди  смотрели  и   слушали,   отвлеченные   от   легенды
возможностью быть свидетелями королевской  ссоры.  Но  Моранден  отрезал
единственный путь к отступлению.
   - На рынке есть и более важные  вещи,  чем  старые  байки,  -  сказал
Мирейн. - Это правда,  дядюшка,  что  народ  с  гор  напал  на  Западные
Окраины? - Одно племя  или  три,  -  ответил  Моранден.  -  А  остальные
воспользовались удобным случаем, верно? Они спрятали семьи в  безопасных
местах, а сами вооружились и объявили себя свободными от  власти  своего
лорда. Страшная вещь, и хуже всего, что лорд - королевской крови, к тому
же мой дядя. Естественно, люди лгут, когда обвиняют тебя в  чрезвычайной
жестокости.
   Глаза Морандена сузились и засверкали. Шрам под глазом побагровел, по
лицу пробежала  гримаса,  словно  принца  пронзила  боль.  Но  гнев  был
сильнее, его усугубляла ненависть.
   - Не все из  нас  могут  править  под  солнцем  любящей  доброты  или
чувствовать себя  как  рыба  в  воде  среди  всякого  сброда.  Некоторым
приходится бороться, чтобы держать этот сброд в узде. - Как это  делаешь
ты, дядюшка?
   - Как я должен это делать. На заре я отправляюсь приводить в  порядок
твои  границы,  коронованный  принц  Янона.  Заслуживаю  ли   я   твоего
высочайшего благословения?
   Мирейн молчал, крепко сжав губы. Моранден улыбнулся.
   - Помни, мой принц, помни об этом, пока тебе спокойно спится  в  этих
стенах. Еще ни разу сюда не ступала вражеская нога, и этого не случится,
пока я жив и  защищаю  тебя.  Мирейн  поднял  голову.  -  Не  стоит  так
стараться, защищая меня. - Да ну? -  Моранден  с  неприкрытой  насмешкой
смерил его взглядом. - А кто же тогда будет это делать?
   - Я сам защищу себя, - проскрежетал Мирейн. - Я неплохой воин.
   - Конечно, неплохой, - согласился дядя. - Особенно это  видно,  когда
ты находишься среди парней помладше.
   Тут Вадин двинулся с места. Уже  давно  надо  было  это  сделать.  Но
каждый выдох давался ему с трудом или  сковывал  его  до  боли.  Он  мог
только стоять, смотреть и слушать то, что скажет его  хозяин.  Скажет  с
великой осторожностью, охваченный ледяным бешенством:
   - Я рыцарь Хан-Гилена и к тому же мужчина, и за себя я сражаюсь  сам.
Пошли за мной на заре, дядюшка. Я поеду по правую руку от тебя.
   - На заре я выезжаю. Певица  протянула  к  нему  руки.  -  Мирейн,  -
произнесла Имин почти жалобно. - Если не ради собственного спасения,  то
ради спасения твоего великого предка. Забудь об этом ребячестве. - Нет.
   Он отвел ее руку и вышел, хлопнув дверью. В комнате  остались  только
певица, одинокая и впавшая в отчаяние, и Вадин, забытый у стены.
   - Ты сошел с ума,  -  сказали  все,  и  Вадин  громче  и  настойчивее
остальных, но результатов это не принесло.
   Имин повторила эти слова, глядя в лицо Мирейну без тени страха,  хотя
он все еще скользил по красной тропе ненависти.
   - Ты просто сошел с ума. Моранден  представляет  для  тебя  опасность
даже в этом замке, где ты находишься под покровительством  короля.  Если
ты отправишься с ним на войну,  он  получит  все,  о  чем  так  страстно
мечтает. - Я сам могу защищаться.
   - Да ну? - Она  спустила  рукава,  спрятав  руки  до  самых  кончиков
пальцев, затвердевших  от  перебирания  струн  арфы.  Ее  голос  выдавал
беспокойство. - Ты ведешь себя как избалованный ребенок.  И  он  отлично
понимает это. Они позвал тебя только с той целью, чтобы  ты  оказался  в
том месте, в каком ему хочется, а именно - у него  в  руках,  опьяненный
яростью и соперничеством до такой степени, что тебе и дела не  будет  до
того, что произойдет дальше. Мирейн обернулся к арфистке. -  Он  открыто
бросил мне вызов. Если я отклоню его, у меня не будет права претендовать
на королевство.
   - Если ты отклонишь его, то докажешь, что стал мужчиной и  королем  в
достаточной мере, чтобы не обращать внимания на его оскорбления.
   Лицо Мирейна было непроницаемо, а воля непреклонна.

Глава 8

   Вадин вздрогнул, с трудом прогоняя сон. Неподходящий это был час  для
того, чтобы покидать постель: в это черное  время  чаще  всего  погибают
люди и бродят демоны, именно в этот час  Уверьен  бросает  вызов  своему
блистательному брату.  Вадин  страшно  замерз,  сидя  в  передней  возле
комнаты короля в ожидании, когда понадобятся  его  услуги.  С  надменной
нелогичностью полусонного состояния он не боялся ни за свою душу, ни  за
тело. Он вновь и вновь мысленно  возвращался  к  своей  поклаже.  Может,
упаковать еще один теплый плащ? Или не надо? Не забыл ли он  чего-нибудь
жизненно важного? Оружие Мирейна... оно...
   - Мой господин хочет тебя видеть. Эти простые слова заставили  Вадина
пошатнуться.  Ноги  отказывались  слушаться.  Злобно,  но  терпеливо  он
разобрался с ними под холодным взглядом слуги. Стараясь делать вид,  что
все в полном порядке, Вадин вошел прямо в логово льва.
   Король выглядел так, как и полагается королю. Он был полностью  одет,
и в его внешности таилось что-то, что отличало его от  остальных  людей.
Он казался воином, восставшим против всего мира, только оружием были его
собственные кости и плоть.  Вадин,  склонившийся  у  его  ног,  невольно
подумал: всегда ли этот человек был таким - стальным  королем,  правящим
стальной волей и не любящим никого из живых. Кроме Мирейна.  По  приказу
короля Вадин поднялся в полный рост,  стряхнул  с  себя  остатки  сна  и
понял, что начинает бояться. Не так уж часто  принцы  расплачиваются  за
свое безрассудство. Чаще это делают их слуги,  и  им  достается  крепко.
Король стоял так близко, что  можно  было  дотронуться  до  него.  Вадин
проглотил вставший в горле ком.
   Какой-то частью его существа завладело любопытство. Он не осмеливался
поднять голову выше. Ну, может быть, на два  пальца,  ну,  на  три.  Еще
никогда он не стоял так близко к королю. Он видел  шрам  на  королевской
щеке, должно быть, след ножа, тонкий и почти невидимый,  скрывавшийся  в
густой бороде, заплетенной в косичку.  Лицо  короля  было  почти  лишено
морщин. Гладкая кожа обтягивала высокие скулы. Скулы Мирейна.
   Но глаза принадлежали не Мирейну. Они тоже были глубоко посажены,  но
в их непроницаемости не было бездонности. Они изучали  Вадина,  а  Вадин
изучал короля. Во взгляде  монарха  не  было  ничего  божественного  или
безумного.  Лишь  тень   волшебства,   крошечная   неугасимая   искорка,
достаточно яркая, чтобы проникнуть в душу человека, но  слишком  слабая,
чтобы погрузиться в глубины его разума. -  Садись,  -  произнес  король.
Вадин, не раздумывая, повиновался. Кресло, на которое он сел,  оказалось
королевским, высоким и богато украшенным. Король не дал ему  возможности
найти другое. Вадин как можно удобнее расположил свое измученное тело на
подушках; он ждал, когда наконец можно будет улизнуть.
   Король, присев на корточки, старался вдохнуть жизнь в угасающий очаг,
с  великой  осторожностью  поддерживая  новые  язычки   пламени.   Вадин
засмотрелся на шрамы на его обнаженной  спине.  У  любого  мужчины  есть
шрамы, это  предмет  его  гордости,  символ  мужественности.  Количество
шрамов у короля было достойно его титула.
   Вадину казалось, что королевский голос рождается прямо из пламени или
из его собственных мыслей.
   - Я дрался во множестве битв. Чтобы король,  мой  отец,  взглянул  на
меня.  Чтобы  быть  достойным  титула  принца.  Чтобы  стать   настоящим
принцем-наследником,  а  потом   королем   и   управлять   королевством.
Благодарение господу, мне не пришлось отнимать его у моего отца.  Боевой
жеребец убил его вместо меня. Жеребец, чья надменность не позволяла  ему
терпеть существо, более великое, чем он сам. Бешеный - его потомок. Он -
своего рода отмщение.  Сыновья  убийцы  короля  будут  служить  сыновьям
короля. А того жеребца я взял себе и укротил; он был со  мной  в  каждой
битве, пока не погиб подо мной. По-моему, в него попала стрела. Я уже не
помню точно. У меня было так много сенелей. И это было так давно...
   Он казался невыразимо старым, невыразимо уставшим.  Вадин  промолчал.
Ему  было  непонятно,  почему  король  столь  доверительно  беседует   с
оруженосцем. Разве что он не  собирается  долго  задерживаться  на  этой
земле и все это скоро не будет иметь никакого значения.
   Король поднялся и вновь опустился на корточки  с  легкостью,  которая
противоречила его голосу и словам.
   - Это  приводит  тебя  в  смятение,  не  так  ли?  -  спросил  он.  -
Оказывается, когда-то я тоже был молод. Я родился, а не появился  из-под
земли вооруженным  и  коронованным.  Я  был  ребенком,  юношей,  молодым
человеком. У меня даже была мать. Она умерла, а меня заперли с няньками.
У нее были враги; они говорили, что она имеет любовников. "А почему бы и
нет? - вскричала она, когда к ней явились убийцы. - Единожды в  год  мой
господин и властелин удостаивает  меня  своей  милостью.  Все  остальное
время он проводит среди своих жен и наложниц.  Он  проливает  свое  семя
там, где ему только вздумается. А разве я не королева? Разве я  не  могу
делать то же самое?" Она заплатила за свои признания. Отец заставил меня
смотреть, как с нее живьем сдирали кожу, окунали  в  соль  и  вешали  на
зубчатой стене. Как королевский сын, я обязан  был  узнать,  что  делает
король с теми, кто предает его. А мне еще не исполнилось и семи лет.
   Я усвоил урок отца. Король должен следить, чтобы  ничто  не  угрожало
его правлению. Даже любовь, если эта любовь оборачивается  против  него.
Трон - смертельная штука, но важнее всего его неотразимая сила.  Ей  нет
дела до человеческих слабостей. Она не знает сострадания.
   И в день смерти  моей  матери,  когда  раздавались  в  моих  ушах  ее
пронзительные вопли, я поклялся, что стану королем; потому что я  должен
занять трон, а мой отец должен умереть.  Я  знаю  теперь,  что  это  был
тяжелый человек, холодный и даже жестокий, но отнюдь не воплощение  зла.
Просто он был королем. А тогда и еще очень долго потом я считал, что  он
убил мою мать.
   Вадин подавил зевок. Он продолжал ждать  какого-нибудь  подвоха.  То,
что он услышал, оказалось очень печальным и частично  объясняло  причины
безумия короля, но Вадин не понимал, какое отношение  все  это  имеет  к
Мирейну и  зачем  потребовалось  вытаскивать  оруженосца  принца  из-под
теплых одеял во мглу ночи.
   - Увы мне, увы, - вздохнул король, - я  научился  ненависти  к  моему
отцу,  я  научился  отбрасывать  прочь  милосердие,  я   научился   быть
по-королевски неумолимым. Но  я  так  и  не  научился  не  любить.  Ради
благополучия моего королевства я взял  в  жены  королеву  Асаниана.  Она
должна была. удержать Золотую Империю, она  должна  была  обогатить  нас
значительным приданым. Ее саму я в расчет не брал, считая ее той  ценой,
которую  необходимо  уплатить;  я  думал,  что  она   окажется   бледным
низкорослым созданием, похожим на животных, которых приводят в восточные
дворцы для украшения. Когда она появилась,  то  я  действительно  увидел
маленькую, словно десятилетняя  девочка,  женщину,  но  сердце  ее  было
великим, а в альковном искусстве ей не было равных.
   Говорили, что наш край слишком груб для  нее.  И  тем  не  менее  она
научилась мириться с ним и даже, быть может, любить  его.  Она  окрепла,
она уже начала принимать наш образ жизни. Но я убил ее. Я  зачал  с  ней
ребенка, отлично зная, что я сделал и что буду  делать,  хотя  она  была
слишком хрупкой для того, чтобы родить  наследника  королей  Янона.  Она
сияла от счастья,  и  некоторое  время  я  осмеливался  питать  надежды.
Ребенок не был крупным; она чувствовала себя хорошо, не испытывала боли.
И тем не менее, когда пришло ее время, все  пошло  наперекосяк.  Ребенок
перевернулся в утробе и не желал появляться на свет. Он сопротивлялся со
всей силой прирожденного мага, которая поглощала все старания  жрецов  и
акушерок и, к моему отчаянию, даже шаманов,  которых  я  как  раз  тогда
намеревался изгнать из королевства. Они-то остались, а вот моя  королева
- нет. Она слегка помедлила.  Увидела  дочь.  Услышала,  как  я  называю
малышку наследницей. А потом, счастливая, умерла.
   Я оплакивал ее и оплакиваю до сих пор. Но она оставила  мне  Санелин,
которая обладала всеми достоинствами своей  матери  и  ее  нежностью,  а
кроме того, унаследовала мощь и силу нашего народа.
   - Да, - сказал король, и его  глаза  встретились  с  глазами  Вадина,
будто два стальных меча. - Я слишком любил свою дочь. Я  любил  ее  ради
нее самой и ради ее матери, на которую она была так похожа и  которую  я
потерял. Но любовь моя не  была  слепа  и  не  была  чувством  горюющего
влюбленного, который сделал наследницей дочь своей госпожи.  Я  понимал,
что мы сотворили - моя королева и я. В теле девочки-подростка, гибком  и
по-асаниански хрупком, жила душа императора.
   - Но к несчастью, - перебил его Вадин, - она была женщиной.
   Король встал. Несмотря на преклонный возраст, высокий рост и  тяжелые
кости, он, как и Мирейн, двигался с грацией пантеры. Вадин так и замер в
ожидании смертельного удара. Но этого не произошло.
   - Да-да, - протянул король. - Да. Это действительно было  несчастьем.
И еще большим несчастьем было  то,  что  судьба  не  дала  мне  сыновей.
Санелин, мой единственный ребенок, была  из  чистого  золота;  и  Солнце
забрало се. Не я тут выбирал. С самого раннего детства ей было известно,
кто станет ее господином и возлюбленным. Он создал ее для себя и в конце
концов отнял ее у меня. Наверное, это правильно: дочь  всегда  переходит
из рук своего господина-отца в руки господина-мужа, а она была  невестой
Аварьяна. Но ведь она была и наследницей Янона.
   Вадин решился рискнуть и совершил дерзкую попытку.
   - Принц Моранден...
   Пантера вскинулась и зарычала. Это был смех,  хриплый  и  сдавленный,
пронизанный болью.
   - Ты любишь его, ведь так? Его многие любят. Он  настоящий  лорд,  он
гордый, он наделен красотой своей матери. Но она  обладает  божественной
мудростью, а его даже умным назвать нельзя.
   - Почему вы ненавидите его? - спросил Вадин. - Что он вам сделал?
   - Он родился. - Король сказал это спокойно, без  тени  упрека.  -  Из
всех ошибок, сделанных в моей жизни, величайшая заключалась в том, что я
покорился дочери Умиджана. С молоком матери она впитала ненависть. Но ее
красота поразила меня в самое сердце. Я думал, что смогу приручить ее, я
мечтал если не о ее любви, то хотя бы об уважении ко мне  как  к  своему
супругу. Я был дураком. Рысь не покоряется сердцу охотника.
   - Вам следовало убить ее прежде, чем сын попадет в ее когти.
   - Он начал принадлежать ей с  того  времени,  как  стал  воспринимать
окружающее.
   - И вы не пытались измен