ни сияют.  -  Великие  дела  не  обходятся  без
жертв. Оленеец отпрянул, положив руку на рукоять меча.
   - Я не хочу становиться жертвой!
   - О мой принц, конечно, не вы! Как вы могли об этом подумать. Умру  я
с вашим именем на устах, но люди  подхватят  мой  клич  и  разнесут  его
всюду!
   Лицо фанатика залоснилось. Он явно упивался собственной доблестью.
   - Ты законченный идиот, - сказал Корусан. - Я отрекусь от  тебя,  как
только взойду на трон. Твой идиотизм пятнает мое имя.
   - Конечно, отречетесь, мой  принц,  -  шепотом  закричал  законченный
идиот, - сапог выбрасывают, когда он изнашивается. Но я  умру  абсолютно
счастливым человеком, сознавая, что хорошо послужил великому делу!
   - Ты не умрешь, скотина, - яростно зашипел  Корусан.  -  Завтра  тебя
высекут, как нашкодившего кота,  и  вышвырнут  на  улицу.  И  все  будут
смеяться над тобой. - Он с трудом перевел дыхание. - Мне показалось, что
у черного короля помутился разум. Сейчас я понимаю, как он мудр.
   - Я умру, - продолжал восклицать фанатик, брызгая слюной.  -  Завтра,
мой принц,  вы  увидите  это!  Вы  еще  помянете  добрым  словом  своего
ничтожнейшего слугу!
   Корусан застонал от страстного желания ударить разошедшегося кретина.
Ситуация унижала его,  но  он  совершенно  не  представлял,  как  с  ней
справиться, и почти боготворил  человека,  который  научил  бы  его  как
следует обращаться с такими людьми.
   Он выскочил из  камеры  и  тщательно  запер  за  собой  дверь,  потом
задвинул все внешние засовы, словно боялся, что  бесноватый  приверженец
его дела сумеет отомкнуть замок изнутри.  Поправил  вуаль  и  зашагал  к
своему молчаливому компаньону.
   - Мне показалось, что этот дурак умирает, - сказал он ему,  -  но  он
просто дергается и несет околесицу, как  будто  наглотался  каких-нибудь
трав, - Мозги их совсем сгнили,  -  охотно  согласился  гвардеец.  -  Не
следует ожидать многого от того, у кого в голове моча.
   - Мне хотелось его придушить, - признался вдруг Корусан.
   - Ничего, - улыбнулся гиленец, - завтра мы покончим со всем этим.
   Завтра, может быть, все только и начнется, подумал Корусан.

Глава 41

   Какое блаженство!
   Эсториан был чист, вымыт, успел перекусить, выгнать  слуг  и  мог  на
какое-то время позволить себе расслабиться. Маленький раб спал  в  одной
из соседних комнат под присмотром  молодого  жреца  из  свиты  Айбурана,
остальные мятежники проводили эту ночь с меньшим комфортом.
   Сидани подтолкнула разыгравшегося котенка к  матери.  Тот  недовольно
пискнул, но тут же умолк. Юлия  возлежала  на  императорской  постели  -
вполне  подходящий  плацдарм  для  игр  и  отдыха   ее   очаровательного
потомства. Рысь лениво  поглядела  на  Скиталицу,  зевнула  и  принялась
вылизывать ушки золотоглазого красавца.
   Скиталица встала и, подойдя  к  двери,  потерлась  плечом  о  дверной
косяк. Она нахмурила брови.
   - Ты думаешь, что правильно поступил?
   - А разве можно было придумать что-то иное?
   Он рассеянно покосился на парадные мантии, которые занимали в комнате
все свободные кресла и стулья. За последнее время он успел отвыкнуть  от
них. Может быть, все-таки надеть шаровары, плотную блузу и  какую-нибудь
праздничную накидку? Или...
   - Ты мог казнить их там же на месте, не наживая себе головной боли.
   - И превратить эту рвань в мучеников, не преподав им хороший урок?
   - Лучший урок тот, который быстро усваивается.
   - Может быть.
   Он достал из дорожного сундука гиленский костюм, встряхнул  его  и  с
раздражением отбросил. Нет. Все не годится. Асанианину нужен Асаниан.
   - Где твоя тень? - спросила Сидани.
   - Отдыхает.
   Он подошел к мантии, которую должен был надеть  первой.  Боже,  какая
отвратительная, скользкая, неудобная вещь.
   - Ты в этом уверен?
   Он резко обернулся - жреческая косичка больно хлестнула его по плечу.
   - Что ты этим хочешь сказать?
   Сидани пожала плечами.
   - Надеюсь, ты хорошо разглядел его лицо?
   - Ты имеешь в виду то, что оно точная копия маски Золотого Семейства?
Я знаю.
   - И ты не беспокоишься о том, что в нем может взыграть честолюбие?
   - В ком? В Корусане? - Эсториан рассмеялся. - Самые честолюбивые  его
замыслы не простираются дальше звания оленейского капитана,  занимающего
пост при дворе.
   - А не восседающего на троне?
   Эсториан помедлил.
   - Корусан любит меня.
   - А ты? Ты любишь его?
   - Ты суешь нос не в свое дело.
   - Отвечай.
   Эсториану захотелось выставить  назойливую  Скиталицу  за  дверь,  но
Сидани была не из тех, кем можно помыкать безнаказанно. Он сжал  зубы  и
сказал, медленно подбирая слова:
   -  Та,  что  владеет  моим  сердцем,  не  хочет  меня.  Что  касается
желтоглазого, то... Все,  что  между  нами  происходит,  трудно  назвать
любовью. Это не имеет имени. Это просто есть - и все. Лицо Сидани словно
окоченело.
   - Да, - сказала она, опуская веки. - Да.
   Потом вновь просмотрела на него.
   - Ты не должен заходить так далеко, малыш. Тебе не справиться с этим.
   - Почему? Потому что я молод и глуп?
   - Потому что сила его крепнет. Потому что пройдет день-другой,  и  ты
уже не сможешь существовать, если расстанешься с ним.
   - Думаю, мы никогда не расстанемся.
   - Тогда готовься к близкой и скорой смерти.
   Эсториан вздрогнул. В комнате, напоенной теплом четырех жаровен,  ему
вдруг сделалось холодно.
   - Ты можешь провидеть будущее?
   - Надеюсь, что нет.
   Она присела у ближайшей жаровни и протянула к ней руки.
   - Будь осмотрителен, маленький император. Следи за  своей  тенью.  Не
доверяй ей. Здесь прогуливается смерть, и она гораздо ближе к тебе,  чем
Кундри'дж-Асан.
   - Ну-ну, - пробормотал Эсториан. Эти песни он уже слышал.
   Он взял в руки первую мантию. Шелк, прохладный и тонкий, нежный,  как
девичья кожа, шелестел и клубился в его неуклюжих пальцах. Через секунду
ткань от него ускользнула. Сидани,  улыбаясь  и  напевая  себе  под  нос
какую-то песенку, взялась за дело сама.
   Она помогла ему одеться, потом переплела волосы,  тщательно  расчесав
их, перетянула золотыми  шпильками  умело  и  ловко,  словно  всю  жизнь
прослужила горничной у высоких особ. Когда  последняя,  десятая,  мантия
легла на плечи Эсториана,  новоявленная  служанка  сильно  хлопнула  его
пониже спины и повернула  лицом  к  себе.  Дурное  настроение  Скиталицы
улетучилось.
   - Ох, - сказала она, улыбаясь дикой и странной улыбкой, -  красавчик.
Какое-то время назад я бы погоняла тебя по постели.
   Он не уступал ей в безрассудстве. Гибкое ее  тело  изогнулось  дугой,
подчиняясь нажиму его рук. Губы Сидани были твердыми и горячими, от  них
исходил терпкий запах корицы. Он целовал ее крепко, пока не  заломило  в
зубах, потом поставил Скиталицу на ноги и ушел, влача на себе  все  свои
мантии и золото. Его ожидал официальный банкет.

***

   Те же мантии и то же золото обретались на нем на следующее  утро,  но
Сидани нигде  не  было  видно.  Возможно,  Скиталицу  напугал  вчерашний
маленький инцидент и она теперь пряталась от него. Эсториан  усмехнулся.
Вряд ли Сидани станет прятаться от кого бы то ни было.  Этого  демона  в
юбке ничто на свете не может смутить.
   Ночь протекла мирно. Корусан заявился в покои, когда Эсториан ложился
в постель. Хмурый вид, лихорадочный взгляд, синяки под глазами. Эсториан
воздержался от вопросов. Мало ли что там болтает сумасбродная странница!
Все давно перепуталось в ее взбалмошной голове. Корусан - оленеец, каким
бы ни выглядело его лицо, он  живет,  чтобы  служить  своему  господину.
Эсториан не станет уподобляться молодым жеребятам, которые шарахаются от
каждого куста.
   Мальчишка пребывал в одном из  редких  своих  настроений,  когда  ему
больше хотелось лечь и прижаться к Эсториану,  чем  гоняться  за  ним  с
мечами по всей спальне. Впрочем, ласковые объятия все равно  закончились
танцем, правда, несколько иным. Потом Эсториана стало клонить в сон,  но
мальчишка еще бодрствовал. Его золотые глаза были открыты  и  оставались
такими, когда Эсториан пробудился. Казалось, оленеец не шевельнулся и не
сменил позы за всю долгую ночь.
   Они вышли из дворца вместе, мужчина и его тень, сопровождаемые личным
эскортом и свитой. Легкий морозец щипнул лицо, хотя его сила явно  пошла
на убыль. Площадь была забита народом так же, как и вчера, однако  в  ее
очертаниях  произошли  некоторые  изменения.  Над  кольцевым   парапетом
фонтана плотники за ночь возвели широкий помост,  где  мятежники  должны
были  подвергнуться  примерному  наказанию.  Лобное   место   охранялось
стражниками лорда Шурихана.
   Высокие персоны, поеживаясь  от  наскоков  зимнего  ветерка,  ожидали
выхода властелина. Площадка перед дворцом была чисто выметена и устелена
коврами. Богатое, покрытое позолоченной резьбой  кресло  посверкивало  в
солнечных лучах. Эсториан узнал  статную  фигуру  матери,  завернутую  в
белые меха, за  ней  возвышался  Айбуран  в  белом  жреческом  плаще;  в
бочонке, закованном в золотые  доспехи,  угадывался  сам  лорд  Шурихан.
Ступени, сбегающие к толпе, усыпаны  стражей.  Темная  бронза,  уголь  и
жаркий кумач - солдаты При'ная, оленейцы и варьянцы.
   Когда он подошел к трону,  сопровождаемый  Юлией  и  малышами,  толпа
повалилась наземь, словно трава, смятая  порывом  шквального  ветра.  На
ногах остались только стражники и варьянцы - в основном  купцы,  обозная
прислуга, жрецы. Он одарил земляков ослепительной улыбкой,  но  ответных
улыбок не получил. По-видимому, сдержанность Асаниана  заразила  и  этих
людей.
   Он сел в высокое удобное кресло, Юлия расположилась у  его  ног.  Две
маленькие  юл-киски,  подавленные  окружающей  обстановкой,   жались   к
материнским  бокам.  Золотоглазый  котенок,  фыркнув  в  сторону  толпы,
прыгнул на колени Эсториана и замер, подрагивая от возбуждения,  готовый
обороняться и охранять. Эсториан почесал отважного малыша за ушком,  тот
благодарно мотнул головой, но не ослабил бдительности.
   Леди Мирейн подошла к трону и встала рядом, чуть отступив назад.  Они
представляли  великолепную  пару:  женщина  и  мужчина,  мать   и   сын,
императрица и император, - белый мех и кумач плаща  на  золотом  фоне...
Эсториан повернул голову и посмотрел на нее.
   - Волнуешься? - тихо спросил он.
   - Самую чуточку, - ответила леди Мирейн, положив на его плечо руку. -
Ты уже разговариваешь со мной?
   - Разве я когда-нибудь прекращал?
   - Частенько. - Она забавлялась. - Ты всегда  любил  портить  мне  мои
маленькие удовольствия.
   - Чем делал их слаще. Мне следовало бы раньше это понять.
   Леди  Мирейн  рассмеялась.   Она   казалась   ослепительно   молодой,
прекрасной и стройной в белых  одеждах,  оттененных  зеленью  платья,  с
золотой диадемой в черных как вороново крыло волосах. На нее  невозможно
было сердиться. Да и есть ли грех  в  том,  что  она  полюбила  мужчину,
достойного ее любви?
   Она должна была обо всем мне  рассказать,  шевельнулось  в  его  душе
упрямое чувство, но оно тут же было погашено волной щемящей  нежности  к
матери. Он  импульсивно  потянулся  к  ней  и,  взяв  за  руку,  бережно
поцеловал узкую прохладную ладонь.
   - Я  думаю,  ты  ссоришься  со  мной,  потому  что  получаешь  особое
наслаждение от примирений, - сказала она.
   Чувства, переполнявшие его сердце, не нуждались в словах и все же  он
нашел в себе силы ответить:
   - Что за жизнь без хорошей драки?
   Он понял, что преграда, стоявшая между  ними,  рухнула.  Леди  Мирейн
скользнула к нему за спину и замерла, положив руки  на  плечи  сына.  Он
готов был поклясться, что это движение не  продиктовано  расчетливостью,
дабы опять иметь над ним  власть.  Просто  она  вновь  стала  матерью  и
охраняла свое дитя, и огонек, разгорающийся сейчас в них обоих,  не  мог
погасить никакой ветер.
   В толпе  меж  тем  затеялась  суета,  вызванная  продвижением  группы
узников  к  помосту,  над  которым  развевалось  два  флага:  красный  -
имперский,  и  темно-желтый  -  с  гербом  лорда  Ан-саваара.  Охранники
прокладывали себе путь древками  копий.  Головы  пленников  были  наголо
острижены и только потому  выделялись  в  общей  толчее.  Они  монотонно
покачивались в такт  движению  и  замерли  на  секунду,  когда  один  из
мятежников оступился. Толпа молчала.  В  Эндросе  появление  узников  на
городской площади вызвало бы  оглушительную  бурю  криков,  завываний  и
свиста, здесь же воцарилась мертвая  тишина.  Угрожающая.  Так,  подумал
Эсториан, замирает юл-кошка перед прыжком.
   Он огляделся. Гвардия сдвинула фланги, оленейцы  чуть  выпростали  из
ножен мечи, на крышах  домов  появились  лучники.  Осмелившийся  затеять
какую-нибудь свалку с  целью  освобождения  мятежников  тут  же  был  бы
поражен копьем, клинком или стрелой.
   Палач  уже  стоял  на  помосте,  разбирая  свою  суму.   Чистокровный
асанианин с добродушным, резко сужающимся книзу бараньим  лицом,  он  не
уступал в росте Эсториану. Раскладывая на грубо сколоченных козлах  свои
хлысты, многохвостые плети и прутья, он неторопливо, как плотник  доски,
оглядывал узников, словно прикидывая, как с каждым из них в  отдельности
поступить.  Его,  казалось,  нисколько  не  смущал  ропот  в  их  рядах,
переходящий в явственно различимые всхлипывания  и  причитания.  Похоже,
мятежники решили, что милосердие императора было показным  и  сейчас  он
велит запороть их всех до смерти.
   Последний пленник споткнулся, всходя на помост, и чуть не  упал,  его
поддержали тупым концом копья и толкнули  в  общую  кучу.  Палач  выбрал
плеть, огладил ее и  повернулся  к  императору.  Не  поднимая  глаз,  он
отвесил грозному властелину и его окружению глубокий поклон.
   - Он готов, ваше величество, - сказал лорд Шурихан.
   Эсториан не нуждался в толкователе  происходящего.  Он  выпрямился  и
вскинул вверх руку с горящим диском. Солнечные лучи  ударили  в  него  и
отразились ослепительной  вспышкой.  Толпа  вздрогнула.  Губы  Эсториана
раздвинулись, приобнажая зубы. Эта гримаса  не  напоминала  улыбку.  Она
должна была вселить в сердца собравшихся здесь людей  трепет  и  внушить
им, что  перед  ними  император,  чья  воля  неоспорима  и  непреклонна.
Кажется,  ему   удалось   добиться   ожидаемого   эффекта,   с   горечью
констатировал он.

***

   Справедливость должна торжествовать, думал он, наблюдая, как взлетает
и падает кнут. Одни наказуемые тихо  скулили,  другие  громко  рыдали  и
выли, умоляя о пощаде. Желудок  его  сжался  в  судорожно  подрагивающий
комок, челюсти свело  так,  что  лицевые  мускулы  онемели.  Юл-котенок,
пискнув от страха,  запустил  острые  коготки  в  его  бедро.  Эта  боль
принесла ему некоторое облегчение.
   Говорят, первый Солнцерожденный, творя скорый суд, беседовал по душам
с каждым осужденным, который нуждался в поддержке.  Любовь  и  строгость
ходят  рука  об  руку,  часто  повторял  он.  Зато  никто  из  тех,  кто
подвергался даже самым суровым наказаниям, не упрекал своего  императора
в излишней жестокости или бездушии.
   Эсториан не обладал таким величием  духа.  Он  не  умел  одновременно
гладить и бить. И не имел права прекратить экзекуцию. Глупцы должны быть
наказаны в назидание себе и подобным им глупцам.
   Последним  был  знакомый  Эсториану  грубиян,  синий  от   холода   и
трясущийся от недостатка наркотика в крови. Он вел себя смело  и  нагло,
оттолкнул стражников и сам протянул руки палачу, чтобы тот привязал  его
к лоснящемуся от крови столбу. Он оглянулся, ища глазами врага. Эсториан
встретил ненавидящий взгляд желтых глаз и вложил в  свой  ответный  взор
энергию подавления.  Мятежник  вздрогнул  и  повернулся  к  столбу.  Его
обнаженная спина оказалась неожиданно узкой,  с  выпирающими  ребрами  и
позвонками, острыми, как у тощей ощипанной птицы. Не ежась, не дергаясь,
не извиваясь, он спокойно стоял, выпрямив плечи в ожидании первого удара
палача.
   Он без  крика  выдержал  девять  сильных  ударов  и  лишь  десятый  -
последний - исторг из него вой, который мог бы показаться жалобным, если
бы в нем не звучали визгливые  ноты  насмешки.  Палач  отшвырнул  бич  и
улыбнулся. Он хорошо проделал свою работу, теперь пришла пора  отдыхать.
Правда, последний мятежник немножко подпортил картину. Наглый преступник
сумел устоять на ногах и сам добрел до своих вонючих сообщников, хотя на
спине его алели широкие рваные полосы, - бич не только рассекал кожу, но
местами вырывал мясо. Ничего, эти рубцы теперь заживут не скоро, а шрамы
от них не изгладятся до конца жизни упрямого дурака. Палач  бьет  легче,
когда люди кричат. У него тоже есть сердце.
   Эсториан вскинул детеныша  рыси  на  плечи.  Толпа  вела  себя  тихо.
Гвардейцы расслабились и чуть сдвинулись со  своих  мест.  Им  не  очень
понравилось то, что он собирался сейчас проделать. Они  даже,  возможно,
будут протестовать. Что ж, тогда  ему  придется  несколько  осадить  их.
Император волен делать все, что захочет, иначе кто будет его уважать? Он
должен сейчас подойти к этим несчастным и сказать им пару  напутственных
слов, чтобы ободрить бедняг, а  заодно  показать  жителям  При'ная,  что
значат императорские справедливость и милосердие, с которыми им  никогда
не  приходилось  сталкиваться.  Он  не  хотел   признаться   себе,   что
единственной настоящей причиной, побуждающей его к выходящим из ряда вон
поступкам, является неодолимое желание очаровать всех и вся.
   Он погладил мохнатую лапу, свисающую с его плеча, и стал спускаться к
толпе. Эскорт двинулся вместе с ним. И гвардейцы, и оленейцы и  мать,  и
Айбуран, и маги. Они шествовали уверенно и молчаливо, не  испрашивая  на
то  императорского  согласия,  они  игнорировали  его.  Если   император
вознамерился делать глупости,  говорили  глаза  упрямцев,  он  будет  их
делать под надежной охраной или не делать вообще.
   Ему не хотелось ссориться с ними на людях, и они  понимали  это.  Они
шли, защищая его с боков и со спины, катя перед ним вал магической силы.
   Узники,  стоявшие  на  эшафоте,  постепенно  приходили  в  себя.  Все
кончилось для них лучше, чем они могли ожидать. Все они были живы, хотя,
может быть, не вполне здоровы, но рубцы заживут, а проворные кузнецы уже
принялись сбивать с них оковы.
   За спиной Эсториана затеялась возня. Рыкнула Юлия. Он обернулся. Один
из  гвардейцев  оступился  на  скользких  от  снега  камнях  мостовой  и
грохнулся бы  оземь,  если  бы  товарищи  не  поддержали  его.  Варьянец
выругался сквозь зубы, проклиная свою неловкость.
   Эсториан усмехнулся. Это все нервы. Ему следует держать себя в  руках
и не дергаться от каждого шороха. Преступники примерно наказаны, и зерна
мятежа уже не прорастут в них... к их  несомненной  пользе.  Сегодня  он
победил если не весь юг и, уж конечно, не весь Асаниан,  то  по  крайней
мере При'най... Отчего же на душе так скверно?
   Путь был открыт, лица узников выражали покорность,  толпа  падала  на
колени. Справедливость и милосердие  -  прекрасный  девиз,  строгость  и
любовь, любовь и строгость.
   Он пригнулся  и  ловким  движением  вспрыгнул  на  эшафот,  игнорируя
лестницу. Стража опешила, он усмехнулся, он опять натянул им  нос.  Юлия
вспрыгнула вслед за ним и,  морща  морду,  колотила  по  доскам  помоста
хвостом, припадая на все лапы. Бедная королева  кошачьих  семейств,  она
ненавидела асанианские города. Юл-котенок взвыл,  словно  откликаясь  на
материнские чувства.
   На деле все оказалось не так. Маленький золотоглазый боец выл  совсем
по другому поводу. Он не сострадал и не боялся. Он устрашал.
   Ярость.
   Длинные острые когти вспороли слои  мантий.  Плечам  Эсториана  вдруг
сделалось легко.
   Он обернулся.
   Тощий наглец  преступник  корчился  на  досках  помоста,  а  над  ним
бушевало облако, состоящее из когтей, зубов, шерсти и стали. Сталь?
   Пространство над площадью  заполнилось  крыльями,  ветром,  мерцанием
ножей.
   - Эсториан! - Айбуран ревел, как бык в брачную пору. - Маги!