ленькая,  почти  незаметная
фигурка, сливаясь с темным камнем глухих заборов  и  стен.  Он  замедлил
шаги, потом споткнулся, оступившись на скользком снегу.
   Он спешил во дворец, но, кажется, потерял ориентацию.  Он  вздрогнул,
но не от страха - от боли. Болезнь, предоставив ему короткую  передышку,
снова вступила в свои права.
   Он не хотел умирать, он не мог себе этого позволить. Он шел, медленно
переставляя ноги, цепляясь за мокрые  стены.  Они  помогали  ему,  когда
отступала воля. Он шел.
   Это не более трудно, чем бежать сквозь зачарованный лес,  говорил  он
себе. Или обнажаться перед парой пламенеющих глаз. И  то,  и  другое  он
делал. Так что беспокоиться не о чем. Он выживет, он победит.
   Тень настигала его. Он попытался свернуть  в  переулок,  но  ноги  не
слушались, они стали тяжелые, как бревна. Они не сгибались,  и  он  стал
падать лицом  вниз.  Он  ждал  удара,  рассекающего  мускулы  беззащитно
склоненной шеи. Но кровь не хлынула, и он не упал.
   - Милосердный Аварьян!
   Он узнал этот голос и перевел дыхание, опираясь на маленькое, вовремя
подставленное плечо.
   Островитянка для своего роста  была  удивительно  крепкой.  Наверное,
таскать с детства из моря тяжелые сети - нелегкий труд. Одной рукой  она
обвила торс Корусана, вцепившись в ремень, на котором  болтался  кинжал,
другой обхватила его запястье, фиксируя руку оленейца на  своих  плечах.
Шатаясь, как  подгулявшая  парочка,  они  побрели  к  дворцу,  мрачному,
угрюмому  зданию,  в  стенах  которого  было   заключено   тело   убитой
императрицы,  и  умирал  жрец,  и  вздрагивал  в  беспокойном  сне  едва
пришедший в себя император.
   Ему на миг показалось, что приступ прошел, однако островитянка  имела
на этот счет свое мнение. Она втащила оленейца в свою комнату и  уложила
на узкую кровать. Он попытался сесть.
   - Я не могу... Я должен...
   Она толкнула его обратно. Он отшвырнул ее руку и задохнулся от  боли.
В груди опять зашевелились крючья и шипы.
   Правду говорят люди, кашлянешь - выплюнешь легкое. Он уже лежал лицом
в таз, вуаль  его  была  откинута,  поднимая  голову,  он  натыкался  на
пристальный взгляд серых глаз.
   - Теперь ты должен убить меня, не так  ли?  -  вопрошала  она.  -  Ты
сделаешь это сейчас? Или подождешь, пока приступ пройдет?
   - Я не... - сказал он.  Вернее,  пытался  сказать.  Гортань  саднило,
голосовые связки словно покрылись коркой.
   - Помолчи, дуралей, - приказала грубая, невоспитанная рыбачка. -  Как
ты выдерживаешь такое? Это чудо, что ты все еще жив. - Я... доберусь  до
тебя, - прошептал он с придыханием. - Ты можешь убить меня сейчас, но...
я доберусь.
   - Убить тебя? - Она бросила на него насмешливый взгляд. - Ну нет.  Ты
- собственность императора. Только он волен в твоей жизни и смерти.
   - Почему? Разве он для тебя - бог?
   Ее холодная улыбка была подобна опасному лезвию.
   - Я думаю, это именно ты молишься на него каждый вечер.
   Она  смеется  над  ним,  она  оскорбляет  бессильного.  Вновь  тысячи
кинжалов вонзились ему в грудь, но он уже не боится их. Он  выживет.  Он
обязательно выживет, чтобы отомстить.
   Спокойным движением, без видимого отвращения,  она  отставила  таз  в
сторону и вновь склонилась к нему. Ее ладони поплыли над его  телом,  от
головы к ступням. Магия? Он  напрягся,  но,  кроме  легких  покалываний,
ничего не ощутил. Потом пришла боль, сладкая, очищающая.
   - О Небо, -  бормотала  она,  кропотливо,  без  суеты  совершая  свою
работу, - ты словно скреплен  из  разных  лоскутков.  Варвары!  Что  они
собирались сделать с тобой? Уничтожить как можно скорее? Или наоборот  -
растянуть твои мучения? Боже, какие нелюди!
   Корусан молчал. Она словно не замечала этого.
   - Это еще полдела, ты нуждаешься в более основательном очищении.  Вот
погоди, закончится наш поход... - Она длинно выругалась, наткнувшись  на
что-то сильно ее возмутившее. - Вонючие деревенские колдуны! Почему,  во
имя ада, ты еще не развалился на части?
   - Потому что я хочу жить, - ответил он.
   Она вскинула брови. Казалось, ее удивляло, что он произносит  простые
человеческие слова, а не каркает как ворона.
   - А тыштучка, - сказала она, растягивая слова. -  Теперь  я  понимаю,
почему он так увлекся тобой.
   Он прикусил язык. Он ощущал в себе силу, способную победить ее магию,
он видел эту девчонку насквозь. И всю ее ревность, и магический  пыл,  и
какие-то огромные пласты ее сущности, принадлежащие черному королю.
   Почему она так рьяно принялась за его лечение? Потому что так же, как
и маги Гильдии, впала в ошибку, воображая, что он раскрыт перед  ней  до
дна,  что  связь  оленейца  с  черным  королем   исключает   возможность
предательства и коварства с его стороны.
   И все-таки дело свое она знала неплохо. Она сводила  в  единое  целое
все его разрушающиеся части, она дарила ему жизнь. На несколько дней или
циклов, а может быть... лет. Он чувствовал это костями.
   Он сел. Осторожно, придерживая дыхание, но в этом не было надобности.
Он двинул плечами. Они побаливали, но не больше, чем обычно, и эта  боль
затихала.
   Островитянка откинулась на пятки, наблюдая за ним. Теперь он мог  без
помех уничтожить ее одним движением руки,  одним  искусным  ударом.  Она
была безоружна и казалась очень уставшей. Она даже  не  двинулась  бы  с
места, если бы он выказал намерение напасть на нее.
   Черный король очень любит ее, в этом нет никаких  сомнений.  За  что?
Она не из тех девиц, что сводят мужчин с ума движением бедер,  и  не  из
тех  барышень,  красоту  которым  заменяет  знатность  происхождения   и
благородство манер. Рыбачка, простолюдинка, грубая, дерзкая дрянь.
   - Я  дарю  тебе  жизнь,  -  сказал  он  заносчиво,  -  во-первых,  из
благодарности за твою службу, а во-вторых, потому, что  ты  принадлежишь
ему.
   - Нет.
   Она  вспыхнула  и  прижала  кончики  пальцев  к  пылающим  щечкам.  И
сделалась вдруг так хороша, что он невольно залюбовался ею.
   Некоторое время оленеец и жрица молча сверлили друг друга взглядами.
   - Я тоже понимаю, - сказал он наконец, - что он находит в тебе.
   Она наградила его легким шлепком по сущности. Он не принес ему  боли,
но весьма  удивил.  Как  потомок  Золотого  Семейства,  он  считал  себя
огражденным от вторжения магических сил, он позволял магии  проникать  в
себя, но лишь на ту глубину, которую сам отмерял, и  каждое  постороннее
вмешательство в его внутренний мир сопровождалось болью. Островитянка  с
легкостью проделала  то,  чего  не  удавалось  магам  хваленой  Гильдии.
Глупцы. Они презирали эту девчонку. Он готов был дорого заплатить за то,
чтобы посмотреть, как вытянутся их рожи, когда  они  сойдутся  с  ней  в
открытом бою.
   Он уже предвкушал это удовольствие.

Глава 44

   Эсториан пробудился  в  одиночестве.  Он  тут  же  почувствовал,  что
атмосфера  опочивальни  словно  пропитана  слезной  печалью.   Кто   мог
разводить вокруг него сырость? Скорее всего -  Галия.  Он  чуть  сдвинул
брови, мысленно прошел по ее следу через путаницу коридоров и  комнат  и
обнаружил  беглянку  на  женской  половине  дворца   -   среди   фрейлин
императрицы. Он не стал смущать ее сущность прикосновением: Галия была в
безопасности, пора подумать о других неотложных делах.
   Ни с  чем  несравнимое  чувство  собственной  полноценности  радостно
шевельнулось  в  нем,  но  тут  же   было   подавлено   бременем   вновь
навалившегося горя. Леди Мирейн мертва, и никакая магия не сможет ничего
с этим поделать. Он застонал, припомнив, сколько  раз  ссорился  с  ней,
сколько раз бывал беспричинно груб, вызывая ее ярость. Как императрица и
жрица она многого могла бы не спускать ему с рук,  но  как  мать  всегда
прощала выходки своего глупого сына.
   Одевшись в жреческую тогу, он  накинул  на  плечи  малиновый  плащ  и
прошествовал в зал, где лежало ее тело. Они уложили леди Мирейн в богато
убранный гроб и укрыли расшитым золотом покрывалом,  соответствующим  ее
императорскому званию. Она лежала в абсолютном  безмолвии,  недвижная  и
холодная, ее прекрасные волосы были заплетены в тугие косички по  обычаю
северных королевских  домов.  Тяжелые  золотые  украшения  покрывали  ее
грудь, золото мерцало на запястьях и длинных пальцах, массивные  золотые
подвески наползали  на  брови,  крупные  золотые  серьги  прижимались  к
посеревшим, немного ввалившимся щекам.
   Моя амуниция, так она называла все  это  убранство,  а  сама  любила,
распустив волосы по плечам,  ходить  в  поношенной  домашней  накидке  и
носила одно-единственное украшение - простенький браслет, который по  ее
просьбе ей подарил перед свадьбой отец.
   Медь, обвитая золотой ниткой,  -  такие  браслетики  были  в  ходу  у
служанок и бродячих танцовщиц; эта вещица повергала в  шок  многих  леди
двора. Но мать, как истая северянка, мало внимания  обращала  на  мнение
посторонних людей, а отец слишком любил ее, чтобы указывать, какие  вещи
носить.
   Теперь они соединились там, в заоблачных далях, а  их  сын  рыдает  у
материнского гроба,  сжимая  край  погребального  покрывала  в  пылающем
кулаке. Он всхлипнул, совсем по-детски, и вытер глаза. Всхлип его словно
размножился и отозвался в углах зала. Эсториан поднял голову.  Охранницы
старались не смотреть на  него,  но  по  щекам  рослых  янонок  катились
крупные слезы.
   Он выбросил их из своей сущности. Император должен действовать, а  не
ожидать неизвестно чего.
   Горе горем, но  оно  дотла  растворяется  в  ярости,  ярости  жгучей,
раскаленной, словно  солнечные  лучи,  проникающие  в  этот  зал  сквозь
запыленное окно. Он тронул одну из  сияющих  струн.  Она  несла  в  себе
свежесть  морозного  утра.  Он  увидел  площадь,  заполненную  гомонящим
народом, услышал ржание сенелей и даже различил одинокую птицу,  сидящую
на крыше храма.
   Итак,  повстанцы  выступили  и  были  отброшены,  однако  не  следует
считать, что ему удалось  окончательно  разгромить  врагов.  Не  следует
забывать о Вратах и о силах, стоящих за ними. Впрочем, об этом он  будет
думать потом.
   Сейчас ему надо понять, как поступить с телом императрицы. Его нельзя
было предать огню, ибо леди Мирейн служила богине ночи  и  ей  надлежало
скользнуть в уже обнимающую ее дух темноту. Он  мог  похоронить  матушку
здесь, сделав весь При'най огромной ее усыпальницей, -  сумасшедшая,  но
не такая уж невыполнимая идея. С другой  стороны,  леди  Мирейн  ожидало
место в Эндросе Аварьяне, рядом с  останками  ее  мужа,  погребенного  в
толще увенчанного Черным Замком утеса. Но... путь  в  Керуварион  долог,
Асаниан на грани гражданской войны, мятежники поднимают головы,  к  тому
же долг чести обязывает отомстить за ее смерть. Солнечный  лорд  никогда
никому не мстил.
   Он усмехнулся.  Матушка  опять  пытается  воздействовать  на  него  с
помощью хитрой уловки. Еще немного,  и  он  угодил  бы  в  расставленные
силки.
   Солнечный лорд никогда никому не мстил по той  единственной  причине,
что у него не было в этом нужды. Саревадин, боровшаяся с магами в  обоих
своих обличьях, вела с ними открытую войну. На войне умирают и  убивают,
но никому не приходит в голову мстить  пленным  за  раны,  полученные  в
честном бою.
   Он же имел дело с ядом, предательством и убийцами.  Они  уже  забрали
его отца, слугу, а теперь мать. Они пытались уничтожить его самого - и в
юности, и сейчас, когда он стал мужчиной. Ему есть кому и за что мстить.
   - Милорд.
   Жрец, маг - крученое ожерелье, желтые волосы,  перетянутые  золоченым
шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.
   - Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?
   - Зачем? - спросил Эсториан. - Что стряслось? Опять измена,  интриги,
предательство?
   Жрец вскинул голову. Наполовину асанианин  с  узким  скуластым  лицом
кочевника, он уловил язвительность в тоне высокой особы. В желтых глазах
полукровки вспыхнули искорки гнева.
   - Можно сказать, что  так,  сир.  Верховный  жрец  храма  Аварьяна  в
Эндросе умирает. Похоже, именно предательство сгубило  его.  Вы  желаете
повидаться с ним?
   Нет, подумал Эсториан. В этом визите нет  смысла.  Долгие  проводы  -
лишние слезы. Живой должен заботиться о живом. Жрец скривил губы.
   - Я никогда не позволил бы  себе  обеспокоить  вас,  сир.  Но  милорд
Айбуран... просит.
   Как странно. Его ненавидели,  его  любили,  на  него  обижались,  его
отвергали, но никто никогда не относился к нему с презрением.  Странное,
непривычное и малоприятное ощущение.
   - Веди меня, жрец, - сказал он.

***

   Судя по всему, эта комнатушка принадлежала  прислуге.  Узкая  простая
кровать, ни подушек, ни шелковых покрывал, ни жаровен. Впрочем, во  всех
этих вещах не было  нужды.  Жрецы  и  жрицы  поддерживали  своего  лорда
магией.
   Он лежал в  лихорадочном  жару,  прикрыв  распухшие  веки,  абсолютно
нагой, потому что каждое прикосновение посторонних  предметов  причиняло
ему страшную боль. Даже собственный вес был теперь для него  наказанием.
Ожерелье, охватывающее шею, пылало и словно бы плавилось,  но  никто  не
пытался его снять.
   Он умирал долго, но с невероятным упорством цеплялся за жизнь.
   Эсториан преклонил у постели умирающего одно  колено.  Тяжелый  запах
ударил в  ноздри,  тело  жреца  было  раздуто  и  покрыто  язвами,  лицо
превратилось в  безобразную  маску.  Так  умирал  отец,  подумал  он,  и
произнес вслух:
   - У них не очень-то богатое воображение. Их действия однообразны. Как
ты чувствуешь себя, Айбуран?
   И мысленно выругал себя за нелепый вопрос.
   Темные глаза приоткрылись.  Они  потеплели,  узнав  того,  кто  стоял
рядом.
   - Здравствуй, малыш. Ты все еще сердишься на меня?
   Голос шелестел, как листва, облетающая с осенних деревьев. -  Нет,  -
сказал Эсториан, - теперь уже не сержусь.
   Глаза  Айбурана   наполнились   слезами.   Эсториан   с   бесконечной
осторожностью  промокнул  их  кончиком  шелкового   платка.   Даже   это
прикосновение  причинило  боль  умирающему.  Он  застонал,  но  тут   же
попытался сложить распухшие губы в улыбку.
   - Я отобрал у тебя силу, - быстро  сказал  Эсториан  и  изумился:  он
вовсе не собирался этого говорить. - Я убил тебя.
   В одно мгновение  он  возненавидел  себя,  ибо  осознал,  что  сказал
правду. И понял, что имел в виду гордый скуластый жрец.
   - Нет, - прошелестел Айбуран. - Это моя ошибка. Я пытался  встать  на
твоем пути.
   - О боже! - воскликнул Эсториан. - Это я должен был  умереть.  Почему
умираешь ты?
   - Перестань, - сказал Айбуран, - люди все равно умирают. Одни раньше,
другие позже, поэтому не убивайся и  послушай,  что  я  скажу.  Пока  ты
расправлялся с враждебными  магами  и  еще  не  коснулся  моей  скромной
персоны, я успел кое-что заметить. И это кое-что сильно тревожит меня.
   Он сделал паузу и осторожно набрал в грудь воздух.
   - Присмотрись к оленейцам,  сынок.  Если  они  даже  только  частично
замешаны в этой истории, все равно этого достаточно, чтобы проклясть  их
и предать суду.
   Эсториан  поморщился.  О  чем  толкует  умирающий  жрец?   Ему   надо
готовиться к встрече с вечностью, а не  сводить  межклановые  счеты.  Он
попытался заговорить о чем-то другом, но  Айбуран  с  неожиданной  силой
схватил его за руку.
   - Послушай  меня,  Эсториан.  Берегись  их.  Особенно  одного,  того,
молодого... с глазами льва... он шпион, он хочет твоей смерти...
   - Он не шпион! - выкрикнул Эсториан, вмиг утратив сочувственный  вид,
но Айбуран не обратил на это никакого внимания.
   - Он убьет тебя, как только выберет подходящий момент. Он думает лишь
об этом.
   - Он любит меня, - твердо сказал Эсториан.
   Айбуран вздохнул и некоторое время боролся с приступом кашля.
   - Он ненавидит тебя. Берегись его, мальчик.
   Глаза жреца потускнели, рука, сжимавшая запястье Эсториана,  ослабла.
Он просто бредит, говорил себе Эсториан, он бредит и  пытается  в  бреду
выдать желаемое за действительное.
   - Послушай, малыш, - Айбуран  вновь  поднял  тяжелые  веки,  -  когда
начнешь петь погребальные молитвы, вспомни,  как  она  любила  солнечный
гимн. Вспомни и пропой его для нее... и для меня.
   - Ты сам пропоешь его! Я не позволю тебе умереть!
   Он призвал на помощь свою силу. Это был белый  огонь,  сильный,  чуть
золотой, как лучи полуденного светила. Жрецы-маги мгновенно  отвернулись
и выставили защитные заслоны. Они слишком хорошо помнили, как текло  это
пламя по площади, как вспыхнул, сгорая в нем, Айбуран.
   - Нет?
   Этот возглас был простым и не таил в  себе  магии.  Но  его  хватило,
чтобы свести на нет усилия Эсториана. Никакая  магия  не  может  помочь,
когда человек отказывается от помощи.
   - Нет, мальчик, нет.  Я  зашел  слишком  далеко.  Не  трать  напрасно
времени и усилий. И постарайся простить меня, старого глупца. Я  пытался
тебя поучать, я накидывал на тебя цепи и  этим  чуть  не  разрушил  твою
сущность. Я ухожу, так будет лучше для нас  обоих.  Я  не  боюсь  темных
земель. Она ожидает меня там, и ее муж Ганиман,  мой  лорд,  которому  я
служил и кого любил всей душой.
   - Ты утверждал, что любишь меня больше.
   Глупые, недостойные слова, но Айбуран воспринял их с  пониманием.  Он
улыбнулся уголками растрескавшихся, кровоточащих губ.
   - Именно поэтому я и ухожу только сейчас. Судьба не подарила мне сына
от собственной плоти, но я никогда не чествовал себя ущемленным.
   Эсториан с трудом выдавливал слова сквозь сжатое горло.
   - Асаниан лишил меня одного отца, теперь он забирает второго...
   - Нет, - улыбнулся жрец, - не Асаниан. Только Небо, только всемогущее
и справедливое Небо...
   Пальцы, все еще сжимавшие запястье Эсториана, разжались. Он подхватил
их и стал баюкать, бережно и нежно, как мать новорожденное дитя.
   Улыбка верховного жреца Эндроса  словно  окаменела.  Он  ушел  как-то
незаметно, легко. Между двумя вздохами. Только что он был здесь,  и  тут
же его не стало. Он  выскользнул  из  разрушенной  плоти  спокойно,  без
сожалений, как ребенок из пришедшей в негодность одежды, и дух  его  уже
поднимался к солнцу по стебелькам горячих лучей.
   Он мог уйти раньше, но терпел невыносимые муки, чтобы  попрощаться  с
тем, кого долгое время пестовал и любил. А  тот,  кого  он  любил,  едва
очнувшись, занимался только собой:  пьянствовал,  спал,  прохлаждался  и
закапризничал, когда за ним наконец пришли, чтобы напомнить  о  сыновнем
долге.
   Стыд жег его сердце. Он склонился к останкам того, кто был сильнейшим
магом обеих империй, он поцеловал начинавшую холодеть  бровь,  пригладил
волосы, бороду и сложил на груди  покойника  руки,  потом  выпрямился  и
взглянул на безмолвных жрецов. Одни плакали, другие беззвучно  молились,
а кто-то молился и плакал одновременно.
   - Я хочу передать его Солнцу, - сказал Эсториан. - Если, конечно,  вы
позволите мне это.
   - Солнечный лорд  не  нуждается  в  чьем-либо  позволении,  -  сказал
желтоволосый скуластый жрец. Кажется, его звали Шайел. Асанианская кровь
схлестнулась в  нем  с  керуварионской  и,  судя  по  всему,  Керуварион
победил.
   Эсториан улыбнулся, ощутив во рту привкус горечи.
   - И все же я испрашиваю его у вас.
   - Считайте, сир, что вы его получили.
   Он не  простил,  подумал  Эсториан,  но  чувство  справедливости  ему
все-таки не чуждо.
   Он установил дыхание, потом  медленно  простер  руки  над  коченеющим
телом. Огонь пульсировал в них,  огибая  вытянутую  на  кровати  фигуру.
Жрецы за его спиной затянули песнь.
   Это не был прощальный и скорбный плач, это  был  приветственный  гимн
богу, нисходящему к смертным. Мощный, сильный, волнующий  сердце  мотив.
Крупная дрожь прошла по его позвоночнику. Он ощутил присутствие  бога  в
себе. Никогда еще он не чувствовал его столь явственно. Бог управлял им,
бог раздувал костер.
   И это было действительно так.
   Он выбросил себя из себя. Все, чего ты желаешь. Он думал и пел.  Все,
чего хочешь только ты.
   Он был источником и истоком, он был пылающей целиной, он