а породистую кобылицу,  чтобы  дух  друга  не  скитался  пешком  по
загробным мирам, и, когда пришло время поджигать хворост, призвал с неба
солнечный огонь.
   Он смотрел на бушующее пламя, но в  глазах  его  не  было  слез.  Он,
кажется, утратил способность плакать.
   Отряд гвардейцев теперь сопровождал его всюду, он чувствовал затылком
дыхание охраны. Еще он  чувствовал  постоянное  давление  индивидуальной
защитной сферы. Айбуран без сомнения тратил на нее добрую половину своей
энергии.  Защита  вызывала  боль  в  глазных  яблоках  и  отзывалась   в
позвоночном столбе.
   Его покои были набиты охранниками, гарем  тоже.  Дворец  леди  Мирейн
окружало тройное кольцо стражников: где гарантия, что  после  неудачного
покушения на императора злоумышленники не решатся напасть на  его  мать?
Даже в тронном зале никто не смел приближаться к нему, и сам лорд  Фираз
был теперь отделен от своего господина цепочкой  караульных.  Интересно,
как досточтимый лорд воспринимает такое свое положение? Как  победу  или
как поражение в их затянувшейся вежливой войне?
   Об утрате, постигшей императора, не говорили. Асаниан деликатен. Горе
- глубоко  личное  дело  каждого  человека.  Сочувствие  здесь  выражали
экзотическим  и  довольно  дорогим  способом.  Эсториан   был   изумлен,
обнаружив в  своей  спальне  множество  вырезанных  из  дерева  фигурок,
увешанных  драгоценностями.  Раскраска   их   лиц   искусно   копировала
татуировку Годри.
   - Они бьют все рекорды, - сказал Корусан, - желая  разделить  с  вами
горе. Можно подумать, что он дружил с каждым из них.
   - Никто не хотел убивать Годри.
   - Это понятно, - пробормотал оленеец.
   -  Благодарственные  молебны  служатся  в  каждом  храме,  -   сказал
Эсториан. - Люди заказывают их, благодаря небо  за  то,  что  я  избежал
опасности. Как ты думаешь, много ли среди них таких,  кто  действительно
радуется этому? И что  делают  остальные?  Может  быть,  молятся,  чтобы
следующая попытка убийцы была удачной?
   - Вы искренне полагаете, что весь Асаниан должен любить вас?
   - Я согласился бы и на то, чтоб они просто перестали меня ненавидеть.
   Корусан пожал плечами.
   - В таком случае вам  следовало  родиться  простолюдином  или  лордом
мелкого княжества. Там  ваши  подданные  обожали  бы  вас,  и  никто  не
осмелился бы вам перечить.
   - Уж лучше тогда родиться обычным бараном, щипать травку,  отращивать
шерсть и покрывать овец.
   - Вы сами это сказали, не я.
   Он, кажется, иронизирует. Эсториан не видел его глаз.
   Корусан между  тем  разглядывал  погребальную  статуэтку.  Его  палец
коснулся топаза, висящего на длинной  цепочке.  Камень  отливал  золотом
весенней зари.
   - Он тебе нравится?
   Рука оленейца отдернулась. Это был первый жест, выдававший в  суровом
воине мальчишку, застигнутого врасплох.
   - Ты можешь взять его, - сказал Эсториан. - Мне часто дарят топазы. У
меня их скопился целый сундук.
   - Вы равнодушны к ним?
   - Мне больше по душе изумруды. Или опалы с Островов. Ты  когда-нибудь
видел их? Они бывают черные до  синевы  и  переливаются  на  свету,  как
пламя.
   - Как ваши волосы?
   - Не только. Они бывают также и красными, и зелеными, и голубыми...
   Он умолк и посмотрел на оленейца с некоторым любопытством.
   - А ты у нас, кажется, поэт?
   - Я воин, - сказал Корусан.
   - Никогда  не  задумывался,  -  медленно  произнес  Эсториан,  -  чем
занимаются оленейцы в часы досуга. Ну конечно, спят.  И  едят,  и  пьют.
Потом, наверное, фехтуют...
   - И охотятся, и точат мечи, и приводят в порядок доспехи...
   - И что еще?
   Корусан вновь взял в руку топаз. Его голос был холоден и спокоен.
   - Я умею читать. И писать, немного. Я неплохо пел, пока мой голос  не
стал ломаться. Теперь я хриплю, как простуженный ворон.
   Эсториан рассмеялся.
   - Не продолжай. Я думаю, тон твоего голоса стал ниже.
   - Он не такой глубокий, как ваш.
   - Мы - северяне. Когда поет Айбуран, сотрясаются горы. Топаз исчез  в
складках  черной  одежды.  Эсториан  внутренне  улыбнулся.  Как  странно
меняется мир. Еще недавно  он  с  отвращением  и  опаской  поглядывал  в
сторону черных фигур. А теперь в этом мальчишке-оленейце он  видит  если
не друга, то, во всяком случае,  нормальное  человеческое  существо,  со
своими желаниями, суждениями и слабостями.
   - Ты совсем не спал прошлую ночь. И был моей тенью весь этот день. Ты
не нуждаешься в отдыхе?
   - Я спал, пока вы были в Триумфальном дворе.
   - Ты следуешь за мной  с  тех  пор,  как  я  прибыл  сюда,  -  сказал
Эсториан. - Разве не так?
   - Вы видите больше, чем надо, - ответил оленеец.
   - Так же, как и ты.
   Корусан обошел вокруг стола.
   - Это наша обязанность. - Он сделал  паузу,  потом  объяснил:  -  Это
почетно - охранять  императора.  На  этот  пост  посылают  избранных.  Я
постарался стать избранным.
   - Зачем?
   - Чтобы понять, какой вы на самом деле.
   - И каким ты находишь меня?
   - Необычным.
   - То же самое говорит Галия.
   Корусан шевельнул бровью.
   - Она очень похожа на тебя. Высокородная асанианка. И, так же как ты,
любит прятать лицо.
   - Она - ваша наложница, - сказал Корусан  с  оттенком  презрения.  -А
яваш слуга.
   - Она говорит и думает так же, как  ты.  Разве  в  этом  есть  что-то
оскорбительное?
   - Вы не асанианин, вам не понять.
   - Во мне достаточно вашей крови, чтобы стать тем, кто я  есть.  Но  я
всегда ненавидел в себе это. Я избегал зеркал,  чтобы  не  видеть  своих
глаз,  я  прикрывал  их,  надевая  сногсшибательные  головные  уборы.  Я
стыдился всего, что выдает во мне кровь Льва.
   - Теперь вам нечего стыдиться.
   - Нечего, - подтвердил Эсториан, - ибо я - это я.
   - Вы - император.
   - Ты ненавидишь меня за это?
   - Мне не за что вас любить.
   Эсториан, усмехнувшись, подошел к окну.  Он  зевнул  и  потянулся,  с
хрустом, сладко и широко, словно пытаясь раздвинуть стены покоев.  -  Ты
тоже необычен, - сказал он.  -  Обворожительно  необычен.  И  все  время
поучаешь меня. Могу ли я быть с тобой откровенным?
   - Император может делать все, что пожелает.
   - Император не может ничего.
   Он повернулся, волоча по полу хвосты мантий. Настроение его менялось,
как небеса за окном. То солнце, то тучи, то глубокая ночь.
   - Годри умер, - сказал он. - Я должен был умереть. Но я жив. А солнце
сияет по-прежнему. И тучи прыгают через горы. И река как  ни  в  чем  не
бывало течет. Миру наплевать на то, что я называю  себя  хозяином  всего
этого, и на то, что мои подданные в любой момент могут швырнуть  меня  в
грязь.
   - Или вознести до небес, - сказал Корусан.
   - Ну да. Скорее они загонят меня в могилу. Ты тоже,  наверное,  этого
хочешь?
   - Вам доставляет удовольствие себя изводить?
   Эсториан рассмеялся. Дурное настроение прошло.
   - Мне доставляет удовольствие, - сказал он, - мысль  о  том,  как  ты
будешь дергаться, когда я придушу тебя во время сна.
   - В этом мы сойдемся, - не остался в долгу Корусан.
   Эсториан взял дерзкого мальчишку за плечи и подтолкнул к двери.
   - Ступай, - сказал он. - Проспись. Я не стану душить тебя. По крайней
мере сейчас.

***

   Оленеец ушел. Эсториан с наслаждением поболтал бы с ним еще  немного,
но охранник устал, об этом говорили и его поникшие плечи,  и  медленная,
заплетающаяся походка. Мальчишка, как есть мальчишка. Мальчишка, умеющий
носить  мечи  и  прекрасно  владеющий  ими.  Мальчишка,  быстро  и   без
каких-либо церемоний прирезавший рослого и сильного наемника.
   Другие тени выросли на пороге. Эсториан не  впустил  их  к  себе,  он
запер дверь и, шумно вздохнув, повалился на кровать, которая в  точности
повторяла вчерашнюю, но была все же другой и стояла в другой комнате.
   Солнце уже садилось, он чувствовал  это  всей  кожей.  Он  постарался
выбросить из себя все - и чувство воды, и чувство земли, и смерть  отца,
и погребальный костер Годри, но солнце всегда оставалось с ним, и он сам
никогда не хотел с ним расставаться.
   Полежав некоторое время в тишине, он вновь сел на  постели,  подтянув
колени к подбородку. Он задыхался.  Грудь  его  снова  стянуло  железным
обручем, как сутки назад, когда убийца подкрадывался к нему... Спать  не
хотелось совсем. На деле все оказалось гораздо проще.
   Он мог бы воспользоваться этой возможностью раньше, если  бы  не  был
таким дураком.
   Одетый во все императорские мантии, он  чинно  и  совершенно  открыто
прошествовал к своему гарему. Тени, сопровождавшие его,  остались  возле
входных дверей. Он бесшумно прокрался во внутренние покои и  освободился
от тяжелых одежд, запихнув их в стоящий рядом сундук. Теперь на нем были
только брюки, рубаха и плащ, дорожную шляпу он взял в руки.  Спокойно  и
не таясь, он двинулся  по  бесконечному  лабиринту  пустынных  комнат  и
галерей,  где  некогда  обитали  сотни,  а  может  быть,  и  тысячи  жен
любвеобильных асанианских властителей. Теперь здесь царили запустение  и
тишина.
   Дворик для верховой езды также  пустовал,  но  он  понял,  что  Галия
совсем недавно здесь побывала.  На  песке,  испещренном  следами  копыт,
темнели свежие кучи навоза, ленивые конюхи не успели, а скорее всего  не
захотели, их убрать. Он обошел  эти  свидетельства  нерадивости  слуг  и
нырнул в полумрак колоннады. Ворота, ведущие на конюшню,  были  закрыты,
но узкая дверца в них оказалась не запертой.
   Тишина.  Сенели  дремали  в  стойлах,  из  дальнего  угла   обширного
помещения доносились негромкие голоса. Грумы, сбившись  в  кучу,  чесали
языки.
   Он нахлобучил на голову шляпу, так, чтобы ее  поля  закрывали  глаза.
Слуги не должны видеть то, чего им видеть не надо. Он расправил плечи  и
двинулся дальше с важностью императорского гвардейца, собравшегося  часы
досуга провести в обществе  бутылок  и  девочек  в  одной  из  ближайших
таверн.
   За Золотыми Воротами он почувствовал, что за ним следят. Он не сменил
шага, не повернул головы. Но, когда  улочка  сделалась  узкой,  протянул
руку и вытащил из  мрака,  скопившегося  под  кронами  низких  деревьев,
охотящегося за ним шпиона.
   Оленеец. Он не сопротивлялся и не казался  напуганным.  В  золотистых
глазах его таилась усмешка.
   - Так, - сказал Эсториан. - Ты позволил себя схватить. Как  ты  узнал
меня?
   - Каждый дурак узнал бы. Никто в этом  городе  не  обладает  походкой
степного кота.
   - Кроме половины моей гвардии.
   -  Никто  из  них  не  нуждается  в  широкополых  шляпах.  -  Корусан
пошевелился. - Если вас  это  не  сильно  затруднит,  милорд,  ослабьте,
пожалуйста, вашу хватку. Я предпочитаю быть задушенным в постели, а не в
проулке Верхнего города.
   Эсториан отпустил его.
   - Ты хочешь загнать меня обратно в тюрьму?
   - И не мечтаю об этом, - сказал Корусан.
   - Так... Тогда топай отсюда один. Ты мне не нужен.
   - Я нужен вам, - убеждал Корусан.
   - Ты слышал приказ?
   - В городе много людей, которые не очень расположены к вам.
   - Они подумают, что я - один из моих гвардейцев. - О ваших гвардейцах
здесь тоже не очень высокого мнения. Одинокому иностранцу опасно  гулять
по Кундри'дж-Асану. Особенно ночью.
   - В Эндросе мы называем это утирать молокососам носы. Я  облазил  все
таверны столицы Керувариона. Я сам могу приглядеть за собой.
   - Я видел.
   Эсториан сжал зубы.
   - Я приказываю тебе идти во дворец.
   Корусан не  двинулся  с  места.  Глаза  его  сошлись  в  одну  линию,
полыхающую тусклым желтым  огнем.  На  секунду  он  показался  Эсториану
обиженным упрямым мальчишкой.
   Черт с ним. Он ударил охранника по плечу.
   - Ладно. Следуй за мной. И держи рот на замке.
   Молчание оленейца было достаточно красноречивым.
   Эсториан повернулся  и  зашагал  по  узкой  улочке  вниз,  в  ощутимо
сгущавшуюся темноту.

***

   Ночной Кундри'дж-Асан поначалу показался ему скучным.  Верхний  город
погрузился в молчание и темноту, которая лишь изредка рассекалась огнями
факелов, означающими,  что  какой-нибудь  лорд  возвращается  с  поздней
прогулки. Впереди носилок такого гуляки  бежали  слуги,  нарушая  тишину
дробным топотом ног. Но по мере того как  Эсториан  спускался  с  холма,
улицы столицы становились все  оживленнее.  Дома  были  ниже,  стены  их
сдвигались друг к другу, образуя закоулки и тупички, в которых  толклись
подозрительные  личности.  Они  бесцеремонно   разглядывали   Эсториана,
цеплялись за пряжки его пояса, и постепенно он стал опасаться за целость
своего кошелька. Однако длинный кинжал, болтавшийся на его  бедре,  пока
еще отпугивал любителей легкой поживы.
   Он упрямо пробирался вперед, работая коленями и локтями, и,  несмотря
на невыносимую тесноту, чувствовал, что на душе у него становится легче.
Все-таки это  была  свобода.  Никто  здесь  не  окликал  его,  никто  не
указывал, что ему следует делать. Нищие чинно  сидели  на  перекрестках,
раскрыв свои сундучки и кошельки, распутные  женщины  в  окнах  борделей
принимали  соблазнительные   позы,   однако   их   лица   были   надежно
задрапированы.
   И никаких плевков вслед, никаких  ножей,  выскальзывающих  из  мрака.
Никаких заговорщиков или выкриков, призывающих к мятежу.  Где  он,  этот
пророк, о котором говорила Вэньи? Ничто не указывало на его  присутствие
здесь - в сердце Асаниана. Правда, об императоре  здесь  тоже  никто  не
болтал. Возможно, людей отпугивал его вид -  высокий  рост,  цвет  лица,
форма гвардейца. Они замолкали, когда Эсториан приближался к ним.
   Ему доводилось бывать в городах, где назревали мятежи. Кундри'дж-Асан
ничем не походил на такие местечки.  Он  казался  спокойным  и  если  не
счастливым, то очень зажиточным и вполне довольным  собой.  Нищие  здесь
походили на купцов, жрецы и уличные девки топтали одни и те же  мостовые
без какой-либо видимой враждебности.
   И все же он чувствовал себя не очень комфортно. Он уже  позабыл,  что
это значит - прогуливаться в одиночку и ощущать себя безликой единицей в
огромной толпе. Инкогнито обеспечивалось шляпой, но он  подозревал,  что
даже и без  нее  его  здесь  вряд  ли  кто  опознает.  Император  обязан
находиться в своем дворце. Он не должен болтаться среди всякого  сброда,
роняя свое императорское величие.
   Что-то тяжко ворочалось рядом, а может быть,  где-то  дальше,  внизу.
Обрывки мыслей, образов, долг,  память...  Что-то  смутное,  страждущее.
Золотое в сгустках теней. Пророчество... пророк... Или провозвестник?..
   Он споткнулся, качнувшись к стене какого-то  дома.  Что-то  безмолвно
закричало, нападая или спасаясь.  Он  ухватился  за  дверной  косяк.  Он
изумился.  Он  чувствовал  сырость,  боль   и   опасность.   Непривычно,
невыносимо...
   Чье-то плечо поддержало его, чья-то чужая и  сильная  рука  обхватила
его торс. Он позволил себе опереться на оленейца.
   - Вы больны, - сказал Корусан.
   - Я в порядке. - Эсториан улыбнулся ему. -  Просто  я  позволил  себе
раскрыться больше, чем надо. Так обычно бывает. Тебе этого не понять.
   - Сумасшедший, - сказал Корусан как будто самому себе.
   - Я нормальней, чем ты, можешь не  беспокоиться.  Просто  я,  пытаясь
обследовать этот городок, нарвался на сопротивление. Это началось  около
цикла назад. Спазмы, толчки, приступы удушья. Это нечто  внешнее.  Нечто
живущее во дворце или где-нибудь рядом... Я  не  знаю.  Я  не  могу  его
отыскать.
   Глаза оленейца стали дикими.
   - Это нечто живет во мне, потому что...
   Он так резко оборвал себя, что Эсториан  почувствовал,  как  клацнули
его зубы.
   - Милорд, вам надо вернуться в свои покои. Вам следует  прекратить...
обследовать этот городок.
   - Ну нет уж, - сказал Эсториан. - Я никогда не сворачивал с  полпути.
- Сильным движением он высвободился из рук оленейца. - Приступ больше не
повторится. Даю тебе честное слово.
   Неизвестно, поверил ли воин честному слову императора, но  он  больше
не пытался протестовать. Он только  немного  переместился  в  сторону  и
словно прилип к императорскому плечу, являя собой надежную точку  опоры.
Эсториан видел это, но ничего не возразил  против  такой  противоречащей
этикету близости подданного к своему господину.
   Город  протолкнул  их  через  три  кольца,  прежде  чем  выплюнул  на
спокойную улицу, озаренную светом расставленных через  равные  интервалы
масляных фонарей. Обитатели этой улицы были явно состоятельными  людьми,
ибо имели возможность платить человеку, содержащему в  порядке  все  эти
светильники. Здесь не было кабачков и витрин с желтогрудыми  красотками:
по обеим сторонам мостовой тянулись высокие  сплошные  стены  с  наглухо
закрытыми железными воротами.
   Ворота, которые искал Эсториан, не были заперты. Они распахнулись  от
легкого толчка. Он вошел во двор храма, сопровождаемый  черной  фигурой,
прикрывавшей лицо.
   Тут не было никого, и все же территория охранялась. Затылок заныл,  в
висках закололо. Он храбро шагнул в пятно света.
   - Мир храму сему, - сказал он, - и доброй ночи жрецам.
   Слова его поглотило молчание. Он пересек двор и  вошел  в  святилище,
также пустынное, освещенное тусклым  светом  ламп,  наполненное  запахом
ладана и благоуханием цветов, украшавших алтарь. Он склонился перед  ним
и кинул монету в железную чашу.
   Дверца позади алтаря была приоткрыта. Она вела в ризницу и  дальше  -
во внутренние покои. Жрецов нигде не было видно, наверное, одни  из  них
спали, другие разбрелись по неотложным делам. Он знал  их  всех,  и  они
знали его, поэтому его появление здесь не вызвало беспокойства.
   Но сердце храма было закрыто. Он чувствовал его пульс в своих  костях
- тяжелый, неодолимый пульс Врат. Их сила толчками вливалась в  него,  и
он ничего не мог с этим поделать.
   Корусан снова прилип к нему - глаза  распахнуты,  побелевшие  суставы
пальцев на рукояти меча. Эсториан легонько повел плечом.
   - Очнись, мальчик. Ты  в  безопасности.  Никто  здесь  не  собирается
слопать тебя.
   - Оно собирается пожрать вас?
   - Нет. Здесь мои люди и моя магия, все в порядке.
   - Я не вижу людей и не чувствую чар.
   - Достаточно того, что ты поверишь мне на слово.
   Он выпрямился и пошел к дверце, повинуясь внутреннему зову.

***

   Он шел к дальней комнатке - в угловой части здания. Путь был  освещен
тускло. Какая-то фигура высунулась в коридор и  снова  скрылась.  Он  не
пытался спрятаться. Жрица не станет поднимать шум. Тот,  кто  зашел  так
далеко, не несет зла. Он мог бы назвать это самонадеянностью, если бы не
знал, где находится.
   Дверь была заперта на задвижку. Он легко справился с ней. Она  спала.
Ее дыхание было легким и  ровным,  как  мерцание  ночника.  Ее  укрывали
только волосы, одеяло валялось рядом с постелью. Комната  узкая,  голая,
как могила. Крученое жреческое ожерелье поблескивало на  хрупком  горле.
Тут не было даже половика. И все же келья казалась  уютной,  потому  что
здесь находилась она.
   После нескончаемой желтизны и золота она казалась  совсем  белой,  ее
темно-рыжие волосы ласкали глаз. Ее лицо  заострилось,  тело  словно  бы
сузилось, но грудь была по-прежнему полной; узкие  бедра,  длинные  ноги
делали ее похожей на  мальчика.  Она  не  могла  считаться  высокой,  но
выглядела таковой, она всегда расширяла границы своих возможностей.
   Он склонился над ней. Она не пошевелилась. Ее  запах  кружил  голову.
Она всегда пахла так, резко и пряно, и никогда  не  пользовалась  духами
или иными  ароматическими  притираниями.  Он  мягко  поцеловал  ее.  Она
вздрогнула.  Он  нажал  чуть  сильнее.  Ее  губы  полураскрылись,   руки
вскинулись, обвили его шею. Так она делала всегда,  когда  он  будил  ее
поцелуем. Когда она позволяла ему делать это.
   Тело ее напряглось, глаза распахнулись. Она оттолкнула  его.  Переход
от сна к бодрствованию был мгновенным.
   - Что, черт побери, тебе здесь понадобилось?
   Он шумно выдохнул.
   - Добрый вечер, Вэньи.
   Она отпрянула от него, вжалась в стену.
   - Ты думаешь, что делаешь? Уходи!
   Он осторожно присел на край узк