наконец, не  попало
в руки Тимофею Беспалому.
   И никто из блатных даже не мог предположить, что  круглый  "отрицала"
Мякиш старательно работает на органы.
   Самого Мягкова эта двойная игра забавляла, она горячила его  кровь  и
делала его жизнь авантюрной игрой. Его возбуждала и  поднимала  в  своих
глазах та тайная власть, какую он имел не только над блатными, но и  над
операми. Порой от его воли зависела карьера того или иного вертухая,  не
говоря уже о судьбе какого-нибудь заключенного. Мишка карал и миловал по
своему усмотрению, ощущая порой себя едва  ли  не  наместником  Бога  на
территории, огороженной колючей  проволокой.  Он  был  своим  для  обеих
сторон и в то же самое время  никому  не  принадлежал;  в  душе  он  был
анархистом, но об этом никто не догадывался. Однако с теми, кто стоял на
его пути, он беспощадно расправлялся.
   Сегодня на его пути стоял  Бирюк,  и  Мишка  знал,  что  когда-нибудь
придет время и он подтолкнет  его  к  могиле.  Но  пока  ему  предстояла
нешуточная схватка с новоявленным авторитетом.
   - Мне всегда не нравился Мякиш. А уж как он в смотрящие пролез -  ума
не приложу, - заговорил Мулла, и  на  его  простуженный,  хриплый  голос
повернулись  многие  блатари.  Мулла  высказал  то,  чего  не  отважился
произнести ни один из присутствующих.  -  Настоящий  вор  это  тот,  кто
кормится своим талантом. А отраву настоящие блатные презирали всегда.  Я
считаю, что нам очень повезло, что в нашу зону отправили париться такого
вора, как Бирюк, - только ему одному в этой  сучарне  под  силу  навести
порядок.
   Мякиш невозмутимо  слушал  Муллу.  Он  предвидел  резкое  выступление
старого зека. Он бы удивился, если бы этот старик - "нэпмановский" вор -
отшатнулся от Бирюка.
   К спокойствию Мякиша приучила сложная двойная жизнь, которая  ставила
его в самые неожиданные  ситуации,  и  нужно  было  трезво  ее  оценить.
Однажды он чуть было не засыпался в самом начале своей работы, когда его
подсадили в следственный изолятор. "Тюремная почта" неожиданно сообщила,
что в камере находится предатель,  и  каким-то  чудом  эта  тайна  стала
известна зекам. Неделю шел разбор; пахан хаты подолгу беседовал с каждым
из сорока сокамерников.
   Содержание пришедшей малявы не знал никто, а потому  за  свою  судьбу
опасался каждый. Зеки боялись наговора и скорой смерти, но больше  всего
их пугал позор, когда в глаза мертвого мог плюнуть каждый - такова  была
посмертная кара предателю.
   Было известно, что кто-то из обитателей камеры заложил начальству все
тайники,  и  в  одночасье  сидельцы  хаты  лишились   двух   килограммов
индийского чая, бутылки водки и кучи разного мелкого добра, без которого
в тюрьме прожить очень трудно.
   Когда  очередь  дошла  до  Мякиша,  он  достойно   выдержал   долгий,
напряженный взгляд пахана, Старый урка умел  смотреть  в  душу  и  долго
выдерживал  паузу,  чтобы  дать  подозреваемому  время  на   обдумывание
обстоятельного ответа и раскаяние. Сердце Мягкова в ту  минуту  дрогнуло
от ужаса: "Неужели кто-то  из  вертухаев  заложил?!"  Но  вор,  переждав
какое-то время, принялся в очередной раз задавать  ему  вопросы:  о  чем
разговаривал с  операми,  что  спрашивали,  подписывал  ли  какие-нибудь
бумаги, знал ли о тайниках. И когда Мякиш без малейшего волнения ответил
на все вопросы, старый уркаган развел руками и объявил всей хате, что он
не большевик и не  собирается  никого  наказывать  только  на  основании
хлипкого подозрения. Вопрос был закрыт. Выявить предателя не удалось.
   - Смотрящим на зоне должен  быть  только  Мякиш,  -  жестко  произнес
Распутин. - Во-первых, потому, что он старожил зоны, сидит тут в  третий
раз  и  знаком  со  здешними  порядками.  Во-вторых,   именно   его   на
региональном сходе избрали смотрящим,  а  в-третьих,  мы  его  прекрасно
знаем и уверены, что только он один сумеет навести здесь порядок.
   - Порядок?! - встрепенулся вор Тиша,  которого  знали  под  погонялом
Пила. - О каком таком порядке ты здесь толкуешь?!
   Некогда Пила принадлежал к группе, которую называют отмороженными.  В
колонию  он  попал  за  "развод  на  деньги".   Частенько   Пила   любил
рассказывать про свой  любимый  способ  добывания  денег,  который,  как
правило, действовал безотказно: клиента заколачивали в гроб, после  чего
включалась бензопила. А когда стальные зубья мощно врезались в  сосновые
доски, разбрасывая во все стороны  фонтан  опилок,  перепуганный  клиент
готов был расстаться  с  последними  грошами.  Угодив  в  колонию.  Пила
неожиданно распровдался с бандитским  крылом  и  принял  сторону  воров.
Прежний свой беспредел он теперь воспринимал как одну из главных  ошибок
беспечной молодости.
   - Мякиш живет не по правилам! Лично мне не раз приходилось слышать  о
том, что он отбирает вещи у молодых заключенных.  За  одно  это  следует
дать по ушам.
   Судьбу вора мог решить только сходняк. Толковище  определяло  степень
его вины, а если требовалось, выделяло палача, не  забывая  о  том,  что
поднять руку на законного мог только человек, равный ему по статусу.  На
угрозу Пилы Мякиш добродушно улыбнулся:
   - Уж не ты ли  меня  собираешься  разжаловать?  А  может,  ты  хочешь
запихнуть меня в деревянный ящик, как своих барыг?
   Мякиш знал, насколько Пиле неприятно всякое упоминание о его прошлом,
и поэтому подковырнул его.
   Скулы Пилы побагровели. Он уже собирался  открыть  рот,  но  вмешался
Грош:
   - Постойте, люди! Давайте  успокоимся.  Сейчас  не  самое  подходящее
время, чтобы травить друг друга. Мы здесь собрались для того, чтобы  раз
и навсегда определиться со смотрящим, так  что  давайте  прекратим  этот
пустой базар.
   - Верно Грош говорит! Сейчас не то время, чтобы вспоминать о старом!
   - подал голос Маэстро. В последние годы он заматерел и к  его  словам
прислушивались даже законные.
   - Но тогда пусть Бирюк поклянется, что не будет  вмешиваться  в  дела
Мякиша, если проиграет! - жестко потребовал Репа.
   - Сука буду, если посягну на авторитет смотрящего, но  не  забывайте,
что я сам вор и поэтому беспредела тоже не допущу, - спокойно, но твердо
пообещал Бирюк.
   Бирюк был из того племени воров, которые ничего не забывают,  а  если
дают слово, то непременно сдерживают его. Он был поборником классической
воровской идеи, и можно было  не  сомневаться,  что  он  выпустит  кишки
всякому, кто посмеет испоганить чистоту этих понятий.
   С минуту воры молчали, как будто усваивали  смысл  произнесенного,  а
потом Мякиш согласился.
   - Я тоже вор, и наши законы для меня так же святы, как и для тебя.
   Давайте не будем тянуть время и выберем смотрящего. На  зоне  слишком
много дел и надо бы во многом разобраться.
   - Думаю, что нам нечего скрывать друг от друга и наш сходняк - это не
партактив, а поэтому давайте высказываться, глядя друг другу в глаза,  -
заметил Станислав.
   Он намекал на то, что в последнее время законные  стали  прибегать  к
тайному голосованию, отступив от классического способа  высказываться  в
открытую и говорить правду в лицо оппоненту, какой бы нелицеприятной она
ни была.
   Возможно,   такое   голосование   стало   практиковаться   в    целях
безопасности, потому что такие открытые выступления стоили в  дальнейшем
некоторым ворам  не  только  здоровья,  но  и  жизни.  Часто  устранение
откровенного  авторитета  смахивало  на  несчастный   случай,   и   даже
предвзятая братва не могла увидеть в гибели сотоварища злого умысла.
   - Я не возражаю. Я уже ничего не боюсь, - заявил Мякиш,  -  а  потом,
если меня не станет... то за это могут спросить очень строго.  Пускай  я
не такой известный вор, каким является Бирюк, но и  не  иголка  в  стоге
сена.
   В бараке собралось полтора  десятка  воров  -  элита  зоны.  Крепкого
блатного сообщества побаивался даже Тимофей Беспалый. Дело  в  том,  что
воры никогда не действовали в одиночку - у  каждого  из  них  была  своя
тюремная семья, шестерки, быки, с помощью которых  они  отстаивали  свои
интересы. И сейчас им предстояла нелегкая задача -  объединиться,  чтобы
поставить над собой старшего.
   Правда, мало кто из воров  сомневался  в  том,  что  при  голосовании
выиграет Бирюк, чьи позиции в воровском мире были очень высоки.
   Мякиш это тоже предчувствовал. Но он был уверен и в Беспалом, который
не далее чем вчера вечером тряс папками с  компроматом  на  всех  воров,
отыскивая  союзников  своему  подопечному.  Поэтому  Мишка  надеялся  на
победу, которая станет еще одной ступенью в его  воровской  карьере.  Он
верил, что совсем недалек тот день, когда он возглавит сход.
   - Я поддерживаю Бирюка! - лениво произнес вор с погонялом Колотый.
   Свою кличку он приобрел во второй день после перехода из малолетки во
взросляк: хорошенький паренек приглянулся одному из блатных и взамен  на
свое покровительство он потребовал от  него  любви  и  ласки.  Парень  и
раньше отличался дерзостью,  почему  и  схлопотал  свой  первый  срок  -
подрался с милицией, а здесь сразу же послал авторитета "по матушке", за
что часом позже получил удар заточкой  в  спину.  Выжить  парню  помогла
молодость и могучее здоровье.  Колотый  занимался  подпольной  торговлей
оружием. У него были связи в Туле и в Нижнем Тагиле, кроме того, он имел
очень влиятельных покровителей в Москве, которые обещали  выдернуть  его
из беспаловского питомника не позднее чем через год. И Колотый терпеливо
ждал - до срока оставалось три месяца.
   Мякиш знал, что Беспалому не  удалось  перетянуть  Колотого  на  свою
сторону, а его голос тянул за два.
   - Бирюк должен быть!
   - Мякиш! Он старожил в этой колонии и знает, как переправлять грев на
зону.
   - Мякиш! Он опытный вор!
   - Только Бирюк! Имея такого кандидата, как он, глупо выбирать кого-то
другого.
   - Пусть Мякиш будет!
   - Бирюк!
   - Я за Мякиша. Он грамотный вор. Он способен  меняться,  -  подал  из
своего угла голос "нэпмановский" вор Серый.
   Лет десять тому назад Серый был очень авторитетным законным. Однако у
него была одна хроническая слабость - наркотики! Вор  настолько  зависел
от белого порошка, что в период  "ломки"  готов  был  променять  остаток
жизни на дозу.
   Все сосуды на руках и ногах у него практически были  законопачены,  и
единственное место, куда можно было влить  бодрящий  раствор,  было  под
языком, и даже самые тертые заключенные зажмуривались, когда видели, как
Серый впендюривает иглу в пульсирующую  розовую  жилочку.  Поговаривали,
что лет пять назад на сходе его обвинили в том, что он запустил  лапу  в
общак. А на следующем толковище, на  котором  собрались  воры  со  всего
региона, он сумел доказать  свою  непричастность  к  крысятничеству,  но
запашок продолжал тянуться за ним шлейфом.
   Ни для кого не было секретом, что на региональном сходняке его голос,
взамен на безбедное пожизненное пособие, купили  "новые"  воры.  Они  же
частенько выступали  от  его  имени  на  больших  всесоюзных  сходняках.
Конечно, теперь Серый был далеко  не  тот,  каким  помнило  его  старшее
поколение урок: он  раздобрел  и  больше  напоминал  деревенского  деда,
который все свободное время готов просидеть на завалинке, смоля  горькую
махорку.  И  тем  не  менее  Серый  был  по-своему  привязан  к   местам
заключения. И если он оставался на  воле  более  двух  лет,  то  начинал
думать, что жизнь его остановилась, и не было для него  лучшего  способа
реанимировать себя, чем совершить новое преступление.  Получал  он,  как
правило,  небольшой  срок  и  после  отсидки   возвращался   из   тюрьмы
жизнерадостным и окрепшим, как будто провел время не в колонии  строгого
режима, а в республиканском санатории.
   - За Бирюка! - громко отозвался сахалинский вор Хрящ.
   Он был еще совсем молод и короновался лишь  в  прошлом  году.  Однако
нахальства ему было не  занимать;  он  не  пасовал  перед  авторитетными
ворами и всегда держался независимо. Хрящ  пользовался  покровительством
крупного законника Кирилла  Наздратенко,  смотрящего  Приморья,  который
видел в этом парне в дальнейшем достойную замену себе.
   Оставался еще один, кто не проголосовал, -  законный  вор  по  кличке
Рослый. Он действительно был очень высок  и  поэтому  сильно  сутулился.
Даже в помещении с высоким потолком  он  немного  наклонял  голову,  как
будто опасался,  что  может  удариться  макушкой  о  выступающую  балку.
Воровская специальность у него  была  карманник,  и  можно  было  только
удивляться,  как  такая  огромная  и  тяжелая  ладонь  могла   незаметно
заползать  в  карманы  пиджаков  и  курток.  Но  это  впечатление   было
обманчиво: Рослый был настоящим виртуозом в своем деле и  не  раз,  ради
забавы, демонстрировал проворность своих пальцев. Гибкости  его  пальцев
мог бы позавидовать даже пианист.
   Сейчас голоса на сходняке разделились поровну, воздерживаться было не
в правилах Рослого, и от его голоса зависела судьба  власти  в  колонии.
Теперь все ; взгляды были обращены на Рослого, а его  как  будто  бы  не
беспокоило  всеобщее  внимание,  -  он   продолжал   упражнять   пальцы,
перекатывая два металлических шарика между фалангами.  Эту  зарядку  для
пальцев он делал по несколько часов в день и  относился  к  ней  так  же
серьезно, как пианист к разучиванию  гамм.  Никто  не  торопил  Рослого.
Семеро воров предпочтение отдали Бирюку,  столько  же  было  на  стороне
Мякиша.
   Мишка знал, что Рослый безукоризненно чист и ничем  не  замазан:  его
невозможно было уличить в наушничестве, он  обладал  надежной  воровской
специальностью,  его  нельзя   было   подкупить,   и   вдобавок   он   с
пренебрежением  относился  к  поросли  "новых"  воров   и   называл   их
"ядовитыми". Самого себя он причислял к  традиционной  воровской  школе,
которая славилась тем, что ее представители - карманники - были  тонкими
психологами, что позволяло им по одним только глазам  угадать,  туго  ли
набит кошелек у потенциальной жертвы.
   Мякиш запоздало подумал о том, что нужно было бы попросить  Беспалого
на время сходняка затолкать Рослого в карцер, где он  мог  бы  в  полном
одиночестве оттачивать свое ремесло.
   Мишке не удалось скрыть волнения:  ладони  сами  собой  потянулись  к
нагрудному  карману,  где  лежала  колода  карт.  Вытащив  ее,  он  стал
неторопливо раскладывать пасьянс. Об этой его привычке знали  многие,  и
сейчас, наблюдая за тем, как карты веселым веером разбегаются по  столу,
некоторые блатные невольно заулыбались.
   Бирюк, напротив, выглядел спокойным.
   - Вот что я вам скажу, бродяги, - наконец вымолвил Рослый. - Я  давно
знаю Бирюка. Я еще в малолетке парился, а его погоняло  по  всей  России
уже звучало. Помню, рассказывали о том, что ссученнью  хотели  заставить
отрицал работать. Дубинами выгоняли их в промзоны.  Все  сломались,  все
пошли, а вот Бирюк остался! - Голос его при этом потеплел. - А когда его
пытались  выкурить  из  штрафного  изолятора,  так  он  такую  махаловку
устроил, что потом  трем  сукам  пришлось  на  лбы  ставить  пластиковые
заплатки. Бирюку за это баловство накрутили еще срок... Мякиш  не  такой
именитый вор, но характер в нем тоже  имеется  -  Рослый  не  переставал
перекатывать металлические шарики между пальцами. Шарики то прятались за
фаланги пальцев, а то вдруг выскакивали на середину ладони.
   Рослый даже не смотрел на них. - И потом, свое  право  на  корону  он
сумел доказать делами. Но только вот что я хочу сказать вам, бродяги, не
тот стал Бирюк, каким был лет десять назад. Может, я сам  сильно  одичал
здесь у Беспалого, но мне что-то не по нутру его столичный прикид. Бирюк
стал очень напоминать бобра. А потом, люди, вы  заметили,  как  он  стал
изъясняться? От него почти не услышать фени, и мне порой кажется, что  я
разговариваю не с законным, а с фраером чистой воды!  Может,  у  них,  в
столицах, теперь принято обходиться без блатной музыки, но  у  нас  свои
понятия, и их никто не отменял.
   Сказанное было очень серьезным упреком в адрес Бирюка. Каждый блатной
обязан был изъясняться на фене, и чем выше  его  воровской  статус,  тем
изысканнее должны быть  жаргонные  словечки.  Разговаривать  на  фене  -
совсем не значило приправлять  свою  речь  матерком,  за  который  могут
спросить очень строго.
   Как правило, законный в совершенстве владеет "блатной  музыкой",  без
нее  невозможно  завоевать  авторитета  среди  осужденных,  феня  -  как
волшебный ключик,  благодаря  которому  открывается  дверь,  ведущая  на
воровской Олимп.
   Бирюк феню не позабыл: разве можно забыть язык,  на  котором  общался
значительную часть своей жизни. Он мог объясняться на  "блатной  музыке"
не только с уркаганами, но способен был  ворковать  на  воровском  языке
даже со столичными девицами, привыкшими к  уюту  шикарных  профессорских
квартир.
   Малопонятная уголовная феня из его уст звучала так же изысканно,  как
спич в элитарном клубе. Но что правда, то правда: в  последние  годы  он
использовал ее реже. Конечно, на то  были  свои  объективные  причины  и
самая главная из них - жизнь легального совслужащего в Ленинграде, когда
надобность в  "блатной  музыке"  отпала  вообще.  А  потом,  его  всегда
раздражала понтовая речь приблатненных, из  которых  жаргонные  словечки
сыпались, словно горох из драного мешка. Подчас они даже не  подозревали
об истинном значении произнесенной фразы. А  слова  могли  быть  так  же
опасны, как неразорвавшаяся граната,  и  Бирюк  мог  припомнить  случаи,
когда блатные отрезали "сквернослову" язык.
   - Признаю, в последнее время я действительно мало прибегаю к фене, но
это совсем не говорит о том, что я перестал быть уркой! - резко возразил
Бирюк.
   - Об этом никто не спорит, но сейчас мы должны выбрать смотрящего,  и
от нашего выбора зависит, какой порядок будет  на  зоне,  -  невозмутимо
продолжал Рослый. - Не буду скрывать, что ты мне  нравишься,  Бирюк,  но
хочу, однако,  заметить,  что  все-таки  не  настолько,  чтобы  ты  стал
смотрящим. Я - за Мишку! - твердо заключил он.
   - Вот мы и определились, Бирюк! - Мякиш не мог  скрыть  торжества.  -
Смотрящий должен быть один! Порядок не  терпит  двоевластия!  Мы  же,  в
конце концов, не петухи, у которых может быть и папка и  мамка.  Мне  бы
очень не хотелось, чтобы ты оставался в обиде. Признаюсь тебе,  я  очень
жалею, что мы не смогли найти понимания в  самом  начале.  Мы  могли  бы
стать с тобой друзьями.
   - Друзьями, говоришь? - поднялся Бирюк. - Не надейся! Будь смотрящим,
но если сучиться станешь... спокойной жизни я тебе не обещаю.
   Пойдемте, бродяги, больше нам здесь делать нечего!

Глава 42

   - Правда, на том  дело  не  кончилось,  -  хрипло  продолжал  Тимофей
Егорович, но осекся, голос у него сорвался, на него опять напал  приступ
кашля, и Владислав терпеливо ждал, пока старик придет в себя. Он  встал,
открыл холодильник, достал бутылку "Боржоми"  и  налил  стакан.  Тимофей
Егорович выпил половину, кашель  утих.  Старик  бессильно  откинулся  на
подушки. - Да, совсем я плох. Видать, конец  близко.  Надо  успеть  тебе
досказать все... Садись, Владислав, слушай. - Он помолчал.  -  Так  вот,
теми выборами смотрящего дело не кончилось. Мякиш после того,  как  зеки
его поддержали,  решил  воспользоваться  своей  победой  поскорее.  Ведь
выбрали в смотрящие его не единогласно, с маленьким перевесом, да  и  то
благодаря тому, что я троих колеблющихся в карцер спровадил  вовремя,  -
словом. Мякиш решил Бирюка убить. Но  поскольку  Стасик  Бирюк  на  зоне
пользовался громадным авторитетом, он побоялся,  падла,  это  сделать  в
открытую и своими руками. Он  стал  потихоньку  подбирать  себе  команду
камикадзе - из молодняка, из первоходков, чтобы их напустить на  Бирюка.
И вот что я надумал тогда. Надумал я устроить Бирюку побег...
   - Ты? Бирюку - побег? - изумился Варяг Он вдруг подумал,  что  старик
совсем сбрендил:  виданное  ли  это  дело,  чтобы  "кум"  "сучьей  зоны"
самолично устраивал крупному авторитету  побег!  -  Что-т