ение  стать  законным  смотрящим
второй столицы России.
   - Вы же знаете, Тимофей Егорыч, - осторожно начал вор, - что  не  все
так просто. Для этого нужны огромные заслуги перед  миром.  Да  и  башка
должна варить...
   - То, что касается заслуг перед миром, - веско заметил Беспалый, - то
их можно организовать, а насчет башки можешь не  беспокоиться  -  она  у
тебя на плечах имеется. А потом, ты будешь не один. Тебя поддержат.
   - И как вы себе все это представляете? Вот, скажем, завтра  прибывает
Бирюк. По-вашему, я должен идти к нему на поклон?
   Беспалый уже не один раз мысленно прокручивал эту ситуацию. Он и  сам
не представлял, как поведет себя с авторитетным законным.  Ведь  даже  в
новой колонии заслуженный вор ничуть не  теряет  своего  могущества,  он
вполне  может  приговорить  начальника  колонии  к  смерти   только   за
невежливое обращение. Тимофей Егорович знал такие  зоны,  где  истинными
хозяевами были воры в законе, а кумы всего лишь исполняли их волю.
   - Первое, что я тебе посоветую, - участливо сказал он, - это не лезть
на рожон. Того же самого буду придерживаться и  я...  Если  представится
возможность стать другом Бирюка, не отказывайся. Хочу заметить, что  это
будет трудно, он не каждого подпускает к себе. Мне известно,  что  Бирюк
очень недоверчив и чрезвычайно осторожен, как старый лис. Но  если  тебе
удастся завоевать его доверие или, если повезет, стать его приятелем, то
он поможет увеличить число твоих сторонников.  Это  потом  тебе  поможет
продвинуться наверх.
   А когда ты почувствуешь, что помощь Бирюка тебе  уже  не  нужна,  вот
тогда-то и надо будет  воспользоваться  чернухой.  Он,  говорят,  долгое
время был правой рукой  ленинградского  смотрящего,  которого  убили,  а
потом и сам стал смотрящим, да не поладил с друганами.  Конфликт  у  них
вышел из-за общака.  Ведь  касса  для  вора  -  такая  же  святыня,  как
молельный дом для верующих. Можно будет найти доказательства, что он  не
один раз запускал в общак свою алчную лапу. Ну так что, договорились?
   Мякиш протянул руку для пожатия:
   - Договорились.

Глава 35

   Бирюк не знал, куда его везут. Похоже было на  то,  что  об  этом  не
догадывались  и  пятеро  офицеров   МВД,   составлявших   его   охранное
сопровождение.
   Это было заметно  по  их  унылым  физиономиям,  когда  они  проезжали
очередную станцию. Видимо, начальство не  поставило  их  в  известность.
Короткий состав,  в  котором  везли  осужденного,  почти  полностью  был
опломбирован  и  напоминал  литерный   эшелон,   в   котором   перевозят
сверхсекретную военную технику: днем  его  загоняли  на  запасной  путь,
подступы  к  которому  оберегал  взвод  молоденьких  солдат,  а   ночью,
наверстывая упущенное время, эшелон мчался на предельной скорости.
   И только на десятый день пути все прояснилось.
   Начальник караула, седой  майор  предпенсионного  возраста,  которого
Бирюк называл просто Ефимыч, по секрету поведал о том, что его  везут  в
знаменитую "сучью" зону к полковнику  Беспалому.  И  когда  он  произнес
фамилию начальника колонии, его голос уважительно понизился на полтона.
   Этот секрет Ефимыч выдал небескорыстно -  он  почти  заискивал  перед
именитым клиентом. Дело было в том,  что  его  племянник  находился  под
следствием за разбой и совсем  скоро  должен  был  состояться  суд,  ему
светил "червонец".
   Статья у парня была авторитетная, но  беда  заключалась  в  том,  что
ментовских родственников зековская братия не жаловала, и в первые же дни
пребывания на  зоне  племяш  Ефимыча  мог  запросто  скатиться  в  касту
опущенных.
   Выслушав  горький  рассказ   Ефимыча,   Бирюк   обещал   помочь   его
родственнику и сразу же отписал маляву, которая должна  была  стать  для
новичка охранной грамотой. Забавно, что маляву пустил  по  маршруту  сам
Ефимыч.
   А к новости Бирюк отнесся почти равнодушно. Или сделал вид,  что  ему
все равно.
   - Ну что ж, - отвечал он бесцветным голосом, - сидел я не  однажды  в
российских воровских зонах, где только не приходилось бывать, так почему
не побывать в "сучьей" зоне и не посмотреть, что же это такое.
   Станислав был готов к тому, что его закроют на долгие годы в  крытке,
или месяцами будут переводить  из  одной  зоны  в  другую,  или  подолгу
держать на пересылке.
   Но к чему он явно не был  готов,  так  это  к  сучьей  зоне:  худшего
наказания для вора придумать было трудно.
   Все зоны Советского Союза еще со времен НКВД делились на воровские  и
сучьи, в которых существовали свои традиции и порядки. И если  в  первых
красный цвет был не в почете, то во вторых зеки,  составляющие  лагерную
элиту, нашивали красные лоскуты себе на бушлаты.
   Сучья идеология разъедающей раковой опухолью  поразила  крепкое  тело
старых воровских  традиций,  и  в  лагерях,  где  раньше  пели  "Мурку",
зазвучали бравурные марши,  прославляющие  великую  эпоху  строительства
коммунизма.
   Воровские и сучьи зоны различались не только цветом. В воровских, как
правило, царил порядок, базирующийся на авторитете паханов, а  в  сучьих
зонах господствовал его величество кулак! Блатные, побывавшие  в  сучьих
зонах, вспоминали о месте былой отсидки с особой неприязнью.
   Сучьи зоны страшны  были  тем,  что,  как  правило,  там  действовали
порядки  лагерной  администрации,  которая  могла  не  только  затравить
неугодного  ей  "отрицалу",  но  с  помощью  "актива"  (или,  как   сами
осужденные  их  называли,  "козлов")  уничтожить  даже   самых   крупных
авторитетов уголовного мира.
   Некоторые законные, попав в сучью  зону,  уже  через  полгода  бывали
обесчещены подрастающей шпаной, имеющей весьма смутное  представление  о
настоящих авторитетах.
   Сучьих зон боялись  -  они  напоминали  минное  поле,  и  нужно  было
обладать неимоверным чутьем и осторожностью, чтобы не угодить в ловушку.
   Частенько под неугодного авторитета подводили "косяк", после которого
он мог оказаться не только в "мужиках", но и превратиться в шлак.
   Страшны были "сучьи" зоны и "козлами", которые  рвались  в  досрочное
освобождение и готовы были выполнить любое желание администрации.  Воров
старались перековать, ломали, но многие из них  готовы  были  умереть  в
мучениях, но не отречься от своих убеждений.
   Если и можно было как-то наказать Бирюка,  так  это  упрятать  его  в
сучью зону. Об этом хорошо было известно тем, кто  решал  его  судьбу  в
высоких кабинетах.

***

   В этот раз спец-эшелон МВД не  загнали  на  запасной  путь,  как  это
делали обычно на больших станциях. Состав вкатился на первый путь, издав
победный гудок. И вагон, в  котором  ехал  Бирюк,  остановился  как  раз
напротив вокзала. Еще через минуту из  вагона  на  перрон  вышли  десять
пассажиров, оживленно переговариваясь между собой. Было заметно, что они
устали от долгой дороги и сейчас были рады размять затекшие ноги.  Никто
из встречающих даже предложить не мог, что один  из  них  -  заключенный
номер один, следование которого на всем протяжении пути было засекречено
так же строго,  как  передвижение  атомной  подводной  лодки.  И  девять
офицеров внутренних войск, сопровождающих его,  скорее  всего,  были  не
охраной, а свитой при могущественном короле.
   Встречать Бирюка прибыл сам полковник Беспалый с тремя  офицерами  из
охраны и взводом молоденьких солдат.
   Станислав не был похож на арестанта: вместо тюремной робы на нем  был
хороший серый костюм, и трудно было представить,  что  очень  скоро  его
красивую прическу накроет серая тюремная "пидорка". Глядя на  законного,
можно было подумать, что он идет не в колонию строгого режима,  а  решил
почтить своим присутствием какое-нибудь высокое собрание.
   Неожиданно Бирюк остановился:
   - Здесь есть церковь?
   Сопровождающие  вора  офицеры  удивленно  переглянулись.   За   время
совместной поездки от самого  Ленинграда  они  видели  Бирюка  в  разных
видах: вор мог  быть  веселым  балагуром  и  азартным  картежником,  мог
впадать в глубокую задумчивость, а то вдруг становился словоохотливым  и
сентиментальным. Но никто из особистов  не  предполагал,  что  смотрящий
Ленинграда может быть еще и верующим.
   Хотя им было известно, что отношение к Богу у уголовников особенное и
не случайно практически в каждой камере  можно  было  увидеть  небольшую
иконку.
   Если зекам не удавалось обзавестись иконой заранее, то ее  лепили  из
хлебных мякишей, а среди них находились такие мастера, что  ваяли  целые
хлебные иконостасы, которые невозможно было  отличить  от  деревянных  и
расписных.
   Смотрящий в этом ничем не отличался от простых зеков и так же, как  и
все, носил скромный золотой крестик, в котором когда-то принял крещение.
Он настолько уверовал в его чудодейственную силу, что никогда не  снимал
с шеи.
   Как ни странно, но многие неприятности с ним случались именно  тогда,
когда он лишался креста, - даже свой первый срок Бирюк получил в  драке,
во время которой у него с шеи сорвали тоненькую  веревочку  с  махоньким
медным распятием.
   Станислав притронулся ладонью к вороту рубахи. Через мягкую ткань  он
нащупал тонкую цепь и скромный крестик. Это  прикосновение  вернуло  ему
прежнее спокойствие.
   Теперь он был уверен, что ничего плохого с ним не случится.
   - Церкви здесь нет, - отозвался Беспалый, -  но  в  полукилометре  от
станции  имеется  небольшая  часовенка.   Кстати,   она   построена   на
пожертвования заключенных.
   Бирюк  понимающе  кивнул  -  строить  заборы  тюрем  считается  вещью
паскудной для любого  заключенного,  а  если  зек  отчисляет  деньги  на
возведение храма, то нет более богоугодного дела.
   - Неудивительно, - холодно отозвался новоприбывший.  -  А  священника
здесь можно отыскать?
   - Уж не покаяться ли ты решил? - Губы Беспалого расползлись в  кривой
усмешке.
   - А почему бы и нет? Или ты думаешь, что я только грешить способен?
   - зло отрезал Бирюк.
   Заповедь "не убий!" не относится к врагам, но  тем  не  менее  каждый
солдат, прошедший войну, должен  был  пройти  через  покаяние  в  святом
храме. После чего несколько дней обязан  был  держать  строжайший  пост,
только тогда его душа могла освободиться  от  налипшей  скверны.  Так  и
Бирюк воспринимал волю, как  некое  поле  битвы,  где  приходится  много
грешить и часто лукавить, а заточение - место, где можно  вылечить  даже
тяжелый душевный недуг.
   Вот только хотелось бы найти молельню попроще, а священника не больно
строгого,  да  чтобы,   не   перебивая,   сумел   выслушать   нерадивого
прихожанина.
   - Нет... отчего ж, - неопределенно пожал плечами Беспалый.
   Бирюк не был похож ни на одного из тех воров  в  законе,  которых  он
видел  раньше,  даже  его  внешний  вид  никак  не  вязался  с   обычным
представлением об уголовнике-рецидивисте. Скорее, он напоминал фраера из
министерства, прибывшего инспектировать колонию. А подобных чистоплюев в
дорогих костюмах  Тимофею  Егоровичу  пришлось  повидать  предостаточно.
Любимый их напиток, как правило,  коньяк;  привязанности  -  пышногрудые
блондинки. И то и другое он мог предоставить им в избытке. Но не вору  в
законе, конечно!
   И тем не менее Бирюк был явно совсем иной породы.  Беспалый  вынужден
признать, что этот парень с цепким взглядом весьма интересен и  под  его
обаяние невольно попадал любой  собеседник.  Это  во  многом  объясняло,
почему он имеет такой огромный авторитет у воровского сообщества.
   Стоявший перед ним человек был явно очень не глуп, и наверняка  Бирюк
заметил, как покраснели от волнения щеки начальника колонии.
   - У нас в  поселке  живет  один  священник,  -  как  можно  спокойнее
продолжал Беспалый. - Он старик и уже давно не служит... Но если  я  его
попрошу, думаю, что он не откажет мне в любезности.  Хочешь,  я  за  ним
пошлю?
   - Отчего же не послать...
   - Что ж, тогда  милости  прошу  в  часовенку.  -  И,  повернувшись  к
молоденькому лейтенанту-охраннику, скомандовал:
   - Приведи старика Прокопия.
   - А если не пожелает идти, товарищ полковник?  Не  арестант  ведь!  А
мужик он с характером.
   Это было правдой. Прокопий Семенович славился ершистостью и, невзирая
на чины, мог обложить любого такой изощренной бранью, что,  слушая  его,
могло показаться, будто бы  общаешься  не  со  служителем  церкви,  а  с
уголовником, имеющим за плечами не одну ходку.
   Беспалый улыбнулся:
   - Да, он не арестант, просто так его не приведешь. Передай  Семенычу,
что с меня бутылка армянского коньяка.
   Лейтенант понимающе кивнул и пошел разыскивать священника.
   Это была  совсем  маленькая  церквушка.  В  ней  едва  хватало  места
десятерым молящимся: нельзя было перекреститься, чтобы не задеть  локтем
стоящего рядом. Бирюк встал у закрытой двери и, скрестив руки на животе,
закрыл глаза.
   Через  пятнадцать  минут  пришел  старик,  облаченный  в  епитрахиль,
которая ладно сидела на нем. И сам он  весь  был  очень  благообразен  и
напоминал породистого пса. Длинная седая борода на  его  худощавом  лице
была  тщательно  расчесана  на  пробор,  и  по  тому,  как  он   бережно
разглаживал концы, было ясно, что она является предметом его гордости.
   В молодости отец Прокопий много победокурил и  вел  совсем  не  такую
праведную жизнь, какая допустима церковным уложением. Поговаривали,  что
он занимался вывозом не то монголок, не то китаянок в Сибирь.
   О себе отец Прокопий рассказывал немного, но каждому в  поселке  было
известно, что некогда он  учился  в  московской  семинарии,  откуда  был
исключен за непростительную шалость - однажды  к  себе  в  келью  привел
девицу вольного поведения, с которой проспал не только утреннюю  службу,
но даже и вечернюю.
   В последнее время Прокопий отошел от службы - ноги были  уже  не  те,
чтобы простаивать по несколько часов подряд в непрерывных молитвах, и он
решил взвалить на себя  очередной  духовный  подвиг:  стал  исповедовать
тюремных сидельцев и после каждого откровения непременно  ставил  свечку
во спасение заблудшей души.
   Заключенные любили отца Прокопия  и  доверяли  ему  такие  тайны,  от
которых у слабаков повылезли бы глаза из орбит, но кающиеся воры  знали,
что уста священника так же крепки, как запоры на двери камеры смертника.
   -  Кого  же  на  этот  раз  нужно  исповедать?  -  Прокопий  устремил
пронзительный взгляд на оперов. - Уж не Тимофея Беспалого ли?
   - Вот этого гражданина, - лейтенант кивнул на Бирюка.
   Священник скользнул взглядом по лицу незнакомца  и  знаком  пригласил
войти в часовню.
   - Ну, мил человек,  как  тебя  звать?  -  деловито  осведомился  отец
Прокопий, затворив дверь.
   - Станислав. Но привычнее - Бирюк, - ответил вор, внимательно  изучая
старого священника.
   - Грешен, Станислав? - просто  спросил  тот.  Бирюк  молча  встал  на
колени перед Прокопием и склонил голову. Священник перекрестил ему темя.
   - Надолго в наши края?
   - Раз пять вокруг елки хоровод водить придется, - усмехнулся Бирюк.
   Прокопий понимающе кивнул:
   - Да, попал ты, парень, не на курорт!
   - А ты, батюшка, я  думаю,  всех  местных  знаешь?  Прокопий  сощурил
правый глаз:
   -  Да  я  и  тебя  знаю,  Бирюк...  Учти,  что  не   я   один   такой
информированный. К тому же кому-то может быть  очень  интересно,  что  у
тебя за душой...
   - Это как? - не понял вор.
   - А так, что я озабочен  твоей  душой.  А  другим,  может,  захочется
вывернуть тебе кишки наружу...
   - Хорошо, учту. Что представляет из себя тамошний смотрящий?
   - Ничего сказать о нем не могу. Срок получил вроде как  за  кражу.  В
нашей колонии в третий или в четвертый раз. Мякиш у него кличка.
   - Мне кажется, я о нем слышал... - задумчиво произнес Бирюк.
   - Теперь о Беспалом, - тихо продолжал Прокопий. - Его улыбчивому лицу
не доверяй. Он сам из ваших,  из  воров.  Из  перерожденцев.  В  колонии
держит железную дисциплину и всякого несогласного отправляет  надолго  в
изолятор. Попал ты к нему не случайно, скорее всего, на  перевоспитание.
Так что будь с ним очень осторожен. Я не удивлюсь, если  он  постарается
перетянуть тебя на свою сторону и заагитировать.
   Бирюк продолжал улыбаться.
   - На кого мне стоит здесь положиться?
   -  Могу  назвать  только  одного  такого  человека.  Его  зовут  Заки
Зайдулла, погоняло у него Мулла.  Татарин.  Человека,  более  преданного
воровской идее, чем он, ты, ручаюсь, не  встречал.  Можешь  быть  с  ним
откровенен. Мулла поможет тебе.
   - Понимаю, - качнул головой Бирюк.
   Он вдруг вспомнил, как исповедовался впервые. Было это лет пятнадцать
назад, когда он вернулся после второй ходки. Раньше он  не  считал  себя
особенно верующим - из религиозных праздников признавал только  Пасху  и
Рождество,  да  иногда  ставил  свечи  по  усопшим  приятелям.  А  когда
досиживал срок, какая-то неведомая сила упорно  толкала  его  покаяться.
Сначала желание это было слабым и теплилось в  нем  маленьким  огоньком,
который, казалось, может в любой момент  погаснуть.  Но  с  каждым  днем
жажда покаяния все более  набирала  силу.  Ему  вспоминались  и  большие
грехи, и случаи, когда он несправедливо  обижал  слабых  или  когда  был
просто  не  прав.  Особенно  болезненными   были   воспоминания   ранней
молодости, когда он  гулял  и  вел  себя  с  женщинами,  как  знаменитый
Казанова.
   Сколько он тогда перебрал женщин! Всех и не упомнишь... Возможно, это
был один из способов самоутверждения, который позволял  ему  чувствовать
себя настоящим мужчиной. Раскаяние было настолько сильным, что, несмотря
на  протесты  корешей,  после  освобождения  Бирюк  сразу  отправился  в
ближайшую церковь. Видно,  лихая  компания  здорово  напугала  тогда  не
только сельского священника,  но  и  всю  деревню,  когда  туда  въехала
кавалькада черных "Волг", из которых  повылезали  вовсе  не  обкомовские
работники.
   Бирюк даже не мог представить, что в лице сельского священника найдет
чуткого и вдумчивого собеседника, который  не  корил,  не  наставлял,  а
всего лишь советовал жить по совести. Он был старше Бирюка всего лишь на
пять лет, но в его глазах была такая мудрость,  как  будто  бы  он  знал
секрет философского камня. Бирюк исповедовался  два  часа,  стараясь  не
упустить ни одного черного эпизода в своей жизни, который лежал  на  его
душе тяжким бременем.
   А  когда,  наконец,  он  вывернул  свою  душу  наизнанку  и   получил
благословение священника, то почувствовал невероятное облегчение.
   А молодой священнослужитель напутствовал его:
   - Вот теперь ты родился заново,  голубчик.  Мне  бы  очень  хотелось,
чтобы ты никогда не оглядывался назад и чтобы путь твой в храм лежал  не
через темницу, а через житейские дела.
   Позже Бирюк немало удивил своих корешей  и  подельников,  наказав  им
ежегодно отсылать в эту церковку богатые дары  к  Рождеству  и  следить,
чтобы священника никто из местных не обижал - ни деревенские пьяницы, ни
обкомовские атеисты.
   Бирюк обернулся. Охранники заскучали совсем и от безделья глазели  на
иконы.
   Он встал с колен и поцеловал Прокопию сухонькую руку.
   - Спасибо, батюшка, за доброе напутствие. - Обернувшись к ментам,  он
весело бросил им:
   - Теперь я ваш, граждане  начальники!  Ну,  вот  мои  руки,  цепляйте
браслеты!

***

   Бирюк  вдруг  почувствовал,  как  зверски  он  устал.  Вспомнил  себя
молодого, когда хождение по  этапам  представлялось  ему  лишь  невинной
шуткой тюремного начальства. Дальняя дорога не доставляла ему неудобств,
а что касается сна, то он мог  спать  и  в  переполненном  вагоне,  и  в
тряском воронке, и даже в перерыве судебного заседания. Но  сейчас  душа
требовала покоя: ему хотелось обрести собственный  угол,  пусть  даже  с
решетками на окнах, где можно хотя бы ненадолго укрыться от  всевидящего
ока охраны, побыть наедине со своими мыслями.
   - Долго меня будете возить?  -  поинтересовался  Бирюк  у  начальника
караула - рябого сержанта, который почти по-отечески  взирал  на  своего
нового