ом лагеря был, полковником в отставку вышел, как  же  это  тебя
угораздило с ворами корешиться?
   Беспалый приоткрыл глаза, и, глядя перед собой  в  одну  точку,  стал
вспоминать:
   - С Муллой мы знались с конца двадцатых годов.  Нам  тогда  обоим  по
четырнадцать лет было, оба  беспризорничали,  ну  и  воровали,  понятное
дело.
   Сначала по маленькой, а потом по-крупному. Потом  я  в  одну  историю
вляпался по глупости, меня НКВД повязал я на Север  попал,  а  там  меня
ушлые опера в  оборот  взяли.  Ну  и  пошло-поехало...  Долгая  история.
Словом, если время у тебя есть, я тебе расскажу все по порядку.
   - Время-то есть! - кивнул Владислав и добавил:
   - Я про жизнь зековскую знаю только то, что знает каждый зек,  а  вот
рассказов настоящего лагерного "кума"  ни  разу  еще  за  всю  жизнь  не
доводилось слышать.
   - Ну тогда послушай, - усмехнулся чему-то своему Беспалый.

Глава 2

   На Руси воры искони считают, что баба  приносит,  одни  несчастья,  и
потому ни один уважающий себя уркач не связывает себя  семейными  узами.
Семья - это как пудовое ядро на ногах у каторжника: прежде чем  сделаешь
хоть один шаг, нужно оторвать ядро от  земли,  поднять  его  на  руки  и
тащить до тех пор, пока хватит сил.  От  таких  упражнений  у  арестанта
очень  скоро  развиваются  грыжа  и  болезни  позвоночника.  Иное   дело
мимолетная любовная привязанность, которая не требует от вора каких-либо
душевных усилий и общепринятая плата за которую - бутылка хорошего вина,
закуска и немного денег на жизнь.  На  что  может  сгодиться  женщина  в
воровском  промысле,  так  это  стать  хитрой  наводчицей  или  красивой
приманкой - вот здесь ей нет равных! Не один лопоухий  фраер  поплатился
своим кошельком, безрассудно клюнув на наживку в виде коварной красотки.
Именно  пренебрежение  выстраданными  воровскими  заповедями  и  привело
молодого московского вора Тимофея  по  кличке  Удача  в  глухой  таежный
лагерь строгого режима на Северном Урале.
   ...Тогда Тимохе казалось, что встречу с Лизой Рогожиной  ему  подарил
слепой случай, но лишь через  полгода,  когда  была  уничтожена  большая
часть его корешей и  лишь  немногим  удалось  остаться  в  живых,  и  то
оказавшись  на  нарах,  он  понял,  что  это  была   тонкая,   тщательно
подготовленная акция лубянских умников!
   Его непродолжительный роман с красавицей Лизой начался  с  того,  что
как-то раз на рынке молодая женщина  попросила  его  помочь  ей  выбрать
подходящий кусок мяса, сославшись на то, что совершенно ничего в этом не
понимает. У Тимофея, польщенного вниманием смазливой дамочки,  сразу  же
поехала крыша и напрочь отключился инстинкт самосохранения.  Внимательно
окинув незнакомку взглядом с ног до головы, Тимоха понял, что перед  ним
женщина дивной неземной красоты, экземпляр, каких во всей Москве днем  с
огнем не отыскать.
   Их отношения развивались бурно - на следующий день известный в  своих
кругах вор повел девицу пообедать в "Метрополь", а вечером поразил ее  в
постели мужской силой и пылкостью ласк. Уже через неделю  он  представил
ее своим друзьям как невесту. По воровским понятиям это было  нарушением
традиций, но урки простили  нечаянную  слабость  бывшему  беспризорнику,
который к тому времени возглавлял ватагу жиганов, то есть молодых воров,
с полным правом носил кличку Удача и мог считаться хозяином двух  рынков
в самом центре столицы.
   Удача таскал Лизу едва ли не на  все  воровские  посиделки,  где  она
очень быстро сумела перезнакомиться не только с  уркачами,  но  и  с  их
подругами.
   А месяца через три началось страшное: в  воровские  хаты,  о  которых
знали  лишь  немногие,  нагрянули  чекисты  и  в  первый  же  день  урок
арестовали столько же, сколько за все последние три года. Дальше - хуже:
воров хватали на улицах, вязали на хазах сбытчиков краденого... Но  чаще
всего чекисты расстреливали воровскую братву прямо во дворах, освобождая
себя от хлопотной обязанности водворять  уголовный  элемент  в  тюремные
камеры, а потом возиться с ними  в  следственных  кабинетах.  Пострадали
даже безобидные "голубятники", которые были виновны лишь в том,  что  по
бедности таскали развешанное на чердаках белье.
   Но совсем неожиданным было внезапное исчезновение Лизы. И тут Тимофей
поймал себя на мысли, что не знает о своей  возлюбленной  ровным  счетом
ничего: ни  с  кем  она  живет,  ни  с  кем  водит  дружбу,  ни  кто  ее
родственники. Его стали мучить сомнения. И он  даже  стал  задумываться,
вправду ли ее зовут Лизой.
   Жиганы во главе с Заки Зайдуллой, которого в  воровской  среде  звали
Муллой, явились в квартиру Тимофея без предупреждения, среди ночи - один
из домушников умело отомкнул тяжелую дверь отмычкой, и пацаны  бесшумно,
словно тени, вошли в комнату.
   Тимоха, увидев "гостей",  от  неожиданности  побледнел,  но  старался
держаться непринужденно. Он прекрасно понимал,  что  так,  по-тихому,  к
нему могли явиться только те, кому воровской сход  поручил  без  лишнего
шума разобраться с  провинившимся  и  привести  приговор  в  исполнение.
Тимоха сумел перебороть страх и предложил бывшим корешам водки.  Они  не
отказались, но первым выпил  Зайдулла,  и  только  после  этого  посмели
притронуться к угощению остальные. Явившиеся на толковище жиганы  совсем
недавно были свитой Тимофея. Тогда ему достаточно было цыкнуть на одного
из них, чтобы вся компания целую неделю тряслась от страха.
   Но сейчас, сопровождая Муллу, они уже  ничего  не  боялись,  чувствуя
себя настоящими уркаганами. Они нагло развалились на стульях перед своим
бывшим вожаком.
   - Ты знаешь, зачем мы пришли, Тимоша? - наконец спросил Мулла.
   - Понятия не имею, - спокойно, с достоинством ответил Тимофей.
   - И даже не догадываешься? -  внимательно  посмотрел  в  глаза  Удаче
Зайдулла.
   - Не догадываюсь, - так же невозмутимо повторил Тимофей.
   - Ну тогда мне придется тебе кое-что пояснить.  Твоя  краля  заложила
всех уркачей. Не обижайся, Тимоша, но с тебя будет спрос строгий.
   - С чего ты взял, что это она? - нахмурился Тимофей.
   - А ты спроси у жиганов, - кивнул Мулла в сторону парней,  с  хмурыми
лицами наблюдавших за разговором. - Один из них видел ее на  Лубянке.  И
встречали ее там как принцессу - под белы руки, по красному ковру...
   От услышанного у Тимофея отлила кровь от лица.
   - Убью суку! - только  и  смог  вымолвить  он.  Мулла,  казалось,  не
расслышал вырвавшихся у бывшего подельника слов.
   - Мы хотели бы у тебя спросить,  Тима,  а  не  ты  ли  будешь  вторым
сапогом, что затоптал все наши хавиры?
   - Ты думай, о чем говоришь, Мулла. Ты меня знаешь давно. За  такое  и
ответить можно. Удача таких слов не прощает.
   - Ага, вот как ты запел! Но боюсь, что на  этот  раз  удача  от  тебя
отвернулась. Это ты, Тима, пригрел змею у себя  на  груди,  наплевав  на
воровские традиции. А потому не кипятись и лучше сначала скажи нам,  где
твоя краля. Никак не можем сыскать эту падлу.
   Тимофей неожиданно сник. Как ни крути, а это он привел ее в  компанию
к ворам.
   - Не знаю, братцы, сам ее ищу. Нигде нет!  Сначала  я  думал,  с  ней
случилось что-то, а когда братву начали гасить, так я сам стал  неладное
подозревать. Только в том, что произошло, нет моей вины. Заворожила  она
меня своей красотой.  Втюрился,  как  пацан  пятнадцатилетний.  Ей-богу,
братцы. - И Удача в ожидании понимания посмотрел на жиганов и на  Муллу.
- Неужели ты мне не веришь, Мулла? Мы же  с  тобой  подельники,  оба  из
беспризорников выросли.
   - Нынче совсем другие времена наступили, Тимоха, - отрезал  Зайдулла.
- Сам знаешь, НКВД умеет работать: сейчас урками и жиганами  все  тюрьмы
забиты. Трудно теперь кому-то верить. А  потом,  за  все  это  кто-то  и
ответить должен. Ты согласен со мной?
   - Да! - хмуро кивнул Удача.
   - Так вот, вчера на сходе  братва  порешила...  Ты  не  позабыл,  как
клянется карманник? Если ты еще карманник?
   - Не забыл. Ты же знаешь, что я карманник... "Клянусь пальцами  своей
руки, что не приведу на воровскую хазу чужого человека..."
   - Верно! - кивнул Мулла и печально  улыбнулся.  -  Вот  мы,  Тима,  и
явились за твоими пальцами.
   Жиган по кличке Лебедь от волнения  шумно  сглотнул  слюну.  Узнав  о
вчерашнем решении схода, он сам напросился пойти вместе с Муллой к Удаче
и сейчас ожидал зрелища. Ему  как  бывшему  щипачу  было  известно,  что
потеря пальцев для карманника все равно что для священника лишение  сана
и клятвы более страшной, чем та, которую повторил  сейчас  Тимофей,  для
карманных воров не существовало. К Тимофею у Лебедя к тому же имелся еще
и личный счет: дважды Тимоха уводил у него девок,  по  давней  зековской
традиции полагая, что уркам должно принадлежать все лучшее, и  несколько
раз обидно одернул Лебедя на "толковище" при большом сборище уркачей.  И
вот сейчас Лебедь явился к Тимофею для того, чтобы сполна отомстить.
   Урки в уголовном мире  считали  себя  голубой  кровью  и,  исходя  из
каких-то своих моральных принципов, не поднимали руку на  провинившегося
собрата, а призывали для кровавой работы жиганов, с которыми затем щедро
расплачивались.
   - Так чего же мы тянем. Мулла? - в нетерпеливой ухмылке скривил  губы
Лебедь и вызывающе глянул на Тимофея. Потом он вытащил из-за поясе финку
и сделал два шага в направлении осужденного.  -  Жаль,  братва,  что  не
голову этому гаду придется отрезать.
   - Убери, жиган, свои лапы от урки! - зло процедил сквозь зубы Тимофей
и угрожающе посмотрел на приблизившегося. Тот остановился.
   Мулла подал знак, и в доме воцарилось молчание.
   - Ты, Тимоха, конечно, щипач от Бога, - глухо произнес Мулла. - Так и
быть, пожалеем тебя - режь пальцы на левой руке. Правую тебе обкорнать -
все равно что убить.
   Некоторое время Удача внимательно рассматривал свои  изящные  пальцы,
которые  сделали  бы  честь  пианисту.  Потом  положил  на  край   стола
указательный и средний пальцы левой руки и, выхватив из кармана короткий
острый нож, одним ударом отсек оба под самое основание. Кровавые обрубки
покатились по столу.
   - Ты не молчи, кричи, Тимоша! - сочувственно сказал Мулла,  глядя  на
скривившееся от боли лицо Тимофея. - Так-то оно легче будет.
   - Ничего, как-нибудь справлюсь, - простонал Тимофей, отводя взгляд от
изуродованной руки.
   - Это еще не все, Тимоша. Сход решил, чтобы ты прикончил  свою  кралю
собственноручно.  И  не  вздумай  отпираться,  не  говори,  что  ты   не
мокрушник. Срок даем тебе неделю. Дальше жди беды!
   Тимофей на мгновение позабыл о боли, а потоп, глухо проговорил:
   - Это я, братва, решил уже и без вас.
   - Ну вот и договорились. - Мулла поднялся. - Ты уж извини, что  мы  к
тебе без стука вошли. А вы куда, жиганы?  Или,  может,  я  буду  за  вас
обрубки уносить? Да не кривите вы рожи,  заверните  пальцы  в  бумагу  и
положите в карман. Вот так. Деньги  брать  любите,  а  работу  исполнять
другие должны? А ты чего стоишь?!
   - прикрикнул Мулла на побелевшего Тимофея. - Руку тряпицей завяжи,  а
то истечешь кровью. Пошли, жиганы! Не век же нам здесь куковать  с  этим
Ромео.

***

   Тимофей отыскал Лизу на шестой день,  когда  уже  вовсе  отчаялся  ее
найти и стал подумывать о том, что  не  миновать  ему  суровой  кары  от
воровского схода. Он  исходил  всю  Москву,  по  несколько  раз  в  день
наведывался в те места, где  раньше  бывала  Лизавета.  Но.  его  бывшая
возлюбленная как в воду канула: дома ее не было, никто ее не видел.
   На шестой день Тима  без  всякой  надежды  на  успех  забрел  -  уже,
наверное, в тридцатый раз - на ту квартиру, где они  когда-то  проводили
счастливые деньки. Он даже не мог сказать, что  именно  подтолкнуло  его
снова явиться в знакомый дом: надежда, отчаяние или  тоска  по  минувшим
дням. Меньше всего можно было  ожидать  появления  Лизы  в  этом  логове
любви, которое он снимал для их интимных свиданий.  Подойдя  к  знакомой
двери, он сразу понял, что Лиза в квартире, даже почувствовал  запах  ее
духов. Некоторое время Тимофей стоял у порога, боясь  того,  что  должно
было совершиться.  Но,  взглянув  на  перебинтованную  руку,  он  ощутил
приступ ярости и решительно постучал. Дверь тотчас открылась. Сначала он
увидел на ее лице радостную улыбку, которая медленно сменилась  гримасой
отчаяния.
   - Вижу, что не ждала! -  хмуро  произнес  Тимофей  и,  оттеснив  Лизу
плечом, прошел в комнату. -  Да  прикрой  ты  дверь,  никогда  не  любил
сквозняков.
   Вот так-то лучше, - одобрительно кивнул он, услышав за  своей  спиной
щелчок замка, и, повернувшись, приблизился к испуганной женщине.  -  Ну,
здравствуй, Лизавета! Как живешь... стерва? - Тимофей  стиснул  пальцами
подбородок Лизы. Ему достаточно было увидеть ее,  чтобы  копившаяся  все
эти дни ненависть растаяла, подобно весеннему снегу под  лучами  солнца.
Чего ему сейчас хотелось, так  это  сорвать  с  нее  тонкое  платье,  не
скрывавшее очертаний высокой груди,  и  бросить  на  кровать  ее  жаркое
упругое тело. Тимофей  старался  распалить  в  себе  ненависть,  но  она
мгновенно гасла, стоило ему заглянуть в болотный омут женских  глаз.  Он
прошелся по комнате, потупив глаза,  а  потом,  приподняв  забинтованную
руку, не глядя на Лизу, зло произнес:
   -  Видишь!  По  твоей  милости  пальцев  лишился.  Ты   ведь   и   не
догадываешься, каково быть карманнику с изуродованной клешней! Ладно еще
пожалела меня братва, а то могли бы и на правой руке пальцы оттяпать.  -
Тимофей помолчал, тяжелым взглядом уставившись в пол, а  потом,  вскинув
глаза на Лизавету, хрипло спросил:
   - А теперь говори, сука, кому меня заложила?
   Лиза с ужасом смотрела на Тимофея, не в силах произнести ни слова.
   Тимофей достал из кармана револьвер и положил его  на  стол.  Металл,
зловеще клацнув о полированное дерево, напомнил  о  том,  что  воровская
любовь так же опасна, как и заряженный револьвер.
   - Родненький ты мой, миленький  ты  мой!  -  Лиза  бросилась  в  ноги
Тимофею. - Да что же это ты?! -  Она  крепко  обхватила  его  колени.  -
Неужели вот так сразу... Да разве я могла  бы!  Люблю  я  тебя!  Люблю..
Разве я могу тебя предать?!
   Сложно устроен вор, и любовь его всегда непростая: хоть он и считает,
что женщина приносит зло однако падок на ее ласки, на домашний уют и  за
эти мгновения тепла порой готов  поступиться  воровскими  правилами.  Но
очень часто лишенный нормальной жизни вор за любовь принимает всего лишь
ее бачью привязанность одинокой бабы, истосковавшейся по сильным мужским
объятьям. А чаще всего любовь у вора бывает краденая, и от этого вкус ее
кажется терпким, а поцелуи хмельными и дурманящими.  Расплачивается  вор
за страстные любовные ласки всегда щедро, как если бы провел последнюю в
своей жизни ночь любви.
   - А кто ж, коли не ты?! - Тимофей оттолкнул  от  себя  женщину.  Лиза
неловко завалилась на бок, и он увидел,  как  задралось  легкое  платье,
оголив белоснежное бедро. Ему стало тошно от мысли,  что  кто-то  другой
мог касаться этой гладкой кожи, мог нашептывать в точеное ушко  ласковые
словечки, и, подумав об этом, он разозлился по-настоящему:
   - Кто тебя подослал ко мне, говори, падла! Кому  ты  нас  выдала?!  -
Тимофей что есть  силы  рванул  на  девушке  платье,  и  ткань,  жалобно
затрещав, высвободила из плена тяжелую красивую грудь.
   - Не убивай меня, Тимоша, все скажу! - Лиза вновь обняла его колени.
   - Грешна я перед тобой, только не со зла  я  все  это  сделала.  Меня
жизнь заставила. Я сначала мужа своего спасала. На  грех  пошла.  Потом,
как увидела тебя, все у меня  в  голове  помутилось.  Полюбила  я  тебя.
Энкавэдэшники мне наобещали, что и тебя  не  тронут,  и  мужа  отпустят.
Только два года мы с ним и пожили... Пришли однажды какие-то в  форме  и
забрали моего Степу. Два месяца я ихние пороги обивала,  не  знала,  где
он, а потом достучалась до самого главного их начальника он мне  сказал:
если хочу мужа живым увидеть, то должна с уркачом сойтись,  а  все,  что
увижу и услышу, обязана на Лубянке рассказывать...
   Воровская любовь - не всегда сладкое вино под хорошую  закуску:  чаще
она напоминает уксус и пахнет предательством,  так  что  урке  частенько
приходится глотать горький плод измены.
   - Понятно, - протянул Тимофей, хотя ровным счетом ничего не соображал
и вряд ли в эту минуту способен был сосчитать  хотя  бы  до  десяти.  До
последнего мгновения  он  продолжал  надеяться,  что  Лиза  невиновна  и
по-прежнему ему верна. Прозвучавшие  слова  признания  придавили  его  к
земле и застлали глаза черным туманом. Он чуть приподнял  руку,  нащупал
на столе револьвер, поднял его и, направив ствол  в  перепуганные  глаза
Лизы, резко надавил на спуск.
   Выстрел раскатился по двору и  спугнул  стайку  голубей.  Минуты  две
птицы тревожно летали над домом, а потом опять как ни в  чем  не  бывало
опустились на асфальт клевать рассыпанные крошки.
   У Тимофея не было сил перешагнуть через бездыханное тело. Он даже  не
услышал, как в комнату вошла  бабуля,  жившая  по  соседству:  несколько
секунд она стояла в  дверях,  шальным  взглядом  смотрела  на  человека,
стоявшего с револьвером в руках, а потом из ее горла  вырвался  истошный
вопль, и она выскочила из комнаты, захлопнув дверь.  А  еще  через  пять
минут, ударами  сапог  распахнув  дверь,  в  комнату  ворвались  четверо
милиционеров. Они направили стволы Тимофею в грудь,  и  вор  понял,  что
опера только и ждут повода, чтобы изрешетить его пулями. И тут ему вдруг
неимоверно захотелось жить. У него  перед  глазами  пронеслась  вся  его
недолгая жизнь, голодное детство без отца  и  без  матери,  его  шальная
воровская юность с вечной необходимостью убегать, прятаться,  рисковать,
лихие молодые годы среди уркачей,  братвы  и  блатных  девиц.  Он  вдруг
понял, что, собственно, еще ведь ничего и не увидел в  жизни,  что  она,
как  скорый  поезд,  все  время  проносилась  мимо,  оставляя   ему   на
придорожной насыпи лишь жалкие отбросы да горький запах паровозной гари.
   Тимофей бросил револьвер себе под ноги и спокойно произнес:
   - Что же вы стоите... товарищи? Вяжите меня! Я не сопротивляюсь.
   -  Жить  хочешь,  паскуда?  -  злобно  процедил  один  из  оперов   -
круглолицый краснощекий парень и с сожалением нехотя воткнул свой  наган
в кобуру - Ладно, поживи еще. Вяжите его крепче, братцы!

Глава 3

   Суд, перед которым предстал Тимофей,  был  скорым.  Судья,  сухощавый
мужчина лет сорока пяти, нудным, тягучим голосом приговорил  Тимофея  за
убийство  сотрудника  НКВД  к  высшей  мере  наказания  -  расстрелу.  В
сопровождении четырех молоденьких милиционеров вор выходил из  зала  под
осуждающие крики толпы. Но были среди  присутствовавших  в  зале  и  его
подельники. Каждый из них понимал, что это последнее свидание с Тимофеем
и через некоторое время душа осужденного отлетит в мир иной...
   Сутки приговоренный провел в камере  смертников.  Бессонной  ночью  в
узкой комнатушке одного из подвалов Лубянки он  вспоминал  свою  путаную
жизнь.
   Неимоверно хотелось жить, и оставшиеся два  дня  Тимофей  воспринимал
едва ли не как подарок Господа Бога. А ведь на воле он часто не  замечал
за картами или пьянством, как пролетают целые недели.
   Когда через три дня звонко,  нарушив  долгую  тишину,  лязгнул  замок
камеры и четверо красноармейцев уныло, будто  это  им  самим  предстояло
идти на расстрел, шагнули через порог, сердце Тимофея  бешено  забилось.
Нет, просто так он не  дастся,  решил  он  про  себя  и,  стиснув  зубы,
бросился на вошедших охранников: одного, ближайшего, он  оглушил  ударом
кулака и вырвал у него из рук винтовку, другого отшвырнул ударом ноги  в
угол камеры и добил  штыком,  а  двоих  оставшихся  расстрелял  в  упор.
Возможно, тем самым он хотел вырвать у судьбы еще несколько часов жизни.
Теперь он готов был драться за каждую секунду своего бытия. Имея в руках
оружие, он собирался дорого продать свою жизнь.  Через  несколько  часов
дверь