.  Ай-яй-яй,   разве   это
по-христиански? Что Иисус говаривал?..
   Возлюби ближнего своего, яко самого себя. А моя похоронная команда за
день десяток трупов на кладбище относит. Может, корм не в коня?
   Полковник обвел вопросительным взором длинный ряд зеков,  но  бродяги
молчали.
   - Вижу, говорунов среди вас не осталось. Кто  умел  говорить,  сейчас
находится на аудиенции у Господа Бога. Ладно, если вы молчите,  тогда  я
буду  говорить.  А  расклад  таков:  рано   вы   успокоились,   граждане
заключенные! Мне тут не нужен  беспредел,  а  потому  я  продолжаю  свой
эксперимент.
   - Ты нас уже укатал своими шутками, Тимоша!
   - Кто это говорит? - повернулся Беспалый на голос. - А,  это  же  мой
старый друг Мулла! А ты нынче опять в авторитете? Все-таки чувствуется в
тебе закалка. И знаешь, Заки, я даже порой горжусь, что мы были с  тобой
корешами.
   Если бы из тебя не получился отменный вор, то  вышел  бы  очень  даже
приличный барин. Мне даже нетрудно  представить,  как  бы  ты  из  зеков
веревки вил.
   - Что же ты в этот раз  придумал,  Тимоша?  -  хмуро  поинтересовался
Мулла.
   - О! Идея проста, как и все гениальное. Ты же знаешь,  как  я  вас  с
Лупатым люблю. А что говорит пословица? Кого  люблю,  того  и  бью.  Вас
двоих с двумя десятками самых горластых зеков я отправлю через все сучьи
пересылки отсюда до Воркуты, и, если ты  останешься  в  живых,  тогда  я
поверю, что тебя бережет Аллах. Больше того, я сам сделаю себе обрезание
и перейду в мусульманскую веру. Но коли  ты  превратишься  в  жмурика  -
извини, сохраню верность кресту.
   Мулла усмехнулся. Коварный Беспалый смотрел в  корень:  он  хотел  не
просто наказать  урок,  заперев  их  в  четырех  стенах,  -  он  задумал
разрушить  заповедные  устои,  на  которых  держалась  мудрая  воровская
правда. Это был очень опасный противник, прекрасно разбиравшийся во всех
тонкостях воровского бытия, - недаром же он сам долгие годы носил звание
матерого уркача. Он был опасен вдвойне  не  потому,  что  хотел  прижать
зеков, а оттого, что рассчитывал сломать систему,  создававшуюся  ворами
на протяжении многих поколений.
   - Ты все верно рассчитал, Тимоша...
   - Ты меня одобряешь, Мулла? Я всегда знал, что в твоем лице  я  найду
союзника, потому что в моем спектакле тебе отводится  главная  роль.  Ты
привык быть лидером, им останешься и на этот раз.  Первым  почетно  даже
жариться на сковородке. - Беспалый улыбнулся углом рта, и зеки увидели у
барина золотую воровскую фиксу. - Ты меня  лучше  спроси,  что  будет  с
остальными.
   - И что же будет, Тимоша?
   - Лучше бы ты об этом  не  спрашивал,  Мулла,  -  со  вздохом  сказал
Беспалый. - Сначала я им урежу хозяйскую  пайку.  Помнишь  того  цыгана,
который хотел приучить лошадь жить без еды? Уже совсем было  приучил,  а
она возьми да и сдохни! Но мне думается, что  с  моими  питомцами  будет
полегче. Сначала они будут отнимать друг у друга  хлебушек,  позабыв  об
одной из главных заповедей вора - "не  зарься  на  чужую  пайку",  потом
будут резать доходяг и жрать их, и лишь потом  наступит  их  собственный
черед. После того как они сожрут своих вождей, я загоню их в промзону  и
налажу выпуск шкафов и стульев. Но это  еще  не  все.  Перед  окончанием
срока я отправлю запомоенных воров в другие лагеря, где с них не  только
снимут корону, но и поженят на скромной девушке  Параше.  Тебе  нравится
моя идея, Мулла?
   - Если бы я знал, Тимоша, в кого ты переродишься, я бы тебя еще тогда
придушил, когда мы к тебе с жиганами пришли пальцы рубить.
   - Я  тоже  часто  вспоминаю  тот  день,  Мулла.  Почему-то  с  тоской
вспоминаю. А теперь умолкни!
   Беспалый мгновенно преобразился - он вновь был человеком  из  железа,
частью огромной машины, перемалывающей людей.
   - Эй, ребята, разгоняй насекомых по щелям! - распорядился он.
   Когда в барак затолкали последнего зека, Беспалый неторопливо  побрел
домой.

Глава 22

   Поезд дернуло, потом медленно поволочило вперед,  и  состав  принялся
набирать скорость. В вагоне сквозило, и за каких-нибудь пятнадцать минут
выдуло все тепло, что зеки  надышали  за  полдня.  Солдаты  неторопливо,
словно барышни по парку, прохаживались вдоль отсеков, огороженных с трех
сторон крепкими решетками. Служба для них давно уже сделалась привычной,
и по их сытым физиономиям чувствовалось, что она не была им  в  тягость.
За два года они успели  повидать  столько  уголовничков,  что  все  зеки
казались им на одно лицо. Новый контингент не вызывал у них ни малейшего
любопытства. Такими же безразличными  взглядами  посматривают  работники
зоопарка на зверей, вконец устав от зоологической экзотики.
   - Мулла, куда нас везут? - спросил вор по кличке Гнида.

***

   Как правило, зек, имеющий неприглядное погоняло, не поднимается  выше
полов, но Гнида был парень с характером  и  сумел  сделаться  вором.  Он
сумел доказать, что если Господь обделил тебя заступничеством, а  случай
наградил  нелестной  обзываловкой,  то  все-таки  можно  подняться   над
судьбой, если ты сам не  гниль,  а  характер  твой  под  стать  кованому
железу.
   - А хрен его знает!  -  безучастно  отозвался  Мулла.  В  голосе  его
прозвучало равнодушие. - Тебя не меньше меня  по  России  мотало,  да  и
места ты эти знаешь. За  зарешеченным  окном  виднелась  североуральская
чахлая тайга, переходящая в тундру.
   - Понимаешь, Мулла, я тут подумал...
   - Ну?
   -  Похоже,  что  нас  твой  крестник  на  Североуральскую   пересылку
отправил.
   Предположение внушало тревогу. Среди блатных эти  места  пользовались
дурной репутацией. Не из-за гнуса и болот, а оттого, что это место давно
облюбовали  ссученные.  Они  подвизались   на   пересылке   в   качестве
"придурков": позанимали места хлеборезов, каптеров  и  даже  охранников.
Администрация пересылки частенько их использовала в своих целях, и  они,
польстившись на обещанный  хлеб  с  маслом,  выполняли  роль  жандармов:
усмиряли воровские бунты и заталкивали воров в БУРы за неповиновение.
   Мулла призадумался - после всех его разговоров с Беспалым предстоящая
поездка выглядела лишь невинной шалостью полковника, а ведь он  пообещал
отправить в геенну огненную.
   - Ничего, как-нибудь прорвемся... Не в первый раз.
   Лупатый спал скрючившись, как младенец  в  утробе  матери.  Время  от
времени вагон резко встряхивало на стыках  рельсов,  однако  Федор  спал
крепко и безмятежно.
   Солдаты  настороженно  посматривали  на  зеков,  но,   убедившись   в
отсутствии дурных замыслов у своих подопечных, снова успокаивались. Да и
куда денешься из столыпинского вагона?

***

   Как  Гнида  и  предполагал,  этап  выгрузили  в  Ярмоле,  в  трехстах
километрах от Воркуты. Стылое место, препоганое, ржавые болота на  сотни
верст вокруг не одна воровская  жизнь  сгинула  здесь,  а  души  усопших
неприкаянно шатались по всей округе, наводя ужас на местных жителей.
   Воровской телеграф,  как  всегда,  работал  безотказно.  Едва  прибыл
североуральский этап, как Мулла уже знал, что в лагере "парятся" полторы
тысячи зеков, среди которых не менее  тридцати  коронованных  воров.  Во
избежание всеобщей смуты их держали в отдельном бараке, вход  в  который
сторожили ссученные. "Красноповязочники" составляли  здесь  значительный
отряд и управляли остальной массой зеков так же  свободно,  как  опытный
жонглер работает  с  тяжелыми  булавами.  Суки  позанимали  все  хлебные
должности и установили такой "красный террор",  от  которого  выли  даже
обыкновенные "мужики".
   Муллу вместе с остальными зеками  заперли  в  отдельный  барак.  Хуже
всего было то, что стерегли их не молодые  вертухаи,  которые  иголочкой
прокалывали на календаре очередной прожитый день, дожидаясь вожделенного
дембеля, а такие же заключенные, как и они сами, только вот цвета  иного
- красного.
   Мулла  посмотрел  в  щелку.  В  узкой   полоске   света   он   увидел
блондинистого парня лет двадцати пяти. Он с наслаждением курил импортную
сигарету, получая двойной кайф: от того, что выполнял  важную  задачу  -
оберегал покой законных, и от заморской диковинки.
   - Эй, земеля, - окрикнул красноповязочника Мулла, - кто у  вас  здесь
за пахана?
   Гримаса  удовольствия   упорхнула   мгновенно   -   лицо   ссученного
настороженно напряглось, и парень произнес, будто выплюнул:
   - А тебе-то что за дело?
   - Поговорить бы мне с ним.
   - О жизни, что ли? - хмыкнул парень.
   - Нет, скажи - Мулла позвал.
   На лице парня  появилось  любопытство.  Стало  ясно,  что  он  слыхал
погоняло. Он даже повернулся,  как  будто  сквозь  дощатую  дверь  хотел
рассмотреть известного вора.
   - Так в чем же дело. Мулла? - На сей раз голос был не таким холодным,
словно сквозь вечную мерзлоту пробился теплый источник.
   Уважение - это сложное чувство, его невозможно  вытравить  с  помощью
ненависти: даже смертельные враги могут испытывать по отношению  друг  к
другу что-то вроде симпатии, а что уж говорить о  братьях,  выпорхнувших
из одного гнезда. Братья могут идти по жизни разными путями, но  кровное
родство все же остается и рано или поздно подаст голос.
   - Путевый базар имеется к  вашему  пахану!  Сорока  мне  весточку  на
крылышке принесла, что останемся мы здесь надолго. И чтобы не резать  по
углам противников по вере, нам бы определиться надо, - пояснил Мулла.
   - Что именно ты хочешь?
   - Передай ему, что предлагаю зону разделить, отгородиться забором,  и
пусть каждый на своей территории королем заживет.
   Парень крепко задумался. Огонек его сигареты с каждой новой  затяжкой
все ближе подползал к губам, словно желая их обжечь.
   - Значит, говоришь, потолковать желаешь, -  парень  щелчком  отбросил
окурок и сплюнул. - Ну-ну... Мы ведь тоже кое о чем наслышаны  и  знаем,
что у вас там творилось. Вы не блох там давили...  Ладно,  позову.  -  И
парень, повернувшись и показав стриженый затылок, громко прокричал:
   - Захар! Побудь вместо меня, мне к бугру надо.
   Через несколько минут послышались голоса, и Мулла приник к щели.
   Впереди шел мужчина лет  пятидесяти  небольшого  росточка,  а  следом
топала группа зеков. Мужчина шел по-хозяйски, было видно, что  он  здесь
главный: несмотря на неторопливый шаг, его  никто  не  обгонял.  Так  же
величаво выступают партийные вожди, пребывая в полной  уверенности,  что
свита не оставит хозяина в одиночестве и потащится за ним хоть  к  черту
на рога.
   Этого ссученного вора знали все  зеки  от  Магадана  до  Воркуты.  На
многих  он  наводил  почти  животный  ужас:  нечто  подобное  испытывает
грибник, когда сталкивается в лесу нос к носу с медведем. Хотя  выглядел
он вполне обыкновенно и даже как-то по-домашнему, своим видом располагая
к себе: совершенно новенький бушлат, на шее белый  вязаный  шарф,  а  на
ногах  необычная  обувь  -  мокасины,  сшитые  из  оленьего  меха.   Его
полноватое, умное, даже интеллигентное лицо никак  не  вязалось  с  теми
рассказами,  которые  ходили  про  него  на  зоне.  Пахан   походил   на
состарившегося херувимчика, обретшего желанный покой на далекой северной
сторонушке.
   Погоняло у него было Лесовик - никак не подходившее к его внешности.
   Тем более невозможно было  заподозрить  этого  человека  в  связях  с
нечистой силой. И все-таки это был пахан. Притом сучий пахан. И стоял он
во  главе  не  какой-нибудь  захудалой  зоны,  о  которой  знали  только
пролетающие над ней птицы.
   Сучья зона, в которой командовал Лесовик, была огромной, сравнимой по
размерам с небольшим государством.  Распоряжения  Лесовика  принимали  к
исполнению незамедлительно, как если бы  это  была  воля  Господа  Бога.
Внешне  Лесовик  производил  впечатление  человека   очень   мягкого   и
сговорчивого.  Говорили,  что  брань  из  его  уст  услышать  столь   же
немыслимо, как в храме из уст архиерея.
   - Открывай! - распорядился Лесовик.
   Подручные бросились выполнять  приказ.  Звякнула  щеколда,  в  темный
барак ворвался поток  света,  распластался  на  неровных,  плохо  сбитых
половицах продолговатым пятном.
   - Здравствуй, Мулла! Для меня честь принимать о своем  логове  такого
знатного урку, как ты!
   Голос Лесовика звучал мирно. Невозможно было доверить, что именно  по
его воле воры в сучьей зоне выкорчевывались так же беспощадно,  как  пни
на пашне. Лесовик помнил известную истину:  баре  могут  общаться  между
собой вполне дружески, в то время как у холопов трещат чубы.
   - Здравствуй, Лесовик! Слыхал я, какую возню в лагерях ты организовал
- дня не проходит, чтобы воры стенка на стенку не пошли.
   Лесовик печально улыбнулся.  Он  создал  свою  религию,  может  быть,
несколько отличную от классической воровской философии, но тем не  менее
имеющую такое же право на жизнь, как и всякая другая. Это  была  религия
преступников  новой  формации,  более   жизнеспособная,   применимая   к
современным условиям. Он не считал себя раскольником,  а  тем  более  не
считал свое учение какой-то крамолой, просто он так  жил,  и  заведенный
порядок был для него естественным, как дыхание.
   Лесовик прекрасно знал о том, что  все  воровские  зоны  считают  его
антихристом и призывают на его голову все  кары  небесные.  Но  если  он
падший ангел, тогда кто же на этой земле пророк?
   - Разве я похож на кровожадное  чудовище,  которое  способно  сожрать
собственных братьев? Вижу, Мулла, что ты меня совсем  не  знаешь.  Жаль,
что у нас раньше не было времени познакомиться поближе. Где мы  с  тобой
встречались - в челябинской пересылке?
   Мулла нахмурился, вспомнив  о  том,  что  случай  когда-то  и  впрямь
определил их с Лесовиком в одну  камеру  -  в  то  время  никто  не  мог
предположить, что тот станет ссученным вором номер один: если  бы  можно
было предвидеть подобный расклад, Мулла самолично завязал бы  крепенький
шарфик у Лесовика на шее.
   Не дождавшись от Муллы ответа. Лесовик продолжал:
   - Эх, жалко, развели нас тогда дорожки, а то кто знает,  может  быть,
на одной стороне воевали бы!
   Сучий пахан в упор смотрел в  глаза  Мулле.  Два  вожака,  они  тонко
понимали значение пристального взгляда, придавая ему  порой  смысл  куда
больший, чем произнесенным  словам.  По  понятиям  более  слабый  должен
опустить взгляд - именно так в волчьей стае один самец подавляет другого
самца и становится вожаком. И если взгляд будет слишком долгим,  то  это
всегда воспринимается как вызов. Сейчас уступать не хотели  ни  Лесовик,
ни Мулла.
   - Так о чем базар? - наконец проговорил  Лесовик,  слегка  растягивая
слова. В  его  повадках  ощущалась  ленца,  и  если  бы  Мулла  не  знал
ссученного пахана, то мог бы предположить,  что  подобная  манера  вести
разговор - это своеобразная маска. Но сложность заключалась в  том,  что
Лесовик не играл роль короля - он был им, и это ощущали даже  правильные
воры.
   - Если ты считаешь себя вором, то должен согласиться на сход -  пусть
братва решит, как нам делить зону.
   - Ты меня умиляешь своей наивностью,  Мулла!  Ты  находишься  в  моем
доме, который вы называете "сучьей зоной".  Так  вот  что  я  тебе  хочу
сказать: в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
   Ответ  был  произнесен  предельно  жестко.  Криво  улыбаясь,  Лесовик
добавил:
   - А может, тебе суки не нравятся? Вот что я тебе  скажу:  тут  качать
права не резон. Щелкну двумя пальцами - и мои молодцы успокоят  тебя  на
веки вечные. А приставил я к тебе охрану для того, чтобы тебя не порвали
на части, слишком много накопилось  претензий  у  нашего  брата  к  вам,
правильным ворам. Вот что я тебе предлагаю, Мулла:  переходи  вместе  со
своей шоблой на нашу сторону.
   - А если я откажусь?
   - Мне останется только пожалеть  тебя  -  мои  бойцы  тебя  на  куски
порежут. Ты мне лучше ответь, что было бы со мной, если бы я попал к вам
в лагерь?.. Мне страшно об этом  даже  подумать.  Тебе  же  я  даю  шанс
выжить, у тебя есть время подумать до утра. Я все сказал.
   Дверь захлопнулась, и вновь барак погрузился В полумрак. Мулла первым
нарушил молчание:
   - Лесовик высказался откровенно. Если мы не поменяем свою черную кожу
на красную, то завтра в наших малинах  по  нашим  скверным  душам  будут
плакать марухи. У нас есть выбор. Кто как думает?
   - Мулла, о чем базар, мы уже выбрали себе судьбу!
   - Если откажемся сразу, то Лесовик просто сразу  переколет  нас,  как
связанных овец. Здесь нужно действовать похитрее.
   - Мулла, не играй в темнило, раскладывай марьяж, -  поторопил  дружка
Лупатый.
   - Надо кончать с этим беспределом в зонах. Откуда все лихо  идет?  От
сук! Если мы Лесовика порешим, то беспредел уляжется.
   - И как же ты это себе представляешь?
   - Сначала нужно  заморочить  пахана,  наболтать  ему  всякого.  Пусть
поверит, что мы продались. А как целоваться полезет, тогда его  и  нужно
уделать.
   А уж там, бродяги, беремся за ножи и режемся до последнего -  нам  не
привыкать.
   Куда ни глянь - всюду безнадега! Плохо быть оторванным  от  воровской
семьи, с которой сроднился за многие годы; хреново попасть в сучью зону,
с которой одна дорога - под могильный холмик,  и  уж  совсем  невыносимо
умереть под ударами озверевших сук.
   А Мулла спокойно продолжал:
   - Давайте разложим карты, на кого упадет бубновый туз, тот и  замочит
Лесовика. Думаю, расклад для вас  ясен,  бродяги.  У  первого  не  будет
никаких шансов выжить, но остальным еще  может  подфартить.  Может,  кто
думает иначе?
   Бубновый туз - карта скверная во всех отношениях, даже накалывают ее,
как правило, насильно и "лепят" на самом видном месте, чтобы знающий мог
издалека заприметить. А при жеребьевке бубновый туз не только  пакостная
карта, но и некая "черная метка", указывающая на погост.
   Мулла аккуратно и очень тщательно тасовал колоду.  В  эту  минуту  он
походил на циркового фокусника, который в  любую  секунду  извлекает  из
вороха разложенных карт нужную. Но на сей раз  игра  могла  быть  только
честной - никаких крапленых карт! Слишком велика ставка  -  человеческая
жизнь!
   Карты зеки умели делать всегда, порой сотворяя их почти из ничего.
   Аккуратно   разрезанные   листки   бумаги   многократно    слюнявили,
пропитывали потом, склеивали хлебом, рисовали  рубашку.  Тюремные  карты
всегда получались лучше  фабричных:  в  них  безымянный  тюремный  Левша
вкладывал весь свой невостребованный талант.
   Рубашка у тех карт, которые тасовал  Мулла,  была  выполнена  в  виде
вихляющегося скелета, который, казалось, собирался соскочить  с  плотной
бумаги на нары и,  громыхая  костями,  пуститься  в  устрашающий  танец.
Скелет выглядел почти  символично,  его  оскаленная  улыбающаяся  пасть,
словно уста оракула, должна была объявить кому-то смертный приговор.
   Два десятка воров, собравшихся в круг, с волнением ожидали,  на  кого
падет выбор. Первая карта,  шлепнувшись  на  стол,  усилила  напряжение.
Шестерка треф. За ней полетели вторая, третья, четвертая.  Дама  червей,
десятка пик, валет бубен... Краем глаза Мулла заметил  на  лицах  воров,
мимо которых пробежала костлявая, трудно  сдерживаемую  радость.  Однако
эта  радость  была  преждевременной  -  судьба-злодейка  могла  зацепить
каждого и на втором круге. Так оно и получилось - бубновый туз  оказался
тридцать пятой картой и достался молодому вору  по  кличке  Белый.  Свою
судьбу Белый встретил спокойно - поднял глаза к небу (не  то  помолился,
не то просил у кого-то прощения), а потом осторожно взял роковую  карту.
Оказывается, смерть может  являться  к  жертве  и  в  облике  маленького
кусочка плотной  бумаги...  Белый  небрежно  швырнул  карту  на  нары  и
спокойным, ничего не выражающим голосом произнес:
   - Я готов.
   - Когда мы все выйдем, ты подойдешь к  Лесовику  как  можно  ближе  и
воткнешь ему заточку под самую ложечку, чтобы  получилось  наверняка,  -
проинструктировал смертника Мулла. - Ты меня хорошо понял, Белый?
   Когда законные отправляли "торпед" - воров, проигравших свою жизнь  в
карты,