кого расстояния. Я так думаю, что с сантиметров пятнадцати стреляли,
не дальше. Наблюдается огромное количество гари, порох...
   - Гильзу нашли?
   - Да, - сказал эксперт.
   - Что-то еще ценное обнаружили, скажем, следы, отпечатки?
   - Все было  сделано  очень  чисто.  Такое  впечатление,  что  стрелял
профессионал или, во всяком случае, человек, который неплохо знает  свое
дело.
   - Понятно, - безрадостно протянул полковник. На столе перед убитым  -
прошлогодний  "Огонек".  В  плане  просвещения   информация   безнадежно
устарелая, но вполне приемлемая для того,  чтобы  хоть  как-то  скрасить
унылые  часы  дежурства.  У  посиневших   пальцев   спичечный   коробок,
наполовину открытый. Под ладонью надломленная спичка, один конец которой
остро заточен и  слегка  смят.  Ага,  похоже,  что  она  выполняла  роль
зубочистки. Значит, накануне убийства произошел самый последний  ужин  в
его жизни. Немного подальше чашка  кофе,  на  донышке  застыла  кофейная
гуща. На фарфоровых стенках крупицы сахара. Похоже, что  покойник  очень
мирно перелистывал журнальчик и ковырялся в зубах спичкой  в  то  время,
когда убийца подкрадывался к нему со  спины.  А  ведь  путь  тот  прошел
немаленький, метров десять, и за этот отрезок он ничем не  выдал  своего
присутствия. Убийца не стукнул дверью, не чихнул, передвигался бесшумно,
под ним не скрипнули даже  половицы.  Но  не  мог  же  он  добраться  до
охранника по воздуху. Во всяком случае, подобное в мировой практике пока
не случалось.
   - Как же все-таки так  получилось,  что  посторонних  не  заметили  с
вышки?
   - спросил полковник, оторвав взгляд от застывших пальцев покойного.
   - Понимаете, я на этой должности не  так  давно,  -  мялся  начальник
ВОХРа, усиленно разглядывая носки своих ботинок, -  признаюсь,  опыта  у
меня маловато.
   Действительно, на этих вышках должны были дежурить, но буквально часа
за два позвонил один из дежурных и сообщил, что у  него  умер  тесть,  а
другой слег с температурой. Замены за короткое время я им  подобрать  не
успел. А с остальных вышек заметить посторонних было невозможно.  Здание
мешает... И  надо  же  такому  случиться,  что  в  этот  день  произошло
ограбление! - уныло воскликнул Абрамов. - Конечно, если бы они  были  на
вышках,  то  наверняка  бы  заметили  преступников!   Как   они   только
пронюхали... Да мы и сами  удивились,  когда  нам  снайперские  винтовки
сдали на хранение, - добавил он.
   - Ладно, пойдемте дальше, - проговорил полковник. Геннадий Васильевич
вышел в коридор. На лестнице в грязном темном  халате  шуровала  тряпкой
бабка лет семидесяти. Ее тощее лицо напоминало печеное яблоко, такое  же
темно-желтое, а сморщенная кожа напрочь  была  лишена  всех  живительных
соков.  Ее  мало  интересовали  драмы,  происходящие  в  здании,  и  она
терпеливо отрабатывала аванс, выданный накануне.
   На влажной черной тряпке, возможно, оставались последние улики.
   - Вы бы ноги вытирали, а то натопчут тут, а я за  всеми  Подбирай,  -
ворчливо произнесла старуха.
   - Кто ее впустил? Сказано же было - никаких посторонних, - в  сердцах
выдавил полковник.
   - А кто здесь посторонний-то? - воскликнула бабка. - Это я,  что  ли,
посторонняя, которая двадцать лет без малого здесь проработала?
   - Ты  бы,  Никитична,  рот-то  не  раскрывала  напрасно,  все-таки  с
полковником милиции разговариваешь, - строго укорил ее начальник охраны.
   - А мне все едино, что  полковник,  что  генерал,  грязь-то,  она  не
разбирает! Притащут тут по полпуда, а я потом выгребай. Хоть бы добавили
десяточку, так нет же, жмутся!
   - Это моя вина, товарищ полковник, не усмотрел. Никитична -  бабка  у
нас очень старательная, другой такой во всей Москве  не  сыщешь,  вот  и
приходится ей прощать острый язык. А потом, кто сейчас пойдет  на  такую
мизерную зарплату?
   Сами понимаете. Но ваши люди здесь уже смотрели и  ничего  такого  не
обнаружили.
   Если бы что-то было, так я бы человека приставил, охраняли бы уж  как
положено, - очень серьезно заверил Валерий Петрович.
   - Да уж, я  вижу.  -  Полковник  предусмотрительно  вытер  подошвы  о
влажную тряпку.
   Внизу под лестницей курили трое совсем молодых ребят.  И  не  понять,
кто они - то ли начинающие следователи, то ли  стажеры.  Крылова  всегда
удивляла  способность  посторонних  проникать   в   охраняемое   здание.
Выставишь  пост,  проинструктируешь  людей,   но   через   все   кордоны
обязательно просочится человека два-три, не имеющих никакого отношения к
предстоящему делу. Следовало бы  спросить  у  них,  кто  они  такие,  но
полковник благоразумно решил поберечь силы,  понимая,  что  день  только
начинается.
   На втором этаже они встретили двух человек в белых халатах. Те тоже о
чем-то  негромко  разговаривали.  Похоже,  что   эскулапы   уже   успели
констатировать смерть и теперь с  чувством  выполненного  долга  травили
скучноватые анекдоты.
   - Где второй?
   - В этой комнате, - живо  подсказал  начальник  охраны.  И,  опередив
полковника на полшага, распахнул массивную дверь.
   Получилось торжественно, как будто Абрамов по меньшей мере  приглашал
его на презентацию, а не на свидание с покойником.
   В   комнате   находилось   четыре   человека.    Двое    -    старший
оперуполномоченный майор Малышев и девушка лет двадцати пяти - сидели на
продавленном диване; третий - еще один опер из МУРа, капитан Свиридов, -
неторопливо копался в книжном  шкафу,  просматривая  убогую  библиотеку;
четвертый - эксперт Федорчук - стоял около покойника, растянувшегося  на
полу, и громко, напоминая артиста, декламирующего стихи, вещал:
   - Возраст покойного двадцать восемь  лет...  правая  рука  согнута  в
локтевом   суставе...   голова   слегка   запрокинута   назад...   глаза
полуоткрыты. - Федорчук настолько вошел  в  сценический  образ,  что  не
сразу  заметил  вошедшего  полковника.  -  Справа   у   виска   округлое
отверстие...
   Девушка напоминала  примерную  студентку  старших  курсов  и  быстро,
опасаясь пропустить хотя  бы  слово,  записывала  сказанное.  Когда  она
поднимала голову, то в ее глазах было столько  обожания,  сколько  можно
встретить   только   у    пятикурсницы,    безнадежно    влюбленной    в
сердцееда-профессора.
   Не исключено, что между ней и наставником что-то уже  завязалось.  Во
всяком случае, капитан явно не из тех людей,  способных  упустить  такой
лакомый кусочек.
   Заметив наконец  полковника,  Федорчук  смущенно  умолк  и  незаметно
стрельнул глазами в сторону застывшей в ожидании девушки. Похоже, он был
не очень доволен,  что  охмурение  молодой  особы  будет  происходить  в
приема.
   - Так что тут у вас?
   - Труп, товарищ полковник, - мелко отомстил Федорчук.
   - А ты, я вижу, остряк, - хмыкнул Геннадий Васильевич.
   Труп был распластан на полу: одна нога согнута, другая  прямая,  руки
разбросаны. Такое впечатление, что покойник куда-то торопился, да вот на
мгновение прервал свой бег.  Еще  секунда-другая,  и  он,  собравшись  с
силами, вновь устремится в никуда.
   Полковник обошел убитого. У головы натекла небольшая кровавая лужица.
   На самый краешек уже кто-то слегка наступил, оставив узенький след.
   Выстрел в голову. В висок. Такое чувство, что оба вохровца специально
подставляли головы под пули убийцы. А  ведь  это  два  молодых  мужчины,
физически  хорошо  развитые,  с  неплохой  реакцией.  И  никаких  следов
сопротивления.
   - Какие ваши соображения? - посмотрел полковник на Малышева.
   Майор поднялся.
   - Я думаю, что выстрел был произведен очень неожиданно для охранника.
   Убийца или был в комнате, или незаметно подкрался. Очевидно, покойный
в это время смотрел какой-то  фильм  и  был  очень  увлечен,  -  показал
Малышев взглядом на старенький телевизор, стоящий в самом углу  комнаты,
- и просто не слышал шагов.
   - Странно  получается,  два  выстрела  -  и  оба  смертельны,  и  что
любопытно, никаких следов борьбы. А ведь ребятки-то были  не  слабые,  -
покачал головой Геннадий Васильевич. - Я ведь о них уже  справлялся.  До
этого оба они служили в милиции и  были  не  на  самом  плохом  счету...
Что-то здесь не вяжется.
   Вот как бывает, пошел человек на  службу,  чтобы  отбарабанить  самые
заурядные двадцать четыре часа. Наверняка был полон планов, думал о том,
как великолепно проведет следующие трое суток. И  даже  предположить  не
мог, что костлявая уже занесла над ним  косу  и  приладилась  поудобнее,
чтобы опустить заточенную сталь со всего размаха, на самое темечко.
   - Что-нибудь обнаружили? - повернулся полковник к эксперту.
   На  лице  Федорчука  отразилось  замешательство,  он  явно  тяготился
присутствием старшего по званию.
   -  Нашли  гильзу.  Стреляли  из  обреза.  Причем  с  очень   близкого
расстояния.
   С какого именно, сказать пока трудно, думаю, с метра... может быть, с
полутора.
   Смерть наступила мгновенно. В коридоре следы от обуви, немного песка,
но  отпечатков  пальцев  нигде  не  обнаружено.  Уверен,  здесь  побывал
человек, который умеет держать оружие и заметать следы.
   Полковник посмотрел на диван. Совсем старенький, сейчас  таких  и  не
делают. Наверняка крепко послужил  не  одной  паре  влюбленных.  И  вот,
выработав  положенный  ресурс,  отправился  на  покой  к  вохровцам.  Не
исключено, что охрана до сих пор использует его по назначению.
   Геннадий Васильевич невольно задержал взгляд на туфлях  девушки.  Они
были ярко-красного цвета. Он невольно поймал себя  на  мысли,  что  этот
цвет очень подходил к ее вороным волосам. И вообще,  девушка  смотрелась
на диване очень кстати.
   - А где пострадавший-то?
   - Он  в  соседней  комнате,  товарищ  полковник,  -  выступил  вперед
Абрамов.
   И, уже сочувствуя пострадавшему, добавил:
   - Его всего колотит, такое пережить не дай бог кому! На валерьянку он
крепко подсел, флакон за флаконом глушит.
   - Ладно, пойдем к нему, - развернулся полковник и краем глаза заметил
на лицах присутствующих явное облегчение. Что поделаешь, он  и  сам  был
таким и не очень-то жаловал собственное начальство.
   Помещение, где обнаружился пострадавший, было  совсем  крохотным,  но
вполне достаточным для того, чтобы поставить шкаф для одежды,  небольшой
квадратный столик и табурет. У окна на затертой  лавке,  сколоченной  на
скорую руку, сидел мужчина лет шестидесяти. Полный, с отвислыми  щеками,
под глазами огромные синяки, на лбу и бровях запекшаяся кровь.
   За столом, опершись локтями,  сидел  опер  и  привычно,  безо  всяких
интонаций, учинял допрос:
   - Значит, вы говорите, что не видели, как они вошли?
   - Не видел, - мужчина болезненно поморщился, было видно,  что  каждое
слово ему дается не без труда, - я в это время зашел в каптерку.
   - А что вы  там  хотели?  -  беспристрастно  спросил  опер.  -  разве
положено во время охраны расхаживать по кoмнатам?
   Крылов знал опера. Он был из  районного  отдела.  Уд  немолодой,  лет
сорока пяти, тот был отменным профессионалом и так въедался в дело,  что
своей цепкостью напоминал клеща. Странно было другое - почему он до  сих
пор ходил в майорах.
   Мужичонка был слегка смущен.
   - Ну, как вам сказать... Ведомство-то у нас не  совсем  военное...  А
тут шутка сказать  -  снайперские  винтовки.  Здесь  все  гражданские  и
дисциплины-то особой нет. Вот я и пошел из каптерки кофейку взять. А  то
ночь-то длинная, ко сну клонит. А тут с этой  отравой  как-то  повеселее
будет.
   - И что же это получается, вы кофе гоняете,  а  в  это  время  у  вас
оружие тащат.
   - Ну это не совсем так. - Мужчина выглядел обиженным. - При оружии  у
нас всегда кто-то остается. И в этой комнате мы  находимся  по  очереди.
Попасть в нее тоже не просто, сначала нужно войти в здание, а оно всегда
закрыто. В него мы никого не пускаем, разве только  своих.  Потом  нужно
пройти через весь первый этаж, подняться по лестнице на второй. Здесь  и
находится помещение для хранения оружия.
   - Эта комната у вас всегда закрыта?
   Дядька вытер со  щеки  запекшуюся  кровь,  после  чего  растер  ее  в
ладонях.
   - Конечно же, по инструкции положено держать ее закрытой, - сказал он
виновато. - Но в помещении все свои, закрываться как будто бы  и  не  от
кого. Поэтому, если говорить откровенно, мы не всегда так поступаем.  Мы
же друг друга часто подменяем, это все время открывать-закрывать.  Ну  и
просто заглянуть, как говорится, словом перемолвиться.
   - Ну конечно, как же без этого, - сочувственно  проговорил  майор.  В
его  голосе  прозвучал  едва  различимый  холодный  сарказм.   Если   бы
допрашиваемый знал его поближе, то наверняка  от  услышанной  фразы  его
обуял  бы  самый  настоящий  ужас.  -  Все  мы  люди  и  должны   как-то
расслабляться.
   Крылов был  уверен,  что  опер  заметил  его  сразу,  едва  полковник
перешагнул порог кабинета, но старательно делал  вид,  что  не  замечает
стоящих в дверях людей.
   Дальнейшее ожидание выглядело бы просто глупо.
   - Полковник Крылов, - сдержанно представился Геннадий  Васильевич,  -
дело забирает МУР, позвольте, я поговорю с потерпевшим.
   Крылов с интересом наблюдал за тем, как поведет себя клещ. И  не  без
уважения отметил, что майор действовал очень достойно, безо всякой суеты
в  движениях.  всем  своим   видом   давал   понять,   что   подчиняется
установленному порядку: аккуратно сложил разложенные на столе  бумаги  в
белую папочку, помеченную какими-то замысловатыми знаками, и, не  сказав
ни слова, поднялся из-за стола.
   Прогибаться майор не  умел,  и  характер  торчал  в  нем  несгибаемым
стержнем. Кто знает, может, в этом заключался главный секрет  того,  что
он никогда не нацепит себе на погоны очередную звезду.
   Уже у самой двери майор развернулся, вспомнив,  что  забыл  на  столе
шариковую ручку. Полковник даже уловил на его неулыбчивом лице некоторое
замешательство -  а  стоит  ли  возвращаться?  Но  вера  в  предрассудки
оказалась в нем не столь  крепкой  -  смахнув  двумя  пальцами  ручку  с
шероховатой поверхности, он, не глядя на Крылова, сунул ее во внутренний
карман пиджака и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.
   Крылов устроился на тот же самый стул. За спиной,  в  шаге  от  него,
стоял начальник охраны. Неловкости Крылов не ощущал, пускай себе  стоит,
если нравится.
   Геннадий Васильевич никогда не задавал вопросов сразу,  и  совершенно
не важно,  что  за  личность  перед  ним  -  подозреваемый  или  обычный
свидетель.
   Собеседник должен созреть для предстоящего разговора.  А  потому  для
начала можно затеять обыкновенную  игру  в  гляделки  и  минут  пять  не
говорить вовсе. Подобный  прием  действует  даже  на  человека  с  очень
устойчивой психикой, а что говорить о тех, у кого вся  душа  состоит  из
темных пятен.
   Не каждый способен выдержать подобное испытание.
   А разглядывать собеседника Геннадий Васильевич за двадцать  пять  лет
службы научился, как никто другой. Причем он умело делал  вид,  что  его
совсем не интересует человек, сидящий напротив, а его ответы он вынужден
выслушивать лишь в силу служебной необходимости. Но на  самом  деле  все
было не так; он подмечал многое, если не сказать - все.  Жесты,  мимику,
прислушивался даже к дыханию,  следил  за  руками,  которые  были  лучше
всякого барометра, и, конечно же, следил за цветом  кожи  -  у  наиболее
чувствительных  натур  на  протяжении  короткого  разговора  она   может
принимать едва ли не все цвета радуги.
   Полковник достал портсигар, старенький, мельхиорoвыи, еще  дедовский,
с едва различимой гравированной  надписью  на  потемневшей  поверхности.
Бабка подарила,  в  канун  помолвки.  Открыл.  Сигареты  лежали  рядком,
аккуратненько, как карандаши в ученическом пенале. Закрывать не  стал  -
закрыл со щелчком. После чего небрежно скинул в наружный карман пиджака.
   Мужчина сидел спокойно, даже равнодушно. Такие отрешенные лица  можно
встретить  только  у  людей,  стоящих  в  очереди   или   где-нибудь   в
общественном транспорте, терпеливо дожидающихся своей остановки.
   Да и собственную  жизнь  такие  воспринимают  философски,  как  некую
переходную субстанцию из одного состояния в другое.
   Уже  через  минуту  Крылов  понял,  что  заработать  психологического
капитала не удалось.
   - Значит, вы и есть тот самый пострадавший? - бодро и одновременно  с
сочувствием спросил полковник.
   - Он самый и есть, - безрадостно протянул мужчина.
   - Как вас... по имени-отчеству?
   - Иван Степанович... Федосеев, - сдержанно,  но  с  каким-то  скрытым
достоинством отозвался охранник.
   - Давно вы здесь работаете?
   - Давно... Уже лет восемь будет.
   - Значит, вы здесь старожил?
   - Пожалуй, что так... Да и по возрасту я здесь самый старший, они мне
все в сыновья годятся. Я их так и называю,  не  обижаются.  Все-таки  от
души говорю, а не для того, чтобы обидеть.
   - Иван Степанович, расскажите, пожалуйста, поподробнее, что произошло
сегодняшней ночью?
   На грубоватом лице Федосеева проступили новые  морщины,  похоже,  что
подобное воспоминание было не из самых приятных в его жизни.
   - Ну... В этот день все было как обычно, ничто такого не  предвещало,
- начал уныло охранник. - Я тут у нас за смену отвечаю и слежу, чтобы  у
меня  во  всем  порядок  был.  -  Кончики  пальцев  правой  руки  нервно
забарабанили по  поверхности  стола.  -  Проверили  все  замки,  печати.
Позвонили в центр, сообщили, что все нормально. Потом я пошел к себе.
   - Так, продолжайте, что было дальше.
   - Вот в этой комнате все и произошло.  Слышу  -  дверь  открылась.  Я
думал,  что  это  Семен.  Он  со  мной  о  чем-то  поговорить  хотел.  Я
поворачиваюсь и вижу, что в каптерку два человека входят, а  в  руках  у
них обрезы...
   - Лица их рассмотрели?
   - Да какой там рассмотреть, - махнул рукой Федосеeв. У них на головах
шапки были, ну такие, что лица зарывают... Маски, в общем, только  дырки
для глаз.
   - И что же было потом?
   - Чего греха таить, струхнул я, - честно и  виновато  признался  Иван
Степанович. - Спрашиваю: что вам надо? А  один  из  них,  тот,  что  был
повыше, неожиданно рассмеялся и говорит: "То, что нужно, уже забрали". И
оружием в меня целит. - Дядька всплеснул руками и произнес:
   - Ну, поймите меня правильно, ну не железный же я, в конце-то концов!
Думал, под себя сейчас схожу. Ничего,  обошлось.  Не  опозорился...  Тут
второй из-за спины выходит и так по-простому спрашивает: ну что, мочить,
что ли, его будем, как тех двоих? Я хочу спросить, что  там  с  ребятами
случилось, а не могу, чувствую, язык к небу пристал  и  отковырнуть  его
никак  не  получается.  Тот,  что  повыше,  отвечает:  погоди,  дескать,
успеется... Полковник насторожился:
   - Он обращался к нему как-нибудь? Ну, скажем, называл его  по  имени,
может, прозвище какое употребил?
   Федосеев всерьез задумался: губы его напряженно  сжались,  отчего  по
щекам в разные стороны пошел веер морщин.
   - Что-то не припоминаю...  Кажется,  они  как-то  друг  к  другу  без
личностей обращались. А может быть, я просто подзабыл, да и не  думалось
в то время ни о чем больше, как о собственной шкуре, - честно  признался
Иван Степанович.
   - Ладно, продолжайте. Что было потом?  По  разбитому  лицу  Федосеева
было видно, что воспоминания ему даются не без труда. Он растер пальцами
виски и продолжал так же безрадостно:
   - Спрашивает меня: драгоценности, деньги есть? Я взмолился, говорю да
откуда же, сынки, у меня деньги? А потом, даже если  бы  и  были,  разве
стал бы я их на работу таскать? А он мне хрясь прикладом в голову.  Я  и
повалился на пол, думаю, пробил черепушку-то. В  мозгах  все  тудит.  По
щекам кровь, - совсем уныло сообщил Иван Степанович. - Спрашиваю: за что
же ты меня так уделал? А он мне с ехидцей так сообщает, дескать, ты меня
не рожал, чтобы сынком называть. А если  еще  раз  услышит,  то  я  пулю
схлопочу. Ну, я и заткнулся. А тут он у меня дальше спрашивает: "Если  у
тебя денег нет, то, может