- на уничтожение  ссученного,  у  тех  оставался  небольшой  шанс
остаться в живых. Но Белому не светило  ровным  счетом  ничего.  Лесовик
всегда ходил в окружении плотной охраны,  не  менее  бдительной,  чем  у
члена Политбюро. Вся хитрость заключалась в том, что добраться до пахана
ссученных можно было лишь в тот момент, когда кодлы,  ненавидевшие  друг
друга еще вчера, примутся обниматься в знак наивысшего доверия.
   - Лучше, чем  когда-либо,  Мулла...  Знаешь,  я  с  нетерпением  буду
дожидаться завтрашнего утра.
   И утро наступило, - оно началось не с криков  вертухаев,  подгоняющих
зеков на поверку, не с хриплого лая собак, а с лязга тяжелого засова.
   Дверь отворилась, и вместе  с  солнечным  светом  в  барак  ворвались
голоса ссученных.
   -  Как  спалось?  Бессонница  не  мучила?  -  весело  поинтересовался
Лесовик. Взъерошенный, малость помятый, он как будто только что выбрался
из берлоги. Ссученный вор стоял в окружении "быков" - мордастых детин  с
огромными кулачищами. Поодаль кучковались еще десятка три зеков -  самых
разных мастей, пехота, одним словом, если кто и будет убивать,  так  это
именно они. - Ну так что надумал, Мулла? Мы к тебе за ответом пришли.
   Мулла сделал шаг вперед, демонстрируя добрую волю, после  чего  бодро
произнес:
   - Крепко  ты  меня  прижал.  Лесовик!  Мы  тут  немного  с  бродягами
покумекали...
   - И что решили?
   - Пойдем в твою сучью зону!
   Лесовик улыбнулся, словно говоря: "А куда ж ты  денешься?"  Но  голос
его прозвучал вполне миролюбиво  -  все-таки  в  уме  ссученному  пахану
отказать было нельзя:
   - Вот и ладушки, не век же нам друг дружку резать! Наша война  только
в радость оперсосам.
   Следом за Муллой шагнули вперед и остальные зеки из его кодлы - в  их
движениях не было ничего настораживающего, даже руки против  обыкновения
не прятались в карманах. Игра была чистой.
   - Только мне, Лесовик, с тобой хотелось бы кое о чем потолковать.
   - Само собой, Мулла, без этого нам просто не обойтись. У меня к  тебе
тоже вопросиков предостаточно накопилось.  Но  это  все  потом...  Давай
сначала почеломкаемся, чтобы между нами вера была.
   Мулла не двинулся с места, пропустив шагнувшего вперед Белого.  Такое
поведение законного Лесовик расценил по-своему. Он  укоризненно  покачал
головой и произнес:
   - Или ты брезгуешь?
   Объятия  между  правильным  вором  и  ссученным   были   в   принципе
недопустимы. Это все равно что испоганиться о самого последнего  чертилу
или  поменять  благородную  масть  на  презренные  бубны.  Но  ссученные
воспринимали этот обряд всерьез. Для них объятия служили неким очищением
"черного"  вора,  он  как  бы  намагничивался   их   верой,   становился
заединщиком. Этому ритуалу они придавали такое же большое значение,  как
верующие - клятве на Библии или на Коране.
   Мулла знал об этом. Наслышаны об этом  были  и  остальные  воры.  Как
только Заки Зайдулла раскинет руки для дружеского объятия и  притронется
колючей щекой к улыбающейся  физиономии  Лесовика,  он  будет  мгновенно
развенчан и поменяет не только свои убеждения, но и масть.  И  вернуться
потом в прежнее состояние будет  так  же  невозможно,  как  восстать  из
мертвых.
   - Я уже все решил, Лесовик, - как можно спокойнее произнес Мулла.
   Заки и сам был королем, - не полагалось  ему  шествовать  без  пышной
свиты, и правильные воры шли следом за ним. До "крещения" Заки  Зайдуллы
оставалось каких-нибудь три шага, когда откуда-то сбоку вырвался Белый и
точным ударом продырявил Лесовику  шею.  Кровь  брызнула  фонтаном  и  в
несколько секунд залила стоявших рядом  "быков".  Потом  Белый  полоснул
лезвием по лицу второго и, развернувшись, бегом устремился к  правильным
ворам,  которые  уже  ощетинились  ножами  и  заточками  и  готовы  были
схлестнуться в последнем бою. У Белого появился шанс выжить. Толпа воров
вот-вот должна была разомкнуться  и  впустить  храбреца  в  свои  недра,
словно камень упавший в болотину.  До  спасения  оставался  только  шаг,
когда Белый ощутил тупой удар в спину и тотчас  почувствовал,  как  ноги
его наливаются неимоверной тяжестью. Вор зашатался, беспомощно  взмахнул
руками, грохнулся на землю и в предсмертных судорогах задергался в пыли.
   - Стоять! - заорал Мулла. - Всех порежем!
   Вспомнив о долге, из-за ограждений бешено залаяли собаки, а  потом  с
вышек над толпой зеков рассерженным  роем  просвистели  пули  и  молодой
голос отчаянно завопил:
   - Назад!!!
   Две враждующие кодлы отступили друг от друга подобно  волне,  омывшей
угрюмый утес.
   - Назад! Всех положу!
   Угроза была нешуточной -  вновь  затрещали  автоматы,  выхаркивая  из
раскаленных  стволов  смертельные  плевки,  и  один  из  зеков,  ойкнув,
ухватился рукой за плечо.
   Власть ссученных закончилась вместе с кончиной Лесовика,  и  на  зоне
установился воровской порядок.

***

   Тимофей  Беспалый  не  перебивал  Леватого,  слушал  с  интересом.  О
произошедшем в Ярмоле Леватый поведал начальнику Североуральского лагеря
со всеми подробностями, благо был в команде сопровождения этапа.
   - Ай, малай-малахай! Ну и молодец! Узнаю Муллу, только он один мог на
такое отважиться, ушатал самого Лесовика! Осиротели ссученные  воры,  не
скоро они оправятся от такого удара. Не ошибся я в Мулле. Признаюсь, мне
хотелось посмотреть, как он выберется из этого дерьма, в которое  я  его
засунул. И вот надо же, выбрался! Я даже горжусь, что  мы  когда-то  ним
крепко корешили. Знаешь, Леватый, почему я отправил Муллу в сучью зону?
   Беспалый почти забыл о том,  что  когда-то  сам  состоял  в  зеках  у
Леватого, и обращался с бывшим барином  подчеркнуто  покровительственно.
Леватый, кряхтя, терпел. Вот и теперь он нерешительно топтался у порога,
не смея пройти в комнату. Беспалый не приглашал.
   - Почему же, товарищ полковник?
   - От любви!
   Ответ был неожиданный, и Леватый не сумел сдержать улыбки.
   - А что ты лыбишься? дружелюбно поинтересовался Тимофей  Егорович.  -
Как в той пословице: кого люблю, того и бью! Я его и дальше любить буду.
Очень мне интересно, как он из следующих помоев  выкарабкается.  Так  ты
говоришь, они готовы были умереть?
   - Так точно, товарищ полковник, - отозвался  Леватый.  Он  уже  давно
смирился с тем, что находится в полном  подчинении  у  бывшего  вора,  и
только удивлялся тому, как быстро бывший зек перевоплотился в барина.
   Тимофей любил окружать себя роскошью: так всегда бывает с теми, кто в
юности голодал и прозябал в нищете. На  полу  огромные  ковры,  в  ворсе
которых утопают ноги. Создавалось впечатление, что ступаешь  по  луговой
весенней траве.
   В комнате было чисто и уютно,  и  этот  уют  явно  создавался  умелой
женской рукой.
   Леватый знал о том, что Беспалый не  любит  держать  около  себя  баб
подолгу. Место прежней  полковничьей  полюбовницы  Вероники  уже  заняла
красивая юная арестантка с обыкновенным именем Мария.  Зеки  уже  начали
злословить  по  этому  поводу,  называя  Беспалого  Иваном.  В  прошлой,
долагерной жизни Мария  была  подругой  и  любимой  игрушкой  одного  из
московских воров в законе. Впрочем, в ее жизни мало что изменилось: ведь
до своей карьеры в НКВД Тимофей был тоже известным московским вором.
   - Знаешь, что я придумал на этот раз? - начал Беспалый. Он  не  желал
замечать того, что его бывший начальник переминается с ноги на.  ногу  у
самого порога. - Я организую ему встречу с Рябым.  Представляешь,  какой
будет занимательный концерт! Ты когда в Москве  служил,  часто  ходил  в
театр?
   - Редко, товарищ полковник.
   -  Да  что  ты  говоришь?  -  искренне  удивился  Беспалый.  -  Такой
интеллигентный человек - и не любишь театр? А мне вот часто приходилось.
Была у меня одна краля, которая любила выводить меня на всякие премьеры.
"Дни Турбиных" там и все прочее. Я даже один раз самого товарища Сталина
видел...
   Так вот, мне всегда нравились  пьесы  с  эффектным  финалом.  Встреча
Муллы с Рябым будет очень эффектной, и  занавес  опустится  под  громкие
овации.
   Беспалый, видимо, чувствовал себя злым гением, роком, который посылал
главному герою всевозможные испытания, чтобы в конце длинного  пути  ему
достался главный приз - Елена Прекрасная.
   Леватый невольно улыбнулся  -  его  умиляла  склонность  Беспалого  к
театральным  эффектам.  Под   кителем   защитного   цвета,   безусловно,
скрывалась душа одаренного  актера.  На  пьесу,  поставленную  Беспалым,
Леватый непременно  сходил  бы,  несмотря  на  всю  свою  патологическую
нелюбовь к театру. - Я не сомневаюсь, что так оно и будет.

Глава 23

   Рябой, в миру  Савва  Волбвич,  был  не  просто  ссученным  вором,  а
принадлежал к ближайшему окружению  Лесовика,  был  его  подельником,  а
однажды даже сыграл  роль  "паровоза",  взяв  на  себя  тяжелую  статью,
угрожавшую Лесовику, - "гоп-стоп". Лесовик не оставил кореша  в  беде  и
отправлял сытый грев на зону, где Рябой парился вместо него.  Считалось,
что Рябой по жизни правильный  вор  -  он  не  был  запачкан  связями  с
лагерной администрацией, не ссучился и старался держаться тех  неписаных
законов, которые были  куда  крепче  сталинской  конституции.  Возможно,
поэтому новость о том, что Лесовик заделался сукой.
   Рябой встретил недоверчиво - казалось, что  скорее  солнце  покатится
вспять по небосводу, чем Лесовик будет выторговывать  себе  милостыню  у
хозяина.  Однако  слушок  оказался  верным,  и  на  очередном  толковище
воровская братва, не мудрствуя  долго,  приговорила  прежнего  кореша  к
деревянному  бушлату.  К  этому  времени  Лесовик  уже  успел  окрепнуть
настолько,  что  в  своей  зоне  организовал  "сучий"   отряд,   который
пользовался покровительством начальства и всегда был готов по его указке
ворваться с дубинами наперевес в воровской барак и призвать смутьянов  к
порядку. Именно тогда Рябой получил от Лесовика тайную маляву, в которой
Лесовик предлагал отступиться от наивного взгляда на вещи  и  стать  его
союзником - ведь один раз живем! Он обещал организовать перевод кореша в
"красную" зону. Лесовик сулил много: отменный  харч,  уважение  корешей,
свежих баб и едва ли  не  свободный  выход  за  территорию  зоны.  Савва
задумался крепко. И если бы воры знали, о чем помалкивает  "браток",  то
непременно сварили бы его в кипятке, как еретика.  Смертельно  опасности
Савва подвергался уже потому, что носил с собой небольшой клочок  бумаги
с посланием своего другана, который должен был стать пропусков  в  новую
жизнь.  Через  неделю,  подавив   сомнения,   Рябой   отписал   Лесовику
положительный ответ и незаметно  переправил  его  "куму",  который,  как
оказав лось, был в курсе дела и со своего барского  места,  посмеиваясь,
наблюдал за моральными терзаниями кандидата в  ссученные.  А  еще  через
месяц Савва отбыл с  этапом  в  Ярмольский  лагерь,  где  смотрящим  был
Лесовик.
   Оказавшись  под  началом  у  своего  соблазнителя,  он  пошел  дальше
Лесовика. Рябой создал штурмовые сучьи отряды, прославившиеся  тем,  что
их отправляли на  подавление  восстаний  в  соседних  зонах.  Уголовники
окрестили их метко - "Сука  вышла  погулять".  Начальники  соседних  зон
частенько прибегали к помощи сучьих отрядов,  расплачиваясь  с  мужиками
живым товаром - красивыми бабами из арестанток. Не без помощи Саввы суки
сумели закрепиться  во  многих  зонах,  а  в  некоторых  устроили  ворам
"варфоломеевскую ночь". Прознав о подвигах Рябого, законные  приговорили
его к смерти, но Савва только усмехался  и  говорил:  "Им  только  детей
стращать! Пугало огородное куда опаснее!"
   Правда,  ссучившегося  Лесовика  хотя  и  на  четвертый   год   после
приговора, но все же зарезали - это подтверждало ту истину,  что  угрозы
законных не бывают пустыми. Позорная  смерть  Лесовика  стала  серьезным
предостережением для Рябого. И когда "кум", ковырнув  пальцем  в  зубах,
хмуро поинтересовался, не хочет ли Рябой  отомстить  за  смерть  кореша,
Савва от радости готов был расцеловать его.
   Рябой отыскал в лагере почти полторы сотни отчаянных  ребят,  которые
за  шмат  сала  и  пузырь  спирта  готовы  были  зубами  грызть  колючую
проволоку. К услугам этих ребят Савва прибегал не однажды  -  как-то  на
одной зоне он сумел усмирить бунт воров, прилюдно прирезав смотрящего. В
другой колонии его многочисленный отряд выполнял роль внутренней  охраны
- это был один из редких случаев, когда "кум" доверил зекам оружие.
   Но на этот раз акция должна была стать особенной: Рябой собирался  не
только расправиться с ворами, посмевшими убить его ближайшего друга,  но
и наказать староверов, замахнувшихся на всю идеологию ссученных.
   Александровская пересылка, где Савва оттягивал свой  срок,  славилась
давними "красными" традициями. Дело было в том, что в эти места  еще  до
конца войны отправляли бывших  полицаев,  которые  умели  служить  любой
власти. Именно они сделали уголовной среде "красную"  прививку,  которая
неожиданно  дала  обильную  поросль   новоявленных   сук,   готовых   за
внеочередную посылку предать воровской закон.
   Савва знал, что Мулла пристально наблюдает за его отрядом.  О  каждом
передвижении  кодлы  Рябого  воровская  почта  незамедлительно  сообщала
татарскому пахану, и, конечно, для них не  прошло  незамеченным  желание
Рябого переехать на Север. Рябой был  уверен,  что  в  последние  недели
тюремные малявы звонят погромче, чем колокольня Ивана Великого.
   Первый серьезный  удар  ссученные  Рябого  получили  уже  на  пароме,
подъезжая к Ванинской пересылке. В трюме, где  сидели  заключенные  всех
мастей, неожиданно завязалась драка с "автоматчиками". По существу,  они
были те же самые ссученные, мгновенно перекрасившиеся, как только  взяли
из рук хозяина оружие. Единственное, что  отличало  их  от  козлов  иных
оттенков, так это то, что они не сторожили  лагеря,  набитые  до  отказа
родственными душами, а воевали с фрицами. Их путь практически всегда был
одинаков - штрафной батальон, бой за безымянную высоту, в котором  гибло
до семидесяти процентов личного состава, а уж потом  действующая  армия.
Но вор всегда остается вором, даже после  боевого  крещения,  и  поэтому
большая их часть возвращалась в тюрьму, но только они считались  уже  не
"черными" ворами, а  "красными"  и  покровительствовала  им  не  пиковая
масть, а бубновая. С войны  эти  люди  принесли  огромный  боевой  опыт,
который с успехом применялся в лагерных условиях. Фронтовики  вели  себя
бесшабашно и шли грудью на  ножи,  как  будто  вместо  телогреек  носили
черепашьи  панцири.  К  ним  прочно   пристало   лагерное   прозвище   -
"автоматчики". Они ненавидели и презирали ссученных чистой воды и  в  то
же время не могли примкнуть и к черной масти, - так и  мотались,  словно
заколдованные, между двух берегов.
   Среди "автоматчиков" выделялся бывший законный вор Кощей.
   Двухметрового роста, с неимоверно длинными руками, он и в самом  деле
казался персонажем из сказки: казалось, вот  сейчас  взмахнет  руками  и
полетит в тридевятое царство умыкать  Василису  Прекрасную.  Все  четыре
года войны он прослужил старшиной в штрафном батальоне и повидал столько
всего, что хватило бы даже  на  несколько  воровских  жизней.  Про  него
рассказывали, что новобранцев, прибывавших на фронт с зоны, он  встречал
ведром чистого спирта, а за линию фронта переползал не только для  того,
чтобы выловить "языка", но и чтобы полакомиться  немецкой  тушенкой.  Не
без смеха рассказывал Кощей о том, что там, где стояли воровские  части,
можно было наблюдать, как бывший уголовник тащит из-за линии фронта,  на
радость корешам, мешок с провиантом. Как и всякий  уважающий  себя  вор,
Кощей окружил  себя  многочисленной  "пехотой",  которая  выполняла  его
приказы так же рьяно, как комдивы - распоряжения командарма.
   Четыре  года,  проведенные  в  Красной  Армии,  не  прошли  для  него
бесследно, он обнаружил в себе военную косточку, так что под конец войны
его плечи украсились майорскими погонами. Первый свой орден  он  получил
за хитроумную операцию,  им  задуманную.  Тогда  он  уговорил  командира
вместо   запланированных   сорока   минут   артиллерийской    подготовки
ограничиться десятиминутным обстрелом. Вся хитрость заключалась  в  том,
что  за  лишних  полчаса  немцы  успели  бы  подтянуть  к  участку,  где
готовилась атака, значительные силы и взять их после этого было бы очень
непросто. В тот раз высотой штрафники овладели почти без потерь, взяв  в
плен двух офицеров. Но самым  приятным  стало  то,  что  на  захваченном
немецком складе нашлось восемь ящиков коньяка, и  целую  неделю  дорогой
французский напиток заменял привычный чифирь.
   Не правду говорят: "Вор вора терпит".  Суки  и  "автоматчики"  любили
друг друга со страстью сцепившихся собак.
   Все началось после  раздачи  пайки,  когда  заключенные,  сбившись  в
"семьи", неторопливо поедали баланду. Рябой отшвырнул в  сторону  пустую
тарелку и уверенно заявил:
   - Не знаю, что будет завтра, а день сегодняшний принадлежит нам.  Вот
что, братва,  не  хватит  ли  "автоматчикам"  жрать  хозяйский  харч  да
кутаться в шубы, в то время когда мы голодаем и одеты хуже нищих? У  нас
впереди дальняя дорога и сальце под кожей нам вот  как  нужно!  -  Рябой
посмотрел на "автоматчиков", которые мирно черпали ложками серое  пойло.
- Вот что, братва,  попросим  сначала  поделиться  по-доброму.  Если  не
поможет, тогда за ножку да об сошку!
   Кощей равнодушно хлебал баланду. Весь его вид говорил о том, что  ему
приходилось питаться и получше, но глаза его зорко следили за  тем,  как
ведут себя в своем углу "красные". О  том,  что  он  поселится  в  одной
"квартире" с ссученными, Кощей знал задолго до этапа и сразу понял,  что
от  этого  соседства  нужно  ждать   неприятностей,   а   потому   велел
"автоматчикам" извлечь из тайников ножи и подправить заточки.
   Кощей делал вид,  что  его  интересует  только  баланда,  но  он  уже
почувствовал, что суки чем-то  озабочены.  Едва  ступив  на  паром,  под
завязку набитый "красной" нечистью, бывший  фронтовик  готов  был  любые
неприятности встретить аршинной заточкой.
   Рябой поднялся и, увлекая за собой с десяток  сук,  пошел  в  сторону
"автоматчиков". Кощей продолжал беспечно  дохлебывать  остатки  баланды.
Рябой со своей кодлой остановился немного поодаль,  как  будто  опасался
попасть в некое магнитное поле, способное вихревыми потоками втянуть его
на враждебную территорию.
   - Кощей, мы тут с ворами малость покумекали и решили,  что  ты  жирно
живешь со своими братками. Если хлебаешь баланду, то тебе  достается  со
дна одна гуща,  если  одеваешься,  то  напяливаешь  на  себя  все  самое
фартовое. Несправедливо это, братан!  Мы  от  голода  пухнем,  в  рванье
ходим, а ты жируешь!
   Кощей молчал, но весь его вид красноречиво говорил: "Когда  я  ем,  я
глух и нем". Потом он аккуратно наклонил миску и слил в ложку  несколько
вязких капель. Это было обычное тюремное пойло -  недосоленный  перловый
супец,  но  "автоматчик"  поедал  его  с  таким  аппетитом,  как   будто
разговлялся после долгого поста.
   Кощей не смотрел по сторонам. Он знал, что справа от него с аппетитом
поедает  хозяйское  угощение  его  "семья",  а  слева   -   честолюбивые
"пехотинцы", рассчитывающие в скором будущем поменять  масть.  Это  была
его главная опора, способная драться, колоть, резать.
   - Что же ты предлагаешь? - наконец отложил в сторону ложку Кощей.
   - Помочь ближнему, - просто ответил Рябой и осклабился. Кожа  на  его
лице, побитом когда-то фурункулами, теперь напоминала изжеванную бумагу.
- Твои братки должны отдать нам тулупы, которые они надыбали перед самым
отъездом, и поделиться заначенной жратвой.
   Кощей в упор недобро посмотрел на Рябого.
   - Если будешь так рассуждать, долго не проживешь, - печально вздохнул
Кощей. Не нужно было обладать тонким музыкальным слухом, чтобы  услышать
угрозу в его голосе.  -  В  рот  тебе...  -  с