издевкой.
   - Я ни в чем не собираюсь оправдываться. Глист. Я поступил  так,  как
мне подсказывала совесть. И кто меня упрекнет в том, что я сумел  спасти
несколько десятков воров? А сделал я это для  того,  чтобы  мы  выиграли
главное сражение. А быть ли мне паханом на этой зоне... Вы ведь меня еще
не спросили, бродяги, а я еще не согласился. Слишком это хлопотное дело!
- Мулла скрестил на груди руки.
   Он сознавал собственные  силы  и  то,  что  при  желании  он  мог  бы
раздавить любую мятежную кодлу и сделаться паханом, не  спрашивая  ни  у
кого разрешения. Но в этом  случае  он  нарушил  бы  один  из  воровских
принципов - на "законного" вор должен смотреть как на  равного.  Он  был
силен не только людьми, стоящими за его плечами, не только  беспризорным
детством, но и  чистотой  прошлой  жизни.  И  в  этом  спокойном  ответе
чувствовалась сила, которая в несколько минут способна была  перевернуть
весь лагерь.
   - А знаете что, бродяги, я согласен быть смотрящим, не превращать  же
нашу жизнь в бардак, - медленно сказал Мулла и, прищурив слегка раскосые
глаза, добавил:
   - Может быть, у кого-то имеются свои соображения на этот счет?
   - Будь смотрящим. Мулла! Ты достойный вор! - поддержали Заки Зайдуллу
воры.
   - Мулла правильный бродяга!
   - Пусть Мулла будет!

Глава 17

   Вечером Беспалый велел привести к  нему  Заки  Зайдуллу.  Молоденький
лейтенант,   сопровождаемый    .четырьмя    автоматчиками,    ткнул    в
новоиспеченного - смотрящего пальцем и распорядился:
   -  Эй  ты,  узкоглазый,   быстро   к   полковнику!   Его   раздражала
медлительность, с которой Мулла  приподнялся  с  нар.  Было  видно,  что
уголовник делает одолжение, и если бы не безделье и скука в  бараке,  то
он мог бы и вовсе не сдвинуться  с  места.  Лейтенант  хотел  поторопить
Зайдуллу, ткнув  его  стволом  в  бок,  но  вспомнил  приказ  полковника
Беспалого быть с татарином как  можно  сдержаннее.  Хрен  поймешь  этого
полковника, к чему такие церемонии?

***

   Полковник Беспалый встретил Муллу ласково.
   - Если бы ты знал, Заки, как я тебе рад!
   Его слова дышали искренностью, и Зайдулла на миг усомнился, а тот  ли
это человек, с которым он расстался  не  далее  как  вчерашним  вечером?
Казалось,  будто  они  не  виделись  несколько  десятилетий,  а  Тимофей
обращался не к своему подопечному, а к другу-подельнику.
   - Садись вот на этот стул. Здесь у меня  поприличнее,  чем  у  вас  в
бараке. Знаешь, я у вас пробыл всего лишь несколько  минут,  но  дощатые
нары навели на меня такую тоску, что хоть  волком  вой.  Поэтому  я  уже
давно  предпочитаю  металлические  кровати.  Ты  потрогай,   -   показал
полковник в угол, где стояла металлическая кровать на  низких  ножках  с
высоким изголовьем. - Ты даже представить  себе  не  можешь,  какая  она
мягкая!
   Заки,  усмехнувшись,  подумал,  что  так  же  искренне   восторгается
пятилетний малыш, когда получает новую игрушку.
   - Знаешь, - продолжал полковник, - я тебе  сочувствую.  А  ведь  было
время, когда и я мучился на дощатых нарах! Признаюсь, Мулла,  я  ведь  и
сам не сразу привык к такой роскоши, поначалу-то на свою кровать я доски
стелил. Вот что значит сила привычки! А  потом  ничего,  понял,  что  на
перине не хуже будет.
   Да ты садись, что-то ты совсем оробел! Я ведь  тебя  не  помню  таким
стеснительным.
   Мулла сел на стул, по-хозяйски закинул ногу на ногу.
   - Зачем звал, Тимоха? Или, может быть, по прошлому затосковал?
   - Это ты в точку. Мулла! Затосковал! Эх, вернуть бы наши  беззаботные
денечки, когда мы с тобой беспризорничали по  Москве-матушке!  Да,  было
время...
   Знаешь, Заки, я ведь немного романтик, может быть, поэтому я разыскал
на Колыме и Шельму. Думал, посидим вместе, повспоминаем,  а  ты  вот  на
меня дуешься почему-то. Да и Шельма, видно, зло на меня держит, а ведь я
никого не предавал.
   Что же ты молчишь, Заки?
   С Тимохой всегда было  трудно  разговаривать,  даже  самый  серьезный
диалог он сдабривал едкой иронией.
   - А чего ты от меня ожидаешь, Тимоха? По-твоему, я  должен  похвалить
тебя за твои воспоминания? Ты бы уж лучше свой треп для баб поберег.
   - Несговорчивый ты, Мулла, а жаль, я ведь  с  тобой  по  душам  хотел
потолковать, как бывало раньше. Ведь ты, кажется,  сейчас  смотрящий?  -
жестко спросил Беспалый.
   Заки понял, что это был сюрприз,  который  Тимоха  приготовил  своему
былому корешу. Беспалый хотел показать свое  могущество,  доказать,  что
даже в среде паханов для него не существует тайн.
   Мулла  впервые  улыбнулся.   Похоже,   он   недооценивал   полковника
Беспалого, а может быть, никогда по-настоящему и не знал Тимоху.
   - Надеюсь, ты не станешь говорить о том, что для этого я  должен  был
просить твоего разрешения?
   - Я вижу, Мулла, ты не разучился кусаться. Впрочем, без этого  ты  не
стал бы тем, кто ты есть сейчас. Я Очень жаль, что паханом  стал  именно
ты. Но, видно, так распорядилась судьба, а если так вышло,  то,  значит,
ты стал частью моей игры. Сам знаешь, по нашим московским понятиям  если
карты разложены, то партия всегда доигрывается до конца. Если помнишь, я
всегда был очень азартный и не  любил  проигрывать.  И  конечно  же,  не
захочу проиграть и в этот  раз,  когда  имею  на  руках  все  козыри.  Я
придумал эту партию и хочу, чтобы она продолжалась по правилам,  которые
я ввел.
   - Что же ты намерен делать, Тимоха? Уж не поставишь ли ты всех нас  к
стенке?
   - Мулла, я могу сделать все! - веско заявил Беспалый. -  Если  завтра
зона сгорит синим пламенем, то мне никто за это даже выговора не даст  -
Тимоха, да есть ли у тебя Бог? - поинтересовался Мулла.
   - Разумеется, Заки, мы теперь с тобой  не  те  маленькие  безбожники,
какими были в дни нашей юности. А  этот  иконостас  тебе  ни  о  чем  не
говорит? - Беспалый взглядом показал на стену,  с  которой  на  вошедших
смотрела Богородица с сыном на руках. - Как видишь, я не  забываю  наших
христианских традиций. Так что ты совершаешь намаз, но и я молюсь, когда
грешу. А теперь иди, а то я очень не люблю, когда мне сбивают масть!
   Через два часа взвод автоматчиков оцепил барак, в  котором  со  своей
кодлой  поселился  Мулла.  Капитан  Морозов  по   прозвищу   Пингвин   в
сопровождении трех солдат перешагнул порог. Несмотря  на  молодость,  он
уже  успел  послужить  в  зонах  Заполярья  и   повидал   столько,   что
рассказывать пришлось бы всю оставшуюся жизнь. Он прекрасно знал, с  кем
имеет дело, а потому знал, что может получить удар заточкой не только  в
грудь, но и в спину. Беспалый разрешил ему при первой же угрозе проучить
строптивцев горячим свинцом, и капитан Морозов готов был в любую  минуту
воспользоваться своим правом.
   - Мулла! - строго окликнул капитан. - На выход! И поторопись, если не
хочешь, чтобы мои ребята вытолкали тебя из норы прикладами.
   - Я не боюсь тебя, Тимоха, - прошептал Мулла, поднимаясь с нар. - Мне
очень интересно посмотреть, какой ад для меня ты приготовил в этот раз.
   Заки  Зайдулла  остановился  напротив  капитана   Морозова.   Пингвин
демонстративно не носил с собой оружия, но рядом с ним были автоматчики,
которые ловили каждое движение офицера.
   - Руки за голову и к выходу! - строго  скомандовал  Морозов.  -  Одно
неверное движение, и мы будем стрелять.
   - Мулла, что нам делать? - спросил молоденький вор по кличке Сарай.
   Для своей кодлы Мулла был признанным авторитетом, и если бы он  велел
умереть, то воры без раздули исполнили бы его волю.
   - Мы еще поживем. А для начала выполним чего  они  от  нас  хотят,  -
ответил Заки. - К тому надо посмотреть, какой такой сюрприз для меня при
готовил мой бывший кореш.
   - Выходить по одному! - распорядился Пингвин. - Руки на затылок!
   Предупреждаю: если что не  так,  будем  стрелять!  •  Зайдулла  вышел
первым, а следом за ним, один за другим,  последовала  вся  кодла.  •  -
Мулла, куда нас ведут? - поинтересовался вся  тот  же  молоденький  вор.
Мулла подумал, что парню не хочется умирать. Наверняка  на  какой-нибудь
малине он оставил красивую воровку, которая истосковалась  без  молодого
дружка. Да и сам Зайдулла  еще  не  успел  налюбиться  вволю  чтобы  так
запросто умереть среди ржавых болот в гиблой, проклятой Богом заполярной
сторонушке.
   - Стоять! - строго приказал Пингвин.  -  Беспалый  сказал,  что  Хрыч
немножко заскучал. Так вот, вы ему составите компанию. А теперь вперед к
тому бараку.
   - Да, выходит, и вправду  еще  поживем,  -  мрачно  заметил  Мулла  и
подумал об осколке опасной бритвы, спрятанном у него  в  правом  рукаве.
Ему будет чем "побрить" Хрыча. Теперь он догадался о плане Тимохи -  тот
хотел столкнуть между собой две враждующие воровские группировки  и  тем
самым посеять в лагере беспредел. Не исключено, что  он  успел  сообщить
Хрычу о его будущих соседях, и сейчас обитатели барака,  сжав  в,  руках
ножи, ожидали гостей.
   Хорош сюрприз, ничего не скажешь. В духе Тимохи!
   - Пусть все готовятся к крепкой драке, - шепнул Мулла стоявшему рядом
Сараю. - Чутье мне подсказывает, что Хрыч встретит нас не с пирогами.

Глава 18

   Беда состояла в том, что Мулла по-прежнему, несмотря ни на что, любил
Беспалого, хотя не признался бы в  этом  даже  самому  себе.  Мулла  для
Тимохи всегда был чем-то вроде ангела-хранителя, который не  раз  спасал
его в безнадежных ситуациях. Последний раз это  произошло  незадолго  до
того, как судьба навсегда развела их по разные стороны забора из колючей
проволоки.
   Дело было в лагере на Соловках в конце двадцатых годов. Тимоха пришел
в барак к Мулле поздно вечером, молча достал из кармана  бутылку  водки,
шматок щедро  посоленного  сала  и  стал  нарезать  сало  на  аккуратные
ломтики. Заки  молча  наблюдал  за  тем,  как  отточенное  лезвие  легко
врезается в плотную жирную массу. То, что ему, татарину,  придется  есть
свинину, его не смущало - он верил в Аллаха, но не верил в то, что Аллах
интересуется рационом вора Заки Зайдуллы.
   Мулла с  усмешкой  взглянул  на  гостя:  Тимоха  был  пижон  и  любил
пофрантить, но, даже  глядя  на  его  парадный  наряд,  нельзя  было  не
признать в нем законного урку.
   Он всегда носил кепку, надвинув ее на самый лоб, куртка у  него  была
лоскутная, а штиблеты так блестели, что в них отражалась улица.
   Заки Зайдулла так же молча достал из шкафа два пустых стакана, сдул с
них невидимые пылинки и с громким стуком поставил стаканы на стол.
   Тимоха подковырнул острым лезвием пробку,  и  та,  описав  в  воздухе
дугу, закатилась в угол. После этого он  опрокинул  горлышко  б  глубину
стакана, а когда  водка,  булькая,  подобралась  к  самому  краю,  умело
перевернул бутылку, не пролив ни капли. Так же уверенно  он  наполнил  и
второй стакан.
   - А ты знаешь, Мулла, - Беспалый поднял  стакан,  -  я  ведь  к  тебе
проститься пришел.
   Его рука при этих словах слегка дернулась, и водка выплеснулась через
край, намочив ему рукав.
   - Что так?
   Мулла не выражал удивления. Он всегда  оставался  невозмутимым.  Даже
если бы завтра на утренней поверке он увидел в рядах зеков  всех  членов
Политбюро, его лицо выразило бы лишь легкое недоумение.
   - Вчера ко мне заявились четыре фраера от Сереги Длинного, - невесело
начал диалог Тимоха.
   - Рассказывай, - бесцветно отозвался Мулла, - чего от тебя хотели...
   Однако  Беспалый  уловил,  что  в  голосе   Муллы   появились   нотки
настороженности.
   - Они мне сказали, что, сидя здесь, я все время сладко пил и сытно ел
и что пришло время отрабатывать хлеб-соль.
   - Возможно, они и правы. Братва наша тебя кормила, поила, и ты должен
как-то отблагодарить ее за это. Но чего же они хотят от тебя?
   - Я должен порешить кума.
   - Ах вот оно что! - охнул Мулла. - Откажись! Каждый из нас  выполняет
свою работу. Мы сидим, а кум за нами присматривает.
   - Поздно. Если я этого не сделаю через два дня,  то  на  третий  меня
самого прирежут.
   - Понимаю. Так оно и будет. Слово братвы закон.
   - Мне указали его дом. Сказали, в  какое  время  он  обычно  выходит,
когда приходит. Я уже караулил его у подъезда. У него  красивая  жена  и
два сына.
   Конечно, наш начальник - мерзкий тип, но я считаю так же, как  и  ты:
мы делаем свое дело, а он свое. Но, видно, он крепко наступил  на  хвост
Сереге Длинному, вот тот и хочет с ним расквитаться чужими руками.
   - Ладно, не грусти! Ну, давай выпьем!  Не  до  утра  же  нам  держать
стаканы в руках.
   И Мулла, запрокинув голову, влил в себя водку.  Кадык  его  при  этом
ходил вверх-вниз, будто кто-то  дергал  его  за  веревочку.  Потребление
спиртного он тоже себе прощал, хотя и не забывал о вере  предков.  Мулла
всегда повторял, что он прежде всего вор, а все остальное  вторично.  Он
наказал под ельникам положить ему в могилу,  как  и  полагается  всякому
законному, острый нож, бутылку водки и колоду карт.
   Выпив водку в пять глотков. Мулла резко выдохнул и поморщился.
   - Что скажешь, Мулла? - спросил Тимоха, занюхивая водку рукавом.
   - Помогу я твоей беде, - коротко объявил тот. -  Серега  Длинный  мне
кое-что должен, так что, думаю, он  не  будет  возражать,  если  я  тебя
откуплю...
   Тот случай  Заки  Зайдулла  припомнил  мгновенно,  когда  подходил  к
бараку, в котором был заперт Хрыч со своей кодлой. В тот  раз  Мулла  за
Тимоху отдал Сереге Длинному своего раба, чью жизнь  за  месяц  до  того
выиграл в буру.
   - Стоять! - звонко скомандовал капитан Морозов, напомнив  ворам,  кто
на зоне власть.
   Мулла подумал, что этот офицерик совсем мальчишка и, похоже,  еще  не
успел вдоволь налюбиться с бабами. Скорее  всего,  в  юности  он  мечтал
стать летчиком и бороздить просторы пятого океана. В армию он  наверняка
пошел по комсомольской путевке, но никогда  не  думал,  что  судьба  так
скверно над ним подшутит, заставив стеречь зеков в Заполярье.  Наверняка
своей девушке он пишет,  что  служит  в  далеком  северном  гарнизоне  и
охраняет священные рубежи Советской Родины. Его ложь можно понять и даже
оправдать,  -  быть  надзирателем  на  Руси  всегда  считалось  ремеслом
недостойным. Ведь  не  случайно  солдаты-срочники,  идущие  на  дембель,
спарывают с гимнастерок не только красные погоны, но даже  и  эмблемы  с
гербом. Зайдулла остановился.
   - Что еще предложишь, начальник?
   - Не разговаривать! - огрызнулся Пингвин. - Прокопенко! - окликнул он
двухметрового детину. - Открывай дверь!
   - Есть, тарищ капитан! - с готовностью отозвался хлопец и,  громыхнув
ключами, уверенно двинулся к бараку. Связка ключей в его огромных  лапах
казалась  неестественно  маленькой.  После   некоторого   усилия   дверь
отворилась, и поток  света  вырвал  из  темного  нутра  барака  заросшие
физиономии зеков.
   - Ба! Да к нам пополнение идет! - раздался радостный голос  Хрыча.  -
Никак сам Мулла пожаловал! А мы  тебя  ждем!  Мы  ведь  тебе  уже  прием
достойный подготовили!
   - Заходить по одному, - грозно рявкнул лейтенант, насупив брови. -  И
не дергаться, если не желаете получить пулю в затылок. Вперед, Мулла!
   Зайдулла опустил руки и осторожно пошел в  барак,  а  следом  за  ним
затопали остальные зеки.
   - Закрывай дверь! - приказал Пингвин. - Думаю, у них найдется  о  чем
поговорить.
   Дверь скрипуче повернулась на петлях и с грохотом затворилась.
   Мулла знал Хрыча по хабаровской  пересылке,  где  в  конце  тридцатых
годов верховодили "красные" отряды. Воры называли эту пересылку  "сучьим
логовом".  На  то  имелись  свои  основания.  В  конце  тридцатых  годов
энкавэдэшники нагнали туда уголовников со всего Приморья,  а  заправляли
там суки, приговоренные блатными за провинности перед воровским миром  к
смерти. Опасаясь, что их могут перевести в "черный" лагерь,  где  правил
воровской закон, суки были готовы выполнить любой приказ администрации и
не стеснялись даже идти на  откровенное  сотрудничество  с  "кумовьями".
Суки из хабаровского "логова" частенько  выполняли  функции  карательных
отрядов, и их направляли туда, где царил  воровской  порядок.  Пользуясь
покровительством администрации, они не только подавляли воровские бунты,
но и навязывали сучьи законы. Блатные сопротивлялись как могли - в  знак
протеста они резали себе вены целыми бараками, кололи  зазевавшихся  сук
заточками, душили удавками, но силы были неравными...
   Хрыч сам не был сукой, он старался жить по  воровским  законам  -  не
обижал слабых и  наказывал  виноватых,  но  вместе  с  тем  он  спокойно
наблюдал за сучьей напастью, которая раковой  опухолью  расползалась  по
зонам. Именно это обстоятельство позволило "красным" отрядам закрепиться
в Приморье. Одного этого было достаточно, чтобы зачислить Хрыча в  суки,
но, кроме прочего, по пересылке прошел слушок о том, что он основательно
снюхался с суками, и  даже  отыскались  свидетели  того,  как  ссученные
уламывали Хрыча ехать с ними в Сеймчан, чтобы раздавить  там  оборзевших
воров. Это было настолько серьезным обвинением, что за него  можно  было
не только расстаться с воровской короной, но и  почувствовать  на  своей
шее смертельное объятие удавки.
   На очередном сходняке Мулла  потребовал  от  Хрыча  объяснений.  Хрыч
держался на толковище уверен но, не пасовал перед законными  и  достойно
отвечал на их колючие, а  подчас  и  провокационные  вопросы.  Обвинения
Муллы он назвал бредом, требовал привести свидетелей,  но  беда  была  в
том, что незадолго до судилища  все  свидетели  полегли  в  потасовке  с
суками. С того толковища Хрыч вышел с высоко поднятой головой, но  обиду
на Муллу затаил смертельную. И вот теперь пришла пора поквитаться.
   - Вот мы и  встретились  с  тобой,  Мулла!  Теперь  никто  не  сможет
помешать нашей беседе. Как там у вас, татар, говорят? Две бараньи головы
в одном котле не сваришь? Так вот, лишнюю голову я ухвачу за  волосья  и
швырну далеко в угол!
   Вместе с Муллой была вся его кодла, наполовину состоявшая  из  бывших
беспризорников. Они толпились немного позади своего вожака  и  терпеливо
ждали, что же ответит Мулла. В воровском мире  не  принято  отвечать  за
других, даже если вызов брошен самому пахану.
   - А ты не надорвешься? - с грустью в голосе осведомился Мулла.
   Через грязные окна в барак пробивался тусклый свет, но и этого  света
хватало, чтобы разглядеть худощавую фигуру  Хрыча.  Его  лицо  выглядело
зловеще - трехдневная щетина черной тенью лежала на заостренных  скулах.
Он напоминал Мефистофеля, выбравшегося из глубоких недр преисподней  для
того, чтобы самолично расспросить зеков о лагерном житье-бытье.
   Ответ Муллы прозвучал вызывающе.  Он  бросил  перчатку,  которую  вор
обязан  был  поднять.  Лицо  Хрыча  злобно  дернулось.  Мефистофель  был
разгневан: он не допускал подобного обращения с собой,  а  потому  решил
низвергнуть наглеца в геенну огненную.
   - Мне жаль тебя, Мулла. В общем-то  ты  неплохой  парень,  но  сейчас
должен умереть. Молись своему мудьманскому богу!
   Мулла заметил, как в руках Хрыча сверкнул  нож.  Он  знал,  что  свой
авторитет Хрыч завоевал не карманными кражами, а в лагерных драках и что
владел пером он так  же  искусно,  как  фехтовальщик  рапирой.  Зайдулле
потребовалось лишь мгновение, чтобы извлечь  из  рукава  острый  обломок
бритвы и швырнуть его в шею Хрычу.
   - Господи... - захрипел Хрыч. Кровавая пена запузырилась  у  него  на
губах.
   - Режь их! - крикнул Мулла.
   В следующее мгновение он подскочил к  Хрычу,  крутанул  кусок  стали,
словно отвертку, и, услышав, как затрещали хрящи, выдернул  его  из  шеи
врага.
   - Режь сук! - раздался вопль у самого уха Муллы. Это  орал  жиган  по
кличке Бидон. - Коли блядей!
   Воры, словно дружинники на поле брани, сошлись грудь с грудью.
   Матерясь, они пыряли друг друга заточками, нанося  смертельные  раны.
За дружбу с Хрычом приходилось  платить  кровью,  и  уже  через  полчаса
рукопашной схватки на полу барака валялось девять трупов.
   Наконец, устав от бойни, дерущиеся