нно  велико  их
число в колониях. По указке хозяина они готовы затравить любого зека, на
кого он  покажет  пальцем.  Приручить  их  просто  -  небольшая  подачка
мгновенно делает их послушными и достаточно произнести: "к ноге!" -  как
они мгновенно выполняют приказ. Эти людишки преданы  хозяину,  пока  тот
находится в силе, но достаточно ему потерять былую власть,  как  они  не
только  начисто  забудут  о  прежних  привязанностям,  но  готовы  будут
вцепиться зубами в глотку прежнему покровителю.
   Третью  группу  составляли  "бандиты"  -   совершенно   новая   каста
арестантов, которая не терпит над собой  ничьей  власти,  будь  то  воля
тюремной администрации или воровской закон. Даже упрятанные  за  колючую
проволоку, они ходят в "отмороженных"  и  всегда  готовы  разделаться  с
обидчиками.  "Бандиты"  распознают  друг  друга  издалека,  очень  тесно
сходятся и даже по возвращении на волю  устанавливают  крепкие  связи  и
создают целые сообщества.
   ...Воздух на зоне был наэлектризован. Над колонией нависли тучи.
   Пахло грозой. Достаточно было  одного  резкого  слова,  чтобы  грянул
гром. Зеки тайком мастерили заточки, шептались о чем-то. И даже в сортир
ходили стаями. А одиночки, не пожелавшие пристать ни к одной из групп, с
опаской  озирались  по  сторонам,  понимая,  что  при  большом   разборе
тихушникам тоже достанется. Даже  лица  самых  больших  оптимистов  были
озабоченны.
   Бирюк помнил случай, когда на одной из сибирских зон поссорились  два
крепких блатаря. За штаны каждого из них держалась целая свора шестерок,
которые готовы были умереть за своего пахана. В  конфликт  невольно  был
втянут весь лагерь. Зеков, которые не стали на сторону  одного  блатаря,
подкарауливали и закалывали без шума. Сторонники другого блатаря  делали
то же самое. Заходить на территорию лагеря опасался  даже  караул:  быки
стаскивали трупы к воротам, а утром следующего дня  молоденькие  солдаты
увозили их на тюремное кладбище. В это время из колонии была удалена вся
администрация, и зеки сделались полноправными хозяевами. Сама зона  была
окружена войсками, боялись, что этот беспредел  перекинется  в  соседние
лагеря. Противостояние блатных продолжалось несколько недель.  И  только
когда в очередной драке был зарезан один из лидеров, обстановка на  зоне
неожиданно нормализовалась, и новый пахан охотно  принял  от  враждующей
стороны заверения в полном ему  подчинении.  Это  противостояние  стоило
тогда трех десятков трупов. Бирюк подумал,  что  сейчас  ситуация  может
повториться. Смерти он уже давно не боялся, но ему  было  жаль  мужиков,
которые без оглядки, как заботливому отцу, доверяли ему свои жизни.
   Трижды к Бирюку подходили блатари и предлагали порезать "козлов",  но
тот остужал их разгоряченные головы:
   - Нет. Будем ждать. Надеюсь, что они одумаются. Резать зека - это все
равно что руку на брата поднять.
   Больше всех горячился Мулла. Старый зек не  раз  говорил,  что  Мякиш
давно стоит у него поперек горла и он готов  засадить  его  в  сортир  и
мокнуть в очко его противную башку.
   Бирюк, слушая  проклятия  Муллы  в  адрес  пахана,  только  улыбался:
имеющий едва ли не полувековой срок кипел и  горячился  как  первоходок,
едва ступивший на тюремный двор. Видно, лихим он был парнем  во  времена
своей юности!
   Расцвет его воровской карьеры пришелся на борьбу с "суками"  -  самое
смутное время во всей истории  советского  уголовного  мира.  Бирюк  был
уверен: если дать волю Мулле, то он загонит весь лагерный актив  в  сруб
и, не моргнув глазом, спалит его.
   Хуже всего было то, что Мякиш сумел найти  общий  язык  с  бандитами,
которых Бирюк раздражал своим строгим  воровским  уставом.  Значительную
часть в группировке Мякиша составляли смертники, проигравшие свою  жизнь
в карты. Их жизнь не стоила ни копейки, и в случае "войны"  они  обязаны
будут идти в первой шеренге.
   Бирюк со злостью подумал  о  том,  что  суки  ни  в  грош  не  ставят
человеческую жизнь  и,  хотя  Мякиш  числился  в  ворах,  характером  он
напоминал суку и даже первейшую шлюху. Даже порядки в лагере у Беспалого
были сучьи, и многие зеки бегали к "куму"  с  доносами  на  других.  Все
здесь было против воровских правил  и  действовал  только  сучий  закон.
Бирюку приходилось не раз наблюдать, как Мякиш заставлял петушиную масть
мыть полы языками,  а  по  утрам  выстраивал  запомоенных  в  шеренгу  и
обязывал   проводить   петушиную   перекличку,   которую   он    называл
"предрассветной побудкой".
   Официально Бирюк не был смотрящим на зоне  и  только  иногда  говорил
Мякишу, что в его хозяйстве творится беспредел. Однако Мишка каждый  раз
протестовал и не хотел с ним соглашаться.
   Бирюк вдруг понял, что становится другим. Каких-нибудь пять-шесть лет
назад он распорядился бы тайком придушить непокорного авторитета.  Такую
операцию  он   называл   хирургическим   вмешательством:   так   удаляют
злокачественную опухоль, которая может  навредить  всему  организму.  Но
сейчас, следуя опыту законников старой  школы,  он  больше  склонялся  к
беседам, в которых пытался убедить собеседника в своей правоте  весомыми
доводами.
   Противостояние  -  это  всегда  не  только  напрасные  жертвы,  но  и
серьезный удар по воровской идее. Свою задачу  Бирюк  видел  не  в  том,
чтобы укрощать непослушных, а в укреплении воровских традиций.  И  он  в
этом преуспел настолько,  что  даже  отмороженные  уважительно  понижали
голос, разговаривая с именитым законником.
   У Бирюка хватило бы  авторитета  превратить  быков  Мякиша  в  жалких
дворняжек. При особом старании он мог бы даже Мишку затолкать под  нары,
подведя его под крупный косяк, как это делали иные блатные, расправляясь
со строптивыми зеками. Но он обязан был выбирать только тот путь,  чтобы
впоследствии ни один блатной  не  смог  упрекнуть  его  в  недозволенных
действиях.
   Поразмыслив, Бирюк решил вызвать Мякиша на  откровенный  разговор.  А
почему бы в принципе не поболтать двум ворам, глядишь, до чего-нибудь  и
докумекались бы...
   Мякиш предложил встретиться в бане - тихом, уютном  домике.  Выложена
банька была из огромных сосновых бревен, которые с  успехом  подошли  бы
для постройки океанской шхуны. Баня была главной гордостью  Мякиша,  она
свидетельствовала о том, что смотрящий может не только гонять по локалке
запомоенных "петухов", но и печься о братве, об их удобстве. А слава  об
этой бане  разошлась  так  далеко,  что  париться  туда  приезжало  даже
обкомовское начальство.
   Мякиш любил баню и проводил на ее жарких полках немало часов,  твердо
веря в то, что вместе с потом из его пор выходят и прошлые грехи.
   Возможно, поэтому, вопреки воровской традиции, он  не  носил  на  шее
креста, ни разу не исповедался, а в своей каморке вместо  икон  развесил
на стенах голых баб.
   Подпаханники Мякиша и Бирюка мирно  толковали  у  порога  бани,  пока
законные, закрывшись  в  парилке,  помахивали  над  распаренными  телами
пахучими дубовыми вениками.
   Жар был крепок, и Бирюк чувствовал себя так, как если бы он  забрался
в топку паровоза. Он не был большим любителем бани, но сейчас  решил  не
отставать от Мякиша и залез под самый потолок, где воздух был  настолько
раскален, что невозможно было дышать. Мякиш, привыкший к пару этой бани,
с усмешкой поглядывал на Бирюка, дожидаясь, когда тот спустится  пониже,
но Станислав знал, что скорее сварится на горячих полках, чем даст повод
Мишке позлословить. Кроме того, он считал, что большие поражения  всегда
начинаются с маленьких потерь. Бирюк же непременно  хотел  выиграть  эту
битву.
   - Хорошая у меня баня! - не без гордости  произнес  Мякиш  и  плеснул
ковш воды на аккуратно уложенные голыши. Камни протестующе зашипели, а в
воздухе запахло мятой. - А дух-то какой! - Он вынырнул из клубов пара. -
Сказали мне  "мужики",  дескать,  трудно  без  бани,  так  я  в  лепешку
разбился, малявы во все концы Урала разослал и бревна нашел какие  надо!
Врать не буду - баня моя удалась, где я только ни парился, а  чтобы  жар
держался так долго, как здесь, не встречал!  Да  она  лучшая  за  тысячи
километров вокруг! Бля буду, не вру! - хвастался Мякиш. -  Ведь  не  для
себя старался, а для "мужиков". И без того тянуть срок в  этих  похабных
местах не в радость, а тут хоть какая-никакая, а отдушина имеется.
   Бирюк  подумал,  что  Мякишу  хотелось  выглядеть  добрым  помещиком,
пекущимся о благе крепостных крестьян.
   На самом деле Мишка установил такой порядок: каждый  зек  должен  был
отчислять на общак десятую часть заработанных денег.  Он  обложил  данью
всех картежников, всех спорщиков и посягнул даже  на  деньги  "мужиков",
что в иных правильных зонах посчитали  бы  за  полнейший  беспредел.  Но
Мишка ссылался на  решение  регионального  смотрящего,  по  чьей  маляве
собирались гроши. Однако ходили разговоры, что в  центральную  кассу  от
его колонии не поступило даже рубля, и Бирюк решил, что наступило  самое
время, чтобы напомнить ему об этом.
   -  Баня  у  тебя  действительно  крепкая,  Мишка,  -  качнул  головой
Станислав. - А вот мне хотелось бы узнать, куда деваются башли,  которые
ты выколачиваешь из мужиков под предлогом общака.
   Даже за густым паром было видно, как Мякиш нахмурился - на узком  его
лбу собрались мелкие складки, а  под  носом  обозначились  две  глубокие
морщины.
   Братва приговаривала на смерть  и  за  меньшие  провинности.  И  если
участь его уже решена, то,  возможно,  в  предбанничке  ссученного  вора
дожидаются два человечка, которые без особого шума затянут у него на шее
длинное махровое полотенце.
   - О чем ты говоришь. Бирюк? Все деньги я переправляю в общак, а  если
курьеры берут себе на дорогу, так это с них нужно и спрашивать.  Если  и
можно меня в чем-то упрекнуть, так это в том, что я очень доверяю людям.
   Но два дня  назад  Бирюк  получил  маляву,  в  которой  были  описаны
"подвиги"  курьеров  регионального  сходняка.  Забрав   "капусту",   они
ринулись  в  первый  подвернувшийся  ресторан  и  стали  швыряться   там
деньжатами, как будто это были фантики от конфет. На ночь они приволокли
в гостиницу с десяток шалав и устроили в своих номерах такой бардак, что
подняли на ноги всю администрацию.
   Загул курьеров не  остался  безнаказанным.  Смотрящий  региона  велел
изловить шальных "мужиков"  и  вытрясти  из  них  правду.  Расколоть  их
оказалось  просто  -  курьеров  достаточно  было  посадить  на  ночь   в
свежевырытую могилу и закопать по шею, чтобы они без утайки поведали  не
только о собственных  подвигах,  но  и  о  хитростях  самого  Мякиша.  И
получилась весьма неприглядная картина: больше половины собранных  денег
Мишка каждый раз оставлял себе, хотя постоянно твердил о том, что  часть
общака уходит на подкуп администрации и на "дорогу".
   - Твои слова мне напоминают байку о девке, что доверилась  прохожему,
да сама не заметила, как стала бабой. Не так уж ты наивен, как им хочешь
показаться! - ехидно заметил Станислав.
   - Бирюк, мне бы очень не хотелось, чтобы отсюда мы вышли врагами.
   Мне трудно тягаться с твоим авторитетом, ты -  смотрящий  Ленинграда,
знаменитый вор, но я хозяин в колонии, и мое слово -  указ  для  всех...
включая и тебя! - жестко отрезал Мякиш.
   Он взял ковшик и снова плеснул  воду  на  раскаленные  голыши.  Бирюк
почувствовал, как кожу обожгло жаром, и ему  потребовалось  сделать  над
собой немалое усилие, чтобы не вскочить с раскаленных ступеней.  Похоже,
Мишка зазвал его в парную  для  того,  чтобы  убить  жаром:  можно  было
догадаться, с какими насмешками шестерки смотрящего колонии  вытащат  из
баньки его голый труп.
   - Я ценю твою выдержку. Мякиш.  Вижу,  что  ты  сторонник  не  только
крепких бань, но еще и спокойных бесед, а поэтому  давай  расставим  все
точки над "и". Определимся со всеми вопросами, чтобы  потом  между  нами
было дальнейшее взаимопонимание. Первое, что хочу тебе сказать, -  я  не
допущу того, чтобы эта зона из сучьей переродилась в  еще  более  сучью.
Второе, мне очень не нравится беспредел, который процветает на зоне.
   - Что ты имеешь в виду, Бирюк?
   - Очень многое, Мякиш. Первое, ты не  должен  обижать  мужиков  и  на
радость администрации  вытягивать  из  них  все  жилы.  Им  и  без  того
достается, - они вкалывают по три нормы, их давят "дубаки", а тут еще  и
ты наседаешь на них со своими шестерками.
   - Бирюк...
   - Это еще не все. Ты  понапрасну  обижаешь  петухов.  Да,  это  самая
гнилая масть, не буду с тобой  спорить  о  том,  что  дальше  порога  их
пускать не следует и самое подходящее для них место - крышка параши.  Но
ты забываешь, что они тоже зеки и ты, как смотрящий, должен и о них тоже
заботиться. Ты ведь отец для всех зеков! Не случайно смотрящего на  зоне
называют паханом. Пускай петухи не самые любимые твои сыновья, но  слова
утешения ты обязан найти и для них. Ты же, вместо  того  чтобы  наводить
порядок у себя на зоне, начал с того, что душишь целые масти!
   - Бирюк, я уже вышел из того возраста, когда большие дяди грозили мне
пальчиком и делали замечания. Я сам, как ты выразился, папаша,  так  что
советы свои оставь при себе, а в свои дела я тебе вмешиваться не дам.  А
что касается петухов, то я им еще устрою петушиные бои,  -  расхохотался
Мякиш и, вылив на себя таз холодной воды, произнес:
   - Жарко здесь. Пойду. Видно, придется париться тебе в одиночестве.  А
напоследок хочу тебе сказать: я сюда послан  сходняком,  только  сходняк
вправе меня и разжаловать. - И, стараясь  не  поскользнуться  на  мокрых
ступенях. Мякиш стал медленно спускаться вниз.
   Во всю спину Мишки был наколот огромный  пятиглавый  собор,  -  некое
тюремное пижонство, - и, остановив свой взгляд на  звездчатых  маковках,
Бирюк негромко произнес:
   - Мишка, ты забываешь о том, что сходняк тебя сюда послал  сидельцем,
а как ты тут паханом стал, еще надо проверить...
   Мякиш резко обернулся. Рот его скривился в усмешке,  обнажив  золотую
фиксу.
   - Ты мне угрожаешь? Да здесь  твое  слово  значит  куда  меньше,  чем
приказ какого-нибудь солдата-первогодка!
   - Жаль, что мы не договорились с тобой. Мякиш. Ты мне  не  оставляешь
выбора...
   - Выбора, говоришь... Хочешь жить по понятиям? А  может  быть,  зекам
действительно тогда стоит выбрать нового смотрящего зоны? Блатных  здесь
предостаточно, как они решат, так и  будет.  Чего  же  ты  молчишь?  Или
боишься, что зеки опять выберут меня?
   Это был вызов, и Бирюк принял его.
   - Тебе следовало бы знать. Мякиш, что я свое отбоялся еще при  первом
сроке. И теперь меня не испугают ни блатари, ни  мусора.  Ладно,  так  и
быть, принимаю твое предложение. Но если ты проиграешь, обещаю тебе, что
ты не будешь даже подпаханником.
   Мякиш открыл дверь, и клубы распаренного воздуха вырвались наружу.
   - Проиграю, сукой буду, если не уйду в  мужики!  -  отрезал  Мишка  и
громко крикнул:
   - Эй, пидоры, ваш батянька вышел, идите одевайте меня!

Глава 40

   Колонию около поселка Североуральск называли сучьей по преобладанию в
ней "козлиного" элемента. "Козлы" жили в отдельном бараке,  который  был
отгорожен от общежития блатарей высоким забором, на самом  верху  в  два
ряда была протянута колючая проволока. Мера эта была не лишняя  -  между
блатными и "козлами" существовала давняя неприязнь, которая готова  была
перерасти  в  открытую  войну.   Локалка   на   ночь   предусмотрительно
запиралась, а  вертухаи  на  сторожевых  вышках  пристально  следили  за
малейшим передвижением по территории зоны и готовы были в любую  секунду
поднять тревогу. Они не доверяли  никому:  ни  "козлам",  которые  ближе
остальных  стояли  к  администрации,  ни  блатным,  которые  в  открытую
презирали сучий режим.
   Инструктированные  начальством,  они  знали,  что,  несмотря  на  все
противоречия и ненависть, которая разделяла блатных и "козлов",  во  имя
общей цели - улучшения  условий  содержания  -  они  могли  объединиться
против  администрации  и  подпалить  не  только  собственные  бараки   и
промышленную зону,  но  и  вышки  вместе  с  охранниками.  Можно  только
догадываться, какой смех у всего блатного  мира  вызвал  бы  поджаренный
вертухаи.
   Молодому  поколению  рассказывали  легенду  о  том,   как   произошло
"размораживание" колонии много лет назад: четыре  тысячи  зеков  в  один
день объявили голодовку,  протестуя  против  произвола  администрации  и
ухудшений условия содержания: дрянная пища, бесконечные шмоны,  проверки
и зуботычины. Не помогали ни уговоры, ни угрозы; блатных  заталкивали  в
изолятор, держали в карцере, но сопротивление  только  крепло.  И  тогда
лагерная администрация отважилась на отчаянный шаг  -  решили  ввести  в
зону армейскую роту.
   Появление солдат с автоматами в руках вызвало  неожиданный  отпор.  И
вчерашние недруги - блатные и  "козлы",  спаянные  общими  интересами  и
ненавистью к милицейской форме,  ожесточенно  защищались:  в  ход  пошли
ножи, заточки, обломки  мебели,  камни.  Солдаты,  не  ожидавшие  такого
яростного сопротивления, отступили, прихватив с собой с десяток  раненых
и троих убитых.
   Зеки стали ждать очередного штурма. И он не задержался. Крепко сжимая
автоматы, солдаты преодолели  баррикады,  и  началась  бойня  -  звучали
выстрелы, раздавалась отчаянная брань, слышался хруст ломаемых челюстей.
А когда все затихло, в  свете  прожекторов  можно  было  увидеть  восемь
изуродованных трупов в арестантских робах.
   Администрация колонии в течение  месяца  выявляла  подстрекателей,  а
когда имена зачинщиков были  установлены,  их  всех  поместили  в  ШИЗО,
приставив к дверям усиленный  караул.  В  штрафном  изоляторе  вместе  с
ворами находились и "козлы", и вся зона была озабочена тем,  чтобы  хоть
как-то смягчить участь сидельцев. Дорога в это время была  перекрыта,  и
весь грев оседал в карманах и сумках начальника караула.
   Два десятка наказанных зеков взывали к Беспалому, требовали встречи с
депутатами Верховного Совета, а когда стало ясно, что помощи  не  будет,
они по тюремной почте  простились  со  всем  миром.  На  следующий  день
блатари  и  "козлы"  в  знак  протеста  против  произвола  администрации
перерезали себе вены, и когда охранники отомкнули двери ШИЗО, то увидели
там двадцать мертвецов, лежащих на шконках.
   Зеки оставили после себя и предсмертную записку. Они  винились  перед
всем христианским миром в том, что уходят не по-божески, просили  братву
не поминать их дурным словом, а также снизошли до взаимного  прощения  -
блатные отпускали "козлам" грехи,  связанные  с  тем,  что  те  нацепили
красные повязки и служили администрации колонии, а  "козлы"  не  держали
больше зла на блатных за их требовательность  и  непримиримость.  Так  и
лежали рядышком вчерашние враги.
   После того случая Беспалый  перетасовал  колонию,  отправив  наиболее
дерзких зеков в крытку, а козлиный барак пополнился молодняком.
   Беспаловская зона была сучьей по всем  показателям.  И  Мякиш  своими
действиями не укреплял закон, а, наоборот, расшатывал его. Делал он  это
всюду, где бы только ни появлялся: он вершил суд  по-своему,  совсем  не
учитывая воровских  понятий.  Вместо  того  чтобы  погасить  конфликт  в
зародыше, он, наоборот, удовлетворяя собственное любопытство,  частенько
раззадоривал спорящих. Не в меру  вольготно  при  нем  чувствовали  себя
активисты, а в отдельных случаях пытались даже наступить на хвост ворам.
Вместо того чтобы облегчить лагерный режим, он ужесточал его, а  значит,
"лил воду на мельницу" оперов.
   Плохо при нем было не только  обиженным  и  "мужикам",  даже  блатные
начинали поскуливать, оглядываясь на сучьи замашки вора в законе Мякиша.
   Бирюк предложил провести перевыборы смотрящего не  случайно:  он  был
уверен, что блатные выберут его и без поддержки  большого  сходняка.  Он
хотел преподать Мякишу хороший урок, но не в сучьих традициях,  которыми
отличалась зона, а по воровским понятиям.

***

   М