Беспалого-младшего, и Тимофей Егорович понял, что сын знает куда больше,
чем хочет показать. Александр Беспалый обвел долгим взглядом  помещение,
словно пытался увидеть души казненных. - Если  хочешь,  мы  можем  найти
другое место...
   - Нет, -  отрицательно  покачал  головой  Тимофей  Егорович.  -  Буду
разговаривать с ним здесь.
   - Хорошо. Сейчас приведут Муллу. Сколько же ты с ним не виделся?
   - Вечность! - глухо выдохнул бывший "кум".

Глава 26

   Тимофей Егорович не сразу узнал  Муллу.  От  прежнего  Заки  Зайдуллы
остались выразительные глаза, которые были черны и бездонны,  как  ночь.
Мулла смотрел всегда в упор и терпеливо дожидался, когда собеседник,  не
выдержав его пристального взора, отведет глаза в сторону.
   Кожа на его высохшем лице была покрыта множеством шрамов: один кривой
линией рассекал лоб, другой проходил через нос и убегал далеко за скулу,
третий, самый ужасный,  жирной  багровой  полосой  начинался  под  левым
виском, проходил через всю щеку и раздваивался на подбородке.
   Мулла был неимоверно худ, как будто последние десятилетия просидел на
воде и хлебе, вот только руки его не изменились: пальцы оставались очень
длинными и  гибкими,  словно  у  сказочного  лесного  черта,  способного
защекотать до смерти любого  человека,  случайно  забредшего  в  глубину
чащи. Ни тяжесть прожитых лет, ни лагерное житье-бытье не  вытравило  из
его сатанинских глаз озорного огонька, который  когда-то  сводил  с  ума
женщин-вольняшек. Да и сам Мулла не одряхлел с возрастом,  а  лишь  стал
похож на корявое высохшее дерево, которое никак  не  желает  ломаться  и
может простоять еще не один десяток лет.
   Тимофей Егорович невольно поднялся со стула:
   - Заки?
   Мулла неодобрительно оглядел Беспалого и  после  некоторого  раздумья
слабо пожал протянутую руку.
   - Зачем из барака выдернул? Неужели  соскучился?  А  может,  помирать
срок пришел и ты надумал проститься? Хе-хе-хе! Поживешь еще! У тебя даже
румянец на щеках играет. Располнел ты, Тимоха, тебе бы к нам на лагерную
диету, ты бы тогда мигом скинул лишних полтора пуда.
   - Я тебя часто вспоминаю, Заки, - спокойно ответил  Беспалый.  -  Как
это ни странно, но чем ближе  последний  час,  тем  воспоминания  юности
становятся острее.
   - Ого! Ты меня удивляешь, Тимоша, вот  уж  не  думал,  что  начальник
колонии, хоть  и  бывший,  может  быть  поэтом!  Впрочем,  все  в  руках
Аллаха...
   Мулла никогда не забывал о том, что он мусульманин, и  часто  поминал
Аллаха. Увидев свободный стул  напротив  Тимофея  Егоровича,  он  сел  и
выжидательно посмотрел на старого приятеля.
   -  Заки,  если  желаешь,  можно   будет   устроить   тебе   досрочное
освобождение. За тобой  ведь  не  числится  больших  грехов,  и,  думаю,
администрация не будет против.
   Беспалый кивком указал на  сына,  который  с  интересом  наблюдал  за
разговором бывших корешей.
   - И такое ты предлагаешь человеку, который больше  полувека  просидел
за решеткой?! - возмутился старый зек. - Да если я уйду отсюда, в лагере
вообще правда умрет! А потом, здесь меня все знают, уважают. Я -  Мулла,
а этим многое сказано. А кем я  буду  на  воле?  Вокзальным  побирушкой?
Молчишь? Нет уж, лучше ты переходи на жительство в  наш  барак.  Я  тебе
угол выделю и пидораса подберу, который тебя обслуживать будет. Не забыл
еще, как это делается?
   Тимофей Егорович криво усмехнулся, показав  золотую  фиксу  в  правом
углу рта. Беспалый в молодые годы всегда одевался франтовато:  на  ногах
яловые сапоги, которые непременно съеживались в гармошку,  и,  когда  он
шел, скрип доводил до экстаза  всех  девок  в  округе.  Штаны  он  носил
бархатные и непременно с ворсом, а цивильные костюмы заказывал у  лучших
портных. Рубашка на нем обычно была белая  льняная.  Еще  Тимофей  любил
запонки,  а  вот  галстуков  не  признавал:  ворот  у  него  всегда  был
расстегнут,  и  у  самого  горла  виднелась  тельняшка,  с  которой   он
расставался  только  в  бане.  Тельняшку   ему   давным-давно   подарили
кронштадтские  моряки,  которые  в  годы  "красного  террора"  заполнили
Соловецкие лагеря. А вот золотая фикса была  изобретением  самих  воров:
традиция подпиливать здоровый зуб и  ставить  на  него  золотую  коронку
уходила в дореволюционную Россию, где каждый уважающий себя  уркач  имел
привычку закладывать в пасть пару золотников благородного металла.
   Сейчас  на  Тимофее  Егоровиче  не   было   ни   яловых   сапог,   ни
кепки-восьмиклинки и  вместо  дорогих  австрийских  часов,  которыми  он
когда-то любил щеголять перед приятелями, теперь он носил самые  что  ни
на есть обыкновенные - "Победу"  с  исцарапанным  стеклом  и  засаленным
ремешком.  Однако  золотая  фикса  на  левом  клыке   Беспалого-старшего
блестела так же ярко, как и в молодые годы, и недвусмысленно  напоминала
о его воровском прошлом.
   - Разве такое забывается! Только  инструмент  у  меня  притупился,  -
отшутился Тимофей Егорович.
   Беспалый-младший Достал из шкафа бутылку армянского коньяка  "Наири",
расставил на столе рюмки и разлил в них коричневую жидкость. Коньяк  был
отменный, и комната мгновенно наполнилась благодатным запахом.
   - Вот что я тебе скажу, гражданин начальник, -  поморщился  Мулла,  -
убери это пойло, им только свиней травить. У тебя спиртяшки не найдется?
Мой желудок к нему больше привычен.
   Александр Беспалый улыбнулся. Ему импонировал этот  старый  зек,  чей
язык был остер, как турецкий ятаган. И вообще зеков такого калибра,  как
Мулла, по всей России можно было отыскать теперь не более десятка.
   - Есть у меня спирт! - С этими словами он достал литровую  бутыль.  -
Это только для самых важных гостей.
   - А знаешь, гражданин начальник, мне надо  бы  отказаться  от  твоего
угощения: не по воровским это понятиям брать чарку из  руки  мента.  Но,
думаю, братва не осудит меня за это, ведь особенный сегодня день!
   - А ты и не бери! - серьезно ответил Беспалый-младший. -  Я  тебе  на
стол поставлю.
   Осторожно поставив наполненный  до  краев  стакан  перед  Муллой,  он
ободряюще улыбнулся. Он  давно  знал  об  этой  странной  привычке  Заки
Зайдуллы пить неразбавленный спирт. Причем выпивал он его не залпом, как
делает  большинство  людей,  а  небольшими  глотками,  полоща   огненной
жидкостью рот, - именно так поступают дегустаторы вина, чтобы определить
вкусовые качества напитка. Мулла сделал глоток и от удовольствия  сладко
сощурился, напоминая разнеженного кота, впервые  почувствовавшего  тепло
весеннего солнца после затяжной снежной зимы. А потом так же неторопливо
стал тянуть спирт глоток за глотком, ни разу не поморщившись.
   - Заки, чтобы так  пить,  нужно  луженый  желудок  иметь!  -  заметил
Тимофей Егорович.
   - Посидел бы с мое, похлебал бы баланду, и у тебя такой же был бы!  -
едко отозвался Мулла.
   Не отрывая стакана от  губ,  Заки  Зайдулла  внимательно  разглядывал
своего давнего другана. Ему показалось, что Тимоха мало изменился,  даже
полковничьи  погоны  на  старом  кителе  не  могли  затмить  сияния  его
воровской золотой фиксы.
   - Не надо, Заки! - жестко произнес Беспалый-старший. - Я свое вот так
отсидел! - И он постучал себя ребром ладони по горлу. - Или,  может,  ты
позабыл?
   Мулла осторожно поставил стакан на полированный стол и сухо ответил:
   - Я никогда ничего не забываю, Тимоша!

Глава 27

   Заки Зайдулла захмелел. Спирт у начальника был жгуч  и  располагал  к
обстоятельному разговору. Как бы там ни было, но повидать Тимофея  после
долгой разлуки ему было интересно.
   - Ты так и не женился, Зайдулла? А ведь ты мусульманин, и тебе  Коран
разрешает иметь не одну, а четыре жены! - хохотнул Беспалый. - Я  бы  на
твоем месте не терялся! Или все еще верен той своей  зазнобе  с  Сивцева
Вражка?
   Заки не обошла любовь, и память о  ней  он  сумел  сберечь  до  самой
старости.  Правда,  если  он  пытался  поведать  кому-нибудь  в   минуты
откровенности о своей любви,  то  сбивался  на  обычный  сентиментальный
рассказ о красивой молодке с пшеничными локонами.
   Чаще всего воры знакомятся с  будущими  подругами  на  "хазах",  где,
отмечая удачное завершение  трудового  дня,  расслабляются  водочкой,  а
заодно строят планы на ближайшее время. Женщин на "хазах" хватает -  как
правило, это перекупщицы краденого или  наводчицы,  явившиеся  за  своей
долей, реже - подруги воров.  Многие  девки  приходили  за  компанию  со
своими старшими сестрами - молодые, наивные, они таращили глаза на  все,
что происходило вокруг них, а лакомые яства на столах для них были такой
же  невидалью,  как  бальное  платье  императрицы.  Шумное  застолье  не
вписывалось в серые повседневные будни, и  страшно  было  подумать,  что
этот праздник закончится, как только шагнешь за порог малины.
   Свою первую любовь Заки Зайдулла встретил во время квартирной кражи в
переулке Сивцев Вражек. Тогда ему едва перевалило за двадцать, но он уже
считался опытным вором, а пятнадцатилетняя шантрапа смотрела на него как
на учителя и готова была называть по имени и отчеству.
   Среди московских воров Зайдулла числился опытным карманником,  однако
каждый из них знал, что при случае он может пойти и на квартирную кражу.
Для него это было  всего  лишь  новой  азартной  игрой,  а  не  способом
нажиться.
   Возможно, в ремесле домушника его привлекала острая  приправа  риска,
которая  здесь  значительно  больше,  чем  во  всяком  другом  воровском
промысле. Но работал по квартирам  Мулла  всегда  наверняка,  зная,  что
объект набит добром от пола до потолка.  Он  не  терпел  случайностей  и
вставлял отмычку в замок лишь в том случае, если был уверен, что  хозяин
не явится в разгар работы и не помешает укладыванию вещичек в сумки.
   Заки часто вспоминал начало того рокового дня.  Неделя  обещала  быть
дурной: порвался его любимый шаманил, на котором красивой арабской вязью
было  выведено  изречение  из  Корана.  Однако  отказаться  от   заранее
намеченной квартирной кражи Мулла не посмел и,  повернувшись  на  юг,  в
сторону священной земли,  прочитал  молитву.  Даже  находясь  в  доме  и
собирая дорогие вещи, он не забывал Аллаха  и  негромко  произносил  его
красивые имена. А подельники, зная о набожности Зайдуллы, не  одергивали
парня, полагая, что он печется и об  их  благополучии.  В  то,  что  его
молитвы дошли до Аллаха, Зайдулла поверил Тогда, когда меховые шубы были
аккуратно уложены в огромные чемоданы, золото рассовано  по  карманам  а
его подельник, красивый светловолосый  парень  лет  двадцати  восьми  со
странной кличкой  Туча,  уже  собрался  открыть  дверь,  чтобы  тихонько
выскользнуть на лестничную площадку.
   Это случилось в тот самый момент, когда Зайдулла  облегченно  перевел
дух и пристыдил себя  за  неуместное  волнение,  которое  подельник  мог
принять за трусость.
   Дверь отворилась, и в прихожую вошла хозяйка. Она была на  сносях,  и
живот огромным шаром выпирал из-под тонкого цветастого  платья.  Женщина
заслонила весь проход, словно страж, вставший на  пути  злоумышленников.
Чтобы вырваться из квартиры, нужно было вжаться в  стену  и  прошмыгнуть
мимо нее к выходу.
   - Ой, кто это?! - неожиданно тонким  голосом  выкрикнула  хозяйка,  и
ворам стало  ясно,  что  перед  ними  обыкновенная  бабенка,  которая  с
перепугу вот-вот родит на пороге собственной квартиры.
   - Тихо, сучка, - негромко  произнес  Туча,  -  если  вопить  начнешь,
размажем тебя по стенке... А теперь отойди, чтобы я твое брюхо ненароком
локтем не зацепил.
   Женщина была совсем молодой - от силы лет двадцать,  и  Зайдулла  был
уверен, что она проклинает в этот миг не только воров, но и  себя  -  за
то, что явилась домой в неурочный час.
   - Сейчас, сейчас. - Она предприняла неловкую попытку посторониться.
   - Только не убивайте меня!
   - Вопить не будешь, дура, тогда останешься жить, - серьезно  пообещал
Туча и подхватил чемоданы с добром. - Ну что стоишь, двигай за мной, или
тебе баба приглянулась? А то, может, на ночь с ней решил остаться?  -  И
Туча беззлобно оскалился, показывая ровный ряд зубов.
   Женщина словно стала меньше ростом: как-то сгорбилась, голову втянула
в плечи, а потом вдруг застонала и медленно, поддерживая руками огромный
живот, опустилась на пол.
   - Рожает! - ахнул Зайдулла.
   - Ну чего встал, дурень, дверь открой, не видишь, что ли, я  чемоданы
держу?! - рявкнул Туча. - Сейчас она такой вой поднимет, что вся  округа
сбежится. Или ты в акушеры решил податься?
   Женщине уже были безразличны стоявшие рядом грабители,  ее  волновала
лишь хрупкая жизнь, которая  билась  в  ее  чреве,  и  она,  не  стыдясь
присутствия чужих мужчин, завалилась на пол, расставив ноги.
   - Ой, Алла! - выдохнул Заки.
   Он открыл дверь, и Туча, громыхнув ребром чемодана  о  косяк,  быстро
выскользнул наружу. Мулла услышал торопливый топот его ног на лестнице.
   - Господи! Господи! - стонала женщина. - Ой, не могу! Рожаю!
   Врача...
   Вор посмотрел в бледное лицо женщины и произнес:
   - Потерпи! - Он осторожно поднял ее на руки и понес на кровать.
   Женщина показалась ему неимоверно тяжелой, и он думал только  о  том,
чтобы не грохнуться с ней на пол среди разбросанного тряпья. -  Потерпи,
осталось немного.
   - Ой, больно! - пожаловалась роженица. - У меня ведь воды отошли.
   - Потерпи, я сейчас!
   Спотыкаясь о разбросанные вещи, Заки выскочил на лестничную площадку.
   - Баба рожает! -  Он  принялся  стучать  в  двери.  -  Да  отзовитесь
кто-нибудь, помрет ведь!
   Заки не сразу заметил на лестнице  девушку  лет  семнадцати.  Девушка
явно направлялась в квартиру к роженице.
   - Где она?!
   - В комнате там... Я ее положил на кровать.  Она  уже  и  кричать  не
может, - боюсь, помрет!
   Зайдулла  подумал,  что  теперь  самое  время  смыться,  но   девушка
неожиданно окликнула его:
   -  Молодой  человек,  вызовите  перевозку,  немедленно!  Роддом   тут
недалеко, на Молчановке. А я пока с сестрой побуду.
   Мулла нерешительно  топтался  у  порога,  мучительно  соображая,  как
следует поступить. Правильнее всего было бы захлопнуть за собой дверь  и
бежать прочь, не разбирая дороги, но девушка, строго посмотрев на  него,
добавила:
   - Ну что же вы стоите?! Скорее!
   Заки Зайдулла всегда побаивался красивых девок. Было в  их  внешности
что-то мистическое, бесовское, гипнотическое. Такие крутили  мужиками  с
легкостью шулеров,  тасующих  крапленые  карты.  Не  случайно  во  главе
уголовных  банд  часто  становились  девки-красавицы,   которым   больше
пристало бы  учиться  в  институте  благородных  девиц,  чем  заправлять
воровскими малинами. Глядя на юную красавицу, Зайдулла понял, что угодил
в омут колдовских чар, и ноги сами вынесли его на улицу.
   Он  огляделся.  Тучи  уже  и  след  простыл.  Магия  бездонных   глаз
незнакомки была настолько велика,  что  Заки  уже  не  мог  убежать.  Он
отыскал нужный дом на Молчановке и приник к окошку приемного покоя:
   - Баба рожает! Приезжайте быстрее, иначе помрет!
   - Адрес! - строгая санитарка взяла ручку.  Мулла  заученно  отчеканил
название переулка и номер дома и квартиры,  а  потом  рванул  обратно  в
Сивцев Вражек и встал за углом дома.
   Ждать  пришлось  недолго.  Уже  через  несколько  минут  к   подъезду
подкатила машина "скорой помощи". Из глубины  двора  Мулла  наблюдал  за
тем, как из задней дверцы вышли мужчина и  женщина  в  белых  халатах  и
поспешили к роженице.
   Минут пять было тихо,  а  потом  из  дома  выбежал  врач  и  закричал
оставшемуся за рулем шоферу:
   - Рожает! На лестнице остановились, не  донесем!  Спирт  давай,  руки
хоть ополоснем!
   Взяв протянутую бутыль со спиртом, врач бегом вернулся в подъезд.
   Зайдулла закурил. Вдруг он поймал  себя  на  том,  что  волнуется  за
женщину, которую всего лишь час назад обокрал, и с нетерпением ждет, чем
завершится вся эта история.
   Шофер застыл у дверей, точно воин в дозоре, и  отгонял  всякого,  кто
желал проникнуть в дом:
   - Обождите малость, баба там рожает на лестнице...
   Жильцы недоуменно  пожимали  плечами  -  с  каких  это  пор  лестница
превратилась в акушерскую? -  однако  ослушаться  никто  не  смел.  Люди
терпеливо толпились во дворе, ожидая разрешения войти.
   И вот из-за полуоткрытой двери раздался неуверенный детский крик.
   Мулла бросил под ноги недокуренную папиросу, тщательно растер  окурок
носком ботинка и, облегченно  вздохнув,  пошел  прочь.  Обернувшись,  он
заметил, что недалеко от подъезда лежит брошенный Тучей  тюк  с  вещами,
но, подумав, забирать его не стал. Подозвав к себе какого-то мальчугана,
Заки дал ему гривенник и сказал,  чтобы  он  отнес  тюк  в  квартиру  на
третьем этаже. Заки решил, что это будет неплохим подарком роженице.
   Вечером, явившись на "хазу". Мулла не без  удивления  обнаружил,  что
воры уже знают о случившемся. Его наперебой просили  рассказать,  каково
ему было принимать роды. А некоторые не без ехидства говорили о том, что
руки вора-карманника мало  чем  отличаются  от  умелых  рук  акушера  и,
возможно, для Зайдуллы пришло время поменять воровскую специальность  на
медицинскую.
   Зайдулла обижаться не стал и смеялся вместе со всеми. Единственное, о
чем не знали воры, так это о девушке, которую он встретил  на  лестнице.
Даже здесь, в окружении подельников и  друганов,  он  ощущал  над  собой
власть незнакомки и знал, что ему нужно будет непременно вернуться туда,
дабы попытаться освободиться от ее колдовских чар.
   На место своей последней кражи Заки пришел через три  дня.  Он  долго
собирался с духом,  прежде  чем  позвонить  в  дверь,  а  когда  наконец
отважился, то сразу почувствовал себя кроликом, угодившим в силки.
   Предчувствие подсказывало, что это не последний его визит в  знакомую
квартиру. Дверь ему отворила та самая девушка. Сейчас она показалась ему
еще красивее.
   - Мне бы хотелось сказать... Я пришел... - Заки не находил слов.
   Сейчас, в домашнем халатике,  простоволосая,  она  казалась  ему  еще
более привлекательной, но вместе с тем еще менее  доступной.  Он  жалел,
что явился в этот дом, но противиться  судьбе  так  же  бесполезно,  как
пытаться преодолеть бурное течение горной реки. - Я бы хотел узнать, кто
родился, мальчик или девочка? - наконец нашелся вор.
   Девушка, не скрывая любопытства, внимательно разглядывала гостя.
   - У Вероники родился сынишка, - сдержанно ответила она. Мулла обратил
внимание на то, как музыкален ее голос. Впрочем,  чему  удивляться  -  у
такой красавицы и голос должен быть особенный. - Вероника моя  сестра...
А вы тот самый молодой человек, который вызвал перевозку?
   - Да, - после некоторого раздумья отвечал Заки. В свои  двадцать  лет
он сполна нахлебался напрасных обид, познал беспризорщину, прошел  через
четыре  приюта,  из  которых  всегда  находил   дорожку   на   волю.   В
тринадцатилетнем  возрасте  он  познал  первую  женщину   -   рыхлотелую
тридцатилетнюю  проститутку  Луизу,  которая  отдалась  ему  в   подвале
заброшенного дома на Солянке за полкило колбасы. Потом  он  неоднократно
встречался с гулящими девками,  которые  преподали  ему  нехитрую  науку
любви, но сейчас он чувствовал, что безумно робеет перед  этим  невинным
созданием и что краска смущения уже залила ему щеки, поползла к ушам и к
шее.
   - А правду мне сестра сказала, что ты... вор?
   В глазах у девушки Заки разглядел любопытство, которое можно  увидеть
только у молодой кошечки, наблюдающей за движениями полузадушенной мыши:
поднимется или все-таки помрет, не добравшись до норы?  Видно,  инстинкт
хищницы, дремавший до поры, подсказал ей, что она  имеет  полную  власть
над  оробевшим  парнем,  и  сейчас  девушка  сполна  наслаждалась  своим
могуществом.
   А Заки, застигнутый  врасплох  ее  откровенным  вопросом,  взирал  на
девушку своими жгучими  черными  глазами,  и  в  его  взгляде  смешались
любопытство, робость и желание.
   - Так ты вор? - настаивала девушка.  В  любой  д