роткие волосы и уверенно вышел в коридор.
   Полковник Крылов выслушал Шибанова молча, не перебив ни разу.  Редкий
случай. Он даже не задал ни одного вопроса. Лишь иной раз кивал  крупной
головой да потирал круглый подбородок. Несмотря на мелкие шалости, какие
можно простить всякому здоровому мужику, опер он был первостепенный.  Из
множества версий полковник, как правило,  интуитивно  угадывал  наиболее
выигрышную. И это даже в том случае,  когда  она  не  блистала  красивым
фасадом и смахивала всего лишь на цепь роковых случайностей. Взяв  след,
он его уже не терял  и  напоминал  хваткой  бойцовскую  собаку,  которой
достаточно всего лишь зацепиться  могучими  челюстями  за  шкуру  своего
противника, чтобы потом потихонечку добраться до самого горла,  сомкнуть
клыки на нам и навсегда перекрыть кислород!
   Глубокая  пауза  лишний  раз  свидетельствовала  о  том,  что  Крылов
усиленно просчитывал все возможные варианты.
   - Ты как сам считаешь? - наконец спросил Геннадий Васильевич.  Взгляд
его потяжелел, что означало одно - решение принято. -  Значит,  все-таки
Федосеев?
   - Так точно, товарищ полковник, от Мерзоева прослеживается ниточка  к
Каримову, а от Закира она идет прямо к Федосееву. Оружие  было  украдено
не без его помощи. Как утверждают свидетели, у Федосеева, когда  он  был
кумом, с Каримовым сложились почти приятельские отношения. Вместе  разве
только водку не пили.
   - А у меня есть основания полагать, что водочку они  вместе  пили,  -
задумчиво произнес Геннадий Васильевич.
   - Возможно, так оно и  было,  -  согласился  капитан.  -  Именно  эти
приятельские отношения и позволили ему обратиться за  помощью  к  своему
подопечному.
   Полковник  согласно  закивал.  Большой  палец  правой   руки   нервно
затеребил кончик носа. Об этой его характерной привычке знали многие.  В
минуты усиленного размышления он начинал чихать,  осыпая  присутствующих
мириадами  брызг,  и  сейчас  боролся  с  зудом,  неприятно   щекотавшим
носоглотку.
   Кажется, отпустило. Полковник победно посмотрел на капитана.
   - Совершенно верно. Без помощи Федосеев просто бы не справился. Связи
с уголовным миром он поддерживал через своих  бывших  подопечных,  зная,
что когда-нибудь такая дружба может сослужить ему хорошую службу.
   - Что делать с Федосеевым,  товарищ  полковник?  Геннадий  Васильевич
устало откинулся на  спинку  стула.  Глаза  его  неожиданно  повеселели.
Казалось, он думал о чем угодно, но только не о заданном вопросе.
   - А с Федосеевым делать ничего не  нужно,  капитан.  Пусть  себе  как
работал, так и работает. Насколько мне  известно,  он  у  начальства  на
хорошем счету. Они  его  ценят  за  аккуратность  и  педантичность.  Для
молодых он в некоторой степени наставник, авторитет. Да и  зацепить  нам
его не за что. Ведет замкнутый образ жизни: из дома на службу и обратно.
Есть  у  него,  конечно,  мелкие  увлечения,   порой   цепляет   молодых
проституток у гостиниц. Но ведь за это не сажают, как говорится, кто  из
нас без греха. Два грамма героина ему в карман подсунуть? Несерьезно.  А
потом, я думаю, что подобная афера вряд ли пройдет.
   Все-таки он сам в органах проработал два десятка лет и  про  подобные
фокусы наслышан, а может быть, и сам  проделывал  не  однажды.  Так  что
придется набраться терпения. Вся надежда на Захара... если он  опять  не
отмочит какой-нибудь номер.
   Ты вот что, Гриша, - по-простецки обратился Крылов  к  капитану,  что
случалось с  ним  крайне  редко.  -  Нужно  будет  заглянуть  к  соседям
Мерзоева, возможно, они подскажут что-нибудь еще. Хотя картина более или
менее уже ясная.

Глава 42

ЛЮДИ С ТАРАКАНАМИ В БАШКЕ

   Из одиночной камеры Матвея перевели в шестиместную. По представлениям
Бутырки, это почти что "люкс". Соседи его не раздражали, да и сам он уже
успел соскучиться по общению.
   Заложив руки за голову, Матвей блаженствовал на шконке. Приятно  было
осознавать, что через каких-то двадцать четыре часа  тюрьма  окажется  в
прошлом, а в кармане у него окажется совсем  новенький  паспорт  на  имя
уроженца города Львова. Для пущей схожести  останется  только  отпустить
усы, научиться ругать "москалей" и лопать сало за обе  щеки.  Уже  через
сутки его бронхи  очистятся  от  тюремного  смрада,  и  он  наполнит  их
чистейшим воздухом свободы.
   Улыбнувшись собственным  мыслям,  Матвей  увидел,  что  его  усиленно
разглядывает маленький худенький блатной с погонялом Пупырышек.
   - Неужели ты трех человек уделал? - удивился тот.
   -  Пупырышек,  ты  ошибаешься,  -  назидательно  проговорил   Матвей,
повернув голову. - Не людей, а трех петухов, а это, как  тебе  известно,
большая разница.
   Блатной слегка смутился, осознав промашку:
   - Нет, но... все-таки такие же, как и все...
   - Здесь ты опять ошибаешься, дорогой Пупырышек,  -  разговор  начинал
его слегка забавлять. - У всех людей кишка для испражнений существует, а
у них она шириной с трубу и  нужна  для  того,  чтобы  заталкивать  туда
всякие инородные предметы. Так что со всеми пернатых  я  никак  не  могу
сравнивать.
   - Ну, все-таки, а внутри  что-нибудь  встрепенулось?  -  не  отставал
Пупырышек, придвинувшись ближе.
   Тихоня пребывал в хорошем расположении духа,  и  можно  было  немного
побазарить, а то и пощипать сокамернику нервную струну.
   Матвей приподнялся на локте,  лицо  его  погрубело,  и  с  неожиданно
посиневших губ слетело звучное:
   - Об одном жалею, что мало порезал... Других не успел. А что  ты  так
все расспрашиваешь, Пупырь? Может, тебе показать, как это случилось?
   Пупырышек виновато улыбнулся и попятился в сторону пустующих нар.
   Тихоня лишь улыбнулся в  его  перепуганную  физиономию  и  возобновил
прерванное занятие - разглядывание облупившейся краски на верхних нарах.
   По поводу убийства Тихоня и вправду не сокрушался. Уже  через  неделю
он начал основательно подзабывать  подробности  произошедшего.  Ощущение
было такое, как будто все это случилось  с  кем-то  другим,  с  каким-то
хорошим его знакомым.
   Непонятно только, что это было - свойство памяти,  которая  оберегала
его психику, или вконец огрубевшая душа. Хоть бы  икнулось  от  пролитой
крови. Атак, ну совершенно ничего! Будто мимоходом наступил на  червя  и
потопал себе дальше, мгновенно позабыв о собственном злодеянии.
   Позавчера Сан Саныч вновь посетил Матвея в одиночке. Поздоровался  за
руку, похлопал, словно хорошего знакомого, по плечу и, бросив на  столик
блок "Мальборо", произнес:
   - Это тебе.
   Матвей вопросительно посмотрел на Сан Саныча и проговорил:
   - Я здесь столько париться не собираюсь... Кажись, уговор был.
   - А ты ершистый парень, - с улыбкой произнес Сан Саныч,  присаживаясь
рядом, - хотя по твоему погонялу этого никак не  скажешь.  Сегодня  тебя
должны  перевести  в  общую  камеру...  Не  пугайся!  Долго  ты  там  не
задержишься. За это время успеешь  искурить  пару  пачек...  не  больше.
Остальное отдашь на "общак", пускай пацаны побалуются.
   - Понял, - повеселев, сказал  Тихоня,  разрывая  блок.  Вытащил  одну
пачку.
   Подумав, распечатывать не стал.
   - Камеру мне обещали подобрать для тебя приличную. После той  свалки,
в которой ты жил, эта покажется тебе санаторием. Телевизор, холодильник,
все как положено. Я для тебя подарок приготовил, - хитро  посмотрел  Сан
Саныч на притихшего Матвея, сунул руку в карман и положил на край  стола
тоненькую книжечку.
   - Что это такое? - белесые брови Матвея удивленно вспорхнули,  Улыбка
Сан Саныча сделалась еще более располагающей.
   - А ты открой да взгляни!
   Матвей осторожно взял книжечку. На лицевой стороне был отпечатан герб
Российской Федерации, а немного ниже  большими  буквами  было  написано:
"Паспорт".
   Матвей открыл книжицу и увидел собственную фотографию.  Не  казенную,
какие можно  встретить  только  в  личном  деле  рецидивиста,  а  вполне
цивильную. Лицо украшала располагающая улыбка. Интересно, в какой момент
жизни они запечатлели его сияющую физиономию?  И  главное,  где?  Не  на
тюремном   же   дворике?   А   в   графе   "имя,   фамилия"   аккуратным
каллиграфическим почерком  было  написано,  что  сия  ксива  принадлежит
гражданину  Украины  Остапу  Константиновичу  Луценко,  уроженцу  города
Львова.
   Ничего себе дела!
   - Это мой? - заметно волнуясь, спросил Матвей.  Вот  и  предательская
хрипотца в голосе появилась.
   - Хм... Ну, не мой же! - Сан Саныч вытянул из рук Матвея  паспорт.  -
Или себя не узнал?
   - Нет, но...
   - Безо всяких "но"! А теперь обговорим детали. Первое - за оставшуюся
пару дней ты не должен делать никаких глупостей.  Люди  с  тараканами  в
башке нам тоже не нужны. Понятно? - строго спросил он.
   - Что ж не понять? - взгляд Матвея проследил  за  рукой  Сан  Саныча,
которая безмятежно повертела паспорт, а потом равнодушно опустила его во
внутренний карман пиджака.
   Матвей невольно поморщился, как будто вместо обещанной  амнистии  его
приговорили к пожизненному заключению.
   - Через пару дней тебя должны будут перевести в Лефортово, как  особо
опасного преступника. Документы на твой перевод уже готовятся.
   - И сколько же мне придется пробыть в Лефортове? - не скрывал  своего
разочарования Тихоня.
   - Не перебивай, - строго произнес Сан Саныч, при этом его  подбородок
раздраженно дернулся. - И советую тебе впредь слушать меня  внимательно.
Тебе все ясно? - небольшие глазки Сан  Саныча,  наполненные  арктическим
холодом, впились в лицо Тихони  и  без  труда  отыскали  его  блуждающий
взгляд.
   - Да, - еле выдавил из себя Матвей, понимая, что у  него  не  хватает
воли противостоять круглым кабаньим глазкам своего нового знакомого.
   Сан Саныч попросту был сильнее.
   Точно такое же смятение испытывает  более  слабый  зверь,  повстречав
матерого соперника на узкой тропе. Могучему самцу достаточно всего  лишь
поворота головы, чтобы слабовольный, поджав хвост, отскочил в сторону. В
природе  побежденного  соперника   добивают   редко:   даже   у   самого
кровожадного зверя не хватит решимости перекусить артерию, подставленную
под клыки в знак покорности. Роль  невозмутимого  чистильщика  берет  на
себя  дикая  природа,  отодвигая  на   задворки   естественного   отбора
неудачников. Иное дело людские отношения, где  сильнейший,  не  ведая  о
великодушии, запросто, безо всякого внутреннего содрогания, наступает на
склоненную голову, взывающую к милосердию.
   Сан Саныч знал о великодушии не понаслышке. И в то же  время  он  был
матерый  зверь,  сознающий  собственную  силу  и   обладающий   немалыми
возможностями.
   - Вот и отлично, - сказал  Сан  Саныч,  улыбнувшись.  -  Кажется,  мы
поняли друг друга. В Лефортове ты не пробудешь и часа, - едва ли  не  по
слогам проговорил он. - Тебя будут перевозить в  "луноходе",  в  нем  ты
сбросишь свою форму,  -  с  нескрываемой  брезгливостью  показал  он  на
засаленный ворот робы Матвея, - и наденешь простой серый костюм, который
будет лежать на сиденье. У тебя пятидесятый размер?
   - Да.
   - Я так и думал, - удовлетворенно качнул головой Сан Саныч.  -  Будет
момент, и ты выйдешь из "лунохода". У  Госпитального  моста  тебя  будет
поджидать обыкновенное такси. Не пугайся, там наш  человек.  Он  отвезет
тебя туда, куда нужно, и считай, что твоя  стажировка  уже  началась.  У
тебя есть вопросы?
   - А меня не хватятся?
   - Отвечаю... Ты будешь убит  во  время  побега.  И  твой  труп  будет
предъявлен и опознан.
   Лицо Тихони болезненно поморщилось.
   - Это как же?
   - Не пугайся, - ухмыльнулся Сан Саныч. - Это  будешь  не  ты.  Скажем
так, труп будет принадлежать твоему двойнику. У  него  будут  даже  твои
наколки. -  Он  остановил  свой  взгляд  на  кистях  Тихони,  черных  от
выколотых перстней. - Все обойдется, как говорится, без  особых  хлопот.
Труп  сдан,  труп  принят.  Лицо   покойного   будет   обезображено   до
неузнаваемости, и опознавать  тебя  будут  по  особым  приметам,  а  они
совпадут полностью. И чтобы уж совсем не возникло ни у кого нареканий, в
этот же день труп сожгут в крематории, а урну с прахом зароют где-нибудь
на задворках кладбища. Тебя устраивает такой расклад?
   - Вполне. Можно еще один вопрос?
   - Спрашивай, - охотно разрешил Сан Саныч. Игра  во  всемогущего  дядю
его слегка забавляла. Несмотря на тюремные университеты, Матвей выглядел
деревенским увальнем, тридцать три года пролежавшим на теплой  печи.  Не
стоило даже объяснять, что для спецслужб подобная  операция  всего  лишь
семечки, так сказать, обыкновенная текучка, с которой сталкиваешься едва
ли не ежедневно.
   Все-таки приятно чувствовать себя всемогущим и знать,  что  за  твоей
спиной находится сильнейший аппарат подавления.
   - А кто будет... этот человек?
   - Ну, право, ты  меня  удивил!  -  по  губам  Сан  Саныча  скользнула
снисходительная улыбка. - И это я слышу от человека,  который  несколько
дней назад отправил на небеса три грешные души.
   - Мне бы хотелось знать, - протянул Матвей уже не так уверенно.
   - А какая разница, кто будет лежать на дороге с рассеченной башкой, -
несколько резковато сказал Сан Саныч, и в его  голосе  вновь  послышался
зловещий рык рассерженного зверя. - Главное, это  будешь  не  ты...  Ну,
ладно, ладно, не грусти, -  смилостивился  Сан  Саныч,  -  среди  бомжей
немало таких, кто похож на тебя комплекцией, а за пару пузырей водки они
согласны на все. Например, сделать такие же наколки,  как  у  тебя.  Еще
детали? - Тихоня молчал. - Его сначала  посадят  в  машину,  отвезут  за
город. Там произойдет несколько несложных манипуляций по обезображиванию
трупа. После чего его аккуратно уложат на заднее сиденье  "уазика"  и  с
мигалками доберутся до нужного места. А дальше...
   - Не надо.
   - Не беспокойся, о нем даже никто не вспомнит. У  этого  бродяги  нет
никаких  родственников.  Ну  что,  теперь  ты  удовлетворен?  -  и,   не
дождавшись ответа, поднялся:
   - Пойду. А то у меня такое ощущение, что я  начинаю  вместе  с  тобой
срок мотать, - и, хохотнув, добавил; - Удивляюсь, как люди  могут  здесь
годами сиживать?
   Матвея никто не беспокоил. Он лежал с открытыми глазами и размышлял о
своем. В этой же камере парились двое крупных спортсменов, статья у  них
не слабая - "гоп-стоп". Но как успели шепнуть сокамерники Матвею, с  его
появлением  они   приуныли   и   даже   разговаривали   теперь   потише.
Почувствовали шакалы льва, поприжали хвосты!
   Оба  интуитивно  чувствовали  со  стороны  нового  соседа  нешуточную
опасность.
   Когда Тихоня поднимался с нар и важно,  как  это  подобает  коренному
обитателю тюрьмы, пересекал камеру, чтобы  справить  нужду,  спортсмены,
порой оказавшиеся на его пути, совершали сложные траектории,  чтобы,  не
дай бог, не вторгнуться в незримую территорию Матвея.
   На страхи соседей по камере  Матвей  взирал  с  улыбкой,  а  им  было
непонятно веселье нового смотрящего. Хотя, с их точки зрения, нужно быть
или полным кретином, или человеком с железными нервами, чтобы беззаботно
травить анекдоты, зная при этом, что остаток жизни придется куковать  на
острове Огненный.
   Но самое удивительное заключалось в том, что Матвей не походил ни  на
того, ни на другого. Видно, тайн в его голове было куда  больше,  чем  в
египетских пирамидах. А  такие  люди,  как  правило,  непредсказуемы,  а
следовательно, очень опасны.
   На самого Матвея вдруг неожиданно навалилась сентиментальность. Такое
состояние случается перед разлукой. И даже паучок,  мирно  карабкающийся
по паутине на верхнюю шконку, не вызывал у него ничего, кроме  умиления.
По большому счету, паук - тот же узник и, как все, мотает  свой  немалый
срок. Вот только насекомому еще сидеть безо всякой надежды на  амнистию,
а Матвею если не сегодня, то завтра светит воля.
   Ай да Захарка, ай да умница!
   От размышлений Матвея оторвала нехитрая возня в замочной скважине.
   Камера, как это всегда случается в такие минуты, напряглась и замерла
в  ожидании.  Двое  зэков  на  соседней  шконке,  резавшиеся  в  стирки,
мгновенно попрятали их под матрацы и,  соорудив  постные  физиономии,  о
чем-то  вполголоса  заговорили:  ни  дать  ни  взять  -  два  закадычных
корефана, наслаждающихся обществом  друг  друга.  И  только  сумасшедший
может предположить, что за  невозвращенную  копейку  один  другого  безо
всякого сожаления способен придушить.
   Дверь распахнулась. Мягко, без усилия. В проеме показался надзиратель
Квакуша, прозванный так зэками за клокочущий, почти лягушачий  смех.  Он
входил в пятерку  самых  дотошных  надзирателей  и  едва  ли  не  каждое
дежурство устраивал в камерах шмон. Причем простукивал  даже  полы,  как
будто надеялся отыскать на четвертом этаже тюрьмы подземный ход.
   -  Заключенный  Ерофеев,  -  пролаял  Квакуша.  Матвей   хотел   было
проговорить свою фамилию и отчество, назвать статьи, по которым осужден.
Но неожиданно вертухай махнул рукой, дескать, и так я про тебя все знаю,
и добавил:
   - На выход!
   Подобная перемена в поведении Квакуши не укрылась от осужденных.  Они
невольно переглянулись, стараясь не встречаться с Матвеем взглядом.
   Матвей старался не выдавать своего настроения.
   Похоже, что после побоища его зауважали не  только  в  камере.  Можно
предположить еще одну версию. Старший прапорщик,  работающий  здесь  под
личиной  старательного,  но  глуповатого  надзирателя,  на  самом   деле
является кадровым офицером ФСБ и в своем ведомстве проходит как хитрющий
оперативник.
   Матвей вышел в коридор  и  привычно  уткнулся  лбом  в  стену.  Сзади
тяжеловато ухнула дверь. До свободы оставалось всего лишь несколько  сот
неторопливых шагов. Квакуша привычно надел на него наручники.
   - Пошел вперед, - угрюмо распорядился надзиратель.
   В голосе ни намека на сочувствие.  И  воля  вновь  показалась  Матвею
призрачной.

Часть 7

"КРОТЫ" ОБЯЗАНЫ ОТРАБАТЫВАТЬ СВОЙ ХЛЕВ

Глава 43

НИКУДА ОТ КРАСНОПЕРЫХ НЕ ДЕТЬСЯ

   Прошло уже два месяца, как Закир Каримов откинулся.  Иван  Степанович
хорошо помнил этот день. Состоялось это событие  в  середине  апреля,  в
один из погожих дней. Федосеев поджидал его в  стареньком  "Москвиче"  у
Бутырской тюрьмы.
   Из Бутырки Закира должны были выпустить ровно в семнадцать ноль-ноль,
дело против него развалилось из-за отсутствия доказательств, а Федосееву
он был нужен позарез. Информация о выходе  человека  из  тюремных  ворот
конфиденциальная, о ней в тюрьме знало всего лишь четверо, Федосеев  был
пятым. Столь нужная  информация  досталась  ему  недорого  -  сотруднику
Бутырки, его бывшему приятелю, оформлявшему документы  на  освобождение,
он пообещал столик в ресторане "Прага".
   Уже с утра у дверей Бутырки Каримова поджидал "шестисотый" "Мерседес"
ярко-красного цвета. В нем,  развалившись  на  мягких  кожаных  креслах,
сидело три человека. За рулем -  Мерзоев  Васька,  человек  из  пристяжи
Закира.
   Немного поодаль припарковался "Лендкрузер"  темно-зеленого  цвета.  В
нем  сидели  четверо  братков  и,  провожая  ленивыми  взглядами  каждые
стройные ножки, слушали какую-то ритмичную мелодию. Солист пел о третьей
ходке и о девушке, которая ждет напрасно.  Отсутствие  голоса  с  лихвой
компенсировало чувство. Этого не отнять! И каждый,  кто  слышал  тягучую
скорбь, невольно проникся жалостью к исполнителю, не ведая  о  том,  что
самый большой срок, на который привлекался певец, так это  десять  суток
за пьяный дебош в общественном месте.
   "Лендкрузер" был машиной сопровождения. Так, на всякий случай.
   Иной  раз  кто-нибудь  из  ожидающих  покидал  уютное  кожаное  чрево
автомобиля и с торжеством величавого вельможи прохаживался по улице.  Им
было невдомек, что в какой-нибудь из  припаркованных  машин,  с  помощью
мощнейшей оптики, каждый их шаг фиксируется на  пленку.  Это  называется
оперативной  съемкой.  Лица,  попавшие  в  объектив  видеокамеры,  будут
тщательно изучаться в тиши служебных кабинетов. Их изображения  пополнят
тапки уголо