дверцу  приоткрыть?  -  предположил  Варяг.  Он
сообразил, что теперь все подозрения ложатся на  погибшего  водителя,  и
это ему очень не нравилось.
   - Исключено, -  твердо  сказал  Чижевский.  Оба  помолчали,  и  затем
Чижевский со вздохом произнес:
   - Стало быть, переключаемся на Сашу, Владислав Геннадьевич. Надо хотя
бы узнать, какая сука втянула его в это дело.
   - Хорошо, - мрачно произнес Варяг. - Но помни - поделикатнее. У людей
горе, они ни в чем не виноваты. И держи меня в курсе ваших действий.
   - Правильно говоришь, - сказал  одобрительно  Беспалый,  когда  Варяг
отключил связь. - Жаль, что не все воры такие, как ты.  Базару-то  много
насчет понятий, насчет того, что человеком надо быть, а на деле -  тьфу!
Ладно, Варяг, слушай дальше...

Глава 21

   Разговор с начальником лагеря был кратким. Kогда  Муллу  втолкнули  в
кабинет Беспалого, полковня откинулся на спинку стула и, глядя  прямо  в
глаза вору, с расстановкой произнес:
   - Запомни, Заки: ты теперь до конца своих дней мне  кланяться  должен
за то, что я тебя от бесчестья спас. Ты даже представить себе не можешь,
что в лагере делается. Всех, кто мог сопротивляться, перерезали,  а  кто
не мог - отпидорасили! Сам понимаешь, это  для  настоящего  мужика  хуже
смерти. А теперь иди!
   У калитки, которая вела к домику полковника, стоял молодой  солдатик,
крепко сжимавший в руках автомат ППШ. За эти несколько недель  он  успел
такого насмотреться, что воспоминаний у него хватило бы до конца  жизни.
Наблюдая за тем, как умирали зеки, он явственно  представил  собственную
смерть, и теперь автомат сделался для него такой же  необходимой  вещью,
как ложка во время обеда.
   Беспалый едва заметно  повел  бровью,  и  солдат  распахнул  калитку,
провожая Заки Зайдуллу долгим настороженным взглядом: вот уж кого он  не
ожидал увидеть живым!
   Мулла легко перешагнул границу локалки и затопал к своему бараку.
   Несколько зеков, сгрудившихся у входа в барак, настороженно наблюдали
за Муллой. Они тоже никак не ожидали, что Беспалый, который за последние
пять дней отправил на тот свет несколько десятков воров, отпустит  Муллу
живым и невредимым.
   Мулла высмотрел старого знакомого вора Федьку  Лупатого,  прозванного
так за пучеглазие, в окружении трех зеков, которых не видел  прежде.  "С
нового этапа!"  -  догадался  Мулла.  Видимо,  "новобранцы"  уже  успели
понять, в какое  веселое  местечко  они  попали,  и  держались  с  таким
напряжением, будто ожидали, что  им  на  шею  вот-вот  набросят  крепкую
удавку.
   - Живой! - безрадостно протянул Лупатый.
   - А что мне сделается! - мгновенно отреагировал Мулла.
   - Вид у тебя только больно усталый. Как будто из-под тебя только  что
бабу выдернули.
   Мулла невольно улыбнулся:
   - А может, так оно и было?
   - Зная тебя, совсем не удивлюсь, - хмыкнул невесело Лупатый. - Мы тут
тоже немного поразвлеклись. Всех паханов и подпаханников  перерезали,  а
кто вякать стал, так того скрутили да в углу барака в пидоры определили.
Крут наш браток! Здесь в одиночку лучше не ходить, иначе прирежут. Вот с
этими Урками я под Красноярском в  зоне  парился.  Так  и  ходим  теперь
слипшись, как сиамские близнецы. А вчера вечером Беспалый собрал всех  и
сказал, чтобы мы больше не ерепенились и шли в  промзону.  Говорит,  что
станки нас заждались! Да я  лучше  руку  себе  отрублю,  чем  за  станок
встану! - закончил Федька свой доклад.
   - А где Пятак? - спросил Мулла.
   - Нет Пятака, Мулла! - выдохнул Лупатый.  -  Его  еще  вчера  вечером
прирезали.
   - А Меченый?
   - Его уже два дня как похоронили. Три дырки в животе у него было.
   Кровь из него хлестала, как из кабана. Вон там за бараком и помер,  а
потом вертухаи его за локалку вытащили.  Жаль  парня,  что  и  говорить.
Путевый был!
   Мулла,  ты  от  нас  не  отходи,  самое  интересное   здесь   вечером
происходит!
   - Можно не сомневаться!
   Итак, Беспалый сумел-таки раздавить воров. Для  этого  ему  не  нужно
было выявлять законных, внедрять в их среду своих стукачей, искать новые
формы борьбы с преступностью, - он просто собрал всех воров в законе  на
одной территории, заняв при этом  позицию  стороннего  наблюдателя.  Его
чудовищный эксперимент удался на все сто: многие паханы воровского  мира
перерезали друг друга в первую  же  неделю,  а  те,  в  ком  сохранилась
крупица благоразумия, выжили, но лишь для  того,  чтобы  в  полной  мере
ощутить на собственной шкуре тяжесть беспаловских "реформ".
   - И все-таки кто здесь сейчас верховодит?
   - Шакалы, - ответил спокойно Лупатый. - Волк может бродить  в  гордом
одиночестве, а эти мелкие твари обязательно сбиваются  в  стаю.  Помнишь
уркача с погонялом Рубленый?
   - Ну? - протянул в ожидании Мулла.  Из  глубин  памяти  выплыл  образ
веселого домушника Коли Рублева, который когда-то ходил  в  шестерках  у
Гришуни Маленького, но позже, когда позиции  Гришуни  в  воровском  мире
пошатнулись, отрекся от него как последняя падла. Затем он  создал  свою
группу из молодых и дерзких воров. Именно тогда  и  проявился  сволочной
характер Рубленого - он прилюдно пообещал,  что  придушит  Гришуню,  как
только тот объявится в Москве.
   Гришуня наверняка припомнил бы ему эту угрозу, если бы воровской  бог
отпустил пахану дней поболее.
   Для воров не было секретом, что кроме импортного  барахла  и  золотых
безделушек  Колю  Рубленого  интересовали  молодые  девки,  которых   он
частенько подкарауливал вечером на улицах столицы, и  если  девчонка  не
хотела подарить ему любовь в каком-нибудь тихом скверике, то он резал ей
с досады лицо бритвой. За такой беспредел в воровской  среде  спрашивали
весьма строго, потому что он вынуждал мусоров шмонать воровские малины и
наводить шухер. Путь в воровскую элиту подобным ухарям был, как правило,
заказан - девок полагалось любить!
   - Так вот, - продолжал Лупатый, - Рубленого привезли к нам пять  дней
назад, и он стал ловить вместе  со  своей  шоблой  недобитых  паханов  и
пидорасить их по углам.
   Мулла крепко задумался: такая подлянка была в духе Беспалого. А  что,
если Тимоха велел Рубленому особо заняться  кое-кем  из  паханов?  Муллу
вдруг обожгла невероятная мысль: может, на очереди он сам?  Невольно  он
сжал кулаки.
   - Пока тебя не было, много чего переменилось,  Мулла.  Вон  глянь  на
Артура, - Лупатый кивнул на зека лет пятидесяти. - Использовали его, как
маргаритку, а ведь он известный на всю Сибирь вор. Теперь в его  сторону
никто даже не смотрит.
   - Потом он троим своим обидчикам глотки ночью перерезал,  -  напомнил
стоявший  рядом  зек,  который  своим  густым  басом  напоминал  регента
церковного хора.
   - А что с того? - неожиданно разозлился  молчавший  до  этого  третий
зек. - Маргаритки <Маргаритка (жарг.)  -  пассивный  гомосексуалист.>  в
любом лагере сгодятся.
   - В общем так, братва, вижу, нам предстоит веселая  ночка.  А  потому
предлагаю спать по очереди, негромко, но твердо произнес Мулла.  -  Если
кричите: "Атас!" - и заточки в руки. Просто так им не дадимся!
   Сначала сумерки воровато вползли в окна бараков бросив на пол длинные
тени, потом они сгустились до черноты, и наступила ночь. Лагерь не спал.
Зеки, разбившись на небольшие группы,  с  опаской  поглядывали  друг  на
друга, зная, что доверяться никому нельзя. Они  передвигались  по  зоне,
своей осторожной поступью напоминая привидения. Рядом с  бараком  кто-то
вскрикнул, потом захрипел и затих - нетрудно  было  догадаться,  что  на
небеса отправилась еще одна грешная душа...
   Обесчещенные урки, сбившись в злобную стаю, по  всем  правилам  охоты
отлавливали вчерашних обидчиков и  хладнокровно  вспарывали  им  животы.
Мстить было за что - урки понимали, что их позор станет достоянием  всей
лагерной братии и отныне им определено место у самого входа в  барак,  в
углу, который презрительно именуется "петушиным".
   Но все это обещало быть в будущем, а сейчас  началась  охота!  И  они
старались сполна утолить иссушающую жажду мести и частенько пыряли  даже
тех, кто лишь случайно  подворачивался  под  руку.  Даже  заяц  способен
цапнуть лису, когда видит перед собой оскаленную пасть, - чего же  ждать
от тех, кто большую часть жизни не расставался с ножом и владел  им  так
же искусно, как королевский мушкетер шпагой.
   Последние несколько дней воры жили по принципу "сегодня ты, а  завтра
я". Когда рассвет прогонял ночь, перед солдатами всякий раз  представала
одна и та же страшная картина: в разных  концах  лагеря  лежали  воры  с
перерезанными глотками. Уже  никто  не  говорил  о  том,  чтобы  собрать
сходняк. Каждый вор теперь был сам по себе -  доверять  было  некому,  и
озверелая "петушиная" масть собралась в кучу, чтобы резать тех, кому еще
было что терять.
   Воры,  разобщенные  взаимными  обидами,  объединяться  не  спешили  -
слишком хрупким и ненадежным казался союз.  Если  и  могли  они  кому-то
доверять, то лишь собственному  чутью  и  заточенной  финке,  с  которой
каждый из них не расставался даже в сортире.
   Мулла не спал всю ночь. Он ожидал, что среди воров наверняка отыщется
какая-нибудь "торпеда",  согласившаяся  ради  собственного  освобождения
лишить  его  жизни.  Такому  отморозку  он  был   готов   с   превеликим
удовольствием выпустить кишки...
   Теперь,  когда  вконец  забылись   воровские   заповеди,   оставалось
единственное - собственный опыт, который был сродни звериному  инстинкту
и подсказывал,  что  в  случае  опасности  следует  вцепиться  зубами  в
протянутую руку, прокусив ее до хруста в костях.
   Мулла настороженно смотрел на каждого встречного, как будто именно за
его спиной пряталась курносая, а уж если она прыгнет на загривок, то  от
цепких ее лап спасти сумеет только живая вода.
   Рубленый сознавал свою силу Пусть воинство его  было  и  небольшим  -
каких-нибудь десять уркаганов, но он знал:  у  него  хватит  могущества,
чтобы заткнуть глотку самому ретивому вору.
   Все получалось словно по Библии: "и последние станут первыми", -  вот
только божественное слово Рубленому заменяла крепкая воровская  заточка,
которая не сгибалась даже в том  случае,  если  утыкалась  в  ребро.  От
праведников себя Рубленый не  отделял:  у  воровской  масти  крест  тоже
является священным символом, а наколка с  распятым  Христом  в  терновом
венце свидетельствует о перенесенных страданиях.
   Рубленый считал себя подвижником воровской идеи а потому  обязан  был
бороться за чистоту рядов И  сейчас  он  уподоблялся  отважному  рыцарю,
явившемуся в Святую землю спасать Гроб Господень. Вокруг были еретики, а
с ними полагалось расправляться без сожаления.
   Вооружившись заточкой,  Рубленый  в  сопровождении  десяти  уркаганов
ходил по баракам и добивал раненых. Разговор был, как правило, недолгим.
Взглянув на обессиленного зека, которого еще вчера  готов  был  признать
паханом, Рубленый почти радостно восклицал:
   - А, это ты, сука?! Ну, получай!
   Он никогда не думал, что судьба преподнесет ему столь щедрый подарок.
Он, обычный жиган, который бегал за спичками для матерых уркачей, теперь
был хозяином, и к его милости теперь  взывали  те  зеки,  голос  которых
когда-то громко звучал на сходняках.
   Власть опьянила Рубленого, и  более  сильного  наркотика  он  еще  не
пробовал.
   Поразмыслив,  Рубленый  пришел  к  выводу,  что   победа   его   была
закономерной. Власть не дается  просто  так,  она  всегда  завоевывается
силой, но мало ее заполучить, нужно еще и суметь удержать, а  для  этого
полагается иметь крепкие руки.
   Мулла зорко наблюдал за тем, как Рубленый по-хозяйски пересек барак и
направился к противоположной стене,  где  на  нарах  помирал  урка  Вася
Питерский.
   Вася  умирал  уже  второй  день.  Он  стал  жертвой  одного  из   тех
бессмысленных побоищ, которые произошли в течение последней  недели.  За
Васей никто не ухаживал, на него никто не обращал внимания  -  всех  его
корешей перерезали раньше.
   Рубленый нагнулся над Питерским и сочувственно поинтересовался:
   - Болит, Васяня?
   Не твоя забота! - процедил сквозь зубы Питерский - А  ты  грубиян.  И
все-таки мне жаль тебя, - искренне посочувствовал Рубленый.
   - Уж вижу, как тебе жаль. Смотри, соплю не пусти.
   На лице раненого появилась болезненная гримаса.
   - А ты остер на язык! - похвалил Рубленый. -  Уже  деревянный  бушлат
впору примерять, а все хорохоришься. Вот что значит вор старой  закалки!
Сейчас таких почти не встретишь - есть за что тебя уважать.  На  прошлой
неделе последних самых отчаянных  в  тундре  закопали.  Вот  так-то!  Ты
посмотри вокруг!
   Все языки в задницу засунули. Боятся! Начни я  кого-нибудь  на  куски
резать, так они и не дернутся. А ты знаешь, зачем я к тебе подошел?
   - Добивать...
   - Угадал, - сощурился Рубленый, словно кот на солнышке.
   - И чего же ты тянешь? Режь! Или поизгаляться охота?
   - А ты нетерпелив, Васяня. Но если ты настаиваешь... -Повернувшись  к
корешам, которые стояли рядом и в молчании слушали их  диалог,  Рубленый
проговорил:
   - Задушите его. Терпеть не могу крови...
   За несколько дней Рубленый крепко придавил всех воров. Мулла полагал,
что следующим на очереди стоит он с Лупатым и давить их  Рубленый  будет
так, что треск пойдет по всей зоне.
   Лупатый подошел незаметно, тронул слегка Муллу за плечо, и тот  понял
- пора! Два часа назад Федор прошелся по лагерю, чтобы разведать, кто из
зеков не побоится поднять голос против Рубленого. Таких оказалось  очень
немного, но и их было вполне достаточно, чтобы бросить бывшего жигана  к
отхожему месту.
   - Рубленый, а не слишком ли много ты на себя берешь? - произнес Мулла
и увидел, как на его голос почти одновременно  с  разных  концов  барака
поднялось несколько зеков - к его удивлению, их было значительно больше,
чем он предполагал. Видно, Рубленый успел надоесть многим.
   - Уж  не  Мулла  ли  это  тявкает?  Малай-малахай,  жить  не  хочешь,
татарская рожа? Я уж думал,  ты  давно  сдох,  а  ты,  оказывается,  еще
ковыляешь по зоне!
   Рубленый даже позабыл о Васе Питерском -  сжал  губы,  брови  свел  к
переносице. Ему предстояло более важное занятие, чем кромсать падаль.
   Мулла шагнул вперед - сколько  же  раз  ему  приходилось  умирать  за
последнюю неделю! - и выдохнул:
   - Пасть захлопни, сучара! С нар поднялось еще  несколько  воров,  все
они сжимали в  руках  ножи,  только  у  одного  была  неизвестно  откуда
взявшаяся велосипедная цепь. - Убейте его! - тихо распорядился Рубленый,
посмотрев на стоявшего рядом с ним двухметрового детину.
   -  Это  же  Мулла!  -  так  же  тихо  произнес  великан.  Глаза   его
округлились. Видимо, парень был из тех, кто еще умел  уважать  авторитет
вора.
   - А по мне так хоть сам Аллах! - не  повышая  голоса,  жестко  сказал
Рубленый.
   Зеки тесным кольцом обступили кодлу Рубленого.  Среди  них  были  те,
кого Коля уже успел превратить в "мариванну", и сейчас они с нетерпением
ожидали  отмщения;  другим   не   нравилось   стремительное   возвышение
Рубленого; третьи хотели наказать Рубленого за беспредел.
   - А ты на меня пасть не разевай, я тебе не раб! -  угрюмо  огрызнулся
верзила, показав лошадиный оскал.
   Кодла отступила от своего  пахана  на  полшага,  тем  самым  невольно
очертив вокруг него какой-то невидимый круг.  Сейчас  Рубленый  стоял  в
самой середине и над ним, словно нимб святого,  повисла  опасность.  Эту
скорую  перемену  ситуации  почувствовали   все.   Вероятно,   Рубленому
следовало  бы  отступить,  смешаться  с  толпой,  сделаться  как   можно
незаметнее, но он как будто не ощущал  всеобщего  немого  негодования  и
насмешливо бросил вызов судьбе.
   - Штуцер по ветру держишь, падла! Нового хозяина себе высмотрел! - Он
презрительно посмотрел на верзилу. -  Ну  что  же  вы  стоите,  давайте,
режьте меня! Только я просто так не дамся!
   Он вырвал из-за  пояса  нож,  и  круг  стал  еще  шире.  "В  мужестве
Рубленому  не  откажешь",   -   подумал   Мулла,   оставаясь,   впрочем,
невозмутимым: за последнюю неделю ему приходилось  наблюдать  зрелища  и
посильнее.
   - Длинный, как твое погоняло? - спокойным голосом обратился  Мулла  к
верзиле.
   - Прихват.
   - Вот что. Прихват, росточком Бог тебя не обидел. Видно, и шутильнику
тебя будет подлиннее, чем у некоторых. Сделай  из  своего  барина  бабу,
тогда, может быть, и прощение заслужишь.
   - Мулла, да ты  только  слово  скажи!  -  радостно  гаркнул  верзила,
развернув крутые плечи, так что стоявшие рядом невольно потеснились.
   Рубленый был один.  Его  обреченность  чувствовалась  особенно  остро
именно в эту минуту, когда он стоял, сжимая нож, один против всех.
   Он развернулся к Прихвату - пять минут назад тот был его шестеркой  и
готов был исполнить любой приказ, а сейчас...
   - Ну давай, доставай! - подбодрил Лупатый верзилу.
   Некоторое время Рубленый и Прихват в упор разглядывали друг  друга  -
точно так же поступают бойцовые собаки, прежде чем вцепиться друг  другу
в глотки. Неожиданно Рубленый поперхнулся и попятился назад, из его руки
выпал нож, и он обеими руками ухватился за горло. Наброшенный  сзади  на
шею жгут стягивал ему горло все крепче. Дыхание у Рубленого  перехватило
и он, открыв рот, беспомощно шевелил губами.
   - Смотри не задуши! - командовал Мулла. -. А теперь стаскивай с  него
портки. Вот так! Порасторопнее! Ставь его жопой кверху!
   - Ну-ка, где моя  краля?  -  пробасил  Прихва  и  уверенно  отстранил
стоявших рядом зеков. - Спасибо, бродяги, что право первой ночи за  мной
оста вили, а то истосковался я. Ну прямо мочи нет терпеть.
   Полузадушенного Рубленого опрокинули на пол. Изо рта у него на  ворот
телогрейки брызнула желтая пена. Бесштанный, раздавленный,  он  выглядел
теперь жалко, и мало кто из зеков смог  удержаться  от  едкой  насмешки.
Обесчещенный  мужик  теряет  гораздо  больше,   чем   король,   лишенный
государства, у того остается хоть титул. Теперь Рубленому предстояло всю
жизнь нести на своих плечах страшный груз отверженности и презрения.
   - Котел ему  держи,  -  командовал  Прихват,  -  да  покрепче,  а  то
вырвется. Это тебе не лялька!
   Прихват  неторопливо  распоясался,   поднял   к   самому   подбородку
телогрейку и пристроился к Рубленому сзади. Все молча наблюдали.
   Через четверть часа мужика не  стало.  Прихват  отер  рукавом  пот  и
заулыбался:
   - Ну чем я не Господь Бог? Из мужика бабу вылепил!
   Неделю в  лагере  был  образцовый  порядок:  за  любую  драку  Мулла,
единодушно признанный смотрящим зоны, наказывал строго -  бил  по  ушам,
определял в мужики, а на восьмой день из своей берлоги  вышел  на  белый
свет Тимофей Беспалый. Он распорядился выстроить  зеков  на  поверку  и,
когда они выстроились в длинную  неровную  линию,  неторопливо  прошелся
перед строем, заглядывая каждому в глаза. Взгляд у него был  добродушный
и прямой, как будто он видел перед собой не закоренелых преступников,  а
близких друзей. Следом за ним, словно привязанные, топали три солдатика.
Их молодые лица, наоборот, были  суровы,  словно  у  детей,  поглощенных
сложной, но интересной  игрой.  Свои  ППШ  они  держали  крепко,  словно
опасались, что нехорошие дяди могут отнять у  них  любимую  игрушку.  Их
наивные глаза не обманывали зеков: те за  долгий  тюремный  стаж  успели
насмотреться на конвоиров и понимали, что всякий человек,  облаченный  в
казенную форму, чужой и в случае, предусмотренном уставом,  с  легкостью
нажмет на спусковой крючок. Зеки ненавидели охранников и знали,  что  те
платят им взаимностью.
   - Улыбок не вижу на рожах, бродяги! - бодро начал Беспалый.  -  Глядя
на вас, люди могут подумать, что вы рога замочили. А ведь  здесь  просто
санаторий, воздух ядреный и  бабы  нецелованные.  Я  вам  даже  завидую,
бродяги. И накормят вас, и напоят, и постерегут, чтобы вы  в  тундре  по
дурости своей не окочурились. Не жизнь, а лафа! Так  откуда  в  вас  эта
злость,  бродяги?  Не  любите  вы  друг  друга