уверен,  что,  если  бы  это
случилось, я сделал бы все, чтобы жениться на своей матери (впрочем, она
тогда не была бы моей матерью), возможно, укокошил бы ее мужа,  если  бы
он существовал. А поскольку все это из области фантастики,  я  в  юности
был глубоко несчастен, так как верил, что такую женщину, как моя мать, я
в жизни не встречу никогда...
   Так вот, я оглядел "оттиск" надписи и вяло соображал. Кто бы  ни  был
этот тип, что написал для мамы  на  последней  странице,  он  может  мне
помочь. Попытка не пытка. Я набрал номер без всякой надежды на  успех  и
приложил  трубку  к  уху.  Через  восемь  гудков  на  том  конце  возник
недовольный женский голос.
   У меня болезненно-изощренное  воображение,  особенно  когда  организм
находится в нетипичном состоянии, и я сразу же представил себе особу лет
тридцати-тридцати двух в одном чулке (почему именно  в  одном,  не  знаю
даже), с всклокоченными волосами, крашенными  перекисью  и  торчащими  в
разные стороны, помятой и красной от прикосновения мужской небритой рожи
физиономией.  Особу,  которая  выскочила  из  спальни  в   прихожую   и,
нагнувшись к низенькому столику, держит одной рукой телефонную трубку, а
другой перебирает  полы  халатика,  укрывая  самовольно  выскальзывающую
грудь.
   Голос недовольно повторил: "Да!", как будто особу оторвали от  самого
важного и, возможно, последнего в ее жизни дела.
   Собравшись с духом и стараясь придать голосу уверенность, я произнес:
   - Хозяина позовите. Только побыстрее, я спешу!
   Видимо, особу ответ не только  не  удовлетворил,  а  даже  как  будто
взнервировал  несколько,  потому  что  она  еще   более,   чем   раньше,
неприязненным тоном ответила:
   - Какого хозяина? Ты куда звонишь, бедолага?
   Ну вот. Сказать, куда звоню,  я,  естественно,  не  мог,  поэтому  на
секунду-другую замялся, а эта дама на том конце  провода,  тут  же  этой
заминкой и воспользовалась:
   - Сообрази сначала, куда тебе надо, а потом трубку бери!
   Эта фраза была выпалена  с  непостижимой  уму  быстротой,  как  будто
репетировала полгода, и с такой  энергией,  что  я  даже  задохнулся  от
возмущения и уже набрал было побольше воздуха, чтобы обматерить  ее  как
следует, что вообще-то не в моих  правилах,  однако  эта  "скороговорка"
бросила трубку. Вовремя, потому что досталось бы ей от меня, ответил  бы
ей достойно.
   Ну надо же, а! Во мне тут же пробудились все чувства, что я испытывал
сегодня, как проснулся. Признаться, после разговора с женой я  испытывал
ко всем без исключения женщинам что-то типа ненависти и желания каким-то
образом отомстить - чувство низкое и недостойное, тем не менее оно имело
место в глубине души, а  иногда,  при  соответствующих  обстоятельствах,
вылезало наружу в неопределенной форме.
   Вот и сейчас я не счел нужным отказывать себе в удовольствии  и  живо
представил с мстительной радостью, как я, вот такой грязный,  вонючий  и
блохастый, вваливаюсь в эту прихожую  и  хватаю  особу  в  одном  чулке,
ничего не соображающую от неожиданности, и тут же, грубо  содрав  с  нее
халат, загибаю, засовываю ее голову меж своих колен и с  размаху  шлепаю
по пышным розовым  ягодицам,  которые  студенисто  подрагивают  от  моих
ударов,  шлепаю,  пока  руки  не  отобью,  а  она  визжит,  как  резаный
поросенок, а я  шлепаю  и  приговариваю:  так  тебе,  самка,  так  тебе,
шалава!!!
   А из спальни, "кривоногий и хромой", с большим  животом,  плешивый  и
непременно в длинных  семейных  трусах  оливкового  цвета,  выбегает  ее
любовник,  тоже  ничего  не  соображая  от  неожиданности.  А  я   ловко
нокаутирую его одним ударом - это мы можем - и при  этом  моралистически
приговариваю, что, дескать, любое зло должно быть наказуемо.
   А потом, когда ладони уже горят, я перехватываю эту  визжащую  особу,
наваливаюсь на нее, перебрасываю через лежащего без сознания любовника и
в извращенной форме грубо насилую - очень долго и мучительно, и все  это
непременно с дикими криками и подвыванием звероватым... Вот.
   Насладившись  сфантазированной  местью  и  немного  успокоившись,   я
позвонил вторично. Трубку на этот раз взяли очень  быстро.  Видимо,  она
сидела в засаде около телефона.
   - Да!
   - Слушай, шалава. Если ты сейчас же не позовешь хозяина, через  сорок
пять минут твоей дряблой задницей будут играть в футбол. Ты поняла?
   Я довольно спокойно произнес заранее заготовленную  фразу,  возможно,
как мне тогда показалось, с металлом в голосе.
   В нашем телефонном общении возникла пауза, затем особа  спросила  уже
без прежнего напора:
   - Кто это?
   - Это Черный Джо  с  мясокомбината,  если  ты  так  настаиваешь,  май
дарлинг. Зови побыстрее хозяина и моли своего еврейского бога,  чтобы  я
забыл о нашем разговоре и вообще о твоем существовании.
   С той стороны послышалось нечто напоминающее звук  внезапно  потухшей
газовой горелки. А через полминуты ответил приятный мужской голос - чуть
хрипловатый, низкий такой, знаете, который нравится женщинам.
   - Да, Дон у телефона. Что вы хотели?
   Тут настала моя очередь смутиться. Я уже было настроился на  едчайший
сарказм и беспощадную  борьбу  на  телефонном  фронте,  и  вдруг  -  так
спокойно и вежливо...
   - Мммм... Вы знали Анну Федорову? - Я пробормотал первое, что  пришло
в голову, причем автоматически назвал девичью фамилию  матери,  даже  не
знаю, почему так получилось.
   - Что?! Кто это говорит? - Голос  на  том  конце  внезапно  сорвался,
сделался раздражительно-настороженным.
   - Понимаете... Ну,  в  общем,  я  вас  не  знаю.  Вы  меня,  по  всей
вероятности, тоже... Это говорит ее сын.
 
Глава 4 
 
   Насколько мне помнится, я не особенно удивился, когда примерно  через
полчаса после телефонного звонка входная дверь  моего  запустелого  дама
отворилась без стука и в прихожей появился приличный такой,  спортивного
вида мужик лет, может, сорока пяти.
   Вошел он довольно робко, что ни коим образом не  соответствовало  его
характеру, - это я уже потом, спустя некоторое время  отметил.  А  тогда
мне  было  совершенно  не  до  анализа.  Я  пребывал  в  околокоматозном
состоянии, потому что всплеск физиологической и  психической  активности
сошел на нет и на  смену  ему  пришло  уже  испытанное  желание  умереть
голодной смертью.
   Помнится, я равнодушно посмотрел на него,  лаже  не  пытаясь  связать
появление в моей убогой хате этого отпадно прикинутого типа  с  недавним
разговором по телефону.
   Если я ничего не путаю,  кажется,  он  первым  делом  задал  довольно
странный для сложившихся обстоятельств вопрос:
   - У тебя сохранился семейный альбом?
   Вяло посоображав, я мотнул головой  в  сторону  платяного  шкафа,  на
котором, сколько я себя помню, всегда лежал  этот  альбом  -  в  коробке
из-под маминой шляпы.
   Кажется, у меня в тот момент мелькнула мысль, что я этого типа где-то
видел, и не раз, и он меня -  соответственно,  и  что  этот  тип  желает
идентифицировать меня с тем образом, который был ему знаком.  Настолько,
видимо, я опустился, что он, глядя на меня, сомневался, действительно ли
я тот, за кого себя выдаю.
   Пришелец встал на цыпочки, осторожно достал коробку со шкафа, обрушив
на себя тучи пыли, извлек из нее альбом  и  сел  на  продавленный  диван
рядом со мной, брезгливо поморщив нос - от меня, наверное, так несло...
   Присев на  диван,  он  несколько  секунд  подержал  руки  на  обложке
альбома, как  будто  не  решался  открыть  его,  потом  начал  аккуратно
перелистывать жесткие страницы, внимательно рассматривая  хранившиеся  в
альбоме фотографии. Я молча сидел рядом  с  ним  и  тупо  смотрел  перед
собой, даже  не  поинтересовавшись,  чем  вызвана  необходимость  именно
сейчас производить досмотр альбома, - наплевать на все было.
   Сколько времени он был погружен в  прошлое  нашей  семьи,  я  сказать
затрудняюсь. Помню, дойдя до последней  страницы,  он  тяжело  вздохнул,
снова раскрыл альбом где-то посередине и вытащил  из  прорези  небольшую
старую, но довольно хорошо сохранившуюся фотографию. И сунул мне ее  под
нос.
   - Такие снимки еще есть? - Он говорил тихо, как с тяжело  больным.  -
Вообще, есть еще где-нибудь фотографии?
   Я немного помолчал  и  отрицательно  помотал  головой,  поскольку,  с
трудом  шевельнув  извилинами,  вспомнил,  что,  когда  мне   было   лет
восемь-девять, отец по какой-то причине уничтожил все другие фотографии.
   Мама тогда принесла от родителей  два  своих  альбома  -  школьный  и
институтский. Я частенько их разглядывал, когда бывал у бабки.
   Мой отец был всегда спокойный. Мог  иногда  на  меня  повысить  голос
из-за каких-то моих шалостей, но на маму - никогда.  Вот  почему  я  так
хорошо и запомнил, что именно в этот день отец сильно кричал на  мать  -
не знаю, по какой причине, а потом тщательно перебрал все  фотографии  в
этих двух альбомах, часть из  них  вставил  в  наш  семейный  толстенный
альбом с бархатной голубой обложкой, а остальные сжег. Помню,  что  мама
сильно плакала, а позже на мои бестолковые вопросы отвечала, что у  папы
неприятности  на  работе.  После   этого   они   с   отцом   неделю   не
разговаривали...
   Этот тип тяжело вздохнул, поднялся с дивана и,  как  мне  показалось,
бережно положил альбом в коробку.  Постоял  молча  около  минуты,  потом
повернулся ко мне.
   - Надеюсь, ты понял, что звонил сейчас  мне.  Я  -  Донатан  Резоевич
Чанкветадзе.
   Он огляделся по сторонам, опять брезгливо поморщился - видимо, на
   Этот раз ему здорово не понравилось место моего пребывания.
   - Я забираю тебя с собой. Поехали, - сказал он и пошел к выходу, даже
   Не оглянувшись: был уверен, что я последую за ним.
   Больше он ничего не говорил и не спрашивал. Со временем  я  привык  к
способности этого  человека  оценивать  любую  ситуацию  молниеносно,  с
одного взгляда.
   Вообще-то к нему, к Дону, я испытываю весьма противоречивые  чувства.
Это непросто объяснить в двух словах, однако попытаюсь.
   Дон годится мне в  отцы.  До  начала  всех  этих  реформ,  которые  и
развалили  благополучно  тоталитарную  систему,  он  был  преподавателем
истории в университете и жил, можно сказать, довольно сносно.
   Для дельца он недурственно  образован  и  вылощен.  Если  внимательно
приглядеться, сквозь налет светской шелухи, сквозь то, что  он  на  себя
напускает, пытаясь сохранить начинающий увядать облик, можно  обнаружить
пытливый ум и беспомощный сарказм.
   За это я  его  здорово  уважаю,  в  некоторых  случаях  -  боготворю,
поскольку довольно  часто  он  проявляет  умение  угадывать  события  на
двадцать ходов вперед и чуть ли не читать мысли.
   Кроме того, я его ненавижу - иногда. Потому что он, как мне  кажется,
может  переступить  через  близкого  человека,  чтобы  поднять  ногу  на
очередную ступеньку своего благополучия.
   А еще он не верит  ни  в  какие  проявления  высоких  чувств.  Всегда
опошлит и принизит до земного уровня, как сам он выражается - до  уровня
сточной канавы. За это я иногда готов его  укокошить,  ведь  есть  вещи,
которых нельзя касаться, предварительно не мыв руки с душистым мылом.
   В вообще, по сценарию, я должен  быть  предан  Дону  душой  и  телом.
Потому что, как вы поняли, он мой благодетель. Он подобрал  меня,  вывел
из состояния запоя - и только лишь потому, что когда-то был другом моего
отца. Очень давно - тогда меня еще не было.
   И  еще  один  нюансик.  Моя  мать  когда-то  училась  в   том   самом
университете, где Дон преподавал историю. И... короче, была она невестой
Дона, а потом ее, образно выражаюсь, отбил мой папа, хотя и  был  лучшим
другом Дона.
   Об этом Дон  мне  проболтался  как-то  спьяну,  под  настроение.  Но,
насколько я знаю, он в любом положении не теряет  способности  сохранять
ясность сознания, даже если и сильно пьян. Вот так.
   И еще. Мои родители погибли в автокатастрофе всего около года  назад,
до начала моей службы у Дона. Так вот: Дон на похороны не пришел - я  не
видел  его,  не  помню.  Очевидно,  он  был  занят:  дела   какие-нибудь
проворачивал или еще чего...
   Да, так вот, значит, сказал  он  мне  и  вышел,  а  я,  как  говорят,
тормозил, решал, стоит с ним ехать или послать его подальше, такого  вот
самоуверенного. "Беру с собой... Поехали..." А я не вещь! Ясно?!
   И еще мне не понравилось, что он, перед тем как уйти, забрал  снимок,
который вытащил из альбома, и буквально прикарманил - положил  в  карман
дубленки. Больше этого снимка я не видел никогда, но хорошо  помню,  что
на нем была запечатлена мамина группа в день выпуска из университета.
   На  этом  снимке  мама  стояла  рядом  с  молодым  стройным   мужиком
кавказского типа. Как она мне говорила, это был  преподаватель  истории.
Знаете, как дети пристают: "Мама, мама, а кто этот дядя рядом  с  тобой?
Это твой жених?" Позже, когда я  вспомнил  про  прикарманивание  снимка,
догадался, что тот историк и есть Дон, Донатан Чанкветадзе.
   Все-таки я решил последовать за своенравным типом и  вышел  из  дому,
ничего не взяв с собой. Нечего было, все пропил.  И  даже,  кажется,  не
запер дверь - черт знает когда в последний раз видел ключи.
   Я сел в автомобиль и через некоторое  время  оказался  в  двухэтажном
особняке. А еще спустя  короткий  промежуток  времени  я  сидел  один  в
какой-то диковинной ванне, ранее виденной мной только в фильмах,  -  она
была круглая такая, здоровенная, доверху  наполненная  пенной  ароматной
водой, которая каким-то чудесным образом бурлила вокруг меня.
   Немного привираю: я был не совсем один. Меня мылила и терла  какая-то
женщина, молодая и сильная, поскольку сам  я,  полежав  в  горячей  воде
минут пять, что-либо сделать с собой был не в  состоянии.  Она  тут  же,
вытащив голову за борт, стригла и брила меня, затем снова  принялась  за
мытье, во время которого я умудрился пару раз заснуть - так расслабился.
После того, как она меня вытерла и одела в иноземный спортивный  костюм,
я очутился за столом.
   Передо мной были какие-то фрукты, зелень, мясо и куриный  бульон.  От
вида и запахов пищи я вдруг до страшной  боли  внутри  ощутил  голод.  Я
начал  что-то  глотать,  даже  не  успевая  разжевывать,   но   тут   же
почувствовал острую резь в желудке, такую сильную,  что  не  выдержал  и
застонал. После этого у меня все  отняли,  напоили  куриным  бульоном  и
затащили куда-то наверх, где запросто, без церемоний бросили на кровать.
   Я уснул и проспал до обеда следующего дня, что  меня  позже  удивило,
поскольку накануне я ведь не  трудился  до  потери  сознания,  а  только
валялся на своем продавленном диване и пытался умереть с голоду.
   Проснувшись, я был до отвала накормлен, после  чего  опять  завалился
спать. А поздно вечером, наконец-то выспавшись, я  поднялся  удивительно
бодрый и казался себе таким свежим и чистым,  каким  не  был  никогда  в
жизни.
   После того как примитивные потребности были  удовлетворены,  я  начал
размышлять. Вернее, процесс шел и раньше, с того самого момента,  как  я
попал в этот дом, но как-то вяло. Неопределенно, как принято  выражаться
у категории типов, желающих прослыть умниками, - спонтанно.
   А  сейчас  я  сидел  -  чистый,   благоухающий   немецким   шампунем,
накормленный хорошей пищей -  и  потягивал  из  высокого  стакана  через
пластмассовую соломинку какое-то ароматное пойло с маленькими  градусами
и большим куском лимона. И соображал.
   Ну, положим, этот друг семьи  протянул  мне  руку  помощи  только  из
сострадания и в памяти о моей матери. Может  быть.  Однако  я  далек  от
мысли, что человек, имеющий такой вот дом - а в этом доме такое, чего  я
никогда  и  не   видел   раньше,   -   от   нечего   делать   занимается
благотворительностью, иначе говоря, бескорыстный альтруист. В  противном
случае он бы просто не имел такого дома, а жил, как  все,  в  коммуналке
или, на худой конец, в бетонной хате на седьмом этаже.  Это  мое  личное
мнение, и никто не переубедит меня.
   А поскольку это так, значит, у этого  типа  на  меня  какие-то  виды.
Значит, я ему зачем-то нужен, и потому не стоит униженно возносить хвалу
за благодеяние, а нужно вести себя с достоинством.  Примерно  как  посол
маленькой, но сильной страны на званом обеде у правителя страны большой.
   Так я рассуждал, сидя в гостиной на первом этаже, совершенно один  на
один с коктейлем, и не торопясь разглядывал висящие на стенах картины.
   Определившись  в  общих  чертах   с   моделью   поведения,   я   стал
рассматривать детали интерьера и пытался по отдельным предметам раскрыть
характер человека, приютившего меня. Если честно, мне не особенно  везло
в подобных изысканиях, несмотря на то, что я в свое время уделил  немало
внимания психологии и знал, что хороший психоаналитик,  побыв  несколько
минут в чьей-нибудь квартире, мог, не видя хозяина,  дать  ему  довольно
подробную характеристику.
   В данном случае  задача  была  несколько  неординарной,  поскольку  с
первого  взгляда  прослеживались  интересные   подробности,   отличавшие
хозяина дома от тех обычных людей, с которыми мне  приходилось  общаться
ранее.
   Стены  комнаты  были   оштукатурены   под   "шубу"   и   окрашены   в
светло-зеленый цвет. На них висели полтора десятка  небольших  картин  в
деревянных некрашеных рамках и у самого потолка, по периметру - сплошной
висячий газон - прямоугольные деревянные  корытца  с  густо  посаженными
стрельчатыми растениями, составленные один к одному, так что образовался
прямоугольный пояс,  окаймлявший  комнату.  Я  такого  раньше  нигде  не
встречал, и это было для меня как-то своеобразно, ново.
   На всем пространстве пола  огромной  комнаты  лежал  ковер  с  густым
высоким  ворсом  и  непонятными  рисунками  -  преимущественно   зеленой
расцветки. Необычным казалось, что стены  были,  можно  сказать,  голые,
если не считать картин, а пол покрыт ковром. Ведь у нас принято  цеплять
ковры на стены - даже, если я не ошибаюсь, говорят: "Коврами  все  стены
увешаны", - когда хотят показать крутизну жилища в совковом варианте.
   А тут комната не меньше сорока квадратов и - ковер во  весь  пол.  На
самым странным  при  ближайшем  рассмотрении  оказалось  то,  что  ковер
миллиметр в миллиметр прилегал к плинтусам, а между тем он нигде не  был
обрезан  или  подогнут,  линии  окантовки  точно  соответствовали  общей
композиции. Создавалось такое впечатление, что  ковер  ткали  по  заказу
специально для этой комнаты. Или комнату делали по размеру ковра...
   Вот так. Этого вполне хватило бы чтобы охарактеризовать  хозяина  как
личность неординарную. Или необыкновенную - как вам будет угодно. Но при
дальнейшем изучении комнаты обнаружились еще кое-какие детали.
   В одну из стен был искусно вделан камин. По-видимому, с  целью  более
декоративной, нежели практической, так как под подоконниками двух окон я
обнаружил старого образца чугунные батареи, которые оказались горячими.
   Однако камин удивил. Сначала я не разобрал,  поскольку  находился  от
него на значительном расстоянии, но потом, когда подошел  поближе,  даже
присвистнул от неожиданности.
   Весь большущий каминный зев  обрамляла  выгнутая  синусоидой  толстая
доска из серебра. Я  мог  дать  голову  на  отсечение,  что  это  именно
серебро, а не какой-то другой металл, поскольку мой дед был  гравером  и
имел дело преимущественно с серебром, а я провел  возле  деда  некоторую
часть своей жизни и сильно интересовался особенностями его ремесла.
   Я тут же попытался прикинуть, сколько может стоить вот такая  отлитая
из серебра дуга, и ничего у меня не вышло. Даже стоимость одного металла
превышала самые смелые допуски, а нужно было еще приплюсовать тончайшую,
можно сказать, филигранную работу гравера,  который  усыпал  поверхность
изящными арабесками.
   Но самое непонятное - зачем?! Зачем эта плита, которая стоит огромных
денег, торчит  здесь,  на  камине?  Она  выпачкана  в  саже  -  по  всей
видимости, недавно камин зажигали, - потускнела  от