ь.  И
где-то внизу кружат невиданные птицы, перекликаясь незнакомыми голосами...
     Плохой Дождь разом, как это с ним и бывает,  угомонился,  его  жирные
капли больше не досаждали Прыглецу. Зато пошел  Хороший  Дождь,  мелкий  и
теплый. Но листья задерживали его, всасывали и впитывали, не  допуская  до
затаившегося между ветвей  Прыглеца,  который  угрелся  в  своей  шкуре  и
придремал.
     Наконец  расступились  тучи,  проглянула  луна,  и  храпуница  совсем
одурела, глядя на нее несмысленными глазищами.
     Прыглец встрепенулся. Начиналась пора охоты. Припадая  к  стволу,  он
заскользил книзу.  Он  очень  старался  не  шуметь  листвой,  не  хрустеть
мертвыми сучьями,  чтобы  ненароком  не  пробудить  в  храпунице  уснувшую
злость. И листья  раздвигались  без  единого  шороха,  сучья  гнулись  без
малейшего звука, словно Прыглец не чужой был дереву, словно родился и  рос
вместе с ним, как одна из его ветвей. А он и не был чужим этому дереву.  И
всем прочим деревьям.
     Ноги Прыглеца коснулись мокрой  земли.  Резун-трава  пропускала  его,
плотно и бесшумно смыкаясь  позади.  Храпуница  стояла  торчком,  храпя  и
хрюкая на луну, и это была очень жирная храпуница. С  мясистыми  лапами  и
толстым хвостом. У Прыглеца даже  слюнки  потекли.  Он  пошарил  вокруг  в
поисках подходящего камня, но  ничего  не  нащупал.  И  тогда  пальцы  его
сложились в кулак, и этот кулак стал  камнем.  Прыглец  не  любил  убивать
камнем, сложенным из своих пальцев, но иногда у него не бывало выбора.
     Он привстал в траве, зорко высматривая уязвимое место в  разошедшемся
панцире храпуницы, подобрал под себя ноги, чтобы одним прыжком достичь  ее
и поразить с ходу.
     Но чуть сбоку  поднялась  чужая  темная  фигура,  опережая  Прыглеца.
Кто-то пришлый прежде него кинулся на дурную храпуницу и убил ее  обломком
острого сука в то самое уязвимое место. Лунный  сон  храпуницы  оборвался,
она повалилась на бок, дергая хвостом и лапами.



                                    5

     Прыглец обнаружил, что стоит во весь рост, тупо уставясь на  то,  как
чужак приноравливается к замирающей туше, чтобы  уволочь  ее  за  собой  и
сожрать. Его, Прыглеца, храпуницу. Которая хотела выследить  Прыглеца,  но
сама должна была достаться ему.
     Прыглец зарычал, показывая, что не намерен отдавать  законную  добычу
за просто так. Чужой обернулся, и при свете луны Прыглец  узнал  его.  Это
был Ходун, грязный и отвратительный. Грязный потому, что всю ночь пролежал
в траве, таясь от храпуницы, которая скрадывала Прыглеца и не  знала,  что
ее самое скрадывают сразу двое.  Отвратительный  же  потому,  что  на  его
голове почти не росли волосы, как у Прыглеца и тех, что  живут  за  Рекой.
Одна сплошная нездоровая плешь с белесыми клочьями возле ушей да неровными
кустиками щетины на щеках.
     Ходун бросил храпуницын хвост и проворно подобрал сук, которым только
что убил зверя. Его мерзкий рот медленно растянулся до ушей, обнажая  ряды
крепких и острых зубов. Тяжелые  грудные  мышцы  под  омерзительно  голой,
заляпанной грязью кожей  напряглись.  Ходун  видел,  что  у  Прыглеца  нет
ничего, кроме рук и ног, но он понимал, что  это  и  есть  самое  страшное
оружие в сшибке. Потому что от удара  окаменевшего  кулака  разлетались  в
мелкую щепу молодые деревца, крошился гранит, издыхали храпуница и  мохнач
- вроде того, чья шкура болталась на плечах Прыглеца. Ходун понимал и  то,
что Прыглец ненавидел его с самой первой их встречи. Никто так не досаждал
Прыглецу, как Ходун. Никто так часто не уводил у него из-под носа  добычу,
не занимал лучшие деревья под гнездо, не объедал самые обильные  грибницы.
Им давно сделалось тесно вдвоем в этой долине - от Реки, что текла невесть
откуда невесть куда, непреодолимая своей шириной и  быстриной  для  других
охотников, до вечно туманных Болот. Кто-то должен был уступить. А значит -
умереть.
     Ходун и не думал уступать. С чего бы ему оставлять  привычные  места?
Да и куда ему деться? Уйти за Реку? Но там, - даже  если  он  и  отважится
вдруг пуститься вплавь, - неизвестность, другие охотники. А  здесь  только
один Прыглец. Хотя он и опаснее  всех  мохначей,  храпуниц  и  рогоступов,
вместе взятых... Поэтому Ходун выставил сук острым концом  перед  собой  и
стал ждать, когда Прыглец набросится на него. А вдруг тот  совсем  одуреет
от злости? Или в темноте  не  углядит  и  сразу  напорется?  Вот  было  бы
хорошо...
     Прыглец не одурел, хотя и был очень зол. А в темноте он видел так же,
как днем. Он продолжал тихонько рычать, придвигаясь  к  сторожкому  Ходуну
все ближе по хитрой путаной стежке. Отклоняясь то в  одну  сторону,  то  в
другую. Как если бы перед ним был  мохнач,  у  которого  от  этих  метаний
быстро темнело в глазах, и тогда его можно было убивать и жрать. Но  Ходун
был не мохнач, и в глазах у него не темнело. И он пока что не допустил  ни
малейшей оплошности,  какая  позволила  бы  Прыглецу  с  места  промахнуть
разделявшее их расстояние и убить его ударом каменных пяток в голову.
     Дождь перестал, впитался в траву и стал травой, пропал в земле и стал
землей, а Прыглец все кружил,  не  решаясь  приблизиться  к  напряженному,
застывшему в ожидании развязки  Ходуну.  Сук  был  не  очень  тяжелый,  но
держать его было все  же  неудобно.  Руки  Ходуна  дрогнули,  острие  сука
нырнуло вниз - только на миг, а затем снова выправилось. Ходун сам погубил
себя. Ему не следовало с куском дерева в руках дожидаться атаки  Прыглеца.
Нужно было сразу нападать самому. А теперь  он  уставал,  мышцы  его  были
скованы.  Лучше  всего  Ходуну  было  бы  убежать  прочь,  отсидеться   до
наступления дня и тогда снова перейти дорогу Прыглецу.  Но  он  знал,  что
сейчас Прыглец легко догонит его и вспрыгнет своими  страшными  ногами  на
плечи, сомнет и растопчет. И еще жаль было оставлять мертвую храпуницу.
     Ходун захрипел, накачивая в себе ярость  и  одновременно  рассчитывая
обмануть врага: пусть думает, что он совсем потерял рассудок от гнева. Его
маленькие серые глазки налились кровью, изо рта пошла пена. Быстро вскинув
руки, Ходун метнул сук в лицо ненавистному  Прыглецу.  Он  и  не  надеялся
попасть - хотя бы застать врасплох. Но  Прыглец  увернулся,  а  затем  без
разбега, прямо с места взлетел в воздух на высоту своего роста  и  обрушил
на безоружного противника удар обеих ног.
     Но удар не достиг цели.



                                    6

     Ночь внезапно оборвалась и застыла. И все оборвалось и застыло. Высох
и замер текучий жирный воздух. Стихло неумолчное  шебуршание  резун-травы.
Пропало бормотание Реки за ракитистым угором. Смерзлись мысли в  голове  у
летящего Прыглеца. Окаменел Ходун, не успев отпрянуть.
     А затем все ожило, задвигалось, зашумело. Но Прыглец отлетел прочь  и
кубарем  покатился  по  земле,  обдираясь  о  травяные  стебли.   Упал   и
закувыркался в другую сторону вовсе уж ничего не соображающий Ходун.
     И на том месте, где им предстояло столкнуться в последний раз, возник
Радужный Дракон.
     Он был огромен. Он был ужасен. Он был ослепительно красив.
     Его змеиное чешуйчатое  тело  пролегло  среди  травы,  исходя  дивным
сиянием,  переливаясь  тысячами  самоцветных  огней.  Перепончатые  крылья
развернулись  и  затрепетали,  отбрасывая  порывы  тугого  ветра.  Длинный
стреловидный хвост свивался в искрящиеся кольца и бил по  земле  так,  что
она взрывалась клочьями. Гребнистая змеиная голова  вознеслась  на  высоту
деревьев, и с этой вышины сверкали ровные ряды изумительных острых  зубов.
Выпуклые мертвые глаза смотрели пусто и равнодушно,  даже  вспыхивающий  в
глубине зрачков розовый свет не мог их оживить.
     Радужный Дракон выпростал из-под себя короткие когтистые лапы и отнял
туловище от земли. Сделал один шажок,  другой,  словно  проверяя  себя.  И
развернулся на Прыглеца.
     К этому зрелищу нервы Прыглеца были не готовы. Сердце его  оборвалось
и упало в пропасть, мысли разлетелись стайкой перепуганных стрекоз...
     Прыглец не боялся ничего и никого. Правда, он не любил  змей.  Теперь
же перед ним была чудовищная змея - пусть даже с лапами  и  крыльями,  это
дела не меняло. ТАКОЙ змеи можно было испугаться.
     Прыглец ударился бежать не разбирая дороги, позабыв про  ненавистного
Ходуна и мертвую храпуницу.
     Ходун тоже удирал во все  лопатки  со  страшного  места  -  в  другую
сторону.
     Радужный Дракон остался на поляне один. Его не занимала  туша  убитой
Ходуном храпуницы. Он  не  помышлял  пуститься  вдогонку  за  кем-либо  из
охотников. Ему больше нечего было здесь делать. И  он  ушел  туда,  откуда
явился.



                                    7

     Храпуница все же досталась Прыглецу. Под утро он  набрался  смелости,
вылез из им же выкопанной в песчаном  откосе  норы  и  вернулся  на  место
неудачной охоты. И  нашел  добычу  нетронутой.  Его  не  удивило  то,  что
Радужный Дракон погнушался есть храпуницу. Не стал - и  ладно.  И  Прыглец
сожрал ее сам, сдирая жесткие пластины панциря и  выковыривая  волокнистое
розовое мясо. Еды было много, ее хватило бы на два раза, а то и на три. Но
Прыглец объел храпуницу подчистую -  чтобы  ничего  не  досталось  Ходуну,
который бродил где-то поблизости. Его можно было учуять носом и даже кожей
затылка. И Ходун был голоден и зол.
     Насытившись, Прыглец ушел к Реке и  долго  лакал  мутную  солоноватую
воду - с перерывами, опрокидываясь на спину и  отдыхая.  Потом  прилег  за
камень и стал разглядывать другой берег. Непонятно почему, но  его  сильно
тянуло туда, хотя и ясно было, что ничего путного  не  выйдет.  Тот  берег
манил своей неизвестностью, и так было всегда. И когда Прыглец еще  совсем
ничего не умел и всего боялся. И когда всему научился и  перестал  бояться
кого-либо. Кроме разве что Радужного Дракона. И еще темной глубины Реки.
     На том  берегу  росли  тростники  в  два  прыглецовых  роста.  В  них
копошились большие нелетающие птицы с широкими тупыми клювами,  к  которым
крепились морщинистые кожистые мешки. Птицы плавали на  отмели,  погружали
клювы в  воду  и  что-то  таскали  со  дна.  И  мешки  с  каждым  заплывом
растягивались все сильнее. Прыглец думал  иногда,  что  не  худо  было  бы
подбить хотя бы одну такую птицу, попробовать ее мясо. Но те не гнездились
у этого берега, а плавали плохо и тоже боялись речной стремнины.
     Чужие, что жили по ту сторону Реки, охотились на  птиц.  И  это  была
легкая  добыча:  достаточно  угодить  камнем  в  птичью  башку,  и   охота
заканчивалась. Вот  и  сейчас  Прыглец  знал,  что  Чужой  неподалеку.  Он
чувствовал исходящие от Чужого волны голодных мыслей,  и  они  порой  даже
перебивали блуждающую где-то позади  злобу  Ходуна.  А  вот  глупые  птицы
ничего не чуяли. И поэтому Чужой, раздвинув тростники и почти не  прячась,
легко убил сразу двух. А потом полез за ними в воду, зябко поджимая пальцы
ног и поскуливая от холода и страха перед Рекой.
     Это был сильный и ловкий Чужой, быть может - сильнее Ходуна и быстрее
Прыглеца, но совсем еще неумелый. Очень уж много было от него шума в  воде
и тростниках, когда он поволок мертвых птиц на берег. Ему просто повезло с
добычей. Попадись ему храпуница или рогоступ - давно  бы  уже  перехитрили
его и пожрали. А так он получил возможность протянуть еще один долгий день
и хоть чему-то да научиться до прихода ночи.
     Прыглецу, помнится, тоже  поначалу  везло.  Сперва  в  долину  пришли
ленивые и безопасные мохначи, которых нетрудно было  убить,  если  вызнать
место, куда нанести смертельный удар. Потом появились  рогоступы,  и  надо
было их выслеживать - но так, чтобы тебя не выследила собственная  добыча.
А когда  Прыглец  научился  обманывать  и  убивать  рогоступов,  откуда-то
взялись храпуницы. И, наконец, эта ужасная змея  с  ногами  и  крыльями  -
Радужный Дракон... Змеи здесь водились всегда, злые и  подслеповатые.  Они
не досаждали Прыглецу: их интересовали птичьи гнезда и  мелкие  щетинистые
землеройки, от которых  гнусно  пахло.  Но  иногда  они  могли  напасть  и
придушить, поэтому Прыглец всегда был начеку, хотя и не боялся их.
     Всех, кто жил в долине, можно было убивать и есть.  Даже  змей,  даже
вонючих землероек, хотя Прыглец никогда не делал этого. Но пришел Радужный
Дракон, которого  невозможно  убить  -  так,  по  крайней  мере,  казалось
Прыглецу. И непонятно было, зачем он нужен, если его нельзя ни  убить,  ни
сожрать.
     Налетевший ветер донес до Прыглеца множество запахов  с  его  берега.
Здесь были и деревья  с  дурманными  цветами,  распускающимися  только  по
ночам, и храпуницына падаль, и Ходун...
     Но один запах мигом перебил все прочие.
     Резкий звериный запах. И совершенно незнакомый.
     Прыглец разом позабыл о клювастых птицах, о Чужих,  что  приходят  из
тростников на берег Реки, обо всем на свете. Он вжался в камень, слился  с
ним в единое целое, сам обратился в камень. В нем жили одни лишь  глаза  -
они ждали явления зверя.
     И тот явился.
     Он осторожно спустился по крутому угору, тормозя передними  лапами  и
гибким раздвоенным хвостом. Сунул плоскую морду в воду и с шумом  принялся
лакать. Поджарые ребристые бока под шкурой подрагивали.
     Прыглец впервые в жизни видел такого диковинного зверя  и  теперь  не
знал, как ему поступить. Эта тварь была почти вдвое крупнее  храпуницы.  А
клыки, что торчали из мокрой пасти, словно не вмещаясь в ней,  не  снились
Прыглецу в самом тяжелом сне.
     От Прыглеца до зверя было примерно два десятка шагов, и ветер дул как
нужно,  чтобы  чудище  не  унюхало  охотника.   Однако   стоило   Прыглецу
пошевелиться, и зверь оторвался от воды. У него не было ушей, а  когда  он
повернул башку в направлении  камня,  за  которым  хоронился  Прыглец,  то
обнаружилось, что и глаз у него тоже нет. Лишь две тонких  ноздревых  щели
да огромная пасть.
     Прятаться было бессмысленно. Прыглец выпрямился  во  весь  рост,  его
пальцы сжимали  припасенный  заранее  обломок  скалы,  обкатанный  речными
волнами. Когда зверь приблизился на достаточное расстояние,  этот  обломок
полетел ему точно в то место, где полагалось бы находиться глазам. Будь то
храпуница, удар напрочь бы выбил из ее головы всякое желание нападать.
     Но зверь даже  не  остановился.  Только  досадливо  мотнул  мордой  и
добавил прыти.
     И тогда Прыглец побежал. Он давно уже не бегал от зверей - разве  что
с целью заманить их в ловушку, заморочить. Отвык попросту улепетывать.  Но
вот пришлось, потому что новый зверь был невиданный и  очень  уж  опасный.
Кто знал, чего можно было от него ждать? Глаз нет, а Прыглеца учуял  -  за
камнем, с наветренной стороны!



                                    8

     Творилось непонятное.
     Куда-то пропали все храпуницы,  как  уже  пропадали  раньше  мохначи,
рогоступы и другие твари. Голодный Прыглец, кутаясь  в  шкуру,  ползал  на
четвереньках в резун-траве  между  деревьев:  искал  съедобные  корни.  И,
случалось, находил, но очень редко и мало,  все  какую-то  мелочь.  Видно,
крупные Прыглец  уже  подъел,  а  новые  покуда  не  отросли.  Изредка  он
завистливо косился на Реку - на  тот  берег,  где  неумелый  Чужой  походя
добывал себе клювастых птиц.
     Ходун тоже оголодал. Ему было еще паршивее, чем Прыглецу:  он  же  не
набил загодя свою утробу храпуницыным мясом!.. Ходун  скорчился  в  старом
полуразвалившемся гнезде в кроне дерева и, пытаясь  унять  выдававшее  его
бурчание в желудке, безнадежно ждал, что появится  наконец  хотя  бы  одна
приблудная храпуница.
     А по охотничьим землям долины по двое, по трое, а то и стаями рыскали
носогляды. Мотали слепыми мордами, шевелили узкими ноздрями, щерили мокрые
жадные пасти. Им тоже было голодно, и  они  жрали  зазевавшихся  змей,  но
вынюхивали-то Прыглеца с Ходуном. Те были похитрее змей: Ходун, затаившись
в гнезде, прекратил потеть и пахнуть, и Прыглец, копошась  в  резун-траве,
тоже прекратил. Так им удавалось  обманывать  всех  других  зверей,  чтобы
затем подкрасться и убить.  Однако  носогляды  кружили  вокруг  да  около,
хамкая змей, но неотвратимо, неизбежно приближались к охотникам.
     Прыглец привстал над травой. Изо рта у него торчал  кусок  корневища.
Три носогляда были довольно близко, и ему не  следовало  бы  показываться.
Потому что, хотя он и не пах ничем, кроме резун-травы и кореньев, все трое
немедленно развернулись в его  сторону.  Раздраженная  мысль  мелькнула  в
голове Прыглеца: откуда они взялись?  Их  же  не  было  прежде!  И  почему
пропали храпуницы? Такие глупые... жирные... вкусные...
     Носогляды вскинули незрячие морды и потрусили прямо на Прыглеца.  Тот
выплюнул корневище и  попятился  к  Реке,  осторожно  перебирая  ногами  и
пригибаясь. Но  неизвестно  откуда  взявшийся  четвертый  носогляд  вскачь
бросился ему наперерез. Прыглец запустил  в  него  шкурой  мохнача  -  тот
коротко ткнулся в нее носом, наподдал лапой и откинул еще дальше.
     Четыре хищника - огромных, беспощадных  и  люто  голодных  -  смыкали
вокруг Прыглеца свое охотничье кольцо.
     Прыглец изготовился драться. У него не было таких мощных клыков,  как
у носоглядов, не было таких острых когтей и тяжелых  лап.  Но  он  многому
научился за все эти дни, проведенные в нескончаемой охоте. И он  тоже  был
сильным и хитрым зверем.
     Его кулаки окаменели, обратились  в  куски  ребристого  гранита.  Его
пятки стали обломками скал,  тяжелыми  и  тупыми.  И  живот  его  сделался
скалой: можно было разорвать кожу, но кровь  не  проступит  сквозь  плотно
сцепившиеся мышечные пласты. И весь Прыглец стал гранитным  валуном.  Даже
прекратил дышать и думать.
     Носогляды остановились как вкопанные,  словно  перед  каждым  из  них
вдруг разверзлась бездна. Они заводили вздернутыми кверху мордами,  нервно
закрутили хвостами - ох, и мяса же там, быстро подумалось Прыглецу. И  еще
одна мысль проскользнула в его  помертвевших  мозгах:  носогляды  потеряли
его. Они находились в нескольких шагах от него, но глаз у них не  было,  и
они перестали его чуять.
     Передний носогляд озадаченно присел на задние лапы, задрал оскаленную
пасть к небу и вдруг заухал, запричитал - разочарованно и раздраженно.
     "Только что здесь была добыча. Большая, мясистая, сладкая, не то  что
эти смердящие змеи. И уже нет ее! Одна трава да камни..."
     Прыглец отчетливо уловил мысли голодного носогляда и удивился  этому:
до сих пор он чувствовал лишь мысли Ходуна, да еще  Чужих  из-за  Реки.  В
этот миг  он  обучился  еще  одному  охотничьему  приему,  годному  против
носоглядов и подобных им  хищников.  У  носоглядов  нет  глаз,  они  видят
ноздрями. Притом видят не только запах жертвы, но и  ее  мысли.  Хитрые  и
опасные звери эти носогляды. Но Прыглец хитрее. А значит и опаснее. Потому
что он умеет все, что умеют носогляды...
     Передний носогляд, перехвативший тайное бахвальство Прыглеца, кинулся
на него - словно распрямившаяся упругая ветка, распластавшись  в  воздухе.
Но уже на лету снова потерял  цель,  потому  что  насмерть  перепугавшийся
Прыглец мгновенно окаменел с ног до головы.  И  хищник,  вырулив  хвостом,
чтобы не расшибиться о невесть откуда  возникший  гранитный  валун,  мягко
шлепнулся в траву совсем рядом. Он вонял жестокостью, голодом и  чуть-чуть
изумлением.
     Его  слепая,  утыканная  жестким  усом  морда  почти  касалась  бедра
заистуканевшего Прыглеца, когда носогляд обходил его кругом, надеясь,  что
добыча попросту прячется от него за камнем. Это был очень умный  носогляд.
Но он так ничего и не понял.
     Все четверо, ухая и подвывая, ушли в долину. Жрать змей.



                                    9

     На подкашивающихся ногах Прыглец брел от дерева к дереву. В траве  не
осталось  ни  одной  неразоренной  носоглядами  змеиной  норы,  ни   одной
нерастоптанной грибницы. Невесть куда улетели  все  птицы,  которые  несли
яйца, и эти яйца