нечниками,  мимо  рогатин  и  копий,  почти  неотличимых  от  обычного
древесного сука, мимо всевозможных луков и стрел,  франкских  арбалетов  и
русских самострелов.
     -  Это  совсем  не  страшно,  -  сказала  она,   задержавшись   возле
громоздкой, выше нее, пищали. - Я думала, меня это потрясет.
     - Нас таким не проймешь, - согласился Кратов. - Этим  оружием  сейчас
никого нельзя убить. В меня не раз втыкали стрелы и ножи.  Каменной  пулей
пробовали свалить. И пластиковой, впрочем, тоже. Но десять минут - и  даже
следа на коже не остается.
     - Кто мог тыкать в тебя ножом? - удивилась Марси.
     - Иногда  в  контакте  встречаются  очень  раздражительные  партнеры.
Некоторые вообще предпочитают сначала выстрелить из-за угла,  а  уж  после
разбираться, хорошо  это  или  плохо.  Для  ксенолога  подобное  поведение
собеседника - не основание к ретираде.
     - По-моему,  здесь  просто  скучно,  -  сказала  Марси.  -  Аркебузы,
мушкеты, пистолеты... Однообразно.
     - Восходящая последовательность, - промолвил Кратов. - Я все  пытаюсь
уловить момент, когда  впервые  произошла  специализация  и  было  создано
орудие для охоты исключительно на человека. Копья и стрелы изначально были
уготованы диким зверям. И только попутно - человеку. Но  этот  бесконечный
ряд экспонатов завершается там, - он указал  в  мерцающую  тысячами  огней
глубину зала, - средствами убийства.
     - Зачем тебе это, Кратов? Это же  прошлое.  А  мы  с  тобой  живем  в
настоящем.
     - Я жду, появится ли самый главный экспонат.
     - Этот?  -  Марси  кивнула  на  серо-стальной,  жирно  поблескивавший
револьвер "магнум" калибра одиннадцать и восемь.
     - Игрушка, - пренебрежительно усмехнулся Кратов.  -  Мы  с  тобой  не
дошли даже до боевых лазеров первого поколения, дедушек моего фогратора.
     - Что такое "фогратор"? Впрочем, не хочу знать... А когда  дойдем  до
лазеров, можно будет покинуть этот склеп?
     - Есть еще пушки, ракеты, танки...
     Марси  резко  повернулась  и  быстро,  почти  бегом   устремилась   к
противоположному ряду витрин.
     - Я одолела полтысячелетия! - объявила она звонко. - Как можно  убить
такой штукой? Уронить противнику на голову с большой высоты?
     - Почти угадали,  -  скрипуче  сказал  Бекетов,  возникая  словно  по
мановению волшебной палочки. Марси едва не подпрыгнула от неожиданности. -
Ее бросали с самолета, она ударялась  оземь,  срабатывал  вышибной  заряд.
Вокруг распространялось легкое облачко аэрозоли. А затем оно вспыхивало, и
все обращалось в огненный смерч.
     - "Вакуумная бомба", - прочла Марси.
     - Впервые применена во  Вьетнаме  в  1969  году,  -  прокомментировал
старик. - Прототип нерадиологического оружия массового уничтожения.
     - А с кем воевали вьетнамцы? - спросила Марси задиристо. -  Уж  не  с
вами ли, русскими?
     - Не с нами, - сказал Кратов.  -  С  вами,  а  после  -  с  северными
американцами. С нами воевали немцы. А мы - с афганцами.
     - Бывало и не столь эффектно, - продолжал Бекетов с воодушевлением. -
Никаких вспышек. Негромкий хлопок, будто лопнул надувной  шарик,  а  потом
тишина. И люди, словно натолкнувшись  на  невидимую  стену,  так  же  тихо
падают. Не успев даже донести рук до лица.  И  обращаются  в  остекленелые
манекены, которые очень удобно дробить тяжелым катком.
     - "Дыхание фараона", - продолжала читать Марси,  упорно  не  глядя  в
сторону  профессора.  -  "Одна  из  наиболее  удачных  попыток  Исламского
военного союза создать абсолютное, экологически чистое оружие".
     - А вот еще  занятная  вещица.  Едва  коснувшись  тверди,  она  вдруг
начинала гудеть и мелко трястись. И всему, что ее окружает, передается эта
дрожь, она проникает под любую  броню,  под  самые  толстые  стены...  под
кожу... до самых глубин молекулярного строения вещества,  рвет  субатомные
связи. Материя рушится внутрь себя, обращается  в  бурлящее  озеро  грязи.
Дома, деревья, люди...
     - Кратов, иди ко мне! - воскликнула Марси плачущим голосом.
     Тот послушно подошел и взял  ее  за  руку.  Холодные  пальцы  девушки
слегка дрожали.
     - Ты хочешь уйти? - спросил он негромко.
     Марси упрямо мотнула головой.
     - Как насчет того, чтобы подняться наверх? - осведомился  Бекетов.  -
Там нет никаких экспонатов. Обыкновенная картинная  галерея.  Одни  только
лица. Спокойные, зачастую добрые, отмеченные печатью мудрости. Под  каждым
портретом - число из шести, семи, восьми цифр.
     - Кто они? - спросил Кратов.
     - Выдающиеся убийцы, - провозгласил  профессор,  воздев  палец.  -  А
числа - их личный счет. Там нет никого, кто  разменивался  бы  на  мелочи.
Джек Потрошитель не попал даже в кандидаты, а ведь он держал в страхе весь
цивилизованный мир. Чингисхан со  своими  жалкими  тысячами  притулился  с
краешку, как дилетант!
     - Я, кажется, понимаю, -  сказала  девушка,  повиснув  на  кратовском
плече. - Но ведь эти люди не убивали сами. Какой же у них мог быть  личный
счет?
     - А что преступнее - убивать самому или создать механизм для убийства
и передать его в  руки  палачам?  -  непонятно  отчего  вдруг  ожесточился
Бекетов. - В чем разница между ядерной бомбой и социальным  экспериментом,
если то и другое нацелено на истребление? Между  прочим,  второе  показало
себя более эффективным средством. Атомные бомбы 1945 года уничтожили сотни
тысяч. Построение социализма в  отдельно  взятой  стране  свело  в  могилу
десятки   миллионов.   Параноики   без   всяких   признаков   психического
расстройства предпочитали убивать своих. Свои всегда ближе и  доступнее...
Подниметесь?
     - Я не хочу, - упрямо сказала Марси.
     - Вы не хотите, - пробормотал старик. - Вы все не хотите. Музей пуст.
Неужто вы так возлюбили беззаботное веселье, что готовы забыть собственное
прошлое?
     - Зачем оно мне сейчас? - закричала Марси.  -  Мне  двадцать  лет,  я
молода, я хочу света, любви, счастья!  Почему  я  должна  бродить  в  этом
могильнике, дышать его смрадом?!
     - Да кто вам сказал, что больше не будет социальных экспериментов?!
     - А если и будут? Мы же стали  другими,  нам  никогда  не  пригодится
никакое оружие, и не нужно тыкать нас  лицом  в  разверстые  гробы,  чтобы
доказать, как нехорошо убивать людей!.. Я сама знаю это лучше всех в мире!
- Марси выбежала на середину зала, сложила ладошки рупором  и  громко,  по
складам, выкрикнула в гулкую пустоту: - Убивать нехорошо-о!
     Эхо с готовностью повторило каждый звук,  возвращая  его  полной  уже
невнятицей.
     - Не надо шуметь, -  сказал  Бекетов  раздраженно.  Он  снял  очки  и
неспешно протер их полой халата. - Здесь музей. Не будите лихо...
     - Что ты молчишь, Кратов? - возмутилась Марси. - Скажи, что я права!
     - Он правильно молчит, - проворчал Бекетов. - Он старше, он знает.
     - Что, что он знает?!
     - Ничего еще не кончено. История не дописана. И она не  дает  никаких
гарантий.
     - Я молчу не поэтому, -  наконец  сказал  Кратов.  -  Я...  я  просто
никогда не думал над этим.
     - Как можно не думать о собственном прошлом? - изумился профессор.  -
Чем же тогда заняты ваши мозги? Или они всего лишь переваривают ту жвачку,
что подбрасывает им настоящее?
     - Они заняты иным. По-моему,  общество,  живущее  прошлым,  не  имеет
будущего...
     - Я не знаю такого афоризма.  Но  мир,  лишенный  памяти,  становится
безумным!
     - Это правда, - согласился Кратов. - Однажды я видел такой мир.
     -  Так  вы  нездешний,  -  догадался  старик,  изучая  его   блеклыми
слезящимися глазенками. - Теперь мне все ясно.
     - Что вам ясно? - подобрался Кратов. - Вы думаете, мы  все  настолько
оторвались от нашей планеты, что нам стало  безразлично  все,  что  с  ней
происходит? Это неправда! Мы без Земли - никто. Мы ушли в Галактику не  за
тем, чтобы удовлетворять собственный праздный интерес. Мы служим Земле как
умеем...
     - Сейчас вы скажете, что вы - двери Земли, открытые во  вселенную,  -
фыркнул Бекетов.
     - И скажу!
     - Я уже слышал этот довод и не собираюсь его  опровергать.  И  вообще
мне скучно с вами дискутировать. Мы не поймем друг друга.  Если  я  заявлю
вам, что никогда история Земли не творилась в небесных сферах, как бы  это
ни утверждалось всеми священными писаниями, вы все едино мне не  поверите.
В чем, собственно, вы видите вашу заслугу перед человечеством? В том,  что
оно получает все новые и новые игрушки из магазина?..
     - Что такое магазин? - ревниво спросила девушка.
     -  ...Но  лишь  несмышленое  дитя  находит  удовольствие   в   пестро
раскрашенных цацках. В лучшем случае  они  развивают  его  воображение.  В
худшем - ему есть на чем выместить избыток эмоций, есть  что  сгрызть  или
сломать. Но человечество давно вышло из младенческого возраста. И не  надо
сопоставлять его  со  всякими  нелюдями!  Астрономически  они  могут  быть
сколько угодно старше, и это ни о  чем  не  свидетельствует.  У  них  своя
дорога, у нас - своя. История Земли пишется здесь, только здесь! - Бекетов
слабо притопнул ногой в спадающем шлепанце. - И никто не докажет мне,  что
впереди  нас  не  ждут  новые  тираны,  новые  потрясения  и  человеческие
гекатомбы! Что же до библейских заповедей... - Он сморщился еще сильнее  и
тоненько пропищал: - "Убивать нехорошо-о-о!.." Так мы  повторяем  их,  как
заклинание, вот уже несколько тысяч лет. И все убиваем, убиваем, убиваем!
     - Люди уже не воюют между собой, - сказал Кратов.
     - Они просто растерялись. Им пока нечего делить. Это скоро пройдет.
     - Так эти  бронированные  двери,  непробиваемые  стены...  -  сказала
Марси. - Наверное, все же это не совсем музей?
     - Арсенал? - усмехнулся Бекетов. - Отчасти.  Потому  и  стены,  чтобы
никому в голову не взбрела такая мысль. Но если дойдет  до  дела,  никакой
бетон не поможет... - Он оборотился  к  сумрачному  Кратову.  -  А  теперь
возражайте.
     - Но вы тоже не услышите моих аргументов, - сказал тот.
     - Разумеется, не услышу. Мы живем в разных временах.  И  настоящее  -
лишь их пересечение. Поэтому идите своей дорогой, а я останусь  здесь.  Но
когда выяснится, что ваша дорога ведет в тупик, не говорите, что не видели
указателей!
     Бекетов совершил чопорный поклон и удалился в проход между витринами.
     - Ты доволен? - спросила Марси с иронией.
     - Я в восторге, - буркнул Кратов.
     - Тогда пойдем отсюда.
     - Хорошо, - сказал Кратов, помедлив. - Пойдем.
     Держась за руки, словно боясь потерять друг дружку в  полумраке,  они
двинулись к выходу. Но не успели и потому  вынуждены  были  посторониться,
уступая дорогу.
     В музей с шумом и гомоном вливались люди. Взрослых было немного,  они
лишь сопровождали пеструю, разноголосую ораву ребятишек  десяти-двенадцати
лет, моментально заполнившую все пространство музея. Тишины как не бывало.
Кратова несколько раз без особых церемоний чувствительно  пихнули  острыми
локтями. Он подвинулся, освобождая доступ к каменному топору.
     - У-у, какая дубина!
     - У меня есть такой... он водой пуляет. Я его киселем зарядил, а он в
меня как фыркнет!
     - Мне бы такую арбу... арке... зубу,  я  бы  все  яблоки  с  верхушек
посшибал, они там краснущие, никак не достать, только с гравитра,  а  мама
Гера не разреша-а-ает...
     Некоторое время Кратов и Марси молча топали по  брусчатке.  Навстречу
им шли новые и новые экскурсанты, по большей части дети. Воздух  насытился
мелкой дождевой пылью из катившихся над музеем насупленных туч.
     - Видишь, никто не собирается забывать прошлое, -  нарушила  молчание
Марси.
     - Профессор Бекетов, наверное,  готов  перекреститься,  -  усмехнулся
Кратов. - Впрочем, я тоже.  Я  видел,  что  случается,  когда  старательно
забывают прошлое.
     - Тот мир, о котором ты упоминал?
     - Да. Этот музей... он напомнил мне о нем.
     - Почему ты не стал спорить с Бекетовым? Помнится, перед Резником  ты
никогда не пасовал.
     - Это далеко не Резник. И у меня не было никаких аргументов. - Кратов
вдруг разозлился. - Но почему я вообще должен постоянно с кем-то спорить?!
Я устал спорить! Я хочу жить, работать и отдыхать!  Я  прилетел  домой,  я
дома, а на меня все смотрят, как на чудище  морское.  И  лезут,  лезут  со
своими паршивыми дискуссиями...
     - Ну, я-то лезу совсем с другим, - кротко заметила Марси.
     - Теперь мне понятно, почему звездоходы не любят бывать на  Земле,  -
продолжал кипятиться Кратов. - Им здесь житья нет от всех  этих  Резников,
Бекетовых, всяких там Анастасьевых...
     - Господин Анастасьев, как мне кажется, просто метарасист, -  сказала
Марси. - Резник же обычный фрондер.
     - А профессор Бекетов -  смотритель  арсенала,  панически  напуганный
перспективой его расконсервации. И все в один голос против  Галактики.  Не
странно ли?
     - Не странно. Я тоже против Галактики. С какой стати я должна  делить
с нею тебя? Будь она женщиной, мы могли бы еще как-то договориться.
     - И вообще он прав, - сказал  Кратов  ожесточенно.  -  История  Земли
действительно пишется здесь. Но  штука  в  том,  что  мы-то  хотим  писать
историю мироздания! А нас постоянно укоряют за то, что мы учим  непонятные
для всех буквы...
     - Но ты нашел самый главный экспонат? - спросила Марси.
     - Нет. Отчего-то его не включили в экспозицию. Хотя он по  праву  мог
бы стоять первым в ряду.
     - Что же за оружие?
     Кратов вытянул перед собой руку и пошевелил растопыренными пальцами.
     - Отсюда все и пошло, - сказал он.
     - До чего банально! - возмутилась Марси. - Чем провинилась рука?  Она
только и занята была, что строила, лепила, рисовала...
     - Но всегда при ней находилась голова, которая  приспосабливала  дело
рук для убийства. Почему так происходит?
     - Это же прошлое, - передернула плечиками Марси. -  Зачем  думать  об
этом сейчас?
     - Теперь я не убежден, что прошлое так уж бесповоротно покинуло  нас,
- мрачно сказал Кратов. - Все время долетает эхо.
     Марси вдруг тоненько пискнула, вцепилась Кратову  в  руку  и  сделала
такое движение, словно хотела спрятаться за него. Глаза ее округлились.
     - Ты что? - спросил Кратов благодушно.
     - Там... на стоянке, - прошептала девушка.
     Кратов обнял ее за плечи и поцеловал в золотистый хохолок на макушке.
     - Иди в наш гравитр, - сказал он ласково и в то же  время  непривычно
твердо. - Иди туда и жди меня. И  ничего  не  бойся.  Это  МОЯ  работа,  -
упредил он ее вопросы.
     Марси сомнамбулической походкой, изредка  оглядываясь  и  спотыкаясь,
покорно пошла к стоянке.
     Странное существо, похожее сразу  и  на  человека,  и  на  гигантское
вздыбленное насекомое в алом  хитиновом  панцире,  проводило  ее  взглядом
круглых лиловых глаз. Оно  сидело  в  кабине  обычного  земного  гравитра,
распахнув дверцу и высунув наружу длинные конечности, закованные  в  некое
подобие рыцарских лат.
     - Я пришел, - сказал чужак на астролинге, самом  распространенном  из
галактических языков.




                        ЧАСТЬ ПЯТАЯ. СКУЧНАЯ РАБОТА


                                    1

     Старшее Солнце было могучее. Багровое, в черных оспинах от дряхлости.
Глядеть на него можно было в упор,  даже  не  щурясь.  Толку  от  Старшего
Солнца, следовало заметить, было немного.
     Но у красного гиганта на его счастье имелся  маленький  ослепительный
спутник, Младшее Солнце, выписывавший по небу хитрые вензеля, - не потому,
что имел игривый характер, а благодаря странностям орбиты самой планеты. И
его подсветки вполне хватало на то,  чтобы  сделать  день  -  днем,  а  не
вечными сумерками, как это и случалось порой в других звездных системах  с
другими мирами. А заодно и на то, чтобы выжечь всю поверхность  планеты  в
песок. Песок  мелкий,  вязкий  и  въедливый.  Проникающий  в  любую  щель,
омерзительно хрустящий на зубах, покалывающий между  лопаток.  И  вдобавок
могильного серого цвета.  Первооткрыватели  назвали  планету  Псамма,  что
по-гречески означает "песок". У них не было  выбора:  с  орбиты  глазу  не
являлось ничего более примечательного, нежели сплошная серость, то там  то
тут вздыбленная длинными покатыми сеифами.
     Почему здешние песчаные холмы получили прозвище именно сеифов,  а  не
барханов, дюн или, например, даунов - Кратов не знал. Да и было это сейчас
ему совершенно безразлично.
     Он  сидел  в  тесноватом  кресле  "гоанны",   легкой   гравитационной
платформы, положив руки в упругих  металлизированных  перчатках  на  пульт
управления. Похрустывал проклятым песком между сомкнутых зубов и  мысленно
уговаривал себя не беситься.
     Это оказалось не так просто.
     Костя был упакован в скафандр высшей защиты, модель "Сэр Галахад".  В
полном соответствии с правилами личной безопасности, сочиненными  каким-то
идиотом, никогда на Псамме не бывавшим и, вполне вероятно, вообще ни  разу
не  покидавшим  пределов  собственного  кабинета.  Скафандр  давил  тяжким
гнетом. К тому же, он не вписывался в кресло "гоанны", в обычных  условиях
довольно комфортабельное, причиняя тем самым дополнительные неудобства.
     Вдобавок, в Косте не ко времени взыграл  бес  неповиновения.  Ну,  не
настолько, чтобы начисто попрать все кодексы и инструкции. Однако  же,  он
побудил Костю откинуть забрало "галахада", дабы вдохнуть  чистого  воздуха
полной грудью... В итоге было наглядно продемонстрировано, что,  возможно,
означенные инструкции придумываются не всегда идиотами,  но  как  раз  для
дураков. Раскаленный воздух рвал горло  почище  акульей  кожи.  И  не  так
досаждала безумная жара - с ней справлялись встроенные терморегуляторы, да
и  сам  Костя  предусмотрительно  отрегулировал  свой  теплообмен,  -  как
проклятый песок. Мгновенно набившийся в рот, в уши  и,  самое  подлое,  за
шиворот.
     Платформа прытко неслась над серой пакостью, ныряя  в  ложбины  между
сеифами. Спутник Кратова в этом путешествии, картограф Гвидо Маони,  молча
клевал  наглухо  задраенным  шлемом  в  кресле  пассажира.  Ему  в   своем
"галахаде" было прохладно, покойно и уютно. Как улитке в раковине.
     "Что я злюсь? - думал Костя. - Все детство провел в пустыне. По уши в
песке. Вырос там, можно сказать, как  саксаул!  Если  вспомнить,  каким  я
заявлялся  домой  с  гулянок  -  мама  всегда  ждала  меня   с   пылесосом
наперевес... Вроде бы радоваться должен,  что  на  чужой  планете  немедля
угодил в привычные, родные условия. Так нет же! Сижу, как идолище поганое,
исхожу адской смолой, которую того и гляди выплесну на товарищей.  Старших
по  возрасту  и  опыту,  между  прочим.  Старательно,  умело  и,  главное,
безропотно исполняющих свой профессиональный долг. И не преступающих  всуе
ни единого из существующих предписаний. В отличие от отдельных своенравных
долдонов..."
     Он прислушался к себе - не обрела ли новые силы симпатия  к  коллегам
по миссии. Обрела, но, к сожалению, не ко всем. Имелись на то причины.  По
преимуществу субъективные, как ни стыдно было это признавать.
     "Конечно, долдон ты,  братец,  -  подумал  Костя  с  чувством.  -  У,
долдонище! Упрямое и неумное.

                       Мир для тебя
                       сделается враждебным,
                       То-то теперь
                       праздную жизнь позабудешь.
                       Краткий ночлег
                       будешь делить со скотиной,
                       Днем, что есть сил,
                       станешь настегивать клячу
                             [Ли Паньлун. Пер. с кит. И.Смирнова]

     Насчет  ночлега  со  скотиной  -  это,  конечно,  преувеличение.  Ибо
практически никто из моих коллег таковой не является. По определению...  А
в целом все верно. Поделом вору и мука".
     - Гвидо, - позвал он тихонько. - Давай поговорим, а?
     Картограф сонно хрюкнул.
     ...Миссия на Псамму первоначально насчитывала сто шестьдесят  человек
и   тридцать   восемь   кораблей.   В   ее   задачи