Истории известны
примеры таких психозов. "Летающие тарелки". Второе пришествие...
     -  Этак вы договоритесь до того, что и "длинного сообщения" никакого
нет! - взъярился Спирин.
     -  А что же, и договорюсь, - хладнокровно подтвердил Торрент.
     -  Но информационная перегрузка ментальных структур ертауловского
мозга подтверждена авторитетным специалистом, которому, кажется, даже вы
со своим подростковым нигилизмом склонны доверять!
     -  Осталось только установить то же самое для Кратова и Зоравицы. И
хорошо бы эксгумировать Пазура. А заодно и как-то разобраться с теми двумя
тахамауками. И вы меня убедите.
     -  Послушайте, Уго, - промолвил Спирин с недобрым любопытством. - Для
вас есть хоть что-нибудь святое?
      - Есть, - не поднимая головы, ответил тот. - Например, святая
истина. Еще, пожалуй, святая дева Мария. Предмет же нашей дискуссии в
число святынь, поверьте, никак не входит - ни по одному параметру.
     -  Да я не о предмете. Я об уважении к усопшим. Если угодно - о
душе... - Спирин досадливо отвернулся и увидел бредущего к ним Кратова. -
     Кто пожаловал к нам!
     Да ведь это сама ее милость
     Лесная жаба! - продекламировал он с воодушевлением.
     -  Спасибо, - усмехнулся Кратов, невольно вспомнив обиженный голосок
Марси.
     -  По вашему примеру, я увлекся японской поэзией, - горделиво сообщил
Спирин. - И прекрасно вас понимаю. Всем нам недостает любовного
созерцания. Все мы испытываем дефицит душевной гармонии. Вот сейчас мы как
раз с доктором Торрентом полемизируем о душе...
     -  Не о душе, - безжалостно сказал юнец. - О покойниках, которых
хорошо бы потревожить. И о том, что напрасно мы весь этот огород городим.
Что с вами, доктор Кратов? На вас лица нет.
     -  Кажется, я его потерял, - промолвил тот.
     -  Вами всерьез занялись земные женщины, - горестно кивая,
посочувствовал Спирин
      - А, понимаю, - захихикал Торрент. - То еще приключеньице...
     -  Вам-то откуда знать? - поразился Спирин. - Что вы-то можете
понимать, сопляк этакий?!
     Кратов молча отодвинул его и шлепнул Кита по боку. Приглашающе
вскрылся люк, затянутый полупрозрачной белесой пленкой, кабина озарилась
изнутри мягким желтоватым свечением. Тяжко вздыхая, с трудом, как старик,
Кратов протиснулся в китовье чрево. Воронка люка за ним сомкнулась и
пропала, словно ничего и не было.
     -  Потрясающе! - с восторгом выдохнул Спирин.
     -  Эту проблему я тоже изучал, - спокойно пояснил Торрент. - Я имею в
виду - женщин. Естественно, у меня нет того практического опыта общения с
ними, как у доктора Кратова или, допустим, у вас. Так что я теоретизировал... Как всякий психотоп, земной социум имеет свои специфические особенности. Гипертрофированная сексуальная преференциальность женщин...
     -  Заткнитесь, Уго, - попросил Спирин.
     -  Я-то заткнусь, - незлобиво откликнулся тот. - Но проблема-то
останется!


* * *

     "Одно слово... и не слово даже, а лишь мысленно высказанное
желание... и меня здесь не будет. И я на Сфазисе. Вот Энграф удивится-то!
Хотел бы я посмотреть на его вытянутую сверх обыкновенного физиономию... И
даже непременную колкость взамен простого приветствия, я готов снести
безропотно и, может быть, даже безответно.
     Только бы снова оказаться там, а не здесь!
     Я устал. Этот бег с препятствиями порядком меня вымогал, И прочие
милые прелести земного бытия, вроде новых друзей и возлюбленных, не могут
его скрасить. А чаще они могут выступать как новые препятствия... Я не
только устал, но и запутался. Всю жизнь я стремился к простоте и прямизне.
И в меру сил устраивал свою судьбу в этих спрямленных границах. На Земле
это никогда не получалось. Не вышло и сейчас. Для развязывания гордиевых
узлов особенно хорош обоюдоострый меч...
     И отсидеться в китовьем чреве не удастся. Тоже мне, Ио-Hа
недоделанный! А ведь еще совсем недавно, восседая на    этом же самом
месте, я был полон решимости и отваги встретить лицом к лицу все новые
испытания, что выпадут на мою долю. Господи, пока я метался по Галактике,
шарашился из огня да в полымя, я был примитивен, как амеба! Я следовал
элементарным инстинктам и животным позывам. Мной, как новорожденным
кутенком, руководили бесхитростные ориентировочные рефлексы! Побольше
узнать, побольше ухватить, навести порядок по своему пониманию... и
дальше, дальше, дальше! Я думал, что там, в несусветной дали от дома,
скрыто что-то важное, для меня пока недосягаемое, но вполне доступное, и
осталось только решить две задачи: догнать это, ухватить за хвост или,
там, за гриву, взнуздать и оседлать, а потом - понять, наконец, в чем
важность его для  меня  и смысл... Я думал, что это - главное. Хотя спокон
веку все мудрецы талдычат без роздыху: главное - неподалеку, совсем рядом,
быть может - в тебе самом. За каким же дьяволом меня всю жизнь таскало по
этой спиральной карусели, что в просторечии прозывается Галактикой?!
     И вот я, со своими банальными амебьими реакциями на внешние
раздражители, являюсь на Землю. И не перестаю поражаться, что эти
раздражители уж слишком сильно меня раздражают. Можно сказать, бьют и
колотят по самым больным и уязвимым местам. И я ни черта не понимаю в
происходящем... Не сделав и шагу, я запутался в собственных женщинах, и их
запутал, так что любо-дорого! Не удосужился разобраться с собственной
матерью: хорошо ли ей, плохо ли, и есть ли у нее плечо, в которое можно
при желании уткнуться и выплакаться, потому что мое плечо, как выяснилось,
на эту роль мало годится. Ни разу не собрал вместе всех друзей, не
поговорил с ними по душам, не выпил с ними хорошего вина... Грант -
удивительное исключение, и он был лишь один из нескольких десятков тех,
кого я числю в близких друзьях, и кто вне всякого сомнения постоянно
пребывает на этой ужасной, словно нарочно выдуманной для того, чтобы сбить
с толку и загнать в тупик бедного звездохода, планете... а вот Татор так и
вовсе вынужден был явиться в мой дом своими ногами и предложить руку
помощи... а тот же Аксютин, поди, и знать не знает, что я вот уже
несколько месяцев болтаюсь неподалеку, а тот же Митяй Лавриненков, с которым мы гоняли по степи верхом на полудиких монгольских лошадках, падали и обдирались в кровь о сухую колючку... а тот же Хатанбаатар, которого мы в насмешку звали
"хулгана" за его росточек и черные бегающие глазенки-бусины, и мама все
удивлялась, почему это такой славный паренек - и вдруг "хулиган"! - а
прозвище на местном наречии означало всего-навсего "мышка", и когда мы с
ним встретились лет восемь-десять назад, он все еще был шустрый черный
мышонок, и жена у него была такая же веселая и юркая мышка, а мышат у них
уже было, не соврать бы, четверо... и уж вовсе не стоит вспоминать о
девчонках, теперь уже взрослых сорокалетних женщинах, о той же нескладной
и шалопутной "страшной девушке" Еве-Лилит, о той же Инге с ее бешеным
темпераментом и неистребимым, чистым познавательным интересом к мужикам...
ей-богу, не стоит, чтобы не запутать все на свете еще сильнее (а эти милые
дамы ничего так не любят и ничего не умеют лучше, нежели создавать вокруг
себя хаос, бедлам и дом Эшеров)...
     Обидно и отвратительно это сознавать, но наглый сопляк Уго Торрент
снова оказался прав. Мы возвращаемся со звезд в родные дома и не находим
старых стен. Мы пытаемся решить дифференциальные уравнения взрослого
земного бытия при помощи четырех арифметических действий, которым
научились в детстве. И не хотим признаться, что звезды ничему новому нас
не научили. Конечно, и таким способом тоже можно найти решение - но это
будет очень долгий, мучительный и, самое мерзкое, нудный процесс... И мы
начинаем искать виноватых. И мы не можем привыкнуть. И мы закатываем
истерики, глушим тоску и одиночество алкоголем и наркотиком, грубо и
безыскусно рвем тонкую нить, что соединяет реальность и потусторонность. И
мы спасаемся бегством назад в Галактику... где все просто и ясно, как мы и
любим. И мы в самом деле становимся другими.
     Вот я сижу в китовьем брюхе и молю небеса, чтобы к моему возвращению
во внешний мир все сложности и запутанности рассосались сами собой и ко
всеобщему удовольствию. Чтобы меня встретили с распростертыми объятиями и
просветленными лицами любимая мама, любимая женщина и лучший друг. Чтобы
куда-нибудь сгинули эти болтуны Спирин и Торрент с их веселыми и страшными
побасенками про "длинное сообщение", про ЭМ-зверей и иную прочую
дребедень, которой нет места в нормальной человеческой жизни. Чтобы никуда
не нужно было лететь очертя голову. А если уж лететь, то чтобы никто не
смотрел тебе вслед с разочарованием и укоризной.
     Но этого не будет.
     И я могу сколько угодно здесь прятаться, но ничего снаружи не
изменится без моего вмешательства, без моего слова и дела. Так и будет
разыгрываться сумбурная и бессвязная пьеска в стилистике чеховского
"Платонова": каждый говорит о своем и не слушает собеседника, а потом все
хором удивляются тому, что висящее на стене ружье вдруг начинает в
истерике и отчаянии палить очередями!
     Так что сейчас я выйду на белый свет (как античный бог из античной же
машины, любимый мой образ в классической трагедии) и начну раздавать всем
сестрам по серьгам. И сам получать по делам своим... по возможности кротко
и незлобиво. И будь что будет.
     Вряд ли это окажется страшнее, чем болота Пангелоса, жующие туннели
Хомбо или налет взбесившихся пантавррв на Галактический маяк. Вряд ли даже
это окажется так же смертельно опасно, как генетическая чума на Сарагонде,
огненный смерч на Магме-10 или танковая атака на Гверн.
     А значит, я все это переживу. И, яко феникс какой, выйду из этого
пламени обновленным.
     Все-таки жизнь, что бы о ней ни сочиняли, в сущности, простая штука.
И состоит она из таких простых вещей, как глупости, пепепицы и потери.
Подвиги и трагедии в ней - большая редкость.
     О! Это надо запомнить".


* * *

    - Кит, я хочу выйти. "Сейчас. Только..."
      - Что - "только"?
     "Ты уверен, что вправду хочешь этого?"
      - Нисколько не уверен. И даже точно знаю, что не хочу. Ты это
чувствуешь?
     "Да. Чувствую. И лучше тебя знаю, чего бы ты хотел на самом деле".
     -  Любопытно...
     "Ты хочешь положить ладони на пульт и отдать мне приказ. Тот приказ,
которого я дожидаюсь уже целую вечность".
     -  Ты устал от Земли... тоже?
     "Да. Устал. Хочу туда, где простор и звезды".
     -  Но, кажется, совсем недавно я выгуливал тебя к Лунному Ткачу!
     "Вот именно - выгуливал! Я хочу там жить. Я давно не купался в холоде
ночи и жаре солнц, не покачивался на волнах гравитации. Мне страшно, что
скоро я разучусь летать. Это - не мой мир. Я не умею жить в нем. Я здесь,
словно в темной и душной клетке".
     -  Откуда ты знаешь, каково жить в клетке?!
     "Не знаю. И не хочу знать. Знаю только, что это плохо и скучно. Это
твои мысли, я лишь повторяю их. Это тебе плохо и скучно. И ты тоже хочешь
сорваться с места и одним скачком очутиться за несколько световых лет
отсюда".
     -  Увы, это правда...
     "Чего же мы медлим? Только скажи одно слово, только подумай, шевельни
пальцем, и "
      - Нет. Нет, Китенок мой милый...
     Кратову почудился вздох разочарования. Разумеется, это была иллюзия,
слабое эхо биотехновых печальных мыслей.
     Люк открылся.
     "Никогда бы не подумал, что бес-искуситель окажется таким уютным и
любящим... изнутри!" - усмехнулся Кратов, спрыгивая на траву.


ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Блудные братья VII

     1.  .
     Штурмовая башня, поскрипывая колесами и угрожающе раскачиваясь на
них, страшно и неотвратимо надвигалась на похолодевших от самых жутких
предчувствий обитателей осажденной крепости. Ничего хорошего никому в
подлунном мире это зрелище не сулило...
     Кратову понадобилось некоторое усилие, чтобы стряхнуть привычное
оцепенение, что всегда охватывало его перед поединком. Усилие гораздо
большее, нежели обычно. Потому что сегодня на него наступал не Черный
Полифем, двухсоткилограммовый негр со свисавшими до пояса витыми косами,
наползающими одна на другую складками рыхлой плоти и расплющенным в свиной
пятачок и свернутым на бок носом (как выяснилось после, это был результат
умышленной косметической операции для устрашения соперников, и вообще
Полифем оказался добродушным  малым, отцом  многочисленного семейства и
хозяином двухэтажного особняка с просторным бассейном, в котором он
плавал, фыркая и отплевываясь, словно небольшой кит, вместе с двумя
полнотелыми, - хотя и несравнимо с ним! - супругами и едва ли не десятком
отпрысков обоего полу, и очень убивался, что его дорогой гость Константин
так мало кушает и совсем не интересуется девушками, не Тираннозавр
Кристофферсон, и вправду похожий на каноническое изображение тираннозавра
своей серо-зеленой боевой раскраской и ящериной ломаной пластикой,
шипевший самые изощренные нирритийские ругательства что в микрофон перед
схваткой, что во время оной, что в тот момент, когда Кратов выворачивал
ему руку из сустава и почти уж было вывернул, а в особенности после того,
как все закончилось, и они спускали призовые энекты в баре какого-то
третьеразрядного отеля в окружении болельщиков и разнопестрых девиц (Ти-
Кри был недоволен тем повышенным вниманием, которое означенные девицы
уделяли его сопернику, и готов был продолжить потасовку прямо здесь, но
напился и уснул прежде, чем окончательно созрел для такого решения), ни
даже миляга Серп Люцифера, у которого был самый твердый кулак из всех
противников, самый жесткий захват и самое длинное дыхание, который
обезоруживал еще до боя своей робкой белозубой улыбкой, так что всякий
раз, когда ты намеревался въехать ему локтем в зубы, то невольно вспоминал
эту улыбку и сознавал, что от твоей нечаянной грубости зубов - а значит,
и очарования! - в ней поубавится (уже после боя Кратов узнал, что ни
одного природного зуба там не было и в помине уже лет пять). Никто из этих
страховидных типов и в мыслях не держал убить его либо даже серьезно
искалечить. Никто не жаждал крови и не жрал сырое мясо. За пределами ринга
они становились  нормальными, симпатичными людьми, с простыми
человеческими слабостями и черточками характера. Как и сам он, между
прочим... Верно подметил Рихард Алеш, доктор социологии, а по
совместительству - шпион Федерации на Эхайноре, кстати - провалившийся:
"Ни разу не было, чтобы Зверь-Казак доковылял хотя бы до проспекта
Буканеров. Он существует лишь в четырехугольной вселенной ринга и умирает
с последним ударом  гонга..." Долго  же  пришлось  Ахонге  наглядными
примерами и черными словами вдалбливать в него искусство прикидываться подонком и убийцей, потому что зрителям нравится смотреть на подонков и убийц, какими они сами никогда не станут - да и вряд ли захотят стать.
     Нет, сегодня все было иначе, и ставки на поединщиков были иные.
Сегодня его явно и неприкрыто хотели убить. И наверняка убьют, коли он
малейшей своей слабостью, нерешительностью или промашкой позволит это
сделать.
     -Вам следовало снять пенсне, т'гард!
     Но он не мог допустить, чтобы его убили. И в то же время не желая
превращать Суд в уличную драку. А напротив, желал бы сделать из поединка
такое зрелище, чтобы эхайны надолго запомнили, а запомнивши, передавали из
уст в уста и от отца к сыну...
     Он отступал по мере того, как Лихлэбр приближался. А потом вдруг
прыгнул вперед и легко, каким-то стереотипным приемом, название которого
давно уже стерлось из памяти, почти не коснувшись, завалил его в пыль, и
тотчас же отбежал и замер в ожидании. Бронетехники коротко, в один голос
ухнули. Такое начало особенно должно было подействовать на эхайнское
самолюбие, вывести ттарда из душевного равновесия и добавить Кратову
шансов.
     По внешнему виду трудно было понять, ошеломлен ли т'гард, но его эмо-
фон резко изменил свои тона. Лихлэбр пружинисто поднялся (шутовское пенсне
осталось на земле), передернул плечами, словно стряхивая налипший мусор, и
в его руке невесть откуда возник метательный нож "двойное жало". И в
следующее мгновение этот нож летел Кратову в печень, в воздухе расправляя
оба жала и разворачиваясь остриями вперед. Увернуться было невозможно.
("Когда в тебя направлен нож, пусть дух твой стоит нерушимо, но тело
уберется подальше", - говорил учитель Рмтакр "Упавшее Перо" Рмтаппин.)
Единственное, что удалось Кратову, так это слегка отклониться, чтобы хотя
бы одно из лезвий вовсе не попало в Цель, а другое пришлось на полу куртки
из спасительного фиаремра. Увы, не пришлось - но, спасибо, и до печени не Достало... Зажимая горстью распоротый бок, Кратов едва успел уклониться от ттардовой десницы. Еще памятна была царственная оплеуха, снисканная в одном из закоулков тритойского
Концерт-холла...
     Боли не чувствовалось - только легкое жжение, отвратительная горячая
липкость и расползающееся по телу онемение.
     Безвольная слабость.
     Тяжесть в членах.
     Безразличие в мозгах.
     Убежать, укрыться где-нибудь, отлежаться и поспать.
     Да и не бежать, а лечь прямо здесь, и катись оно все в тартарары.
     -  И печень тоже сожру!... - прохрипел эхайн.
     Вместо ответа (на ответ сил попросту не было) Кратов снова опрокинул
его - кажется, заурядной подсечкой. И отковылял, задыхаясь. Может быть,
т'гард и слыл грозным бойцом в своей среде. Может быть, его спарринг-
партнеры поддавались ему из чиноугоднических соображений. Но в настоящей,
рафинированной, освященной тысячелетними традициями спортивной борьбе ни
черта-то он не смыслил.
     Перед глазами, застилая собой весь белый свет, словно красная тряпка
перед носом быка, трепетала кровавая кисея...
     Лихлэбр одним движением оказался на ногах. Из глотки вырывался
сдавленный рык.
     Перекрывая этот наводящий ужас звук своим воплем ярости и боли
(неизвестно, чего там было больше!), Кратов на-прыгнул сбоку и грянул его
оземь излюбленным своим приемом "ножницы", нелегким в исполнении, зато
безотказно действующим на публику. Публика откликнулась одобрительным
гулом. Теплая аура всеобщей благосклонности подхватила Кратова и, когда он
перекатился через голову, подняла на ноги.
     "Двойное жало" валялось на земле на равном расстоянии от него и
стоящего на четвереньках ттарда. ("Если твой враг хочет поднять свое
оружие, не препятствуй ему. Но только не в этой жизни!" - говорил учитель
Рмтакр "Упавшее Перо" Рмтаппин.) Когда тот змеиным броском попытался
дотянуться до ножа, Кратов перехватил его непритязательно грубым пинком в
голову.
     И только теперь в раненом боку ожила, запульсировала настоящая боль.
     Лихлэбр с трудом утвердился на коленях.
     -  Я не дам тебе подняться! - толчками выдохнул, пошатываясь при
каждом слове, Кратов. - Привыкай жить на коленях, т'гард!
     -  Никогда... - почти беззвучно отозвался тот разбитыми губами.
     И с натужным ревом оторвал колени от земли.
     Кратов встретил его коротким прямым ударом в голову, вложив в это
простое движение остаток сил.
     Ему показалось, что кулак угодил в каменную стену.
     Но эта стена рухнула.
     Кратов упал на эхайна сверху. Ему потребовалось огромное усилие воли,
чтобы побороть искушение просто сломать тому шею... Вместо этого он,
скрежеща зубами от боли, содрал с себя куртку, набросил на эту самую шею
вместо удавки и попытался затянуть. Хрипя и пуская слюни, т'гард ворочался
под ним. Те полтора центнера живой массы, что являл для него сейчас
Кратов, ничего не значили. Лихлэбр неодолимо распрямлялся, и ничем его
было не удержать...
     -  Озма! - прошипел Кратов.
     -  Озма! - придушенно отозвался т'гард. - Она будет моей...
     -  Нет, не будет! - Кратов и сам уже не понимал, смеется он пли
всхлипывает. - Она была нужна тебе, чтобы шантажировать нас... чтобы
вымостить себе дорожку на престол... ты сам не заметил, а она была уже
нужна тебе, как воздух..., Но ты опоздал: ее уже нет! - Он все дальше
углублялся в дебри какого-ю путаного, нескладного, но, тем не менее