на останавливалась в том же  месте.  Когда
весть об этой собаке дошла до сторожей храма, они принялись ее  разыскивать,
расспрашивая о ее породе, и наконец, нашли ее в  городе  Кромионе  вместе  с
вором; они препроводили последнего в Афины, где  он  и  был  наказан.  Кроме
того, судьи, желая наградить  собаку  за  оказанную  услугу,  распорядились,
чтобы ей отпускалась на общественный счет определенная порция хлеба,  причем
жрецы обязаны были следить за этим.  Об  этом  случае,  как  о  достоверном,
происшедшем на его памяти, сообщает Плутарх [143].
     Что касается благодарности животных (ибо мне  кажется,  что  это  слово
вполне применимо к ним), то  достаточно  привести  один  пример,  о  котором
сообщает Апион и свидетелем которого он был [144]. Однажды, рассказывает он,
когда в Риме для народного увеселения был устроен бой редких зверей, главным
образом львов необыкновенной величины, среди них привлек общее внимание один
лев, выделявшийся своим свирепым видом, силой, огромными размерами и грозным
рычанием. Среди рабов, которые были выбраны для  сражения  с  этими  львами,
находился некий Андрод,  родом  из  Дакии,  принадлежавший  одному  римскому
вельможе, имевшему звание консула. Названный  лев,  издали  увидев  Андрода,
внезапно остановился и словно замер от восторга. Потом он ласково, кротко  и
мирно приблизился к нему, как бы стараясь распознать  его.  Убедившись,  что
это был тот, кого он искал, он  принялся  вилять  хвостом,  как  это  делают
собаки, приветствуя своих хозяев,  целовать  и  лизать  руки  и  ноги  этого
несчастного раба, который дрожал от страха и  был  сам  не  свой.  Но  через
некоторое время, убедившись в доброжелательности  льва,  Андрод  собрался  с
духом  и  открыл  глаза,  чтобы  рассмотреть  его,  и  тут  произошло  нечто
необыкновенное.  К  неописуемому  удовольствию  публики,  лев  и  раб  стали
приветствовать и ласкать друг друга. При виде  этого  народ  стал  испускать
радостные крики, приветствовать это зрелище. Тогда император  велел  позвать
раба и приказал ему объяснить причину такого странного происшествия. В ответ
на это раб рассказал следующую, дотоле неизвестную и примечательную историю.
     "Когда мой хозяин, - сообщил  раб,  -  был  проконсулом  в  Африке,  он
ежедневно так нещадно бил меня и  обращался  со  мной  так  жестоко,  что  я
вынужден был скрыться и бежать от него. Желая спрятаться в надежном месте от
такого могущественного человека, я задумал бежать в пустынную и  необитаемую
часть Африки, решив, что если не найду  там  пропитания,  то  уж  как-нибудь
сумею покончить с собой. Солнце в тех краях  жгло  необычайно,  жара  стояла
невыносимая, и потому, увидев укромную  и  недоступную  пещеру,  я  поспешил
спрятаться в нее. Некоторое время спустя в пещеру явился этот  самый  лев  с
окровавленной лапой, стонавший и изнывавший от боли.  Его  появление  сильно
испугало  меня,  но  он,  увидев,  что  я  забился  в  угол  логова,  кротко
приблизился ко мне, протягивая мне свою раненую лапу и как бы моля о помощи.
Несколько освоившись с ним, я вытащил у  него  из  раны  большую  занозу  и,
массируя рану, вынул попавшую в нее грязь  и  тщательно  прочистил  и  вытер
лапу. Почувствовав сразу  облегчение  от  мучившей  его  боли,  лев  заснул,
продолжая, однако, держать свою лапу в моих руках. С тех пор  мы  прожили  с
ним в этой пещере целых три года, питаясь одной и той же  пищей:  обычно  он
уходил на добычу и приносил мне лучшие куски  от  пойманных  им  зверей;  за
отсутствием огня, я жарил их на солнце и питался ими. Под конец эта грубая и
дикая жизнь надоела мне, и однажды, когда лев,  как  обычно,  отправился  на
охоту, я покинул пещеру  и  через  три  дня  был  схвачен  воинами,  которые
доставили меня из Африки в этот  город  к  моему  господину.  Он  тотчас  же
приговорил меня  к  смерти  и  велел  отдать  меня  на  растерзание  зверям.
Очевидно, вскоре после того, как я был  схвачен,  пойман  был  и  этот  лев,
который сейчас старался отблагодарить меня за оказанное ему благодеяние - за
исцеление, которое я принес ему".
     Такова история, рассказанная Андродом императору, приказавшему передать
ее слово в слово народу. Вслед за тем, по просьбе присутствующих, Андрод был
отпущен на волю со снятием с  него  наказания,  и  сверх  того,  по  решению
народа, ему был подарен этот самый лев. С тех пор,  сообщает  Апион,  Андрод
водил на привязи своего  льва,  обходя  с  ним  римские  таверны  и  собирая
монетки, которые им подавали; иногда  льву  бросали  цветы,  и  он  позволял
украшать ими себя. Завидя  их,  все  говорили:  "Вот  лев,  который  радушно
приютил у себя в логове человека, а вот человек, вылечивший льва".
     Мы часто оплакиваем смерть наших любимых животных, но и они  оплакивают
нас:

     Post bellator equus, positis insignibus Aethon
     It lacrimans, guttisque humectat grandibus ora.

     {Далее, плача, идет невзнузданный боевой конь, Этон,  и  крупные  слезы
текут по его морде! [145] (дат. ).}

     У некоторых народов существует общность жен, у других царит  моногамия,
то же самое наблюдается и у животных, у которых можно встретить браки, более
прочные, чем у нас.
     Животные также создают свои объединения  для  взаимопомощи,  и  нередко
можно видеть, как быки, свиньи и другие животные всем стадом бегут  на  крик
своего раненого товарища, спеша присоединиться к нему и защитить  его.  Если
рыба-усач попалась на удочку рыболова, то ее товарищи собираются вокруг  нее
и перегрызают леску; если же кто-нибудь из них попадет в сеть, то  остальные
вытаскивают наружу его хвост и, впившись в него зубами, вытягивают  товарища
и увлекают его с  собой.  Усачи,  когда  один  из  них  оказывается  пойман,
поддевают леску спиной, которая у них имеет зазубрины,  как  пила,  и  с  ее
помощью перепиливают и перерезают леску.
     Что касается отдельных оказываемых нами друг другу услуг,  то  подобные
примеры можно встретить и у  животных.  Рассказывают,  что  кит  никогда  не
плавает один, а всегда следует за похожей на пескаря и плывущей впереди него
маленькой рыбкой, которую поэтому называют лоцманом. Кит  плывет  за  ней  и
позволяет ей управлять собой, как  руль  управляет  кораблем;  в  довершение
всего кит, который сразу же проглатывает все, что попадает ему  в  пасть,  -
любое животное или даже целую лодку, - вбирает в свою  пасть  эту  маленькую
рыбку и держит там, не причиняя ей никакого вреда. Когда она спит у  него  в
пасти, кит не шелохнется, а как только она выскальзывает оттуда,  он  тотчас
же следует за ней; если же случайно  она  отплывет  от  него  куда-нибудь  в
сторону, он начинает блуждать, натыкаясь на скалы, как  корабль,  потерявший
управление. Плутарх рассказывает,  что  наблюдал  это  на  острове  Антикире
[146].  Такой  же  союз  существует  между  маленькой  птичкой,   называемой
корольком, и крокодилом. Она служит этому огромному  животному  сторожем,  и
если ихневмон, враг крокодила, приближается к нему, желая с  ним  сразиться,
то, боясь, чтобы он не застал крокодила спящим, она начинает петь и  клевать
его, стараясь разбудить и предупредить об опасности. Она питается  остатками
пищи этого чудовища, которое охотно пропускает ее к себе в пасть и позволяет
ей клевать и выискивать маленькие кусочки  мяса,  застрявшие  у  него  между
челюстями и зубами; если  же  крокодил  хочет  закрыть  свою  пасть,  то  он
предупреждает ее об этом, смыкая челюсти мало-помалу и не причиняя ей вреда.
Раковина, обычно называемая перламутром, живет таким же образом с  небольшим
животным вроде краба, который служит ей  сторожем  и  привратником,  ибо  он
помещается у входа в раковину и держит ее всегда  приоткрытой  до  тех  пор,
пока в нее не заберется какая-нибудь рыбешка, годная им обоим в пищу.  Тогда
он залезает в раковину и, пощипывая ее, заставляет плотно  закрыться,  после
чего они съедают свою добычу [147].
     Образ жизни тунцов свидетельствует о том, что они по-своему  знакомы  с
тремя разделами математики. Что касается астрономии, то можно  сказать,  что
они обучают ей людей: действительно, они останавливаются в том месте, где их
застает зимнее солнцестояние, и остаются здесь до следующего  равноденствия;
вот почему даже Аристотель охотно признает за ними знакомство с этой наукой.
Что  касается  геометрии  и  арифметики,  то  они  всегда  составляют  косяк
кубической формы, во всех направлениях квадратный, и образуют плотное  тело,
замкнутое и со всех сторон окруженное шестью равными гранями, после чего они
плавают в таком квадратном распорядке, в виде  косяка,  имеющего  одинаковую
ширину сзади и спереди, так что завидевшему косяк и сосчитавшему число рыб в
одном ряду, нетрудно установить численность всего косяка,  ибо  глубина  его
равна ширине, а ширина - длине [148].
     Красноречивым проявлением гордости у животных  может  служить  история,
приключившаяся с огромным псом, присланным царю Александру из  Индии  [149].
Ему сначала  предложили  сразиться  с  оленем,  потом  с  кабаном,  затем  с
медведем, но пес не удостоил их внимания и даже не двинулся  с  места.  Лишь
увидев перед собой льва, он тотчас же поднялся на ноги, ясно показывая этим,
что его достоинство позволяет ему сразиться только со львом.
     Что касается раскаяния и признания своих ошибок,  то  об  одном  слоне,
убившем в пылу гнева своего  сторожа,  рассказывают,  что  от  огорчения  он
перестал принимать пищу и этим уморил себя [150].
     Не чуждо животным и великодушие. Об одном тигре -  а  тигр  ведь  самое
свирепое животное - рассказывают, что когда ему дали в пищу молодую козочку,
он целых два дня голодал, щадя ее.  На  третий  день  он  разбил  клетку,  в
которую был заключен, и отправился  искать  себе  другую  добычу,  не  желая
трогать козочки, своего ближнего и гостя [151].
     Что  касается  близости  и  согласия,  которые  устанавливаются   между
животными благодаря общению, то мы часто видим, что кошки,  собаки  и  зайцы
привыкают друг к Другу и живут  вместе.  Но  то,  что  приходится  наблюдать
мореплавателям, особенно плывущим вдоль берегов Сицилии, превосходит  всякое
человеческое воображение. Я говорю об алкионах.  Какому  еще  виду  животных
природа оказала столько внимания при родах и появлении  на  свет  потомства?
Поэты утверждают, что один из плавучих Делосских островов укрепился  и  стал
неподвижным, чтобы Латона [152] могла на нем разрешиться от бремени. Но богу
было угодно, чтобы все море было неподвижно и гладко, чтобы  на  нем  царило
безветрие и не было ни малейшего волнения и никакого  дождя  в  день,  когда
алкион  порождает  свое  потомство,  что  приходится  как   раз   в   зимнее
солнцестояние, то есть в самый короткий день в году; благодаря этой милости,
оказываемой алкионам, мы можем в разгар зимы в течение семи суток плавать  в
безопасности. Их самки не признают никаких других  самцов,  кроме  своей  же
породы, они проводят с ними всю  жизнь,  никогда  не  покидая  их;  если  же
случается, что самец становится слабосильным и дряхлеет, они взваливают  его
себе на плечи, повсюду носят с собой и заботятся  о  нем  до  самой  смерти.
Никто еще до  настоящего  времени  не  в  состоянии  был  ни  постигнуть  то
изумительное  искусство,  с  каким  алкион  устраивает  гнездо  для   своего
потомства, ни разгадать, из чего он его делает. Плутарх [153], который видел
и обследовал собственными руками многие из  них,  полагает,  что  это  кости
какой-то рыбы, которые алкион как-то  соединяет  и  связывает  между  собой,
располагая одни из них вдоль,  другие  -  поперек  и  устраивая  ложбинки  и
углубления,  так  что  под  конец  образуется  круглое,  способное   плавать
суденышко; закончив это сооружение, алкион испытывает его с помощью морского
прибоя; поместив его туда, где волны ударяют слабо, он узнает,  что  в  этом
суденышке необходимо еще починить и в  каких  местах  его  нужно  еще  лучше
укрепить, чтобы оно не распалось от ударов волн. Во  время  этого  испытания
все части, которые в суденышке хорошо  прилажены,  от  ударов  морских  волн
пристают друг к другу еще тесней и смыкаются так плотно, что оно не может ни
разломаться, ни распасться, и только  в  редких  случаях  может  пострадать,
наткнувшись на камень или кусок железа. Нельзя, кроме того,  не  восхищаться
формой и пропорциями внутреннего устройства этого сооружения: действительно,
оно сделано и рассчитано так, что в нем не может поместиться никакая  другая
птица,  кроме  той,  которая  его  построила,  ибо  оно  закрыто  и  никакое
постороннее тело, за  исключением  морской  воды,  не  в  состоянии  в  него
проникнуть. Вот к чему  сводится  очень  ясное  описание  этого  сооружения,
взятое из хорошего источника, и тем не менее мне все же представляется,  что
оно недостаточно разъясняет нам всю  сложность  этой  постройки.  Какого  же
безмерного самомнения должны мы быть  преисполнены,  чтобы  отзываться  с  .
презрением  о  действиях,  которых  мы  не  в  состоянии   ни   понять,   ни
воспроизвести, и ставить их ниже наших?
     Но  продолжим  это  сопоставление   ценности   и   соответствия   наших
способностей способностям животных и  перейдем  к  той  привилегии,  которой
особенно гордится наша душа, а именно к уменью мыслить  бестелесно  все  то,
что она постигает, и воспринимать все, что до нее доходит лишенным тленных и
материальных  качеств.  Этим  она  освобождает  предметы,  которые   считает
достойными соприкосновения с нею, от их тленных свойств, отбрасывая их,  как
низменные и ненужные оболочки, -  от  таких  свойств,  как  толщина,  длина,
глубина, вес, цвет, запах, шероховатость, гладкость, твердость,  мягкость  и
все другие чувственные качества, -  с  тем,  чтобы  они  соответствовали  ее
бессмертной и духовной сущности. Так, например, я мыслю в душе моей Рим  или
Париж, представляя их себе без их размеров  и  местоположения,  без  камней,
известки и дерева, из которых они построены.
     Но ведь такая привилегия присуща и животным. В  самом  деле,  когда  мы
видим, что конь, привыкший к звукам труб, к стрельбе и грохоту боя,  лежа  и
дремля, вдруг  вздрагивает  и  начинает  трепетать  во  сне,  словно  бы  он
находился на поле сражения, ясно, что  он  мысленно  представляет  себе  бой
барабана, но бесшумный, и войско, но бесплотное и безоружное:

     Quippe videbis equos fortes, cum membra iacebunt
     In somnis, sudare tamen spirareque saepe,
     Et quasi de palma summas contendere viris.

     {Можно наблюдать, как быстрые кони, в то время как  тело  их  отдыхает,
погруженное в сон, вдруг начинают покрываться испариной, учащенно  дышать  и
напрягать все силы, как если бы дело шло о завоевании  пальмы  первенства  в
беге [154] (лат). )}

     Заяц, которого борзая видит во сне, за  которым  она  во  сне  гонится,
распустив  хвост  по  ветру,  сгибая,  как  при  беге,  колени  и  выделывая
безукоризненно все те движения, которые мы наблюдаем у нее при преследовании
зайца, - это заяц без шерсти и без костей:

     Venantumque canes in molli saepe quiete
     Iactant crura tamen subito, vocesque repente
     Mittunt, et crebras reducunt naribus auras,
     Ut vestigia si teneant inventa ferarum.
     Experge factique sequuntur inania saepe
     Cervorum simulacra, fugae quasi dedita cernant:
     Dones discussis redeant erroribus ad se.

     {Часто охотничьи собаки, погруженные в  спокойную  дремоту,  вдруг  или
вcкакивают на ноги, или внезапно начинают лаять, нюхая  воздух  кругом,  как
если бы они напали на след зверя. Иногда, даже проснувшись,  они  продолжают
преследовать призрак якобы убегающего  оленя  до  тех  пор,  пока  обман  не
рассеется и они не придут в себя [155] (лат. ).}

     Нередко приходится наблюдать, как сторожевые псы рычат  во  сне,  потом
вдруг, громко тявкнув, внезапно просыпаются  и  вскакивают,  словно  бы  они
заметили приближение кого-то чужого; этот чужак, который  им  привиделся,  -
человек бесплотный, неосязаемый, лишенный объема, цвета и плоти:

     At consueta domi catulorum blanda propago
     Degere, saepe levem ex oculis volucremque saporem
     Discutere, et corpus de terra corripere instant,
     Proinde quasi ignotas facies atque ora tuantur.

     {Часто привыкшие к хозяйскому дому ласковые  щенята,  стряхнув  с  себя
легкий сон, внезапно поднимаются с земли, словно они увидели незнакомые лица
[156] (лат. ).}

     Что касается телесной красоты, то, прежде чем перейти к дальнейшему,  я
хотел бы знать, есть ли между нами согласие в определении ее. Похоже на  то,
что мы  не  знаем,  что  такое  природная  красота  и  красота  вообще,  ибо
приписываем человеческой красоте самые различные черты, а между тем, если бы
существовало какое-нибудь естественное представление о ней, мы все  узнавали
бы ее так же, как мы узнаем жар, исходящий от огня. Но каждый из нас  рисует
себе красоту по-своему:

     Turpis Romano Belgicus ore color.

     {Цвет лица белгов постыден для римлянина [157] (лат. ).}

     Индийцы изображают красавиц [158] черными  и  смуглыми,  с  широкими  и
плоскими  носами,  пухлыми  и  оттопыренными  губами,  с  толстыми  золотыми
кольцами, продетыми через нос и  свисающими  до  рта,  а  также  с  широкими
кольцами, украшенными камнями и продетыми через нижнюю губу и свешивающимися
над подбородком; при этом особенно привлекательным у них считается  оскалить
зубы до самых десен. В Перу наиболее красивыми считаются самые длинные  уши,
и перуанцы искусственно вытягивают их до предела, а  некий  наш  современник
сообщает [159], что у одного восточного народа  придается  большое  значение
этому увеличению размеров ушей и украшению их тяжелыми драгоценностями,  что
он мог продеть свою руку в перчатке через отверстие их ушной мочки.
     Некоторые народы тщательно красят зубы в черный  цвет  и  с  презрением
относятся к белым зубам [160], в других местах зубы красят в  красный  цвет.
Не только в стране басков, но и во многих других местах красивыми  считаются
женщины с бритыми головами; поразительно, что такое мнение,  как  утверждает
Плиний [161], распространено и в некоторых областях  на  крайнем  севере.  У
мексиканок считается красивым низкий лоб, поэтому они отращивают  волосы  на
лбу и прикрывают ими лоб, во бреют волосы на всех остальных частях  тела;  у
них так ценятся большие груди, что они стараются  кормить  своих  младенцев,
забрасывая груди за плечи  [162].  У  нас  ,  это  считалось  бы  уродством.
Итальянцы изображают - грудь крепкой и пышной, испанцы - тощей и дряблой;  у
нас же одни изображают ее белой, другие - смуглой, одни - мягкой  и  нежной,
другие - крепкой и сильной, одни требуют от нее грации и нежности, другие  -
больших  размеров  и  силы.  Сходным  образом  Платон  считал  [163]   самой
совершенной по красоте шаровидную форму, а эпикурейцы  -  пирамидальную  или
квадратную, и не могли представить себе бога в виде шара.
     Как бы то ни было, природа не наделила нас большими  преимуществами  по
сравнению  с  животными  ни  в  отношении  телесной  красоты,  ни  в  смысле
подчинения ее общим законам. И если мы  как  следует  понаблюдаем  себя,  то
убедимся, что хотя и есть некоторые животные, обделенные по сравнению с нами
телесной красотой, но зато есть немало и таких, которые наделены богаче, чем
мы, - а multis animalibus decore vincimur {Многие животные  превосходят  нас
красотой [164] (лат. ).}, - даже среди живущих рядом с нами,  наземных;  ибо
что касается морских животных, то (оставляя  в  стороне  общую  форму  тела,
которая не может идти ни в какое сравнение с нашей, настолько  она  отлична)
мы значительно уступаем им  и  в  окраске,  и  в  правильности  линий,  и  в
гладкости, и в строении,  точно  так  же  мы  по  всем  статьям  значительно
уступаем птицам и другим летающим животным.  То  преимущество,  которое  так
прославляют  поэты,  а  именно  наше  вертикальное   положение   и   в