лжи и самое что ни на есть  ничтожное  оскорбление,  который  не  может
допустить по отношению к себе глупых шуток, преподносимых ему в  утешение  и
возмещение проигрыша, -  такому  человеку  следует  всячески  уклоняться  от
сомнительных дел и никогда не ввязываться  в  крикливые  споры.  От  мрачных
характеров и от сварливых людей я бегу, как  от  чумы,  и  не  вмешиваюсь  в
беседу, которую не могу вести бесстрастно и хладнокровно, разве  только  что
меня обязывает к ней мой долг. Melius non incipient, quam desinent {Им легче
не начинать, чем остановиться на полпути [35] (лат.).}.
     Итак, лучше всего подготовить себя заранее, не дожидаясь, когда в  этом
окажется надобность.
     Мне хорошо известно, что иные из мудрецов избрали для себя другой путь,
что они не страшились ввязываться в  жаркие  споры  на  самые  разнообразные
темы. Эти люди уверены в  своих  силах,  под  прикрытием  которых  могли  не
бояться, что их  противники  нанесут  им  поражение;  они  противопоставляли
несчастьям неодолимость своего терпения:

                       velut rupes vastum quae prodit in aequor
                 Obvia ventorum  furiis, expostaque ponto,
                 Vim cunctam atque minas  perfert  coelique  marisque
                 Ipsa immota manens.

     {Словно утес, выступающий в открытое море  навстречу  ярости  ветров  и
открытый для волн, выдерживает натиск и угрозы воды и  неба,  сам  оставаясь
недвижным [36] (лат.).}

     Не будем гнаться за этими образцами; нам их все равно не  нагнать.  Эти
люди с решимостью и спокойствием в сердце  могли  взирать  на  гибель  своей
родины, которая владела всеми их помыслами  и  приковывала  к  себе  все  их
чувства. Для наших обыденных душ это было бы  чрезмерным  усилием,  ибо  для
этого нужна не наша закалка. Катон оставил нам в назидание память о наиболее
благородной жизни, какая  когда-либо  была  прожита.  Что  до  нас,  меньших
братьев, то нам нужно бежать  от  грозы,  и  как  можно  дальше;  нам  нужно
принимать в расчет нашу чувствительность, а не наше терпение,  и  нам  нужно
ускользать от ударов, отразить которые мы не в силах.  Зенон,  видя,  что  к
нему приближается Хремонид, юноша, которого он любил, чтобы  сесть  рядом  с
ним, внезапно поднялся со своего места.  Присутствовавший  при  этом  Клеанф
спросил у него, по какой причине он это сделал. "Сколько я знаю,  -  ответил
Зенон, - врачи велят не касаться опухолей и вообще предоставлять  им  полный
покой" [37].  Сократ  не  говорил:  "Будьте  непоколебимы  перед  соблазнами
красоты, боритесь с нею, старайтесь противиться ей". Но он говорил:  "Бегите
ее, бегите очей ее и встреч с нею, как могучего яда, который нападает на вас
и поражает вас издали" [38]. А его верный ученик и последователь,  выдумывая
или передавая правду - по-моему, скорее передавая правду, а не выдумывая,  -
про редкие совершенства Кира Великого, рассказывает, что он не  считал  себя
достаточно сильным, чтобы  устоять  перед  соблазнами  божественной  красоты
знаменитой Панфеи, его пленницы, и поручил навещать ее и  заботиться  о  ней
другому лицу, менее свободному в своих  действиях,  нежели  он  [39].  Да  и
святой дух глаголет нам то же самое: ne nos inducas  in  tentationem  {И  не
введи вас во искушение [40] (лат.).}. Мы молим не только о  том,  чтобы  наш
разум не был повержен в прах и побежден вожделением, мы молим также  о  том,
чтобы он даже не подвергался подобному испытанию, о том, чтобы мы  не  дошли
до  столь  жалкого  состояния,  когда  нам  только  и  оставалось  бы,   что
претерпевать натиск, уговоры и  искус  греха;  и  мы  молим  господа,  чтобы
совесть наша пребывала в спокойствии и была полностью и  навсегда  ограждена
от соприкосновения со злом.  Те,  кто  оправдывают  свою  мстительность  или
какую-нибудь другую дурную страсть, часто правдиво изображают положение дел,
каково оно есть, но не каким оно было. Они говорят нам об этом тогда,  когда
причины их заблуждений ими облагорожены и возвеличены,  но  отойдем  немного
назад, вспомним, как выглядели эти причины в своем изначальном  виде,  и  мы
поймаем этих людей с поличным. Неужто они хотят, чтобы их проступок  казался
меньшим, потому что совершен ими давно, и  чтобы  неправедно  начатое  имело
праведные последствия?
     Кто желает своей родине блага так же, как я, то есть  без  того,  чтобы
предаваться скорби о ней и худеть от этого, тот будет огорчен, но не  станет
отчаиваться, видя, что ей  грозит  гибель  или  существование,  равнозначное
гибели. Несчастный корабль: его стремятся  подчинить  своей  власти  -  и  с
такими несхожими целями - волны, ветры и кормчий;

                               in tam diversa magister
                        Ventus et unda trahunt [41].

     Кто не алчет милостей государевых,  как  вещи,  без  которой  не  может
прожить, того не слишком заденет ни холодность оказанного  королями  приема,
ни холодное выражение их лиц, ни шаткость их благосклонности. Кто не дрожит,
как наседка, над своими детьми или своими почестями и не находится у  них  в
рабстве, тот не перестанет жить в свое удовольствие и  после  того,  как  их
потеряет. Кто творит добро главным  образом  с  тем,  чтобы  доставить  себе
удовлетворение, тот не изменит своего образа действий,  видя,  что  люди  не
ценят его поступков. Чтобы справиться с подобными неприятностями, достаточно
запастись каплей терпения. Этот рецепт приносит мне огромную пользу; я сразу
выкупаю себя из рабства, и притом по исключительно дешевой цене, и тем самым
избавляюсь   от   множества   трудностей   и   хлопот.   Затрачивая   крайне
незначительные усилия, я пресекаю еще в зародыше возникающие во мне душевные
переживания и ухожу от того, что начинает меня  тяготить,  прежде  чем  этот
гнет станет по-настоящему обременительным. Кто не  отменяет  отплытия,  тому
уже не отменить плаванья. Кто не умеет захлопнуть дверь перед своими бурными
чувствами, тот не изгонит их, когда они вторгнутся  внутрь.  У  кого  нейдет
дело с началом, у того оно не пойдет и с концом. Кто  не  смог  помешать  их
зарождению, тот не сможет помешать им и обрушиться на него. Etenim ipsae  se
impellunt ubi semel a  ratione  discessum  est;  ipsaque  sibi  imbecillitas
indulget in altumque provehitur  imprudens  nec  reperit  locum  consistendi
{Ведь страсти сами себя возбуждают, лишь только перестаешь следовать разуму;
слабость снисходит к самой себе и, неразумная, идет все дальше  и  дальше  и
больше не в силах остановиться [42] (лат.).}. По временам я  ощущаю  в  себе
какие-то легкие дуновения, с шелестом овевающие меня изнутри; эти  дуновения
- предвестники бури: animus, muilo  antequam  opprimatur,  quatitur"  {Душа,
прежде чем поддаться страстям, содрогается [43] (лат.).}.

                    ...ceu flamina prima
               Cum deprensa fremunt silvis, et caeca volutant
               Murmura, venturos nautis prodentia ventos.

     {Когда первые дуновения ветра начинают шуметь в лесах и повсюду носятся
неясные шумы, возвещающие морякам, что идет буря [44] (лат.).}

     Сколько раз я совершал в отношении себя явную несправедливость, лишь бы
избегнуть опасности узнать еще худшую со стороны судей, и к  тому  же  после
целого века нудной возни и гнусных и отвратительных  происков,  которые  для
меня хуже костра и пытки. Convenit а litibus quantum  licet,  et  nescio  an
paulo plus etiam quam licet, abhorrentem esse. Est enim non  modo  liberale,
paululum nonnumquam de suo iure  decedere,  sed  interdum  etiam  fructuosum
{Нужно сделать все возможное и, больше  того,  невозможное,  чтобы  избежать
тяжбы. Ведь не только красиво и благородно, но порой и  выгодно  поступиться
ради этого кое-какими из своих прав [45] (лат.).}. Если бы мы были и вправду
мудрыми, то, потерпев неудачу в суде, мы бы  ликовали  и  хвастали,  подобно
тому ребенку, которого я как-то видел в  одном  знатном  доме  и  который  с
прелестною непосредственностью сообщал всем и каждому, что у  его  мамы  нет
больше тяжбы, потому что она ее проиграла; и он  сообщал  об  этом  с  таким
восторгом, точно у нее нет больше кашля, горячки  или  чего-нибудь  другого,
столь же неприятного. Следуя велениям моей  совести,  я  всегда  пренебрегаю
теми милостями, которыми могла  бы  меня  осыпать  судьба,  подарившая  меня
родством и знакомствами с лицами,  располагающими  высшей  властью  в  делах
этого рода; и я упорно отказывался употребить их влияние в  ущерб  кому-либо
другому и,  опираясь  на  них,  придавать  моим  правам  силу  большую,  чем
предусмотрено законом. Короче говоря, всю жизнь я вел себя таким образом,  -
да будет это сказано в добрый час, - что  и  поныне  остаюсь  совершеннейшим
девственником по части судебных процессов, хотя у меня было немало поводов к
их возбуждению и я мог бы, если бы того пожелал, сделать это  с  достаточным
основанием, и таким же девственником я остаюсь и по части  распрей  и  ссор.
Итак, не нанося и не испытывая сколько-нибудь  значительных  оскорблений,  я
прожил довольно долгую жизнь и ни разу не слышал, чтобы, обращаясь  ко  мне,
меня называли  каким-нибудь  ругательным  словом,  а  не  по  имени.  Редкое
благоволение неба!
     Причины и  пружины  наших  даже  самых  жестоких  волнений  смехотворно
ничтожны. Сколько бедствий навлек на себя наш последний  герцог  Бургундский
[46] вследствие  ссоры  из-за  тележки  с  овчинами!  А  разве  изготовление
какой-то печатки не было первейшей и главнейшей причиной наиболее  страшного
потрясения, какое когда-либо постигало нашу землю? Ибо  Помпей  и  Цезарь  -
всего-навсего ростки и отпрыски своих двух предшественников [47]. И  в  свое
время я видел, как мудрейшие умы нашего королевства были собраны  на  совет,
обставленный пышными церемониями  и  сопряженный  с  тратою  государственных
средств,  якобы  для  заключения  союзов  и  договоров,  в  действительности
зависевших  только  от  решения  всесильной  дамской  гостиной  и   прихотей
какой-нибудь досужей бабенки. Поэты хорошо это поняли и из-за одного  яблока
ввергли Грецию вместе с Азией в море огня и  крови  [48].  Поглядите,  из-за
какого вздора такой-то вверяет свою честь и  самую  жизнь  своей  шпаге  или
кинжалу; пусть он поведает вам, что повело к  этой  ссоре;  ему  не  сделать
этого, не покрывшись краской стыда, до  того  все  это  выеденного  яйца  не
стоит.
     Невелика хитрость взойти на корабль, но раз уж взошел на него, смотри в
оба! Тут уж приходится думать о множестве различных вещей, а это потруднее и
посложнее. Разве не много проще совсем не входить, чем войти,  чтобы  выйти?
Словом, никоим образом не  следует  подражать  тростнику,  который  поначалу
выбрасывает прямой длинный стебель, но затем,  как  бы  устав  и  выдохшись,
начинает завязывать частые и плотные узелки,  точно  делает  в  этих  местах
передышки, свидетельствующие о  том,  что  у  него  не  осталось  ни  былого
упорства,  ни  былой  силы.   Гораздо   правильнее   начинать   спокойно   и
хладнокровно, сберегая свое дыхание и свой порыв для  преодоления  возможных
препятствий и для завершения начатого. Приступив к нашим делам, мы на первых
порах управляем ими и держим их в своей воле,  но  позднее,  когда  они  уже
сдвинуты с места, они управляют нами и тащат  нас  за  собой,  так  что  нам
только и остается, что идти следом.
     Означает ли это, что я утверждаю, будто мои житейские правила неизменно
избавляли меня от всех и всяческих затруднений и я с легкостью  одергивал  и
обуздывал свои страсти? Не всегда эти страсти  соразмерны  с  вызвавшими  их
обстоятельствами и уже при своем  пробуждении  нередко  бывают  жестокими  я
неистовыми. И все же мои правила сберегают немало сил  и  приносят  плоды  и
бесполезны лишь тем, кто, творя добро, не довольствуется  никакими  плодами,
если его имя  не  снискивает  славы.  Впрочем,  по  правде  говоря,  выгоды,
приносимые этими правилами, каждый подсчитывает на свой лад.  Вы  достигнете
большего,  хоть  это  и  доставит  вам  меньшую  славу,  если   основательно
поразмыслите, прежде чем уясните себе  сущность  дела  и  пуститесь  во  все
тяжкие. Во всяком случае, не только в этом одном, но и во  всех  возлагаемых
на нас жизнью обязанностях путь тех, кто  домогается  почестей,  значительно
отличается от пути, которого держатся равняющиеся на порядок и разум.
     Я  сплошь  да  рядом  вижу  людей,  которые  рьяно,   но   нерасчетливо
устремляются вперед на  ристалище  и  вскоре  замедляют  свой  бег.  Плутарх
говорит, что кто по застенчивости или из ложного стыда чрезмерно податлив  и
с легкостью обещает все, о чем его ни попросят, тот  с  такою  же  легкостью
нарушает слово и от него отказывается; равным образом, кто легко ввязывается
в ссору, не прочь так же легко пойти и на мировую [49], тогда как твердость,
препятствующая мне затевать ссоры, должна побуждать меня упорствовать в них,
коль скоро я буду выведен из  равновесия  и  распалюсь  гневом.  То,  о  чем
упоминает Плутарх, - дурное обыкновение: пустившись в путь,  нужно  идти  до
последнего вздоха. "Начинайте с прохладцей, - говорит Биант, - продолжайте с
горячностью" [50]. Нерассудительность приводит  к  нестойкости,  а  она  еще
несноснее.}
     В большинстве случаев наши примирения  после  ссоры  бывают  лживыми  и
постыдными; мы стремимся только к  соблюдению  внешней  благопристойности  и
вместе с  тем  отрекаемся  от  наших  истинных  побуждений  и  совершаем  по
отношению к ним предательство. Мы приукрашиваем действительность.  Мы  очень
хорошо знаем, что именно мы сказали и в каком смысле сказали, и это  так  же
хорошо знают и присутствовавшие и  наши  друзья,  перед  которыми  мы  хотим
выказать свое превосходство. Поступаясь нашей искренностью и  честью  нашего
мужества, мы отрекаемся от своих мыслей и ищем в искажении  истины  лазейку,
лишь бы, несмотря ни на что, помириться. Мы сами  изобличаем  себя  во  лжи,
чтобы извинить изобличения такого же рода, которые исходили  от  нас  самих.
Негоже доискиваться, нельзя ли как-нибудь по-иному истолковать наши поступки
или наши  слова;  нужно  твердо  держаться  своего  собственного  толкования
свершенного нами в держаться его, чего бы это ни стоило. Речь идет  о  нашей
порядочности и нашей совести, а это вещи, не терпящие личины. Предоставим же
такие  низменные  уловки  и  отговорки  ябедам  и  крючкотворам  из   Дворца
Правосудия. Извинения и объяснения, на которые, как я ежедневно вижу,  никто
не скупится, чтобы загладить ту или иную неловкость, кажутся мне хуже  самой
неловкости. Было бы лучше нанести врагу еще одно оскорбление,  чем  наносить
его себе самому, налагая  на  себя  подобное  наказание.  Вы  задели  своего
противника  в  пылу  гнева,  а  подольщаетесь  к  нему  и  успокаиваете  его
хладнокровно и обдуманно; вот и получается,  что  вы  отступаете  за  черту,
которую преступили. Я не знаю слов столь же предосудительных для  дворянина,
как слова, в которых он отказывается от своих  прежних  слов,  когда  это  -
отказ, вырванный у него принуждением; и они,  по-моему,  тем  больше  должны
вгонять его в стыд, что упрямство ему простительнее, чем малодушие.
     Мне настолько же  легко  избегать  страстей,  как  трудно  их  умерять.
Abscinduntur facilius animo quam temperantur {Их легче вырвать из души,  чем
умерить  [51]  (лат.).}.  Кто  не  в  силах   возвыситься   до   благородной
бесстрастности  стоиков,  пусть  ищет  спасения  в  присущей  мне  низменной
черствости. Чего  те  достигали  с  помощью  добродетели,  того  я  стараюсь
достичь, опираясь на свойства моего характера. Область, лежащая  посередине,
- средоточие бурь; обе крайние - философов и деревенского люда - могут между
собой поспорить, какая из них спокойнее и счастливее:

                  Felix qui potuit rerum cognoscere cusas,
                  Atque metus omres et inexorabile fatum
                  Subiecit pedibus, strepitumque Acherontis avari.
                  Fortunatus et ille deos qui novit agrestes,
                  Panaque, Silvanumque senem, Nymphasque sorores.

     {Счастлив, кто мог познать причины  вещей  и  пренебречь  всевозможными
страхами и неумолимой судьбой и рокотом жадного Ахерона; счастлив и тот, кто
знает сельских богов, и Пана, и старца Сильвана, в сестер Нимф [52] (лат.).}

     Все на свете рождается слабым и нежным. Тем не менее  с  самого  начала
следует глядеть в оба, ибо  подобно  тому  как  вследствие  незначительности
какого-нибудь явления мы не находим в нем ни малейшей опасности,  точно  так
же, когда оно наберет силы, мы не найдем  против  него  средства.  Дав  волю
своему честолюбию, я бы наткнулся на миллионы препон, и справляться  с  ними
мне бы всякий день стоило гораздо больше труда, нежели затраченный  мною  на
обуздание этой естественной склонности, которая ставила бы меня перед такими
препонами:

                                   iure perhorrui
                     Late conspicuum tollere verticem.

     {Я с достаточным основанием опасаюсь поднимать  голову  в  обращать  на
себя внимание [53] (лат.).}

     Всякая  деятельность  на  общественном  поприще   подвергается   крайне
противоречивому и произвольному истолкованию, потому что о ней судит слишком
много голов. Некоторые считают,  что,  пребывая  в  должности  мэра  (я  рад
сказать несколько слов и об этом, и не потому,  что  речь  пойдет  о  чем-то
заслуживающем внимания, а потому, что они помогут полнее обрисовать,  как  я
веду себя в подобных делах), так вот, некоторые  считают,  что,  пребывая  в
названной  должности,  я  показал   себя   человеком,   который   с   трудом
раскачивается и у которого холодное сердце;  и  они,  возможно,  не  так  уж
далеки от истины. Я всегда стараюсь хранить спокойствие и в душе и в мыслях.
Cum semper natura,  tum  etiam  aetate  iam  quietus  {Всегда  спокойный  по
природе, а теперь и вследствие моего возраста  [54]  (лат.).}.  И  если  под
воздействием какого-нибудь неожиданного и сильного впечатления  они  все  же
иногда распускаются и безобразничают, то,  по  правде  говоря,  это  у  меня
получается не намеренно. Такая врожденная вялость не может, однако,  служить
доказательством умственной немощности (ведь нерадивость и неразумие -  вещи,
конечно, разные) и  еще  меньше  -  бесчувственности  и  неблагодарности  по
отношению к жителям нашего города, которые сделали все, что только было в их
силах, дабы почтить меня этим высоким постом, и тогда, когда я был им совсем
не известен, и позже, переизбрав меня на второй срок, сделали для  меня  еще
больше, чем когда избрали впервые. Я желаю им  всего  самого  наилучшего,  и
будь в этом настоятельная нужда, я бы, разумеется, ничего не пожалел,  служа
им. За них я тревожился не меньше, чем за самого себя.  Это  славный  народ,
воинственный и благородный, готовый, однако, к повиновению  и  дисциплине  и
способный  совершить  много  хорошего,  если  им   соответствующим   образом
руководят. Говорят и о том, что мое пребывание в должности мэра не  отмечено
ничем сколько-нибудь значительным и не оставило заметных следов. Ну  что  ж,
это неплохо; меня обвиняют в бездеятельности в такое время, когда почти  все
одержимы зудом делать чересчур много.
     Если мне что-нибудь по  сердцу,  я  горячо  берусь  за  это.  Но  такое
напряжение  не  в  ладу  с  постоянством.  Кто   хочет   меня   использовать
соответственно  моим  склонностям,  пусть  поручит  дела,   требующие   силы
характера и свободолюбия, такие дела, которые можно  выполнить,  идя  прямою
дорогой, и за короткий срок: тут я  кое-что  смогу  сделать;  но  если  дело
предстоит  затяжное,  щепетильное,  хлопотливое,  для  которого  обязательны
ловкость и изворотливость, и к тому же запутанное, то этот человек  поступит
гораздо правильнее, обратившись к кому-либо другому.
     Всякая крупная должность не так уж трудна.  Я  готов  был  бы  работать
несколько напряженнее, если бы в этом была