этими задачами: выиграв сначала
крупнейшее сражение и сокрушив врага, находившегося вне Алесии, он вслед  за
тем заставил сдаться и осажденных.  Так  же  поступил  и  Лукулл  при  осаде
Тигранокерты в войне с Тиграном; разница, однако,  заключалась  в  том,  что
Лукуллу пришлось иметь дело с неприятелем, гораздо менее мужественным [29].
     Говоря  об  осаде  Алесии,  я  хотел  бы  отметить  две   поразительные
особенности, связанные с этим делом.  Первая  состояла  в  том,  что  галлы,
собрав все, что они могли, против Цезаря, и произведя смотр  своих  сил,  на
своем совете решили не вводить в бой часть этой массы людей,  опасаясь,  как
бы при таком множестве воинов не произошло замешательства в их  рядах.  Этот
страх перед чересчур многочисленным войском был явлением  совершенно  новым.
Оценивая его по существу, следует признать правильным, что  основной  костяк
армии  должен  быть  не  слишком  велик:  надо,  чтобы  он   был   ограничен
сравнительно  умеренными  пределами,  как  принимая  во  внимание  трудность
организации снабжения такого огромного  войска,  так  и  учитывая  сложность
руководства им и поддержания порядка. Во всяком случае нетрудно доказать  на
примерах, что такие гигантские армии не совершали ничего значительного.
     Надо признать правильным изречение Кира, приводимое у Ксенофонта  [30],
что перевес в сражении дает не  общее  число  бойцов,  а  количество  смелых
воинов, - все же остальные - скорее помеха, чем подспорье.
     Баязид, решив, вопреки мнению всех своих военачальников, дать  сражение
Тамерлану, построил весь свой расчет на том, что надеялся на  замешательство
в чересчур многочисленной неприятельской армии [31]. Весьма опытный  воин  и
знаток своего дела Скандербег любил повторять, что  десяти-двенадцати  тысяч
преданных воинов достаточно, чтобы обеспечить  полководцу  славу  во  всяком
военном деле [32].
     Вторая особенность, которая противоречила принятому  обычаю  и  способу
ведения  войны,  состояла  в  том,  что  Верцингеториг,  стоявший  во  главе
объединенных сил всех частей восставшей Галлии, решил направиться к Алесии и
подвергнуться там осаде [33]. Ведь вождь  целой  страны  никогда  не  должен
ставить себя в безвыходное положение, разве что в крайнем случае, когда речь
идет о его последней крепости и единственной оставшейся надежде, -  защищать
ее до конца; во всех остальных случаях  он  должен  быть  свободен  и  иметь
возможность приходить на помощь всем частям своей армии.
     Возвращаясь к Цезарю,  следует  отметить,  что,  как  сообщает  близкий
Цезарю человек - Оппий, с годами он  стал  более  осмотрителен  и  не  столь
поспешен в своих действиях, полагая, что не должен рисковать славой, которую
принесли ему его многочисленные победы,  ибо  достаточно  одного  поражения,
чтобы погубить ее [34].
     Именно  эту  сторону  дела  имеют  в  виду  итальянцы,  когда,  порицая
безрассудную смелость, нередко наблюдаемую  у  молодых  людей,  называют  их
"жаждущими славы" (bisognosi d'onore)  и  полагают,  что  они  правы,  если,
страстно желая прославиться, добиваются этого любой ценой,  но  что  так  не
должны поступать те, кто уже прославлен в достаточной мере. В  стремлении  к
славе, как и во многом другом, должна соблюдаться какая-то мера, равно как и
в утолении жажды; немало людей именно так себя и ведет.
     Цезарю было очень далеко до щепетильности тех древних  римлян,  которые
стремились достичь военной победы  лишь  своей  простой  и  безыскусственной
доблестью;  но  и  он  руководствовался  в  этом  деле  более   возвышенными
представлениями, чем это делается в наше время, и не все средства  были  для
него хороши, лишь бы одержать победу. Во время войны с  Ариовистом  [35],  в
тот момент, когда Цезарь вел переговоры с ним, произошло столкновение  между
обеими армиями по вине всадников Ариовиста. Эта стычка была весьма  на  руку
Цезарю, но он не пожелал ею воспользоваться из опасения, как бы его не стали
упрекать в вероломстве.
     Он имел обыкновение одеваться во время сражения в богатое платье яркого
цвета, чтобы быть заметным.
     Он был  требователен  по  отношению  к  солдатам,  но  проявлял  особую
строгость к ним пред лицом врага.
     Когда  древние   греки   хотели   изобличить   кого-нибудь   в   полной
бесталанности, они, по принятому изречению, говорили о таком  человеке,  что
он не умеет ни читать, ни плавать. Цезарь тоже считал,  что  умение  плавать
весьма важно в военном деле, и извлекал из этого умения  много  преимуществ.
Если ему нужно было спешить, он обычно переправлялся через встречавшиеся ему
на пути реки вплавь; в походе же  любил  шествовать  пешком,  как  Александр
Великий. Во время войны в  Египте  Цезарь  принужден  был,  чтобы  спастись,
прыгнуть в небольшую лодку, но, когда он увидел, что в  нее  же  устремились
многие его солдаты и лодка рискует пойти ко дну, он  предпочел  броситься  в
море и вплавь достиг своего флота, переплыв расстояние  в  двести  с  лишним
футов, держа в поднятой над водой  левой  руке  таблички,  а  в  зубах  свое
воинское снаряжение,  чтобы  оно  не  досталось  врагу;  и  все  это  Цезарь
проделал, будучи отнюдь не юношей [36].
     Ни один  полководец  не  мог  похвалиться  большей  преданностью  своих
Солдат. В начале гражданской войны центурионы всех легионов  предложили  ему
выставить каждый по одному всаднику за свой счет, а все пехотинцы предложили
служить ему бесплатно, причем солдаты  побогаче  брали  на  себя  содержание
менее достаточных [37]. Покойный адмирал Шатийон [38] явил нам  подобный  же
пример во время наших гражданских войн: французские  солдаты  из  его  армии
оплачивали из своих средств находившихся в их рядах  иностранных  наемников;
подобных  примеров  горячей  преданности  и  самоотверженности  нельзя  было
встретить в лагере католической партии, среди сторонников старой веры.
     Чувство диктует нам более повелительно, чем разум.
     Во время войны с Ганнибалом солдаты  и  военачальники,  следуя  примеру
щедрости римского народа, отказались от жалованья, так что в лагере Марцелла
[39] тех, кто не отказывался от жалованья, называли наемниками.
     Когда солдаты Цезаря в битве под Диррахием понесли поражение, они  сами
потребовали для себя наказания, и Цезарю пришлось  скорее  утешать  их,  чем
наказывать [40]. Одна-единственная  его  когорта  в  течение  четырех  часов
выдерживала натиск четырех легионов Помпея и почти  до  последнего  человека
была истреблена неприятельскими лучниками, так что под  конец  во  рву  было
найдено 130000 стрел [41]. Один из  его  воинов,  Сцева,  защищавший  ворота
укрепления, держался неколебимо, несмотря на то, что у него был выбит  глаз,
а бедро и одно плечо пронзены насквозь и щит пробит  ста  двадцатью  ударами
[42].  Многие  его  солдаты,  попав  в  плен,  предпочитали   умереть,   чем
согласиться перейти на сторону врага. Граний Петроний [43]  был  захвачен  в
Африке Сципионом; тот приговорил к смерти всех находившихся с  Петронием,  а
ему самому обещал помилование, ввиду того что он человек знатный и  квестор.
В ответ на это Петроний заявил, что воины Цезаря привыкли давать пощаду,  но
не получать ее от других, и с этими словами тут же покончил с собой.
     Можно привести бесчисленное количество примеров преданности, выказанной
Цезарю его солдатами. Нельзя забыть  поведение  тех,  кто  были  осаждены  в
Салонах [44] (городе, стоявшем  на  стороне  Цезаря  против  Помпея),  ввиду
исключительности происшедшего здесь  случая.  Марк  Октавий  подверг  Салоны
блокаде; осажденные терпели нужду во всем до такой степени,  что  для  того,
чтобы пополнить недостаток в людях - ибо большинство их было либо  перебито,
либо ранено, - они отпустили на свободу всех своих рабов и, обрезав волосы у
всех женщин, свили из них веревки для своих метательных орудий. Кроме  всего
этого, они терпели ужасные муки из-за полного отсутствия продовольствия,  но
тем не менее были полны решимости ни в коем  случае  не  сдаваться.  Затянув
таким образом осаду  надолго  и  добившись  того,  что  Октавий  стал  более
небрежен и менее внимателен, осажденные однажды в  полдень  улучили  удобный
момент. Они расставили на стенах своих укреплений жен и детей, чтобы отвлечь
внимание неприятеля, а сами с такой яростью набросились на  осаждавших,  что
захватили один за другим первые четыре  их  лагеря,  а  потом  и  остальные,
вытеснив их полностью из  укреплений  и  заставив  бежать  на  корабли.  Сам
Октавий спасся  бегством  в  Диррахий,  где  находился  Помпеи.  Я  не  могу
припомнить другого подобного  примера,  чтобы  осажденные  наголову  разбили
осаждающих и взяли инициативу в свои руки; не помню я  также  случая,  чтобы
простая вылазка привела к столь полной и решительной победе.


       Глава XXXV

        О ТРЕХ ИСТИННО ХОРОШИХ ЖЕНЩИНАХ

     Всем известно, что хороших женщин не так-то много, не по тринадцать  на
дюжину, а в особенности мало примерных жен. Ведь брак таит  в  себе  столько
шипов, что женщине трудно сохранить свою привязанность неизменной в  течение
долгих лет. Хотя мужчины в этом отношении и стоят намного выше, однако и  им
это не легко дается.
     Показателем счастливого  брака,  убедительнейшим  доказательством  его,
является долгая совместная жизнь в мире, согласии, без измен. В наше время -
увы! - жены большей частью выказывают свои  неустанные  заботы  и  всю  силу
своей привязанности к мужьям, когда тех уже нет в  живых;  по  крайней  мере
именно  тогда  жены  стараются  доказать  свою  любовь.  Что  и  говорить  -
запоздалые, несвоевременные доказательства! Жены скорее, пожалуй, доказывают
этим,  что  любят  своих  мужей  мертвыми.  Жизнь  была  наполнена  пламенем
раздоров, а смерть - любовью и уважением. Подобно тому как родители  нередко
таят любовь к детям, так  и  жены  часто  скрывают  свою  любовь  к  мужьям,
соблюдая светскую пристойность. Эта скрытность не в моем вкусе:  такие  жены
могут сколько угодно неистовствовать и рвать на себе волосы, я  же  в  таком
случае спрашиваю какую-нибудь горничную или секретаря: "Как  они  относились
друг к другу? Как они жили друг с другом?"  Я  всегда  припоминаю  по  этому
поводу чудесное изречение: iactantius maerent, quae minus  dolent  {Те,  кто
меньше всего огорчены, будут выказывать тем большую скорбь [1] (лат. ).}. Их
отчаяние противно живым и не нужно мертвым. Мы не  против  того,  чтобы  они
радовались после нас, лишь бы они радовались вместе с нами при нашей  жизни.
Можно просто воскреснуть от досады, если та, кому наплевать было на меня при
жизни, готова чесать мне пятки, когда я только-только  испустил  дух.  Если,
оплакивая мужей, жены проявляют благородство, то право на  него  принадлежит
только тем, которые улыбались им при жизни; но жены, которые, живя  с  нами,
грустили, пусть радуются после нашей смерти, пусть будет у них  на  лице  то
же, что и в душе. Поэтому не обращайте внимания на их полные  слез  глаза  и
жалобный голос: смотрите  лучше  на  горделивую  поступь,  на  цвет  лица  и
округлившиеся щеки под траурным покрывалом: эти вещи  раскроют  вам  гораздо
больше, чем любые слова. Многие из  них,  овдовев,  начинают  расцветать,  -
разве  это  не  безошибочный  показатель   их   самочувствия?   Они   блюдут
установленные для вдов приличия не из уважения к прошлому, а  в  расчете  на
то, что их ждет: это - не уплата долга, а накопление  для  будущего.  В  дни
моего детства некая почтенная и очень красивая дама, которая  и  сейчас  еще
жива, вдова одного принца, носила больше  драгоценностей,  чем  положено  по
нашим обычаям для вдов. Когда ее упрекнули в этом, она ответила: "По ведь  я
не завожу больше новых привязанностей и не собираюсь вновь выходить замуж".
     Не желая идти вразрез с принятым у нас обычаем, я расскажу здесь лишь о
трех женах, вся глубина любви и доброты которых по  отношению  к  их  мужьям
тоже проявилась в момент смерти  последних;  однако  эти  примеры  несколько
отличны от приведенных: здесь имели место крайние обстоятельства  и  женщины
пожертвовали своей жизнью.
     У Плиния Младшего [2], около одной его усадьбы  в  Италии,  был  сосед,
который невероятно страдал от гнойных язв, покрывавших его  половые  органы.
Жена его, видя долгие и непрестанные мучения своего мужа,  попросила,  чтобы
он позволил ей самой осмотреть его, говоря,  что  никто  откровеннее  ее  не
скажет ему, есть ли надежда. Получив согласие мужа  и  внимательно  осмотрев
его, она нашла, что надежды на выздоровление нет и  что  ему  предстоит  еще
долго влачить мучительное существование. Во избежание этого она посоветовала
ему вернейшее и лучшее средство - покончить с собой. Но, видя, что у него не
хватает духу для такого решительного поступка,  она  прибавила:  "Не  думай,
друг мой, что твои страдания терзают меня меньше, чем тебя; чтобы избавиться
от них, я  хочу  испытать  на  себе  то  самое  лекарство,  которое  я  тебе
предлагаю. Я хочу быть вместе с тобой при твоем выздоровлении,  так  же  как
была вместе с тобой в течение всей твоей болезни. Отрешись от страха  смерти
и думай о том, каким благом будет для нас этот переход, который избавит  нас
от нестерпимых страданий: мы  уйдем  вместе,  счастливые,  из  этой  жизни".
Сказав это и подбодрив своего мужа, она решила, что они выбросятся в море из
окна своего дома, расположенного у самого берега. И желая, чтобы муж  ее  до
последней минуты был окружен той преданной и страстной  любовью,  какою  она
дарила его в течение всей жизни, она захотела, чтобы он умер в ее  объятиях.
Однако боясь, чтобы руки его при падении  и  от  страха  не  ослабели  и  не
разомкнулись, она плотно привязала себя к нему и рассталась  с  жизнью  ради
того, чтобы положить конец страданиям своего мужа.
     Это была женщина совсем простого звания, но именно среди простых  людей
нередко можно встретить проявления необыкновенного благородства:

                         extrema per illos
     Iustitia excedens terris vestigla fecit.

     {На  них  справедливость,  покидая  землю,  оставила  последние   следы
[3](лат. ).}

     Две другие женщины, о которых я собираюсь рассказать,  были  богатые  и
знатного происхождения, а среди таких людей  примеры  доблести  -  редчайшее
явление.
     Аррия, жена консула Цецины Пета, была матерью Аррии младшей, жены  того
самого Тразеи Пета, что прославился своей добродетелью во времена Перона,  а
через этого своего зятя Аррия старшая была бабкой Фаннии (одинаковые имена у
этих двух жен и двух мужей, а также сходная их судьба привели  к  тому,  что
многие потом их смешивали) [4]. Аррия старшая, когда ее муж, Цецина Пет, был
захвачен  солдатами  императора  Клавдия  после   гибели   Скрибониана   [5]
(сторонником которого он был), стала умолять тех,  кто  увозил  его  в  Рим,
позволить ей ехать вместе с ним. Она будет  стоить  им  дешевле  -  убеждала
Аррия солдат - и будет меньшей помехой, чем рабы, которые понадобятся им для
обслуживания ее мужа, ибо она одна будет убирать  его  комнату,  стряпать  и
исполнять все другие обязанности. Но ей было отказано. Тогда она, не  медля,
наняла рыбачье суденышко и на нем последовала за  мужем  от  самой  Иллирии.
Однажды, когда они были уже в Риме, в присутствии императора Клавдия,  Юния,
вдова Скрибониана, приблизилась к ней с выражением дружеского участия  ввиду
общности их судеб, но Аррия резко отстранила ее от себя со  словами:  "И  ты
хочешь, - сказала она, - чтобы я говорила с тобой или стала тебя слушать?  У
тебя на груди убили Скрибониана, а ты все еще живешь?" Из этих  слов  Аррии,
так же как  из  многих  других  признаков,  родные  ее  заключили,  что  она
замышляет самоубийство и стремится разделить судьбу своего  мужа.  Ее  зять,
Тразея, умоляя ее не губить себя, сказал ей: "Если бы меня постигла такая же
участь, как и Цецину, то разве ты захотела бы, чтобы моя жена - твоя дочь  -
покончила с собой?" - "Что ты сказал! - воскликнула Аррия. - Захотела ли  бы
я? Да, да, безусловно захотела бы, если бы она  прожила  с  тобой  такую  же
долгую жизнь и в таком же согласии, как я со своим мужем". Ответ этот усилил
бдительность ее близких, которые стали  внимательно  следить  за  каждым  ее
шагом. Однажды она сказала тем, кто ее стерег: "Это ни к чему: вы  добьетесь
лишь того, что я умру более мучительной смертью, но  добиться,  чтобы  я  не
умерла, вы не сможете". С этими словами она вскочила со  стула,  на  котором
сидела, и со всего размаху ударилась головой о противоположную стену.  Когда
после долгого обморока ее, тяжело раненную, с величайшим  трудом  привели  в
чувство, она сказала: "Я говорила вам, что если вы лишите  меня  возможности
легко уйти из жизни, я выберу любой другой путь,  каким  бы  трудным  он  ни
оказался".
     Смерть этой благородной женщины была такова. У ее мужа Пета не  хватало
мужества самому лишить себя жизни, как того  требовал  приговор,  вынесенный
ему жестоким императором. Однажды Аррия, убеждая  своего  мужа  покончить  с
собой, сначала обратилась к  нему  с  разными  увещаниями,  затем  выхватила
кинжал, который носил при себе ее муж и, держа  его  обнаженным  в  руке,  в
заключение своих уговоров промолвила: "Сделай, Пет, вот так". В тот  же  миг
она нанесла себе смертельный удар в живот и, выдернув кинжал из раны, подала
его мужу, закончив свою  жизнь  следующими  благороднейшими  и  бессмертными
словами: Paete,  non  dolet  [6].  Она  успела  произнести  только  эти  три
коротких, но бесценных по своему значению слова: "Пет, это вовсе не  больно"
[7]:

     Casta suo gladium cum traderet Arria Paeto Quem de visceribus  traxerat
ipsa suis:
     Si qua fides, vulnus quod feci, non dolet, inquit; Sed quod tu  facies,
id mihi, Paete, dolet.

     {Когда благородная Аррия подала своему Пету  меч,  который  только  что
пронзил ее тело, она сказала: "У меня не болит, поверь мне, рана, которую  я
нанесла себе, но я страдаю от той. Пет, которую ты нанесешь себе" [8]  (лат.
).}

     Слова Аррии в тексте Плиния производят еще более глубокое впечатление и
еще более значительны. И правда, нужно было обладать беззаветным  мужеством,
чтобы нанести смертельную рану себе и побудить сделать то же самое мужа, но,
чего бы это ей ни стоило, тут она была и побудителем  и  советчиком;  однако
самое  замечательное  в  другом.  Совершив  этот  высокий  и  смелый  подвиг
единственно ради блага своего мужа, она до  последнего  своего  вздоха  была
преисполнена заботы  о  нем  и,  умирая,  жаждала  избавить  его  от  страха
последовать за ней. Пет, не раздумывая,  убил  себя  тем  же  кинжалом;  мне
кажется, он  устыдился  того,  что  ему  понадобился  такой  дорогой,  такой
невознаградимый урок.
     Помпея Паулина, молодая и весьма знатная римская матрона,  вышла  замуж
за Сенеку, когда тот  был  уже  очень  стар  [9].  В  один  прекрасный  день
воспитанник Сенеки, Нерон, послал своих приспешников объявить  ему,  что  он
осужден на смерть; делалось это так: когда римские императоры  того  времени
приговаривали к смерти какого-нибудь знатного человека, они  предлагали  ему
через своих посланцев выбрать по своему усмотрению  ту  или  иную  смерть  и
предоставляли для этого определенный срок, иногда очень короткий, а иной раз
более длительный, сообразно степени  их  немилости.  Осужденный  имел  таким
образом иногда возможность привести за это время в  порядок  свои  дела,  но
иной раз за краткостью срока не в  состоянии  был  этого  сделать;  если  же
приговоренный не повиновался  приказу,  императорские  слуги  присылали  для
выполнения его своих людей, которые перерезали осужденному вены на  руках  и
на ногах или же насильно заставляли его принять яд; однако люди  благородные
не дожидались такой крайности и прибегали к услугам своих собственных врачей
и хирургов. Сенека спокойно и уверенно  выслушал  сообщенный  ему  приказ  и
попросил бумаги, чтобы составить завещание. Когда цен