ком  яростно  преследовать  остатки
разбитого у Равенны врага, он не омрачил бы победы  своей  гибелью:  недаром
этот недавний пример сослужил службу господину д'Ангиену и  удержал  его  от
подобной же ошибки в  битве  при  Серизоле7.  Опасное  дело  -  нападать  на
человека, у которого осталось только одно средство спасения  -  оружие,  ибо
необходимость  -  жестокая  наставница:  gravissimi  sunt  morsus  irritatae
necessitatis {Укусы разъяренной необходимости наиболее опасны [3] (лат).}.

     Vincitur haud gratis iugulo qul provocat hostem.

     {Нелегко одержать победу над тем, кто сражается, будучи готов  умереть.
[9](лат.)}

     Вот почему  Фарак  с  воспрепятствовал  царю  лакедемонян,  одержавшему
победу  над  мантинейцами,  напасть  на  тысячу  аргивян,  которые  избежали
разгрома; он предоставил им отступить, чтобы  не  испытывать  доблести  этих
людей, раздраженных и раздосадованных неудачей. Хлодомир, король  Аквитании,
одержав победу, стал преследовать разгромленного и обратившегося  в  бегство
Гундемера, короля бургундского, и вынудил его принять  бой;  но  собственное
упорство отняло у Хлодомира плоды победы, ибо он погиб в этой схватке.
     Точно так же, если кому-нибудь приходится  делать  выбор  -  давать  ли
своим солдатам богатое и роскошное военное снаряжение или  же  снаряжать  их
только самым необходимым - в пользу первого мнения, которого  придерживались
Серторий, Филопемен, Брут, Цезарь и другие, можно сказать, что  для  солдата
пышное снаряжение - лишний повод искать почестей и славы и проявлять большое
упорство в бою, раз ему надо спасать ценное  оружие  как  свое  имущество  и
достояние. По этой же причине,  говорится  у  Ксенофонта,  азиатские  народы
брали с собою в походы своих жен  и  наложниц  со  всеми  их  богатствами  и
драгоценными украшениями [10]. Но, с другой стороны, на это можно возразить,
что гораздо правильнее искоренять в  солдате  мысль  о  самосохранении,  чем
поддерживать ее, что, заботясь о ценностях,  он  еще  меньше  склонен  будет
подвергаться  риску,  и  что,  вдобавок,  возможная  богатая  добыча  только
увеличит в неприятеле стремление к победе; замечено  было,  что  именно  это
удивительно способствовало храбрости  римлян  в  битве  с  самнитами.  Когда
Антиох  показал  Ганнибалу  войско,  которое  он  готовил   против   римлян,
великолепно и пышно снаряженное,  и  спросил  его:  "Придется  ли  по  вкусу
римлянам такое войско?", Ганнибал ответил ему: "Придется ли  по  вкусу?  Еще
бы, ведь они такие жадные". Ликург запрещал своим воинам не только  надевать
богатое снаряжение, но даже грабить  побежденных,  желая,  как  он  говорил,
чтобы бедность ж умеренность украшали тех, кто вернется после битвы.
     Во время осады и в других  случаях,  когда  нам  удается  сблизиться  с
противником, мы охотно  разрешаем  солдатам  вести  себя  с  ним  заносчиво,
выражать ему презрение ж осыпать его всевозможными  поношениями.  И  не  без
некоторого основания, ибо немалое дело отнять у них всякую надежду на пощаду
или возможность договориться с врагом, показав, что  не  приходится  ожидать
этого от тех, кого они так жестоко оскорбили, и  что  единственный  выход  -
победа. Так и получилось с Вителлием; ибо, имея  против  себя  Отона,  более
слабого из-за того, что солдаты его отвыкли от  войны  и  разнежились  среди
столичных утех,  он  так  раздразнил  их,  в  конце  концов,  своими  едкими
насмешками  над  их  малодушием  и  тоской  по  женщинам  и  пирам,   только
оставленным в Риме, что одним этим вернул им мужество, которого не  могли  в
них вдохнуть никакие призывы, и сам заставил их броситься на него,  чего  от
них никак нельзя было добиться. И  правда,  когда  оскорбления  задевают  за
живое, они могут привести к тому, что воин, не слишком рвущийся в  битву  за
дело своего владыки, ринется в нее с новым пылом, мстя за  свою  собственную
обиду.
     Если принять во внимание, что сохранность жизни вождя имеет  для  всего
войска особенное значение и что враг всегда старается  поразить  именно  эту
голову, от которой зависят все прочие,  нельзя  сомневаться  в  правильности
решения, часто принимавшегося многими крупными военачальниками - переодеться
и  принять  другой  облик  в  самый  час  битвы.   Однако   же   неудобство,
проистекающее от  этой  меры,  не  меньше  того,  которого  желательно  было
избежать.  Ибо  мужество  может  изменить  солдатам,  не   узнающим   своего
полководца, чье присутствие и пример воодушевляли их, и, не видя его обычных
отличительных признаков, они могут подумать, что он погиб или бежал  с  поля
битвы, отчаявшись в ее исходе. Что же до проверки этого дела опытом,  то  мы
видим, что он говорит в пользу то одного, то другого мнения. Случай с Пирром
в битве, которая произошла в Италии между ним и консулом Левином, служит нам
доказательством и того и другого. Ибо, одевшись в доспехи Демогакла и  отдав
ему свои, он, конечно, спас свою жизнь,  но  зато  потерпел  другую  беду  -
проиграл битву [11]. Александр, Цезарь, Лукулл любили в сражении  отличаться
от других богатством и яркостью своей одежды и вооружения.  Наоборот,  Агис,
Агесилай и великий Гилипп [12] шли  в  сражение  одетыми  незаметно  и  безо
всякого царственного великолепия.
     В связи с битвой при Фарсале  [13]  Помпеи  подвергался  многочисленным
нападкам и, в частности,  за  то,  что  он  остановил  свое  войско,  ожидая
неприятеля. Тем самым - здесь я приведу собственные слова Плутарха,  которые
стоят больше моих - "он умерил силу, которую разбег придает  первым  ударам,
воспрепятствовал стремительному напору, с которым  сражающиеся  сталкиваются
друг с другом и который обычно наполняет их особенным буйством и  яростью  в
ожесточенных схватках, распаляя их храбрость криками и движениями, и,  можно
сказать, охладил, заморозил боевой пыл своих воинов" [14]. Вот  что  говорит
он по этому поводу. По если бы поражение потерпел Цезарь, разве нельзя  было
бы утверждать, что, наоборот, самая мощная и прочная  позиция  у  того,  кто
неподвижно стоит на месте, сдерживая себя и накопляя силы  для  решительного
удара, с большим преимуществом по сравнению с тем, кто  двинул  свои  войска
вперед, вследствие чего они запыхались от быстрого бега? К  тому  же  войско
ведь является телом, состоящим из многих  различных  частей;  оно  не  имеет
возможности в этом яростном напоре двигаться с  такой  точностью,  чтобы  не
нарушать порядка и строя и чтобы  самые  быстрые  из  воинов  не  завязывали
схватки еще до того, как их товарищи смогут им помочь. В  злосчастной  битве
между двумя братьями персами[15]лакедемонянин Клеарх,командовавший греками в
армии Кира, повел их в наступление без особой  торопливости;  когда  же  они
приблизились на пятьдесят  шагов,  он  велел  им  бежать,  рассчитывая,  что
достаточно короткое расстояние не утомит их и не расстроит рядов, а в то  же
время они получат то преимущество, которое  яростный  напор  дает  и  самому
воину и его оружию. Другие в  своих  армиях  разрешили  это  сомнение  таким
образом: если враг двинулся вперед, жди его, стоя на месте, если же он занял
оборонительную позицию, переходи в наступление.
     Когда император  Карл  V  решил  вторгнуться  в  Прованс  [16],  король
Франциск мог принять одно из двух решений: либо двинуться  навстречу  ему  в
Италию, либо ждать  его  на  своей  земле.  Он,  конечно,  хорошо  сознавал,
насколько важно предохранить страну от потрясений  войны,  чтобы,  полностью
обладая своими силами,  она  непрерывно  могла  предоставлять  средства  для
ведения войны и, в случае необходимости, помощь людьми. Он  понимал,  что  в
обстановке войны поневоле приходится производить опустошения, чего следовало
бы избегать у себя на родине, ибо крестьянин не станет переносить  разорение
от своих так безропотно, как  от  врага,  и  из-за  этого  среди  нас  могут
вспыхнуть мятежи; что позволение грабить и разорять жителей, которого нельзя
дать солдатам у себя дома, очень облегчает им  тяготы  войны  и  что  трудно
удержать от дезертирства того, кто  не  имеет  иных  доходов,  кроме  своего
солдатского жалованья, и в то же время находится в двух шагах от своей  жены
и от своего дома; что тот, кто накрывает другому стол, сам и платит за обед;
что нападение больше поднимает дух,  чем  оборона;  что  проиграть  сражение
внутри страны - дело ужасное,  которое  может  поколебать  все  государство,
принимая во внимание, насколько заразителен страх, как  легко  он  одолевает
людей и как быстро рапространяется, и что города, которые  услышали  раскаты
этой грозы у своих стен, приняв к себе в качестве беглецов своих полководцев
и солдат, еще дрожащих и задыхающихся, могут сгоряча пойти на что угодно.  И
тем не менее он предпочел вывести свои войска из Италии и  ждать  вражеского
наступления. Ибо, с другой стороны, он мог представить себе, что, находясь у
себя дома среди друзей он будет в изобилии  получать  припасы,  так  как  по
рекам и по дорогам к нему будут подвозить сколько  понадобится  провианта  и
денег без особой военной охраны; что сочуствие подданных будет  тем  вернее,
чем ближе угрожающая им опасность; что, имея возможность всегда  укрыться  в
стольких городах и укреплениях, он сможет выбирать выгодное и удобное  время
и место для столкновений с врагом и что, если бы ему захотелось выжидать, он
мог бы,  находясь  в  надежном  укрытии,  взять  врага  измором  и  добиться
разложения его войск, поскольку перед неприятелем возникли бы  непреодолимые
трудности: он во вражеской стране, где все воюет с ним и спереди, и сзади, и
вокруг; он не имеет никакой возможности ни освежить и пополнить свое войско,
если в нем начнут свирепствовать болезни, ни  укрыть  где-либо  раненых,  он
может лишь силой оружия добывать деньги и провиант; ему негде передохнуть  и
собраться с силами, у него нет достаточно ясного представления о  местности,
которое могло бы обезопасить его от засад и других случайностей, а в  случае
проигрыша битвы - никакой возможности спасти остатки разгромленной армии.
     Таким образом, есть достаточно примеров, как в пользу одного, так  и  в
пользу другого мнения. Сципион предпочел напасть на врага в его  африканских
владениях, вместо того, чтобы защищать свои и оставаться у  себя  в  Италии;
это обеспечило ему успех [17]. И, наоборот, в этой же самой  войне  Ганнибал
потерпел поражение из-за того, что отказался от завоевания чужой страны ради
защиты своей. Судьба оказалась немилостивой к Афинянам, когда  они  оставили
неприятеля на своей земле, а сами напали на Сицилию  [18];  но  к  Агафоклу,
царю Сиракузскому, она была благосклонна, хотя он тоже отправился походом  в
Африку, оставив неприятеля у себя дома [10]. Потому-то мы и  говорим  обычно
не без основания, что и события и  исход  их,  особенно  на  войне,  большей
частью зависят от судьбы, которая  вовсе  не  намерена  считаться  с  нашими
соображениями и подчиняться нашей мудрости, как гласят следующие стихи:

     Et male consultis pretium est: prudentia fallax,
     Nee fortuna probat causes sequiturque merentes;
     Sed vaga per cunctos nullo discrimine fertur;
     Scilicet est aliud quod nos cogatque regatque
     Maius, et in proprias ducat mortalia leges.

     Но, в сущности, сами наши мнения и суждения, точно так же, по-видимому,
зависят от судьбы, и она  придает  им  столь  свойственные  ей  смутность  и
неуверенность. "Мы рассуждаем легкомысленно и смело,  -  говорит  у  Платона
Тимей, - ибо как мы сами, так и рассуждения наши подвержены случайности".
     И на долю неблагоразумия выпадает успех: благоразумие часто обманывает,
и Фортуна, мало разбираясь в заслугах, не  всегда  благоприятствует  правому
делу. Непостоянная, она переходит от одного к  другому,  не  делая  никакого
различия. Стало быть есть  над  нами  высшая  власть,  которая  вершит  дела
смертных, руководствуясь собственными законами [20] (лат).

       Глава XLVIII

        О БОЕВЫХ КОНЯХ

     Вот и я стал грамматиком, я,  который  всегда  изучал  какой-либо  язык
только путем практического навыка, и до сих  пор  не  знаю,  что  такое  имя
прилагательное, сослагательное  наклонение  или  творительный  падеж.  Я  от
кого-то слышал, что у римлян были лошади, которых они называли  funales  или
dextrarii; они бежали справа от всадника в качестве запасных, чтобы в случае
нужды можно было использовать  их  свежие  силы.  Потому-то  мы  и  называем
destriers добавочных лошадей. А те, кто пользуется романским, обычно говорят
adestrer  вместо  accompaignier.  Римляне  называли  также  dexultorii  equi
лошадей, обученных таким образом, что когда они бежали во весь опор попарно,
бок о бок, без седла и уздечки, римские всадники в полном  вооружении  могли
во время езды перепрыгивать с одной  на  другую.  Нумидийские  воины  всегда
имели под рукой  вторую  лошадь,  чтобы  воспользоваться  ею  в  самом  пылу
схватки:  Quibus,  desultorum  in  modum,  binos  trahentibus  equos,  inter
acerrimam saepe pugnam in recentem equum ex fesso armatis  transsultare  mos
erat: tanta velocitas ipsis, tamque docile equorum genus. { У них в  обычае,
подобно цирковым наездникам, иметь при себе запасного коня и часто в разгаре
битвы они, вооруженные, перепрыгивают с усталой лошади на свежую - такова их
ловкость, и так послушлива порода их лошадей [2] (лат.)}.
     Существуют кони, обученные так, чтобы помогать своим хозяевам бросаться
на всякого, кто встанет пред ними  с  обнаженным  мечом,  топтать  и  кусать
наступающих и нападающих. Но чаще получается так, что  своим  они  причиняют
больше вреда, чем врагам. Добавим, что  их  уже  нельзя  укротить,  раз  они
ввязались в бой, и судьба всадника целиком зависит  от  случайностей  битвы.
Так, тяжкая беда  постигла  Артибия,  командовавшего  персидскими  войсками,
когда он вступил в единоборство с  Онесила-ем,  царем  Саламина,  верхом  на
коне, обученном таким образом  ибо  конь  этот  стал  причиной  его  смерти:
пехотинец,  сопровождавший  Онесилая,  нанес  Артибию  сокрушительный   удар
секирой в спину как раз тогда,  когда  конь  Артибия  напал  на  Онесилая  и
поднялся над ним на дыбы [3].
     Когда же итальянцы рассказывают, что в битве при  Форнуово  [4]  лошадь
короля, брыкаясь и лягаясь, спасла его от наседавших врагов и что  иначе  он
бы погиб, то даже если это правда,  здесь  просто  исключительно  счастливый
случай.
     Мамелюки хвалятся тем, что у них лучшие в мире боевые  кони  и  что  по
природе своей они таковы, да и обучены так, чтобы по данному им голосом  или
движением знаку узнавать и различать неприятелей. И будто бы  точно  так  же
они по приказанию своего хозяина умеют поднимать зубами и подавать ему копья
и дротики, разбросанные по полю сражения, а также видеть и различать... [5].
     О Цезаре и о Великом Помпее  говорят,  что,  наряду  с  другими  своими
выдающимися качествами, они  были  прекрасные  наездники.  О  Цезаре  же,  в
частности, - что в молодости он  садился  задом  наперед  на  невзнузданного
коня, заложив руки за спину, и пускал его во весь опор. Сама природа сделала
из этого человека и из Александра  два  чуда  военного  искусства  и,  можно
сказать, она же постаралась вооружить их необыкновенным образом. Ибо о  коне
Александра Буцефале известно, что голова  его  походила  на  бычью,  что  он
позволял садиться на себя только своему  господину,  не  подчинялся  никому,
кроме него, а после смерти удостоился почестей, и даже один город был назван
его именем.
     У Цезаря  была  столь  же  удивительная  лошадь,  с  передними  ногами,
напоминавшими человеческие, и копытами, как бы разделенными на  пальцы.  Она
тоже не позволяла садиться на себя и управлять собой никому,  кроме  Цезаря,
который после ее смерти посвятил богине Венере ее изображение.
     Я неохотно слезаю с лошади, раз уж на нее сел, так как,  здоров  я  или
болен, лучше всего чувствую себя верхом. Платон советует ездить  верхом  для
здоровья; Плиний тоже считает верховую езду очень полезной для желудка и для
суставов [6]. Вернемся же к тому, о чем мы говорили.  У  Ксенофонта  читаем,
что закон запрещал путешествовать пешком человеку, имеющему лошадь [7]. Трог
и Юстнн утверждают, что парфяне имели обыкновение не только  воевать  верхом
на конях [8], но также вершить в этом  положении  все  свои  общественные  и
частные дела - торговать, вести переговоры, беседовать и прогуливаться  -  и
что главное различие между свободными и рабами у них  состояло  в  том,  что
одни ездили верхом, а другие ходили; установление  это  было  введено  царем
Киром.
     В истории Рима мы находим много  примеров  (Свето-ний  отмечает  это  в
особенности о Цезаре)  [9],  когда  полководцы  приказывали  своим  конникам
спешиться в наиболее опасные моменты боя, чтобы лишить их  какой  бы  то  ни
было надежды на  бегство,  а  также  и  для  того,  чтобы  использовать  все
преимущества пешего боя: quo baud dubie superat Romanus {...в  котором,  без
сомнения, римляне были сильнее [10] (лат.)}, - говорит Тит Ливии.
     Для того чтобы предотвратить восстания среди вновь покоренных  народов,
римляне прежде всего забирали у них оружие и лошадей: потому-то так часто  и
читаем мы у Цезаря: arma  proferri,  iumenta  product,  obsides  dari  iubet
{Приказывает  выдать   оружие,   предоставить   лошадей,   дать   заложников
[11](лат.)}. В наше время турецкий  султан  не  дозволяет  никому  из  своих
подданых христианского или еврейского исповедания иметь собственных лошадей.
     Предки наши, особенно в войне с англичанами, во всех знаменитых  битвах
и прославленных в истории  сражениях,  большей  частью  бились  пешими,  ибо
опасались вверять такие ценные вещи, как жизнь  и  честь,  чему-либо  иному,
кроме своей собственной силы и крепости своего мужества и своих членов.  Что
бы ни говорил Хрисанф у Ксенофонта [12], вы  всегда  связываете  и  доблесть
свою и судьбу с судьбою и доблестью вашего  коня;  его  ранение  или  смерть
влекут за собой и вашу гибель, его испуг или его ярость  делают  вас  трусом
или храбрецом; если  он  плохо  слушается  узды  или  шпор,  вам  приходится
отвечать за это своей честью. По этой причине  я  не  считаю  странным,  что
битвы, которые ведутся в пешем строю, более упорны и яростны, нежели конные:

                    cedebant pariter, pariterque ruebant
     Victores victique, neque his fuga nota neque illis.

     {...отступали и снова устремлялись вперед и победители и побежденные, и
тем и другим было неведомо бегство [18] (лат.)}

     В те времена победы в битвах давались с  большим  трудом,  чем  теперь,
когда все сводится к натиску и бегству:  primus  clamor  atque  impetus  rem
decernit  {Первый  натиск  и  первые  крики  решают  дело  [14]  (лат.)}.  И
разумеется, дело столь важное  и  в  нашем  обществе  подверженное  стольким
случайностям, должно  находиться  всецело  в  нашей  власти.  Точно  так  же
советовал бы я выбирать оружие, действующее на наиболее коротком расстоянии,
такое, которым мы владеем всего увереннее. Очевидно же, что для  нас  шпага,
которую мы  держим  в  руке,  гораздо  надежнее,  чем  пуля,  вылетающая  из
пистолета, в котором столько различных частей - и порох и кремень, и  курок:
откажись малейшая из них служить - и вам грозит смертельная опасность.
     Мы не можем нанести удар с достаточной уверенностью в успехе,  если  он
должен достигнуть нашего противника не непосредственно, а по воздуху:

     Et quo ferre velint permittere vulnera ventis:
     Ensis habet vires, et gens quaecunque virorum est,
     Bella gerit gladiis.

     {И они препоручают, таким образом, ветру наносить  удары  там,  где  он
пожелает. Силен  только  меч,  и  всякий  народ,  в  котором  есть  воинская
доблесть, ведет войны мечами [15] (лат.)}

     Что касается огнестрельного оружия, то о нем я буду говорить  подробнее
при  сравнении  вооружения  древних  с  нашим.  Если