Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
прекрасной...
Свежей и румяной!
- Как покойник?
- Что-то в этом роде, Паша. Вот подобрали Пахомова на асфальте... Знаешь
в каком он был виде? А в гробу не узнать, залюбуешься! Он тоже будет свежим
и румяным, - горящие, обрамленные красноватыми веками глаза Худолея говорили
о предельной откровенности.
- Ну, ладно, - проговорил Пафнутьев, - это касается видимости, внешней
подачи... А по сути?
- А какая разница? - воскликнул Худолей с азартом. Чувствовалось, что не
часто ему приходилось говорить на эти темы, но хотелось. - Подробности,
видимость, способ подачи создают суть, а суть тоже нуждается в поправках.
- И закон?
- Да, Паша! И закон. Ведь мы живые люди, мы не можем бездумно и
бессердечно втискивать судьбу человека в железные прутья параграфов, статей,
пунктов и подпунктов. Не роботы, слава Богу!
- Ну, ладно, - Пафнутьев устал от разговора. - Мы договорились?
- Паша! Могила!
- И чтоб не было недомолвок, скажу сразу... Румяна меня не интересуют. И
укладывать истину в гроб я тоже не собираюсь.
- Паша! - в отчаянии вскричал Худолей, но высказать ничего не смог -
распахнулись дверь и вошли оперативники, Ерцев и Манякин. Они не выглядели
усталыми и изможденными, от предложенного чая отказались, сославшись на то,
что только от стола. Где и чем их потчевали Пафнутьев уточнять не стал, хотя
знал, что вот так просто, по одному лишь своему желанию, перекусить в городе
невозможно. Оперативники уселись рядом у стены, с интересом огляделись,
окинули одинаковыми взглядами Худолея. И тот невольно съежился, потускнел.
Теперь у стены сидел не разгоряченный спором, раскованно и дерзко мыслящий
человек, сидел, плотно сжав ладошки коленками, человек выпивающий, причем
частенько и многовато.
- Готов вас слушать, ребята, - сказал Пафнутьев.
- Вот адрес пострадавшего, Пахомова Николая Константиновича, - Ерцев
положил на стол листок бумаги.
- О, да это совсем недалеко! - воскликнул Пафнутьев.
- Рядом, - подтвердил Манякин. - Если дворами - не больше десяти минут
ходу. В квартире осталась его жена, Лариса Пахомова. Дочь, у них есть дочь.
Но родители примерно месяц назад отправили ее к бабке на Украину. В
Мариуполь. И сама Лариса из Мариуполя. Женаты десять лет. Жили в мире и
согласии, пока Пахомов не стал личным водителем Голдобова - начальника
управления торговли. Ты, Паша, должен знать одну вещь... Голдобов хорошо
знаком с бывшим Первым, ныне председателем Совета... С Сысцовым. И не просто
знаком, а, можно сказать, пребывает в личных друзьях. Что, естественно, ко
многому нас обязывает.
- К чему, например?
- К осторожности. К осмотрительности. К почтительности, - проговорил
Худолей, невозмутимо глядя в окно.
- Вот! - подхватил Манякин. - Человек все знает.
- Лариса Пахомова, - напомнил Пафнутьев.
- Да! Поговаривают, что у нее с Голдобовым отношения не только
служебные...
- Зря говорить не станут, - согласился Худолей, не отрываясь от окна,
словно видел там срамные сцены из жизни высшего света города.
- Где работает?
- В системе торговли. Числится товароведом. Часто бывает в командировках.
- С Голдобовым?
- И с ним тоже. Как видишь, специалист незаменимый. Ее фотографию мы
видели на доске Почета в управлении.
- Красивая?
- Вполне, - кивнул Ерцев.
- Блуд в глазах, - добавил Манякин. - Блуд и похоть.
- Значит, красивая, - умудренно заметил Пафнутьев.
- Это как, Паша? - удивился Худолей.
- А так... Красота - это ведь не цвет волос и не разрез ноздрей... И не
завитушки над ухом. Красота - это и есть блуд в глазах. Можно сказать
поприличнее - стремление к любви, готовность к любви, способность к любви...
- Пафнутьев впервые за весь день рассмеялся, глядя на озадаченные лица
оперативников. - А коли есть блуд, значит, у нее и в остальном все в
порядке. Значит, уверена в себе, в своих ближних и получает от них все, что
требуется для нормальной жизни.
- Ну, Паша, ты даешь! - искренне восхитился Худолей.
- Минутку, - Пафнутьев придвинул к себе телефон и набрал номер. - Зоя? -
проговорил он голосом ласковым и почтительным. - Пафнутьев тебя тревожит...
- Пафнутьев меня не тревожит, - быстро ответила секретарша. - И никогда
не тревожил.
- Но, может быть, в будущем, Зоя...
- Сомневаюсь.
- Сомнения - это моя профессия, Зоя. Сомнения питают душу... Опять я
насчет письмишка... Принес человек письмо, а оно возьми, да и затеряйся в
вашей конторе. Принес вечером, а утром его насмерть застрелили.. А в письме
он своими опасениями поделился, сомнениями опять же...
- Нет письма.
- И не будет?
- Может быть, когда-нибудь найдется... Сейчас нет.
- И не было? - задал Пафнутьев главный вопрос. И секретарша поняла, что
это и есть самое важное в разговоре. Зоя помедлила с ответом, в ней явно
боролись две противоположные силы - желание быть искренней и верность
служебному долгу.
- Что тебе сказать, Паша, - проговорила он раздумчиво.
- Спасибо, Зоя. Я понял, - и Пафнутьев положил трубку.
Некоторое время он сидел молча, разглядывая собственные ладони. Все
молчали, уважая высокие его раздумья, лишь изредка переглядываясь и делая
друг другу незаметные знаки - тише, дескать, начальство думает.
- Ладно, хватит вам перемигиваться, - Пафнутьев откинулся на спинку
стула. - Слушай мою команду. Виталий, с тебя снимки. Сделай пару десятков,
потом при надобности допечатаешь. Срок исполнения - завтра к утру.
Вместо ответа Худолей сложил руки на груди и склонил голову.
- На тебе, - Пафнутьев повернулся к Ерцеву, - ревизии последнего года.
Все, что касается управления торговли. Кого привлекали и за что, кого
посадили и на сколько, кого помиловали, на поруки взяли, кто откупился,
отвертелся, отгавкался... Короче - вся уголовная хроника.
- Ни фига себе! - воскликнул Ерцев. - Да это на месяц работы!
- Не нужно слишком много подробностей, - успокоил его Пафнутьев. - Но
общая сводка, из которой можно было бы заключить о положении вообще,
понимаешь? Повторяю - сводка. Усек? Завтра жду с первыми успехами.
- Думаешь, они будут? - с сомнением спросил Ерцев.
- Уверен! - с преувеличенной напористостью произнес Пафнутьев. - Ты еще
себя не знаешь! - он повернулся к Манякину. - На тебе результаты
медэкспертизы, опознание...
- А кто опознает?
- Жена. Друзья. Соратники. Соседи. Хватит? Еще кого-нибудь назвать?
- Для начала достаточно.
- Но ты же знаешь, вовсе не обязательно, чтобы опознавали все, кого я
перечислил?
- Да уж сообразил.
- Слава тебе. Господи! - облегченно воскликнул Пафнутьев. - И с
баллистиками все нужно выяснить. Уточняю - картечь самодельная или
заводская, бывают шарики от подшипников, колотый чугун, рубленый свинец и
так далее. Может быть, что обнаружится - пыжи, жаканы, прокладки... Не
забудь о содержимом карманов.
- Деньги? - оживился Манякин. - Так их уже санитары расхватали на
сувениры.
- Какие деньги! - простонал Пафнутьев. - Блокнот, записная книжка,
телефоны, квитанции, билеты на поезда и самолеты, на трамваи и автобусы,
письма, наброски, бумажки для туалета...
- И это нужно? - удивился Манякин.
- Да! - заорал Пафнутьев. - Да! Изымешь для собственного употребления.
Разве ты не знаешь, что в стране нет туалетной бумаги?!
Корчился от хохота Худолей, вертел головой Ерцев, не зная, как помочь
товарищу, а тот озадаченно оглядывался по сторонам, пытаясь понять, что
стоит за последним указанием следователя.
- Мне кажется, - медленно проговорил Манякин, - что если при пострадавшем
действительно была туалетная бумага в каких-то количествах, то санитары и
ее...
- Все! - закричал Пафнутьев. - Нет больше сил моих. Катитесь!
***
Ушли оперативники, убрался в свою каморку Худо-лей, в кабинете наступила
тишина, и Пафнутьев со вздохом откинулся на спинку стула, скрестил руки на
груди и закрыл глаза. Это была его привычная поза - затылком в холодную
стену, выкрашенную масляной краской, и неустойчивое раскачивание на двух
задних ножках стула. Он перебирал услышанные за день слова, вспоминал лица,
имена, сведения, и тасовал все это, тасовал, пока не начинала
устанавливаться взаимосвязь между событиями, пока не появлялся в них
просвет.
В коридоре время от времени вспыхивали разговоры, перебранки, кто-то
прощался, кто-то канючил, жалуясь на жизнь. За окном шумела городская жизнь,
наполненная гудками машин, голосами, шелестом ветвей - начался ветер и
появилась надежда, что опять короткий дождь освежит зелень, хоть на какое-то
время смягчит зной.
- Похоже, Павел Николаевич, вы крепко влипли, - проговорил Пафнутьев
вслух и, оттолкнувшись от стены, склонился над телефоном. Этот номер он
набирал медленно, словно еще не решив окончательно, стоит ли звонить. Но
палец продолжал набирать одну цифру за другой, и, наконец, раздались длинные
гудки, прозвучал в трубке знакомый голос. Пафнутьев не сразу отозвался, все
еще колеблясь. - Привет, Таня, - произнес он каким-то нерабочим, вечерним
голосом. - Как поживаешь?
- А, Паша, - без подъема проговорила женщина. - Здравствуй, Паша. Жив?
- Местами, - у Пафнутьева сразу изменилось настроение. Шаловливые слова,
которые уже плясали на кончике языка, исчезли, уступив место усталым и
раздраженным.
- А вообще, что нового? - женщина явно тяготилась разговором.
- Самая большая новость в моей жизни - это то, что я вот собрался
позвонить тебе. Неплохая новость, а? - Пафнутьев сделал попытку придать
разговору хоть какой-то смысл.
- Долго собирался.
- Ждал, что ты позвонишь...
- Некогда, Паша.
- Дела? - участливо спросил Пафнутьев, уже жалея, что затеял этот
разговор.
- Да... Сама удивляюсь, куда уходит время.
- Давай встретимся и я подробно, со знанием всех обстоятельств, объясню,
куда уходит время. Твое, мое...
- Сегодня не получится, Паша, - произнесла женщина, не потрудившись
придать голосу хоть какое-то сожаление.
- Экзамены? - подсказал Пафнутьев.
- Не только... Подруга заболела, надо навестить... Дома полный
кавардак... Все собиралась за уборку взяться, .
- Гостей ждешь?
- Да какие гости, - небрежно сказала Таня, и Панфутьев улыбнулся своему
печальному знанию человеческих слабостей.
- Ох, Таня, Таня, - вздохнул он непритворно, - ты даже не представляешь с
каким страшным человеком разговариваешь. А если я скажу, что еще неделю
назад приставил к тебе одного толкового оперативника, который не спускал с
тебя глаз ни днем, ни ночью? Теперь я могу сказать, чем заболела подруга,
какая тебя ждут экзамены и сколько они еще будут продолжаться. Могу сказать,
почему у тебя кавардак в доме, какие подарки кому подарила, что вручили тебе
и за какие заслуги... Кто посетил тебя, и кого посетила ты...
- Слушай, неужели в самом деле приставил?! - ужаснулась Таня. - Это
ведь... Это незаконно!
- Очень даже законно. К нам прибыли на практику двое ребят... Надо же их
на чем-то проверить. Одного я приставил к тебе, поскольку всегда могу
оценить достоверность добытых сведений.
- Паша, это нечестно! - жалобно проговорила Таня.
- Если ты будешь и дальше вести себя со мной вот гак безжалостно, -
жестко проговорил Пафнутьев, - я его попросту посажу.
- За что?
- А почему ты не спрашиваешь, кого я собираюсь посадить? Эх, Таня, не
любишь ты меня, не жалеешь!
- Ну, почему же... Я очень тебя люблю.
- Когда говорят, что люблю очень, это значит, что не любят совсем. Мне не
нужно, чтобы ты меня любила очень. Очень - никто никого не любит. Все проще:
или любят, или нет.
- Опять ты за свои следовательские штучки...
- Я говорю только о любви.
- За что ты к нему прицепился?
- Ну... Прицепился я больше к тебе... А за что его сажать... У него три
пары джинсов, - конечно, Пафнутьев не знал, сколько штанов у нового
поклонника Тани, но он знал Таню.
- Это преступление?!
- Чтобы иметь три пары джинсов, надо совершить не одно преступление.
Такова жизнь. Давно его знаешь?
- Месяца два...
- О, так у вас все впереди!
- Не все.
- Даже так, - упавшим голосом обронил Пафнутьев. - Даже так... Ну, ладно,
приятно было с тобой поговорить. Если что - звони. Всегда рад, как
говорится.
- Зашел бы как-нибудь, Паша!
- Зайду. Обязательно. Как пригласишь, так и зайду.
- Приходи сейчас, - произнесла Таня несколько вымученно.
- Что же это получается - запугал бедную девочку, нагнал страху и,
воспользовавшись ее беспомощным состоянием, в дом проник... Нет уж! В другой
раз. Но предупреждаю - я страшный человек. А в гневе даже неистовый. Все.
Целую.
И Пафнутьев положил трубку, хотя слышал, что Таня еще что-то пыталась
объяснить. Он снова откинулся на спинку стула, нашел затылком привычное
место на холодной стене. Его озадачила двойственность собственного
положения. С одной стороны, от него требуют результатов, но в то же время
предпринимаются явные усилия, чтобы их не было. Иначе как понимать, что
именно его, никогда убийствами не занимавшегося, вдруг бросают в это дело?
Теперь эта пропажа письма в милиции... Колов не учел, что в журнале может
быть запись о посещении Пахомова... Здесь у них прокол. И устроил им это...
Пахомов. Он знал, что находится в зоне риска. Наверняка от него что-то
требовали, к чему-то склоняли, чем-то угрожали. И если убийство состоялось,
значит Пахомов не дрогнул. Следовательно, убийство было не случайным.
А убийцы - всего лишь исполнители. За ними стоят другие люди -
состоятельные и осторожные. Они могут сделать заказ, расплатиться и остаться
в стороне. И то, что ты, Павел Николаевич, оказался в роли следователя...
Это их выбор. Ты должен уяснить и запомнить - именно они, организаторы
преступления, выбрали тебя. А задача их заключается в том, чтобы следствие
шло активно, но без результатов. Ты не должен их обнаружить. Да тебе никто и
не позволит. Значит ты, Павел Николаевич, оказался вроде чучела - руками
маши сколько угодно, но с места не двигайся.
Ну что ж, будем махать руками...
Но почему выбор пал на меня? А потому, Павел Николаевич, что ты в
прокуратуре самый занюханный и никто в тебя не верит. Ты самый бестолковый и
потому самый безопасный. Нравится это тебе или нет, ласкает это твой слух
или оскверняет...
Дальше - Колов... Он принял меня, чтобы убедиться - расследование в
надежных руках. Ха! Письмо не отдал, а потому не отдал, что в нем все ответы
изложены открытым текстом. Письмо не найдется, в этом, Павел Николаевич, не
сомневайся. И не стоит тебе тревожить Колова, тешить его своей
беспомощностью. Он сам позвонит... Не выдержит неизвестности и сам подаст
голос... Если, конечно, сможешь создать некую завесу таинственности вокруг
следствия. Итак, твоя задача - поменьше трепаться. Или наоборот - трепаться
побольше, но бестолковее, дурнее. Чтобы все знали - глухо. В этом твой шанс
и твое спасение.
Он окинул взглядом кабинет, заваленный окровавленными тряпками, корявыми
кастетами, обрезами, ножами, железками и деревяшками, торчавшими из-под
каждого шкафа, стола, стула, мысленно посмотрел на себя - сероватый,
тесноватый костюм, бесформенные туфли, застиранный воротничок рубашки,
который когда-то блистал белизной.
- Все правильно, - проговорил он вслух. - Все правильно... Зашморганный
ты, Павел Николаевич. И смотреть на тебя просто противно. И показания тебе
дают не уверенные даже в том, что правильно поймешь сказанное, оценишь
откровенность, прямоту, отчаяние сидящего перед тобой человека... Таня -
ладно, с Таней разберемся, Бог даст... Но в этой жалкой одежонке ты
приходишь словно бы из прошлого, из паскудного прошлого... Над тобой
смеются, а теперь еще и в дураки записали... Поприкинули, кто тут всех
дурней? Конечно, Пафнутьев. Вот ему и поручим... Валяй, Павел Николаевич!
Вперед! Ату!
- Неужели не ошиблись во мне? - вдруг подумал он зло. - Неужели для того
меня и держат здесь, чтобы поручать время от времени такие вот забавные
дела? Напрасно, ребята, это вы напрасно, - Пафнутьев вдруг ощутил упругие
удары сердца. - Напрасно, - повторил он. - Не надо так, ребята, с мной. Как
бы не ошибиться...
Как бы вам не сплоховать.
Поколебавшись, Пафнутьев набрал номер телефона Халандовского.
- Аркаша? Опять я... Пафнутьев.
- Слушаю тебя, Паша.
- Скажи, пожалуйста... Только откровенно... Я не показался тебе..,
занюханным?
- Хм... Смотря что иметь в виду...
- В самом полном и прямом смысле слова!
- Видишь ли, Паша, - Халандовский помялся, сбитый с толку неожиданным
вопросом, - возможно, у тебя такая работа, что легкая занюханность и не
мешает?
- Значит, есть? - Пафнутьев представил себе печальные глаза своего друга.
- Как и у всех нас, - помедлив, ответил Халандовский. - Это то качество,
которое свойственно всему нашему государству. И потом, Паша... Когда с нами
происходят те или иные события, на первый взгляд пустяковые, незначительные
события, мы обнаруживаем, что слегка занюханны, слегка заброшенны, слегка
отвергнуты... Чаще всего это дает понять женщина... Может быть, сама того не
желая. Начальство принимает нас в любом виде, подчиненные тоже готовы многое
простить, семья... Семья часто не представляет даже, что мы можем быть
другими... А вот женщины... С ними сложнее. Я прав, Паша?
- Ох-хо-хо!
- Это печально, - умудренно ответил директор гастронома. - Я могу тебе
помочь?
- Только ты, Аркаша! Я знаю безграничность твоих возможностей, поэтому и
звоню.
- Говори, Паша.
- Мне нужно несколько хороших вещей... Туфли, штаны, кепочка... Может
быть, легкий костюм... Или курточку? Как посоветуешь?
- Ты ведь не позволишь подарить тебе все это?
- Не могу, Аркаша. С удовольствием, но не могу. Меня не правильно поймут.
- Все это стоит примерно половину твоей годовой зарплаты.
- Сколько?!
- Да, Паша. Да. Это грустно, но это так.
- Как же быть?
- Бери взятки.
- Не дают! - рассмеялся Пафнутьев.
- Начни с меня.
- Ты серьезно?
- Вполне.
- Хм... Больно круто.
- Тогда назови это дружеским подарком. Ты, Паша, можешь быть уверенным в
том, что я никогда не напомню об этом. И тебе не придется ради меня нарушать
закон.
- Ха, я сам его нарушу! По своей доброй воле, когда дело коснется тебя.
- Спасибо, Паша, я буду это помнить; - несмотря на расслабленность
Халандовского, при разговоре с ним надо было всегда соблюдать крайнюю
бдительность. Он слышал все, не пропускал ни единого неосторожного слова,
опрометчивой интонации, рискованной шутки, мгновенно подсекая собеседника,
как простодушную рыбешку, и выволакивая его, беспомощного и покорного, на
ясное солнышко.
- Ладно, созвонимся, - Пафнутьев прибег к привычной уловке, чтобы
закончить чреватый разговор. ?Созвонимся? - говорил он Тане, когда в прежние
счастливые времена она слишком уж допекала его укорами, это словечко он
бросал и подчиненным, и начальству, когда нечего было сказать или когда
хотелось уйти от обещаний, к которым его подталкивали.
- Созвонимся, - великодушно согласился Халандовский.
***
По привычке оглянувшись - не забыл ли какую бумажку, запер ли сейф,
прикрыл ли форточку на случай ночной грозы, Пафнутьев покинул свое рабочее
место. Опять же по привычке постарался побыстрее и незаметнее прошмыгнуть