Даже сюда слышно, как  у  них
там бокалы звенят... Союзники все-таки... Им тоже приятно, что у  нас  такие
победы...   Во!   Министр   обороны    со    свитой...    Видимо"    приехал
засвидетельствовать почтение парламенту... Ждет, что ему  сейчас  из  Белого
дома ключи вынесут... Что-то не несут... Во, опять залп, опять мозги из окон
наружу летят... И какие мозги!
   - Ты все записал? - спросил Пафнутьев, дождавшись, пока  Фырнин  замолчит
на секунду.
   - Значит так... В нашем журнале я дать материал не смогу, журнал  выходит
только через месяц...  А  вот  газету  для  тебя  найду...  Какую  -  сообщу
дополнительно. Не потому что не знаю, а потому что  сообщать  об  этом  даже
тебе - преждевременно. Снимут материал. Понял?
   - Понял.
   - Тут вот к нам пришел парень  из  Белого  дома,  прорвался  как-то,  или
вырвался из оцепления, не знаю, как  и  сказать...  Только  на  одном  этаже
насчитал полтыщи трупов... Пойду послушаю, что он там еще говорит... Пока.
   И Фырнин положил трубку.
   На следующее утро Фырнин  позвонил  и  сказал,  какую  газету  в  киосках
искать. Нашел эту газету Пафнутьев, не сразу, но  нашел.  И  заметку  нашел.
Называлась она "Борьба с коррупцией".
   "Вчера в собственном кабинете при попытке получить взятку в размере  пяти
миллионов рублей задержан городской прокурор А. А. Анцыферов. Оказывается, в
высших правовых сферах города  была  давно  уже  разработана  целая  система
получения взяток. Сначала создавалось дутое уголовное дело, а  потом,  чтобы
его прикрыть, платились  хорошие  деньги  и  все  расходились  ко  взаимному
удовольствию. Арест матерого взяточника Анцыферова А. А. - первая  ласточка,
как сообщили нашему корреспонденту. В ближайшее время, по сведениям, которые
имеются в редакции, можно ожидать новых разоблачений".
   Ниже стояла подпись - В. Фырнин.
   - Крутовато, по ничего, сойдет, - пробормотал Пафнутьев, складывая газету
и запихивая ее в карман.
   Но это произошло утром следующего дня,  а  накануне,  и  день  задержания
Анцыферова, ему еще предстояло встретиться с Иваном Ивановичем Сысцовым. Вот
что больше всего тревожило его, вот что повергало в трепет и неуверенность.
 
*** 
 
   Частой  походкой,  большими  шагами,  играя  ягодицами  и  прижав   цапку
вспотевшей от волнения ладошкой, Пафнутьев шел к Сысцову, торопясь опередить
всех и первым сообщить об аресте Анцыферова. Это было очень важно выплеснуть
ошарашивающие сведения на  неподготовленное  еще  сознание  Сысцова.  Особые
надежды Пафнутьев возлагал именно па неожиданность и, на нанку,  которую  он
наполнил бумажками из  голдобонского  чемоданчика.  Того  самого  маленького
чемоданчика, который год назад Андрей похитил в квартире Заварзина.  Не  зря
столько лет собирал Голдобов эти бумажки,  собираясь  ими  рано  или  поздно
прижать Сысцова к стене.
   - Ну что  ж,  я  постараюсь  выполнить  твой  завет,  Илья  Матвеевич,  -
пробормотал Пафнутьев.
   Приближаясь к высокому серому зданию с  бетонным  козырьком  над  входной
парадной лестницей. -  Я  постараюсь,  дорогой.  А  если  не  получится,  не
взыщи... Будем надеяться, что не зря ты платил хорошие деньги за  накладные,
расписки, за фотографии и резолюции,  за  магнитофонные  записи  с  интимным
шепотом и любовные послания с деловыми указаниями.  Теперь  все  это  должно
сработать  и  погубить  непутевую  душу   проходимца   Анцыферова   Леонарда
Леонидовича.
   Быстрым шагом Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел мимо  милиционера
даже не заметив его, не потому что стал  таким  уж  большим  да  важным,  он
действительно его не заметил. Да и тот, бросив взгляд па Пафнутьева, понял -
не притворяется мужик, он и в самом деле маленько не в  себе.  Секретарша  с
простоватым, доброжелательным  и  потому  с  совершенно  неприступным  лицом
повернулась к нему, улыбнулась располагающе - она всем так улыбалась.
   - О, Павел Николаевич... Давно вас не было видно!
   - Мал потому что был... А теперь я расту, каждый день расту и  становлюсь
все больше и больше.
   - А когда думаете остановиться?
   - Вот сейчас меня и остановит один хороший человек, - он кивнул на  дверь
кабинета.
   - Вы не предупредили, не знаю сможет ли...
   - Хотите, открою секрет?
   - Откройте, - улыбнулась секретарша еще доброжелательнее,  хотя  казалось
бы, это уже невозможно.
   - Сможет.
   - Вы так уверены...
   - Говорю  же,  большим  человеком  стал.  Скажите,  что  случилось  нечто
чрезвычайное.
   - А оно действительно случилось?
   - Кузьма Прутков сказал...  Не  шути  с  женщинами.  Эти  шутки  глупы  и
неприличны. Вот я и не шучу.
   - Ну, что ж..:, - секретарша вошла в  кабинет  Сысцова  и  тут  же  вышла
обратно. - Входите, Павел Николаевич. Только недолго, у него сегодня встреча
с избирателями.
   Пафнутьев молча кивнул, сделал широкий шаг к двери, рывком распахнул  ее,
тут же толкнул следующую дверь. Он словно нарочно совершал  действия,  после
которых уже нельзя было  отступить,  передумать,  переиграть.  Впрочем,  все
последние дни, а то и весь последний год он совершал именно такие действия -
каждый раз сжигая за собой  мост,  обрушивая  тропинку,  заваривая  намертво
дверь, в которую только что проник...
   Сысцов сидел у журнального столика и пил чай. Кружочек  лимона  золотисто
светился на солнце в чайном стакане, придавая всей  сцене  теплоту  и  почти
домашний уют.
   - Входи, Павел Николаевич, - Сысцов царственно  махнул  рукой,  приглашая
гостя сесть в соседнее кресло. И  тут  же  прихлебнул  из  стакана,  спрятав
глаза. - Валя сказала, что у тебя что-то необычное...  Я  заметил,  с  тобой
частенько последнее время стали происходить чрезвычайные события  -  золотой
ободок па стакане сверкнул желтым настораживающим бликом.  -  Давай,  бей...
Похоже, я туг для того и сижу, чтобы вы все приходили сюда время от  времени
и били меня по темечку.
   Пафнутьев сел, положил папку на колени,  поднял  голову  и  посмотрел  на
Сысцова печально и даже с некоторым соболезнованием.
   - Арестован Анцыферов.
   - Знаю, - кивнул Сысцов, прихлебывая чай. - Дальше.
   - Вы уже знаете? - поперхнулся Пафнутьев от удивления.
   - Невродов доложил.
   - Ну, тогда слава Богу... А то я  уж  думал,  что  мне  первому  придется
принести эту весть.
   - Нет... Невродов оказался неожиданно гуманным человеком... По  отношению
к тебе, Павел Николаевич... И весь удар взял на себя.
   - Надо же, какое великодушие, - пробормотал Пафнутьев.
   - Но все равно хорошо, что ты пришел, - Сысцов остро глянул на Пафнутьева
поверх стакана. - Невродов мало  что  мог  сказать...  Очень  волновался,  -
Сысцов жестко улыбнулся. - Он сказал, что ты  долежишь  подробности.  Слушаю
тебя, Павел Николаевич, - и  Пафнутьев  вдруг  ясно  услышал  в  наступившей
тишине, как мелко и часто бьется в опустевшем  стакане  серебряная  ложечка,
передавая дрожание руки Сысцова.  -  А  то  я  уж,  честно  говоря,  подумал
ненароком... Не придешь ли ты с  конвоирами  за  мной...  Нет,  вроде,  один
пришел... И на том спасибо.
   Ложечка продолжала звенеть в стакане, и Сысцов, поймав взгляд Пафнутьева,
устремленный в сторону этого мелкого  дробного  звона,  поставил  стакан  на
стол.
   - Иван Иванович, -  начал  Пафнутьев,  наклонив  голову  вперед,  как  бы
преодолевая сильный встречный ветер, который бил ему в лицо. -  Я  прекрасно
понимаю все, что произошло, понимаю суть событий... И скрытую их сторону. Но
все произошло настолько неожиданно, что предупредить вас,  посоветоваться...
Не было никакой возможности. События назревали  несколько  дней...  И  я  не
думал, что они взорвутся столь быстро.
   - Не тяни.
   -  Внешняя  сторона  событий   такова...   Некий   директор   гастронома,
Халандовский, написал заявление о том, что прокурор города  требует  с  него
пять миллионов рублей за прикрытие уголовного дела, возбужденное против того
же Халандовского.
   - А что он натворил, этот твой Халандовский?
   - Почему он мой?
   - Не надо, - досадливо махнул  рукой  Сысцов.  -  Не  надо  лапши,  Павел
Николаевич. Что он натворил?
   - Ничего. Обвес, обсчет... Обычные торговые дела.
   - И за это пять миллионов? Он что, ошалел?
   - Кто? - осмелился спросить Пафнутьев.
   - Анцышка... Многовато запросил... Такие дела стоят меньше. Продолжай.
   - Халандовский не простак. Он понимал, что обвинение дутое.  Для  того  и
составленное, чтобы получить с него деньги. И он, ничем не рискуя, обратился
в областную прокуратуру. Те ухватились. И сегодня  утром  провели  операцию.
Халандовский вручил Анцыферову пять миллионов  меченных  денег,  те  тут  же
вошли следом за ним И оформили факт получения взятки.  Были  изъяты  и  сами
деньги, и  газетная  упаковка,  пересыпанная  светящимся  порошком,  тут  же
сфотографировали руки Анцыферова, они тоже светились.
   - Засветился, значит, наш прокурор,  -  задумчиво  проговорил  Сысцов,  с
улыбкой глядя на Пафнутьева. - Засветился... Жаль. Хороший был  человек,  а,
Павел Николаевич?
   - Мы с ним давно работали, - осторожно ответил Пафнутьев, не разобравшись
в смысле вопроса.
   - Ну,  хорошо...  А  твоя  роль  во  всех  этих  событиях...  В  чем  она
заключается? Ведь я же не поверю, что ты ничего  не  знал  и  ни  о  чем  не
догадывался, а?
   - Знал и догадывался, - кивнул Пафнутьев.
   - Почему же не спасал Анцыферова?
   - Это моя обязанность?
   - Да.
   - А вот этого я уже не знал.
   -  Врешь,  -  просто  сказал  Сысцов.   И   улыбнулся   каким-то   своим,
невысказанным мыслям. И Пафнутьеву эта его улыбка не понравилась.  Он  вдруг
ясно понял, что если сейчас, вот в этом разговоре,  он  не  переломит  этого
упрямого, сильного, воспонимающего противника, то  ему  придется  не  просто
менять работу, ему придется поменять  и  место  жительства.  В  этом  городе
оставаться будет попросту опасно. И спокойствие Сысцова  объяснялось  только
одним - он уже с ним попрощался. И сейчас лишь исполнял  последний  долг.  -
Да,  Павел  Николаевич,  ты  обязан  был  Анцыфсрову   помогать,   выручать,
предупреждать о малейшей опасности, а в  случае  надобности,  закрывать  его
собственной грудью. Только при таком отношении к Анцышке мы с тобой могли бы
работать дальше. Вот в этом кабинете, ровно год назад, даже немного  больше,
он сделал тебя начальником следственного отдела. Ты не забыл об этом?
   - Не забыл, - Пафнутьева охватила легкость, которая посещала его в минуты
крайней опасности. Не было ни сомнений,  ни  колебаний,  не  было  запасного
выхода и спасительного входа, все решалось в эти вот самые секунды, решалось
навсегда. Пафнутьева охватило шалое состояние вседозволенности,  которое  он
однажды уже испытал в этом кабине, когда так самозабвенно и нагло излагал им
же самим придуманную версию убийства Пахомова. Тогда еще  он  открыл  слабое
место этих вот могущественных людей - они могут  переиграть  любого  в  игре
солидной, обстоятельной, продуманной. Но если им все  время,  безостановочно
подбрасывать доводы и объяснения, которые не  вписывался  в  обычную  логику
поступков, они теряются, происходит сбой в их непоколебимой уверенности.
   Пафнутьев провел годы за  следственным  столом,  допросив  за  эго  время
тысячи людей, и не просто допросив, а вывернув их, можно сказать, наизнанку.
И эти годы, эти допросы, знакомство с  тысячами  людей  дали  опыт,  который
позволял вести себя так, как требовалось именно в этом положении,  именно  с
этим человеком и выходить на результат, который требовался.
   - Наш  разговор  окончен,  Павел  Николаевич,  -  сказал  Сысцов,  тяжело
поднимаясь из кресла. - Нам обоим все ясно, не правда ли? Анцыферов будет на
свободе сегодня же, сейчас же... Мне кажется, что вы с ним  уже  не  сможете
работать вместе. Но это уже решать Анцыферову.
   - Вот так круто?
   - Да, Павел Николаевич, только так. Вы просчитались. Я знаю,  вы  в  душе
игрок, азартный игрок, с фантазией, с необходимой долей наглости и  блефа...
Я понял это еще год назад. И должен вам сказать,  что  именно  эти  качества
меня и привлекли. Таких людей везде ценят... Но только в тех случаях,  когда
они правильно себя ведут и ставят на ту карту, на которую им  указывают.  Но
когда они начинают своевольничать, совершать поступки в меру  своего  куцего
понимания  событий,   когда   они   проявляют   уже   собственную   гордыню,
самостоятельность, как им кажется...
   - А на  самом  деле  что  они  проявляют?  -  поинтересовался  Пафнутьев,
вдавленный в кресло словами Сысцова.
   - А на самом деле они проявляют собственную ограниченность, -  усмехнулся
Сысцов, садясь за стол. - В таких случаях  с  ними  прощаются.  Более  того,
принимаются меры, чтобы обезопаситься от них и в будущем.  Вы  понимаете,  о
чем я говорю, да?
   - Местами, - дерзко ответил Пафнутьев.
   - Я и не рассчитывал, что вы сможете понять  все...  Что  же  вы  сидите,
Павел Николаевич? Я же сказал - разговор окончен.
   - Разговор еще не начинался, Иван Иванович, - произнес Пафнутьев  и  даже
нашел в себе силы  улыбнуться  прямо  в  лицо  Сысцову.  -  Присядьте,  Иван
Иванович, - Пафнутьев великодушно показал на кресло, с которого  только  что
поднялся Сысцов.
   Тот изумленно поднял брови, склонил голову к плечу  с  таким  выражением,
будто услышал что-то чрезвычайно забавное.
   - Ну-ну, Павел Николаевич...
   - Наш разговор еще не начинался, - повторил Пафнутьев и  положил,  только
сейчас снял с колен и положил  на  журнальный  столик,  рядом  с  серебряным
подстаканником Сысцова  свою  потертую  папку.  Папка  -  это  документы,  а
документы Сысцов уважал.  И,  завороженно  глядя  на  папку,  приблизился  к
столику и опустился в кресло, с которого только что поднялся. Сел, не сказав
ни слова, понимая, что любое произнесенное им слово будет  как  бы  на  руку
Пафнутьеву, будет работать на ту новую роль,  которую  тот  себе  выбрал.  А
молчание - это достойно, это сильно.
   - Слушаю, - наконец сказал он, не выдержав паузы.
   - Вы сказали мне, дорогой Иван Иванович...
   - Сбавьте тон, - резко сказал Сысцов.
   - Постарайтесь меня выслушать... Я не задержу вас слишком долго. Надеюсь,
вернее, убежден, что вы не пожалеете о тех десяти минутах, которые потратите
на меня, - теперь уже Пафнутьев заговорил с изрядной долей жесткости. -  Так
вот, вы напомнили мне,  дорогой  Иван  Иванович,  о  нашей  встрече  в  этом
кабинете год назад. Вы сказали,  что  Анцыферов  великодушно  назначил  меня
начальником какого-то там отдела и за это я должен был  его  благодарить  по
гроб жизни. Я все происшедшее тогда понял иначе.  Меня  назначили  вы,  Иван
Иванович. А Анцыферов лишь согласился, скрипя сердцем.
   - Скрепя сердце, - поправил Сысцов.
   - Мне больше нравится так, как я сказал. И благодарить  я  должен  именно
вас, Иван Иванович, за то давнее назначение. Именно так обстояло дело.
   - Возможно, - благосклонно кивнул Сысцов.  Несмотря  на  свой  ум,  опыт,
хватку, отказаться от похвалы он все-таки не мог. А Пафнутьев понял -  начал
он неплохо, что-то в  душе  Первого  ослабло,  на  него  он  уже  смотрел  с
интересом. И в глазах у него не было холодного, стального блеска.
   - Когда я оказался в ловушке у этих бандитов....
   - Я наслышан об этом.
   - Когда я оказался в ловушке  у  этих  бандитов,  -  Пафнутьев  пренебрег
замечанием Сысцова, больше того,  своим  повтором  он  как  бы  осадил  его,
поставил на место, и Сысцов  опять  взглянул  на  него  с  изумлением  -  он
открывал для себя Пафнутьева  нового,  неожиданного.  -  Этот  мясник,  этот
наемный убийца, прежде чем отрезать мне голову в ванной, решил позабавиться.
И когда ему кто-то позвонил, он отчитался, выслушал чьи-то там  указания,  а
потом взял да и протянул мне трубку - послушай дескать, и ты.
   -  Он  дал  вам  трубку,  не  закончив  разговора?  -  Сысцов  напряженно
наклонился вперед.
   - Да, Иван Иванович, именно так.  Он  не  очень,  уважительно  отнесся  к
собеседнику... Он поднес  трубку  к  моему  уху,  когда  тот  еще  продолжал
говорить.
   - Я не знал этой подробности, - чуть смешался  Сысцов.  -  И  что  же  вы
услышали?
   - Я услышал голос Анцыферова.
   - Не может быть! - искренне воскликнул Сысцов, отшатнувшись в  кресле.  -
Это надо же быть, идиотом!
   - Кому? - улыбнулся Пафнутьев.
   - Обоим.
   - Не будем сейчас об этом... Таким образом, у  меня  появились  основания
усомниться в Анцыферове.
   - Он очень неважно выглядел, когда я появился в его кабинете с головой на
собственных плечах. Он предпочел бы, чтобы свою голову я держал под мышкой.
   - Представляю, - хмыкнул Сысцов.
   - Я тоже... Естественно, работать ему со мной стало неуютно. Но это  тоже
к делу не относится. И когда после всего этого до меня  дошла  информация  о
готовящейся взятке... Согласитесь, у меня были основания не бить в колокола.
   - Понимаю вас, - кивнул Сысцов. - Возмездие - святое  чувство.  Прекрасно
вас понимаю.
   - Никакого возмездия, никакой мести. Доложить, вам о  телефонном  звонке,
когда я лежал связанным по рукам и ногам, я был обязан. Но мог ли я, положив
голову на плаху,  утверждать,  что  это  был  голос  именно  Анцыферова?  Не
показалось ли мне это в моей тогдашней предсмертной тоске? Я -  следователь.
И я обязан был положить на стол доказательства. А у меня их не было.
   - Но у вас их никогда и не  будет,  -  произнес  Сысцов  с  той  странной
интонацией, когда его слова можно было  истолковать  и  как  вопрос,  и  как
утверждение, но было в нем и сочувствие, и удовлетворение.
   - Не обо мне разговор,  -  сказал  Пафнутьев,  пресекая  попытки  Сысцова
выудить подробности. - Я - Птица не столь уж высокого полета.  Речь  идет  о
вас, Иван Иванович. О вашей судьбе, о вашем будущем.
   - Даже так? - на этот раз в восклицании  Сысцова  уже  не  было  прежнего
благодушия.
   - Эти бумаги, пленки, фотографии были обнаружены сегодня  утром  в  сейфе
Анцыферова, - Пафнутьев вынул полдюжины разноцветных  папок  с  резолюциями,
сделанными фломастерами в углу каждого конверта. - Обратите  внимание,  Иван
Иванович...  На  каждой  папке  рукой  Анцыферова  сделаны   соответствующие
пометки... Как я понимаю, сделаны они для собственного  потребления,  он  их
делал для себя... Я оставляю вам эти документы.
   - Их уже кто-то видел?
   - Нет. Я изъял их при обыске, а когда понял их характер, содержание...
   - Они уже побывали в областной прокуратуре?
   - Нет.
   - Невродов с ними знакомился?
   - Нет.
   - А его люди?
   - Нет.
   - - Это хорошо, - Сысцов взял папки, бегло взглянул на  них.  -  Да,  это
рука Анцыферова. Любопытно...
   - Если хотите, можете  посмотреть  прямо  сейчас.  Я  посижу,  подожду...
Можете посмотреть их без меня, я позвоню позже... Можете вообще оставить  их
себе. Но в любом случае моя просьба заключается в следующем - посмотрите  их
сегодня. Пока Анцыферов еще...
   - Я понял, - кивнул Сысцов. - Пока он еще изолирован.
   - Когда я взглянул на эти бумаги, которые он хранил так бережно,  которые
подбирал и сортировал так тщательно, которые наверняка готовился  пустить  в
дело... Я понял, что тот голос в трубке принадлежал все-таки ему.
   - Но ведь нужно быть идиотом, чтобы хранить подобные бумаги  в  служебном
сейфе, - пробормотал Сысцов, заглянув в одну из папок.
   - Знаете, Иван  Иванович,  мне  кажется,  что  это  не  единственный  его
поступок, который вызывает.., сомнения.
   - Деликатно вы иногда выражаетесь, Павел Николаевич, - усмехнулся Сысцов.
   - Как говорит наш эксперт, с кем поведешься, с тем и наберешься.
   - Позвоните мне  через  пару  часов.  -  сказал  Сысцов  и,  взяв  папки,
направился  ;к  письменному  столу.  -  Анцыферов  знает,  что  эти   бумаги
обнаружены при обыске?
   - Да.  И  подтвердил  это  при  понятых.  Его  подтверждение  занесено  в
протокол.
   - Что же это он... Растерялся?
   - Очень, - заверил Пафнутьев.
   - Но это же надо быть дураком... Почему он не отрекся от них,  почему  не
сказ