х, и Овсов вдруг вспомнил  о  нем.
Все это настораживало и требовало  времени,  чтобы  разобраться,  понять
происходящее и найти собственное место во всех этих событиях.
   Слишком уж быстро взбежав на третий этаж, Пафнутьев почувствовал, что
дыхание его сбилось, сделалось тяжелым, и  он  замедлил  шаги,  чтобы  в
кабинет к Овсову войти спокойно и достойно.
   - Здравствуй, Овсов, - сказал он. - Вот и я.
   - Здравствуй, Паша... А это Валя. Как видишь, она если и  изменилась,
то только в лучшую сторону.
   - Изменилась - это хорошо, - разулыбался Пафнутьев, увидев  красавицу
на кушетке у Овсова. - Лишь бы не изменила.
   - Ох, Паша, - простонал Овсов и больше ничего не добавил, а Пафнутьев
понял, что предложенная им тема не совсем удачна здесь. -  Валя  от  нас
ушла.
   Теперь она работает в роддоме.
   - Роддом - это прекрасно! - с подъемом воскликнул Пафнутьев  и  опять
почувствовал,  что  его  восторги  неуместны.  -  Кстати,  а  как   наша
младеница? Она проснулась, наконец?
   - Прекрасно себя чувствует и передает тебе привет.
   - Выжила, значит? - уточнил Пафнутьев.
   - Пока - да. В реанимации.
   Валя сидела на кушетке, забросив ногу на ногу, и ее округлые  коленки
выглядели вызывающе и дерзко. Куда бы ни смотрел Пафнутьев, как бы он ни
вертел головой, но взгляд его неизменно возвращался к ним, спотыкался  о
них, будто какая-то сила исходила от этих  коленок.  А,  впрочем,  может
быть, и исходила.
   Посмотрев на Овсова, он усмехнулся, заметив, что и  тот  находится  в
таком же смятенном состоянии. Коленки притягивали взоры и лишали, лишали
мужичков привычной уверенности. А Валя,  видя  это,  чуть  посмеивалась,
курила сигаретку, пускала дым  к  потолку,  а  отведя  руку  в  сторону,
любовалась  не  то  ухоженными  пальцами,  не  то  самой  сигареткой   с
золотистым мундштуком.
   - Паша, - проговорил, наконец, Овсов,  вынимая  из  тумбочки  бутылку
какого-то виски с заковыристыми наклейками и разливая  в  непонятно  как
возникшие на столе стаканы. - Есть маленькое предупреждение...
   - Внимательно тебя слушаю, - улыбнулся Пафнутьев.
   - В уголовном деле, в устных разговорах, в пьяном  трепе  и  интимном
шепоте ты должен исключить всякое упоминание о Вале, о том,  что  ты  ее
знаешь, разговаривал с ней.
   - Валя, вам что-то угрожает? - спросил Пафнутьев.
   - Как и всем нам, - ответила девушка.
   - Откуда опасность?
   - У вас есть ко мне вопросы? - не отвечая, проговорила  красавица.  -
Давайте приступим.
   - Давайте,  -  и  Пафнутьев,  соглашаясь  с  молчаливым  предложением
Овсова, взял стакан с виски, чокнулся с хирургом и  выпил.  С  некоторым
недоумением заглянул в пустой стакан,  оставил  его  и  взял  протянутую
Овсовым шоколадку.
   - Простите, - сказал он Вале. - Я немного  отвлекся.  Итак,  вопросы.
Овсов рассказывал вам о девочке, которую я только что упомянул?
   - Да, рассказывал.
   - Как вы объясняете то, что ее до сих пор никто не хватился, никто не
ищет?
   - Списанная девочка, - Валя затянулась и выпустила  к  потолку  струю
дыма.
   - В каком смысле? -  Пафнутьев  отшатнулся,  услышав  такое  простое,
спокойно произнесенное объяснение.
   - В самом прямом смысле слова, Павел Николаевич. В списанные попадают
дети, от которых отказались мамаши. Причины  самые  разные...  Некоторые
отказываются по малолетству,  если  бабе  двенадцать,  тринадцать,  даже
пятнадцать лет - какая из нее мамаша?  Отказываются.  И  возвращаются  в
свои подвалы, на свои чердаки, где их уже заждались юные отцы. Некоторые
отказываются от собственных детей по причине полной  испитости.  Бомжихи
часто не хотят забирать детей, беженки всех стран и народов... Ей  самой
деваться некуда, а уж с ребенком  и  подавно.  Одна  она  и  под  мостом
переночует... Ну, и так далее, - Валя опять затянулась,  потом  погасила
сигарету о блюдце, в котором Овсов подал конфетки к  столу,  подняла  на
Пафнутьева глаза. - Что-нибудь неясно?
   - Мне неясно одно... Что вы, Валя, имеете в виду, когда  говорите  "и
так далее"?
   Валя некоторое время молча смотрела на Пафнутьева. А  потом  перевела
взгляд на Овсова - как, дескать, быть?
   - Говори, Валя, - сказал Овсов. - Раз уж начала.
   - Хорошо... -  девушка  тронула  пальцем  свою  сигаретку  в  блюдце,
передернула плечами, как бы говоря, что, мол, она готова продолжить,  но
за последствия не отвечает. - Слова "и так далее" означают  следующее...
Детишки остаются не только от бомжих и пятиклассниц. Остаются и от  тех,
кто не в состоянии  их  прокормить  или  считает,  что  не  в  состоянии
прокормить ребенка и одновременно обеспечить себе ту  жизнь,  к  которой
призывают ваши телевизионные рекламщики, дикторы, дикторши, подохнуть бы
им всем! - в сердцах закончила Валя.
   - Почему? - наивно удивился Пафнутьев.
   - А потому, что они показывают жизнь, которой никто, нигде в мире  не
живет. И убеждают этих дурех в том,  что  только  такая  жизнь  и  может
называться жизнью. И наши писухи покарябанные стремятся к  ней,  несутся
куда-то,  ищут  вокруг  причины,  которые  мешают  им  жить  такой   вот
раскрашенной телевизионной жизнью. И, конечно,  такие  причины  находят.
Чаще всего получается, что именно младенец стоит на пути к такой  жизни.
Значит, надо от младенца  избавиться.  Одни  его  душат,  другие  топят,
выбрасывают еще живых, некоторые, кто половчее, продают...
   - И находятся покупатели?
   - Сколько угодно. Покупателей столько, что на  всех  и  младенцев  не
хватает.
   Чтобы всех обеспечить, приходится списывать младенцев.
   - Это как?
   - Наутро после родов матери говорят, что ребеночек,  дескать,  помер.
Она поплачет-поплачет и смирится. А ребеночек жив и здоров, еще покрепче
прочих  будет.  В  некоторых  городах  прошли  судебные   процессы   над
торговцами детьми... У нас еще нет. Дело за вами,  Павел  Николаевич,  -
улыбнулась Валя и, щелкнув зажигалкой, закурила следующую сигаретку.
   - За мной не заржавеет, - заверил Пафнутьев.
   - Сомневаюсь.
   - Не сомневайся, деточка моя! - сказал Пафнутьев  неожиданно  жестко,
неожиданно холодно, даже Овсов удивленно вскинул брови. Такого  тона  от
Пафнутьева он не слышал. - Скажите мне вот что... Чтобы признать ребенка
умершим, нужны ведь и заключения, и экспертизы, и подписи... То есть,  в
этом участвуют многие люди, я правильно понимаю?
   - Почти. Многим в этом деле делать нечего. Достаточно главного врача.
А уж он поставит в нужные места своих людей. Доказательств, следов,  как
выражаются в ваших кругах, не остается. Мертвые младенцы уничтожаются.
   - Фамилия главного врача?
   - Я не назову ни одну фамилию.
   - Почему?
   - Жить хочется.
   - Кто-то мне постоянно говорил примерно эти же слова.
   - Наверное, не только мне хочется жить, - улыбнулась Валя.
   - А покупатели? Кто покупатели?
   - Спонсором нашего роддома является некий... Простите, вы знаете, кто
спонсор нашего роддома. Если вы обратитесь к нему, то  это  будет...  По
адресу.
   - Чем-то, кроме  пеленок  и  пипеток,  он  вас  снабжает?  -  спросил
Пафнутьев все еще раздраженным тоном.
   - Да. Кадрами.
   - Ага, - Пафнутьев склонил голову, осмысливая услышанное. - Так. Если
я правильно понимаю... Главврач - его человек?
   - Разумеется.
   Пафнутьев хотел было еще что-то спросить, но тут вдруг увидел  совсем
рядом покачивающийся стакан с виски, который протягивал ему  Овсов.  Это
была уважительная причина, чтобы промолчать, и он был благодарен  Овсову
за неожиданную  паузу.  Пафнутьеву  все-таки  требовалось  время,  чтобы
осмыслить услышанное, слишком шокирующие сведения прозвучали.  Он  молча
чокнулся с Овсовым, выпил, прислушался к себе и, убедившись, что  все  в
порядке, что виски прибыло по назначению, осторожно поставил стакан.
   - Ладно, - сказал Пафнутьев. - Обойдемся без фамилий, -  Я  могла  бы
назвать одну, - смущенно проговорила Валя. - Это наш спонсор, в этом нет
никакой тайны. Мы все его любим и надеемся, что он не откажется от нас и
в будущем.
   Пафнутьев некоторое время смотрел на Валю в полном  недоумении  -  ее
слова настолько расходились с  предыдущим  разговором,  что  он  впал  в
какое-то оцепенение и только странные жесты Овсова убедили его,  что  он
не совсем сошел с ума - тот  показывал  на  собственное  ухо,  потом  на
вентиляционную решетку - дескать, в этой связке надо искать  отгадку.  И
Пафнутьев сообразил наконец - Валя опасается, что ее слова  записываются
и могут принести неприятности.
   Странно, но именно эта маленькая заминка, эта  дурацкая  опасливость,
уверенность, будто они живут в страшном окружении, которое  всесильно  и
всеохватно, больше всего взбесило Пафнутьева.
   - Знаете, ребята, кончайте дурака  валять!  Страшно  им,  видите  ли,
боязно им, видите ли! Я на острие ножа, я! А Андрей, мой водитель, вчера
вашему спонсору,  этому  вонючему  Бевзлину,  в  штаны  выдавил  бутылку
мексиканского соуса, который по остроте может сравниться только с серной
кислотой. До сих пор, наверное, отмывается ваш любимый спонсор! Но и это
еще не все  -  его  белоснежный  шестисотый  "мерседес"  Андрей  доверху
наполнил говном из городской канализации.
   И после всего этого прекрасно себя чувствует!
   - Этого не может быть, - побледнев, сказала Валя.
   Пафнутьев,  не  говоря  ни  слова,  выхватил  из  кармана   документы
Бевзлина, которые передал ему Андрей, и бросил всю пачку на стол.
   - Смотрите! Вот его  записная  книжка  со  всеми  адресами!  Вот  его
удостоверение! Вот его международные карточки, по которым он  может,  не
тратя ни копейки, совершать кругосветные  путешествия,  жить  на  виллах
Испании и Таиланда!
   Андрей попросту набил ему морду как последнему шибздику и отобрал все
эти бумажки! Это было вчера вечером. А сегодня утром Андреи привез  меня
сюда и в данный момент сидит в машине и поджидает, пока мы  тут  с  вами
перестанем  шептаться  и  на  решетки,  на  дырки,  на  щели  в   стенах
оглядываться!
   Длинным  перламутровым  ноготком  Валя  осторожно  подцепила  обложку
какого-то банковского удостоверения и, увидев портрет Бевзлина,  подняла
на Пафнутьева изумленные глаза.
   - Никогда бы не поверила, - прошептала она.
   - А теперь, когда поверила, ответь мне, пожалуйста, на  три  вопроса.
Только на три, не больше. Годится?
   - Заметано, - кивнула Валя.
   - Вопрос первый. Куда идут эти  младенцы,  кому  они  нужны  в  таких
количествах, для каких таких целей?
   -  На  запчасти  идут.  На  Запад.  На  цивилизованный,   культурный,
благоустроенный Запад. Там люди тоже иногда болеют, а  спасти  их  может
только настоящий человеческий орган - печенка, почка,  глаза,  сердце...
Состоятельные люди готовы платить любые деньги... Любые, в самом  прямом
смысле слова.
   Оставшаяся часть младенца идет на всевозможные  инъекции,  сыворотки,
выжимки...
   Некоторым   престарелым   гражданам   какой-нибудь    Германии    или
какой-нибудь Голландии очень помогает. Не всегда, не всем, но  помогает.
Надежда умирает последней, - без улыбки закончила Валя.
   - Хорошо, - кивнул Пафнутьев, хотя вертелись у него на языке  десяток
уточнений, хотелось ему все выяснить до конца, но  надо  было  соблюдать
уговор.Вопрос второй... Как мог ребенок попасть в руки этого пропойцы  и
прохвоста Самохина?
   - Трудно сказать, - Валя повела плечом, словно отгораживаясь от этого
вопроса.  -  Можно  только  предположить...  Дети  были  подготовлены  к
отправке, законсервированы...
   - Это как? - не удержался Пафнутьев.
   - Что-то им вводят  в  организм,  чтобы  они  какое-то  время  спали.
Другими словами, чтобы вели себя смирно,  не  кричали,  не  визжали,  не
поднимали шум. Мало ли - таможня, досмотр, проверка... А они,  возможно,
упакованы в ящики, контейнеры... Об этом можно только догадываться.  Так
вот, дети, возможно,  были  законсервированы,  подготовлены  к  отправке
потребителю  или  заказчику,  называйте  его,  как   хотите...   А   тут
подвернулся Самохин... И он попросту украл ребенка.
   Это одно из предположений. Другие можете придумать сами.
   - Понял, - Пафнутьев помолчал, бросил взгляд на невозмутимо  сидящего
Овсова - он вертел  в  руках  бутылку  из-под  виски,  пытаясь  прочесть
многочисленные наставления  потребителю  как  пить,  сколько,  из  какой
посуды, в каком обществе - все это,  оказывается,  имело  очень  большое
значение. - И последний вопрос, Валя... А кто вы там, в роддоме?
   - Секретарь главврача.
   - Там лучше, чем здесь?
   - Это уже четвертый вопрос, но я отвечу... Там нет ночных смен...
   - Разве? - обронил Овсов.
   - Там нет обязательных ночных смен, если тебе так больше нравится,  -
Валя растрепала седые волосы Овсова. - Не думай об этом, Овес, не  давай
волю воображению.
   - Если бы я давал волю воображению, то я, наверное,  дал  бы  волю  и
рукам.
   - У тебя руки и так заняты, - усмехнулась Валя. - Не отвлекайся.  Мне
пора,она поднялась. - Не вздумайте мне звонить, Павел Николаевич. У  нас
это не поощряется. Будьте осторожны, берегите себя.
   Мужчины молча проводили  взглядом  девушку,  одновременно  вздохнули,
посмотрели друг на друга. Валя уже от двери махнула им рукой, улыбнулась
подбадривающе и плотно закрыла за собой дверь.
   - Ну что, Паша,  -  проговорил  Овсов,  встряхивая  почти  опустевшую
бутылку виски. - Надо бы по глоточку... Как  сейчас  говорят,  за  успех
нашего безнадежного предприятия. Не возражаешь?
   - Девочка в самом деле жива?
   - Да, с ней все в порядке. Оклемалась.
   - Тогда наливай, - устало проговорил Пафнутьев.

***

   Может быть, Пафнутьев  не  был  тонким  и  проницательным  человеком,
тонким и проницательным следователем,  может  быть.  Но  шкуру  он  имел
чрезвычайно чувствительную и ощущал приближение событий задолго до того,
как они созревали и валились ему на голову. Покидая выгороженную шкафами
конурку Овсова, он вспоминал не жутковатый  рассказ  Вали,  не  девочку,
которую чуть было не купил за несколько бутьшок водки, и даже не  виски,
которым потчевал его хирург. Сидя рядом  с  Андреем  и  вдыхая  весенний
воздух, свежей струей врывающийся в салон машины, он мучительно  пытался
вспомнить  несколько  слов,  которые  больно  царапнули  его   сознание.
Произнес ли он их сам, или лениво и хмельно обронил Овсов, а может, Валя
скороговоркой выпустила их на волю...
   И Пафнутьев начал перебирать весь разговор с начала до  конца,  потом
еще раз, и, наконец, нащупал он эти царапающие слова,  нащупал  в  самом
конце беседы с Валей. И, облегченно откинувшись  на  спинку  сиденья,  с
блаженной улыбкой закрыл глаза. Теперь он ни за что не забудет их ни при
каких обстоятельствах.
   Это были последние слова,  которые  произнесла  Валя,  уже  прощаясь.
"Берегите себя", - сказала она.
   Слишком часто эти слова  звучали  последние  дни,  чтобы  можно  было
пройти мимо них, не  услышав,  не  оценив.  Несколько  раз  их  повторил
Шаланда, он просил беречь старика Чувыорова, пьяницу Самохина, младенца,
который спал гак крепко и  беспробудно,  что  мог  и  в  самом  деле  не
проснуться. На сегодняшний день только младенец пока и уцелел, остальных
Пафнутьеву спасти не удалось. Теперь, дай  Бог,  выжить  самому.  Что-то
последнее  время  слишком  часто  ему  советуют  беречь  то  одного,  то
другого... Теперь вот и сам получил серьезное предупреждение...
   - Слишком часто, - пробормотал Пафнутьев вслух.
   - Не понял? - спросил Андрей, скосив глаза в сторону начальства.
   - Это я с собой все отношения выясняю,  это  все  с  собой  треплюсь,
никак не успокоюсь.
   - Я тоже могу вставить словечко... Слишком  много  трупов  столпилось
последнее время вокруг нас, Павел Николаевич.
   - Да, многовато. На каждом шагу, можно сказать.
   - Боюсь, еще появятся.
   - Очень даже может быть.
   - Причем, что самое интересное, Павел Николаевич... Трупы-то с  обеих
сторон... И противная сторона несет потери.
   - Какие? - встрепенулся Пафнутьев.
   - А эти амбалы...
   - Крутовато с ними, старик, обошелся, крутовато.
   - Есть еще и третья сторона, самая печальная...
   - Ты о чем? - не понял Пафнутьев.
   -  Я  ведь  выполнил  ваше  задание,  Павел  Николаевич,   сходил   в
домоуправление.
   Семь стариков и старух завещали свои квартиры фирме  "Фокус".  Пятеро
из них умерли.
   - От чего умерли? - почти без интереса спросил  Пафнутьев,  уже  зная
ответ, старик Чувьюров подробно рассказал ему об этом, успел рассказать.
   - По разным... Двое  на  даче  угорели...  Второй  во  сне  умер,  по
старости, даже вскрытие не делали. Сосед Чувьюрова просто  пропал,  одна
рука нашлась, и та в неважном состоянии... Все они почему-то  умирали...
И "фокусники" на полном и законном основании  вступали  во  владение  их
квартирами.
   - И сами там поселялись?
   - Нет, сначала ремонт делают по высшему  разряду,  а  потом  продают,
сдают.
   Цены несусветные.
   - Представляю, -  проговорил  Пафнутьев  и  вдруг  почувствовал,  как
что-то в нем еле слышно  зазвенело,  как  будильник  за  тремя  дверями,
что-то тихонько заскулило, как при воспоминании о давней  любви,  что-то
застонало,  будто  сквозь  сон...  Квартиры,  ремонт,  продажа,  бешеные
деньги, европейский стандарт... И вдруг, как вспышка фонарика  в  темной
комнате - Халандовский! Ха! Опять Аркашка на  горизонте,  да  какой  там
горизонт, прямо под ногами путается.
   И Пафнутьев, не раздумывая, прямо в машине набрал  номер  гастронома.
Трубку подняли тут же, и Пафнутьев радостно узнал голос самого надежного
своего друга и собутыльника.
   - Здравствуй, Аркаша! - проговорил он вкрадчиво.
   - Здравствуй, Паша. Давно жду твоего звонка. И вот радость  нечаянная
- дождался.
   - И о чем я собирался с тобой поговорить?
   - О моих квартирах.
   -  Да?  -  озадаченно   пробормотал   Пафнутьев,   сбитый   с   толку
нечеловеческой проницательностью Халандовского. - Надо же...  Я  сам  об
этом не знал минуту назад...
   - Значит, медленно доходит, - усмехнулся Халандовский.
   - Скажи, Аркаша...
   -  Не  скажу,  -  перебил  Халандовский.  -  Приезжай,  поговорим.  С
некоторых пор я избегаю говорить по телефону. И тебе не советую.
   - Буду через пять минут, - сказал Пафнутьев...
   Когда он вошел в кабинет директора гастронома, у того на столе стояли
две запотевшие бутылки пива, а на тарелке лежали совершенно  потрясающие
куски вяленой рыбы. Сам Халандовский возвышался на обычном своем месте в
углу комнаты, и глаза его сверкали радостно и возбужденно.
   - Здравствуй,  Паша,  -  приподнявшись,  он  протянул  мохнатую  свою
ладонь, и рука Пафнутьева утонула в ней, как в громадной  постели  может
утонуть уставшее тело. - Если бы ты знал, как я рад видеть тебя молодым,
красивым, здоровым... А главное - как я рад видеть тебя живым, Паша.  Ты
любишь пиво?
   - Я тебя, Аркаша, люблю, - Пафнутьев тяжело опустился в  продавленное
кресло, потер ладонями лицо, подержался за бутылку  и,  убедившись,  что
она влажная, холодная, готовая поделиться всем, что имеет, отставил ее в
сторону.Ты купил свои квартиры у "фокусников"?
   - Да, Паша, - Халандовский смиренно потупил глаза.
   - Почему же не сказал этого раньше?
   - Ты меня не спрашивал, Паша, - укоризненно произнес Халандовский.  -
Знаешь, Паша, я много чего такого знаю, о чем ты меня не  спрашиваешь...
Если бы я начал тебе все это выкладывать... Мы бы с тобой, Паша, никогда
не расстались, даже на пять минут, чтобы посетить жизненно важные места.
   - Что за места? - хмуро спросил Пафнутьев.
   - Туалет, - смущенно ответил Халандовский, разливая  пиво  в  высокие
узкие бокалы. Пена  поднялась  до  самого  верха,  но,  подчиняясь  воле
хозяина, чуть приподнявшись над краем стакана, остановилась.
   - Ты знаешь, откуда у "фокусников" квартиры?
   - Догадываюсь. Они заключают договоры с  престарелыми  гражданами,  с
теми, кто злоупотребляют спиртными напитками, наркотиками и вообще ведут
нездоровый образ жизни. И получают эти квартиры по наследству  в  случа