риса   заговорила   громче,
почувствовав, что ребята на кухне прислушиваются к ней.  -  А  потом  готовы
прийти с обыском, чтобы вернуть потерянные по пьянке носки,  трояки,  трусы,
пошитые женой... Вот наутро, допустим, после такой дикой  ночки  перепутаете
мундиры, перепутаете кабинеты и телефоны... Никто даже этого не заметит.  Ты
завтра уйдешь в горсовет, Первый сядет на  твое  место,  прокурор  сделается
начальником общепита... И все будет продолжаться, как и сейчас... Ты  пришел
к бабе, которую напоил, - голос ее зазвенел, - изнасиловал...
   - Что ты несешь?! - Колов в ужасе оглянулся на сотрудников.
   - А почему мне так не сказать? Я могу так сказать. Я  пришла  к  тебе  по
делу, принесла документы, которые выводили на убийцу моего мужа. С этими  же
документами я была у твоего  собутыльника  Анцыферова,  этого  красивенького
прокурора... Мудак! Вы заинтересовались? Да ничуть! - оба сотрудника  стояли
в дверях и внимательно прислушивались, готовые исчезнуть,  едва  лишь  Колов
обернется. - Анцыферов насмерть перепугался, принялся  к  тебе  звонить,  ты
сколько мог отпихивался, но потом все-таки согласился принять, поговорить со
мной. И что же?  Дал  команду,  вызвал  следователя,  группу  захвата?  Нет,
Генуля... Ты открыл сейф и вынул коньяк... Потом усадил в  машину,  увез  на
дачу, затащил в постель...
   - Остановись, Лариса! Иначе ты пожалеешь...
   - Генерал! И ты меня пугаешь? Дешевка... Заметались вы,  заметались...  И
Голдобов, и Анцыферов, и ты вот заплясал, как вошь на гребешке... Тоже  еще,
пистолет он ищет... Знаю я, что ты  ищешь...  Письма,  документы,  расписки,
накладные.
   - Но у меня действительно пропал пистолет! - вскричал Колов.
   - Пить надо меньше,  -  спокойно  сказала  Лариса.  Она  уже  поняла  как
остановить обыск. Нужно говорить Колову дерзости, а он  не  потерпит,  чтобы
все это слышали подчиненные.
   - Прекрасный совет! Для тебя же!
   - Да, но я не устраиваю обысков в чужих квартирах...  Незаконных  обысков
без ордеров. Не прячу убийц. Мне не несут взятки. Я не вступаю  в  сговор  с
прокурорами, которых годами подкармливают общепитовские  генералы.  С  тобой
Голдобов чем расплачивается, Гена? - заметив краешком глаза, что  сотрудники
скрылись в прихожей, не вынеся столь суровых разоблачений, Лариса заговорила
громче. - Ты вот коньячок выпьешь, рыбку скушаешь и, небось, забыл? А у него
все  записано.  Оприходовано.  А  снимочки  сделаны,  и  свидетели  уж  свои
показания написали. На крючке вы, ребята, на крючке...
   - Лариса, тебе придется отвечать за эти слова!
   - А тебе - за дела. Я знаю, что могу уже не выйти из этой квартиры, знаю,
кого ты привел... Вольете в меня бутылку водки, откроете краники на кухне и,
пожалуйста... Не выдержала жена  разлуки  с  любимым  мужем...  А,  Гена?  И
записку можете заставить написать... А что, пальцы в  дверь  зажмете  -  что
угодно напишешь... Я ведь знаю, с кем имею дело. Мой Николай не первый! И не
последний. После него уже были похороны..
   Колов молчал.  Думал,  как  поступить.  И  Лариса  поняла  -  где-то  она
переступила допустимую грань.  В  квартире  сгустилась  опасность.  Голдобов
предупреждал ее. Она тоже замолчала, прикидывая, что делать.
   - Ребята! - тихо позвал Колов в наступившей тишине. - Тут вот что  у  нас
получилось, - он помялся, оглянувшись на Ларису. И в тот момент, когда Колов
снова обернулся к сотрудникам, чтобы закончить приказание, она  схватила  со
столика тяжелый керамический светильник и изо всей силы  запустила  в  окно.
Легкая гардинная  ткань  не  смягчила  удар,  и  большое  двойное  стекло  с
оглушительным звоном  вывалилось  наружу.  Воспользовавшись  замешательством
гостей, Лариса вслед за светильником  швырнула  телефон,  а  потом  и  сама,
высунувшись из окна,  закричала  что-то  истошно  и  тонко.  Колов  вскочил,
схватил ее поперек туловища, оттащил от окна, бросил в прихожую,  но  больше
сделать ничего не успел. За окном  раздались  обеспокоенные  голоса,  кто-то
попытался заглянуть в квартиру.
   - Уходим, - сказал Колов и первым вышел на площадку. Вслед за ним  быстро
и неслышно вышли его сотрудники. Раздался щелчок замка и Лариса поняла,  что
она в квартире одна.
   - На этот раз пронесло, - проговорила она, даже не пытаясь подняться. - И
то ладно.
   - Эй, хозяйка!  Живая?  -  в  разбитое  окно  заглядывал,  тараща  глаза,
какой-то парень. Лариса узнала его, он жил в соседнем доме.
   - Вроде живая, - она поднялась, поправила волосы, попыталась улыбнуться.
   - А что случилось-то?
   - Попытка ограбления.
   - А грабители?
   - Сбежали. Так драпанули, что... В дверь сбежали...
   - Ну, ты молодец, - он одобрительно покрутил головой. - Сообразила.
   - Тут сообразишь... Если жить захочешь... - Лариса  взяла  из  рук  парня
телефон, поднесла трубку к уху. - Надо же, работает.
   - Значит, жизнь продолжается, - сосед подмигнул ей. -  Может,  в  милицию
сходить? Тут недалеко, а?
   - Да нет, не стоит. Я позвоню им... Спасибо, - Лариса втянула  в  комнату
гардину, расправила ее и снова упала на кровать.
 
*** 
 
   Едва проснувшись, Пафнутьев настороженно прислушался к себе - как  голова
после вчерашней зверской пьянки? Что делать, что делать, - обреченно подумал
он. - В таком положении оказываемся все мы время от  времени.  Когда  каждая
бутылка водки достается лишь  героическими  усилиями,  когда  любая  закуска
вызывает радостно-недоверчивое оживление, стоит ли удивляться,  что,  увидев
на столе и то и другое, люди теряют бдительность и отдаются застолью легко и
безоглядно. Но Пафнутьев зря опасался головной боли  и  подавленности  -  он
чувствовал себя прекрасно. Конечно, в теле ощущалась алкогольная  усталость,
он искренне и убежденно корил себя за слабодушие, но крепкий чай сделал свое
дело, и он вышел из дому почти в боевом состоянии духа. О  вчерашней  пьянке
вспоминал без прежнего гнева, вспоминал, изумляясь своему безрассудству, как
после ночи, проведенной с женщиной хоть и порочной, но красивой и дерзкой.
   Придя в свой кабинетик, не глядя,  поддал  ногой  торчащее  из-под  стола
лошадиное копыто, затолкал за шкаф сплющенное, сдавленное в аварии ведро,  а
высохшую человеческую руку сунул в ящик стола  Дубовику,  причем,  негодник,
так рассчитал, чтобы ящик  оказался  на  упоре,  а  когда  Дубовик  потеряет
терпение и откроет его с силой, рука вывалится наружу  и  неизвестно  еще  -
хватит ли следователя по физиономии или свалится ему на колени.
   Прежде всего он набрал номер Халандовского.
   - Привет, собутыльник, - сказал Пафнутьев. - Жив?
   - Еще не знаю... Дай сообразить.
   - Послушай, Аркаша, чем ты объяснишь этот безудержный загул?
   - Сложностью обстановки в обществе. И больше ничем.
   - Значит, наша с тобой личная испорченность здесь ни при чем?
   - Мы вели себя достойно. Разве мы сказали друг другу грубые слова?  Разве
вы пренебрегли моим угощением? Разве я пренебрег вашим обществом?  Если  бы,
Паша, все пили так, как пили вчера мы, в обществе давно бы забыли, что такое
преступность.
   - Спасибо, Аркаша, если бы  ты  знал,  как  мне  нужно  твое  сегодняшнее
утешение!
   - И твой звонок, Паша, меня тоже порадовал. Как ты вообще?
   - Уже лучше.
   - Загляни днем, поправим здоровье, а?
   - С удовольствием, Аркаша... Если получится. Позвоню.
   - Как костюм?
   - Я себя не узнал! Я неотразим, Аркаша! Этот костюм меня толкает к  жизни
ночной, распутной и безнравственной.
   - Все помнишь, что я говорил?
   - Главное помню.
   -  Главное  -  это  ты,  Паша.  Береги  себя.  Мне  будет  жаль  потерять
собутыльника.
   - Буду стараться, - и Пафнутьев положил трубку.
   Подняв глаза,  он  увидел  сидящих  перед  ним  двух  оперативников.  Они
смотрели на него с легким укором, но в их позах ему привиделась и  некоторая
готовность действовать. Подперев щеки кулаками,  Пафнутьев  некоторое  время
молча разглядывал их, прикидывая какое бы им задание дать, и  все  никак  не
мог придумать, поскольку  картина  преступления  была  ему  ясна,  участники
известны и теперь наступала весьма  щекотливая  часть  расследования,  когда
важно было определить, когда брать в первую очередь, с кем повременить, куда
нанести очередной удар.
   - Какие новости из управления общественного питания? - спросил Пафнутьев.
- Там были ревизии, разоблачения?
   - Ничего серьезного... Небольшие обвесы...
   - Это как понимать - небольшие?
   -  Ну...  Вместо  пятисот  граммов  отвешивали  четыреста...  Но  это  по
отдельным магазинам, отдельные продавцы... В масштабе  управления  -  полный
порядок.
   - Почему вы решили, что в управлении полный порядок?
   - Нам показали документацию.
   -  Вы  что  же  думаете,  в  управлении  покажут  вам   какую-то   другую
документацию? Ладно, дальше неинтересно... Слушайте внимательно... Вот номер
мотоцикла... Мне нужен и  он,  и  его  хозяин.  Будьте  осторожны.  Возможны
неожиданности...
   - Павел Николаевич... Мы в общем-то зашли попрощаться... Нам сказали, что
ты отстранен и мы будем работать с другим следователем.
   - Так... Ну, хорошо. Вы попрощались? А теперь идите. И чтоб духу вашего в
этом кабинете больше не было.
   - Что ж ты так, Павел Николаевич, - начал  было  Ерцев,  но  Пафнутьев  в
бешенстве перебил его.
   - От вас воняет, ясно? Воняет! Выметайтесь!
   - Как бы от тебя не  завоняло,  Павел  Николаевич,  -  сказал  Манякин  с
улыбкой. - Как вон от того копыта, - он кивнул в сторону лошадиной ноги.
   - Вон!  -  Пафнутьев  замахнулся  телефоном  и  оперативников  вымело  из
кабинета.
   "Спокойно, Павел Николаевич, спокойно, -  сказал  себе  Пафнутьев,  снова
усаживаясь за стол. Он не испытал ни раздражения, ни раскаяния в своем столь
несдержанном поведении. Эта вспышка окончательно  погасила  все  алкогольные
недомогания, и он снова чувствовал  себя  свежо.  -  Этот  день  еще  мой  и
Анцыферов не сможет отнять его у меня. Колов забрал  оперативников?  Это  он
сделал напрасно. Будь они при мне - генералу  было  бы  спокойнее.  Что  они
могут сделать?  Могут  похитить  мотоцикл...  И  у  меня  не  будет  никаких
доказательств. Вот это уже плохо... В самом деле, убийца  на  крючке  только
благодаря мотоциклу. Достаточно утопить его в лесной луже, загнать в гараж и
мне никогда ничего не доказать. Значит, срочно - мотоцикл...  Но  тогда  вся
банда получит предупреждение..."
   Вошел Анцыферов, изящно прислонился к косяку двери, с  улыбкой  посмотрел
на Пафнутьева.
   - Как успехи, Паша?
   - У меня забрали оперативников. Как раз в тот момент, когда  я  собирался
арестовать убийцу.
   - Это Колов. Я проговорился, что отстранил тебя от дела.
   - Все это у вас отлично разыграно. - Привет! - поздоровался он с вошедшим
Дубовиком. - Но послушай и ты... У меня забрали оперативников в тот  момент,
когда я дал им команду арестовать убийцу, - эти слова Пафнутьев произнес уже
для Дубовика.
   - Я дам тебе десяток оперативников, - Анцыферов все понял, забеспокоился.
- Только задерживай, ради Бога. Приходи. Решим. Дадим. Похвалим за  усердие.
- И он вышел.
   В это время раздался телефонный звонок.
   - Слушаю!
   - Здравствуйте, - раздался в трубке вежливый голос, и  Пафнутьев  тут  же
почувствовал, что уже где-то слышал это воркование, но  вспомнить  не  смог,
очевидно, разговаривал с человеком вживую, не по телефону. - Вы  занимаетесь
делом по убийству Пахомова?
   - Занимаюсь.
   -  Ровно  в  двенадцать  часов  дня...  -  говоривший   помолчал,   давая
возможность Пафнутьеву усвоить сказанное. - Сегодня ровно в двенадцать часов
дня у торгового центра... Там небольшой сквер возле поворота трамвая...
   - Знаю! - отрывисто сказал Пафнутьев.
   - Вы будете сидеть на голубой скамейке... Их там  несколько,  но  голубая
одна... К вам подойдет мальчик и передаст  кое-какие  документы.  Они  могут
пригодиться.
   Все.
   Пафнутьев с недоумением посмотрел  на  трубку,  из  которой  уже  неслись
частые гудки, и осторожно положил ее на рычаги.
   - Что, Паша? - спросил Дубовик. - Взятку предлагают?
   - Черт их знает... Может быть... Пока предлагают встретиться.
   - Ночью на кладбище?
   - Нет, в том-то все и дело, что  нет...  Средь  бела  дня,  в  оживленном
месте... Какие-то документы...
   - Надо брать, - сказал Дубовик. - Может, подключить  ребят?  А?  Взять  в
кольцо...
   - Бесполезно. Подойдет посторонний  мальчик...  Он  ничего  не  знает.  А
документы он и так передаст...
   - Ну, смотри... А то как бы чего не вышло. Убийство тоже ведь средь  бела
дня... Со странной публикой ты связался, Паша... Они не  прячутся  в  ночной
темноте и потому неуловимы.
   - Ограниченно неуловимы, - поправил Пафнутьев. - В некоторой  степени  до
определенного момента.
   - Пойдешь?
   - Конечно. Что еще остается следователю, отстраненному от дела. Но легкое
беспокойство своим клиентам сейчас придам, - Пафнутьев быстро набрал  номер.
- Управление? Мне, пожалуйста, Голдобова. Занят? Совещание? Очень важное?  А
если он отвлечется на две минуты, город  охватит  паника,  голод,  одичание?
Следователь Пафнутьев.  Благодарю.  Вы  очень  любезны,  -  последние  слова
Пафнутьев умудрился произнести таким тоном, что любой  мог  бы  вскипеть  от
оскорбленности. - Илья Матвеевич? Всегда помнящий о вас Пафнутьев. Вы еще не
возжелали дать показания?
   - А разве вы еще ведете это дело?
   - А разве нет?
   - Слухом земля полнится, Павел Николаевич, - улыбнулся Голдобов.
   - Видите ли, Илья Матвеевич, обычно  до  нас  доходят  только  те  слухи,
которые мы сами желаем услышать.
   - Значит, продолжаете свою деятельность?
   - И весьма успешно.
   - Поздравляю.
   - Установлен убийца вашего давнего  друга  Пахомова.  Установлена  группа
поддержки. И даже, хотя вы и не поверите, группа обеспечения.
   - И такая есть? - усмехнулся Голдобов, но вопрос его прозвучал  несколько
нервно. - И чем же она его, то есть убийцу, обеспечивала?
   - Материально поддерживала, Илья Матвеевич.
   - Надо же... Так что вы, собственно, хотите?
   - Встретиться. Жажду встречи.
   - В тринадцать часов вас устроит?
   - Вполне.
   - До встречи, Павел Николаевич.
   Пафнутьев положил трубку и опять на его лице было недоумение. На этот раз
его озадачило время, назначенное Голдобовым -  тринадцать  часов.  Не  конец
рабочего дня, что  было  бы  естественно,  не  перед  началом,  а  именно  в
тринадцать, в обеденный перерыв... Хотел того Пафнутьев или нет,  но  в  его
сознания это почему-то связывалось с уже назначенным временем  -  двенадцать
часов дня в сквере. И мелькнула, все-таки мелькнула шальная мысль - кому  он
сейчас не позвонит, никто не помешает ему в двенадцать  часов  дня  быть  на
трамвайной остановке. И он решил проверить. Позвонил по  домашнему  телефону
Заварзину. Тот поднял трубку сразу.
   - Да! - отрывисто сказал Заварзин,  будто  к  телефону  подбежал  уже  от
двери, собираясь куда-то умчаться.
   - Пафнутьев беспокоит. Здравствуйте. Как поживаете?
   - Вашими молитвами.
   - Тогда  хорошо.  Послушайте,  Заварзин,  мне  нужны  домашние  адреса  и
телефоны ваших работников. Это ведь не очень сложно?
   - Да нет... В личных делах есть все данные... Когда хотите получить?
   - Сегодня. К середине дня.
   - Хорошо, в тринадцать.
   - Нет, не смогу. Важная встреча.
   - Тогда... В четырнадцать?
   - К сожалению, я не уверен, что к четырнадцати успею освободиться.
   - В пятнадцать? В шестнадцать?
   - А в двенадцать? - спросил Пафнутьев.
   - Извините, Павел Николаевич, но в двенадцать уже у меня важная  встреча,
- ответил Заварзин напряженным голосом. - Могу даже сказать  где,  если  это
вас интересует.
   - Интересует, - произнес Пафнутьев прежде, чем успел сообразить. Он  и  в
самом деле не смог бы объяснить, зачем ему это  понадобилось.  Но  в  голосе
Заварзина  прозвучало  что-то  провокационное  -  проверь,  дескать,   меня,
проверь, если уж взялся.
   - Я буду в ресторане. В аэропорту.
   - Ждете кого? Провожаете?
   - Ни то, ни другое. Встречаюсь. Утром там тихо, просторно, свежо,  пахнет
расстояниями... А кроме того, Павел Николаевич, у меня  там  блат...  Всегда
примут, усадят за хороший столик, дадут котлету, которая еще не  побывала  в
чужих тарелках... И так далее. Ведь вы знаете, что такое блат в ресторане?
   - К сожалению, я лишен этих жизненных благ... Ну хорошо, я жду вас  после
обеда.
   - Всего доброго, Павел Николаевич.
   К прокурору Пафнутьев не пошел. Решил повременить. Опасался вот так сразу
взять да и назвать убийцу. Что-то подсказывало - тот может просто исчезнуть.
Пока он не подписал ордер, пока все плавает в  неопределенности,  оставалась
надежда на успех. Уголовное дело по-прежнему было  тощим  и  бестолковым  и,
если судить только по нему, Пафнутьева действительно можно было  отстранять.
И ни у кого не возникло бы сомнений в правильности действий Анцыферова.
 
*** 
 
   Андрей взглянул на часы - у него было около  тридцати  минут.  Он  обошел
небольшую площадь, купил мороженое и сел на  голубую  скамейку,  на  которую
через  полчаса  должен  опуститься   следователь   Пафнутьев.   Настороженно
поглядывая сквозь  темные  очки  поверх  пачки  мороженого,  Андрей  пытался
определить - нет  ли  провокации,  не  подстроил  ли  Заварзин  какую-нибудь
пакость, как в прошлый раз с подменой патронов. Но сколько ни всматривался в
прохожих, в стоящие вокруг машины, в толчею у газетных и  табачных  киосков,
ничего подозрительного не видел. Все  также  размеренно  подходили  трамваи,
скрежетали колеса о рельсы,  и  Андрей  все  больше  убеждался  в  том,  что
операция задумана надежно. Даже без глушителя выстрел здесь наверняка  никто
не услышит. А дом напротив с сотнями  маленьких  окон,  задернутых  шторами,
занавесками, гардинами вряд ли вызовет какие-то  подозрения.  Подумают,  что
стреляли из машины, из кустов, из грузовиков с  крытым  верхом,  но  на  дом
обратят внимание в последнюю очередь. Его нищенский обшарпанный  вид  служит
надежной маскировкой - в таком сооружении не могут вызреть сильные  страсти,
отчаянные решения, опасные преступные  замыслы.  Самое  большее,  что  может
произойти в таком оме - это кухонная склока,  бытовая  пьянка,  здесь  могут
съездить кому-то по шее, подбить глаз, но не больше.
   Однако все эти мысли Андрея не успокаивали. С каждым поворотом  секундной
стрелки волнение его росло  и  охватывал  не  то  чтобы  страх,  а  какое-то
напряженное ожидание неизвестности. Он еще и еще раз продумывал каждый  свой
шаг и не  находил  изъяна.  Все  сходилось,  стыковалось,  все  должно  было
сработать.
   Подошел очередной трамвай, высыпали на остановку люди и тут же  бросились
врассыпную по магазинам в отчаянной  надежде  что-нибудь  купить,  опередить
других, стать в начале очереди, а не в ее конце. И не приходило им в голову,
что и час, и полчаса назад подходили трамваи, так же разбегались из них люди
с той же неисполнимой надеждой.
   Часы показывали без двадцати двенадцать. Андрей медленно подошел к  урне,
бросил в нее бумажку от мороженого и снова посмотрел на часы - без четверти.
И тут его охватил испуг, он почувствовал, что не контролирует  время.  Вдруг
уже вечер, уже зашло солнце и вообще он опоздал всюду, кроме одного места  -
камеры в следственном изоляторе.
   Не  медля  больше,  он  подхватил  со  скамейки  черный  тубус  и  быстро
направился к дому.  Тубус  служил  своеобразной  маскировкой,  с  ним  можно
выглядеть  студентом,  художником,  оформителем  этих   вот   пустоватых   и
грязноватых витрин. В  любом  случае  тубус  придавал  Андрею  вид  занятого
человека, торопящегося по своим делам.
   Не  оглядываясь,  не  видя,  что  происходит  вокруг,  Андрей  озабоченно
приблизился к нужному подъезду и вошел, придержав за собой дверь, чтобы  она
не хлопнула слишком сильно, не привлекла бы к себе внимания.  Поднявшись  на
площадку между первым и вторым этажом, Андрей внимательно осмотрел двор.  Он
не мог поверить, будто е