е их существо требует
возмездия  за  многолетние  обиды,  которые,  конечно  же,   люди   наносили
сознательно  и  зловредно,  они  жаждут  немедленного  самоутверждения,   их
гордость, столь долго попираемая, вдруг  извергается  бешено,  неуправляемо,
приобретая формы дикие, а  то  и  безумные.  Но  до  этого  предела  Николай
Пахомов, кажется, еще не дошел.
   А Лариса была женщиной, которых принято называть красивыми. Наверно,  они
и в самом деле красивы, такие женщины - мягкие, спокойные, податливые, часто
полноватые. Гладкие переливчатые волосы они нередко  зачесывают  назад  так,
чтобы открывался чистый высокий лоб. У них  узкие,  круто  изогнутые  брови,
впрочем, женщины эти сами делают их такими, чувствуя, что  именно  брови  ?в
ниточку? требуются для полной завершенности облика. А вот губы  у  них  чаще
бывают тонкими. Это неприятно, досадно, и они исправляют оплошность  природы
с помощью яркой помады, пририсовывая недостающую полноту.
   У таких женщин ясный взгляд человека, который  кое-что  знает  о  вас,  о
тайных ваших желаниях, а то и грехах, более того, готов  пойти  навстречу  в
исполнении и желаний, и грехов. Поэтому ясность взгляда не должна вводить  в
заблуждение. Такие женщины пойдут на многое, на что угодно  могут  пойти,  и
взгляд их останется таким же чистым и незамутненным. Возможно, за этим стоит
сила характера, уверенность в каком-то своем превосходстве, во всяком случае
ближние охотно подчиняются им, понимая, что  подчинение  обещает  обернуться
какой-никакой выгодой, удачей. Но это ошибка. Если кого и ждет  счастье,  то
настолько горькое, вымученное и издерганное, что его и  счастьем-то  назвать
трудно. Так, маята сердечная и мука душевная. Впрочем, многие именно к этому
и стремятся, именно это и называют счастьем, и, кто знает, может  быть,  они
правы. Нельзя твердо сказать, что Лариса была  именно  из  этих  женщин,  но
внешне очень на них походила.
   Войдя в комнату и увидев, что Николай сквозь щелочку в шторах  смотрит  в
темноту ночи, она  усмехнулась,  передернула  плечами,  словно  в  этом  его
занятии увидела личное оскорбление.
   - Знаешь, Коля, - сказала  она  с  нервной  улыбкой,  -  перестал  бы  ты
метаться от окон к дверям, от дверей к унитазу... Смешно все  это  и  глупо.
Глупо и смешно.
   - Может быть.
   - Я уже говорила - здесь с тобой ничего не случится.
   - Ты уверена?
   - Да, Коля. Уверена.
   - Тоща ты, очевидно, знаешь, где со мной может кое-что случиться, где  со
мной может кое-что произойти?
   - Нет, этого я не знаю. Если бы знала - сказала. Можешь не сомневаться.
   - Но случиться что-то может? - продолжал  допытываться  Николай,  зная  и
следующие свои вопросы и ее ответы, потому что такие  разговоры  происходили
каждый вечер.
   - Конечно, - ответила Лариса, тяжело вздохнув.  -  Но  ты  же  сам  этого
хотел. Признай, наконец, что все  происходящее  создано  твоими  неустанными
усилиями. Как говорят, за что боролись, на то и напоролись.
   - Я добивался другого.
   - Чего же ты добивался, Коля? Чего ты хочешь?
   - Хочу, чтобы у нас с тобой все было нормально. Это что, слишком много?
   - Да как тебе сказать... Скучно все это. У нас с тобой все  прекрасно,  и
эти бесконечные...
   - Дело в том, Лариса, что у тебя все прекрасно не только со мной.
   - О, Боже, - проговорила Лариса и вышла из комнаты. Пахомов  слышал,  как
она возилась на кухне, собирая ужин, как  выпала  из  ее  рук  и  со  звоном
разбилась тарелка, как текла вода из крана. Он поднялся,  выключил  свет  и,
подойдя  к  окну,  долго  всматривался,  пытаясь  что-то  рассмотреть  среди
зарослей кустов во дворе. Из их квартиры на первом этаже хорошо  была  видна
освещенная фонарями дорожка, лужи на асфальте, изредка  мелькающие  прохожие
под зонтиками. Ничего подозрительного, настораживающего Николай  не  увидел,
но это его не успокоило. Так и не включив свет, он сел за стол.
   Неожиданно резко зазвонил телефон. Гудки шли частые и длинные  -  звонили
из другого города. Пахомов сидел не двигаясь. Пришла из кухни и остановилась
в дверях Лариса, молча глядя на Николая.
   - Может быть, я возьму трубку? - спросила она.
   - Да нет, поговорю... - Николай подошел к телефону. - Слушаю. Говорите, я
слушаю!
   - Николай? - голос у собеседника был густой и сдержанный.
   - Ну? Николай, дальше что? - Пахомов говорил с  нарочитой  грубоватостью,
но она прозвучала как-то по-мальчишески.
   - Что хорошего в жизни?
   - Ни фига!
   - Это  плохо...  Могу  помочь...  Ты  же  знаешь,  я  всегда  готов  тебя
выручить... И выручал.
   - Спасибо. Больше ничего не надо. У вас все?
   - Почти... Будь добр, дай трубку Ларисе.
   - Не дам.
   - Ну, что ж... Скажи  мне,  Коля,  как  ты  решил  поступить?  Ты  что-то
затевал, а?
   - Как решил, так и поступил.
   - Ты хочешь сказать, что.., что уже осуществил свою угрозу?
   - Да, именно это.
   - Жаль... Напрасно ты так сделал, Коля. Ох, напрасно. Даже не  знаю,  что
тебе сказать...
   - У вас все?
   -  Подожди.  Не  перебивай,  может  случиться  так,  что   мы   с   тобой
разговариваем последний раз. Ты уж потерпи мою  старческую  болтовню.  Долго
говорить не буду, да и монетки кончаются... Пять штук осталось...  Так  вот,
Коля... Похоже, ты и сам не представляешь, на что замахнулся. Иначе бы этого
не сделал. Рискуешь, Коля. И я честно предупреждаю.
   - Я уже слышал ваши предупреждения!
   - Еще послушай... Они не будут  продолжаться  слишком  долго.  Ты  должен
знать, что замахнулся не только на мою жизнь, но и  на  других  людей,  куда
более сильных... Понимаешь? И нам ничего не остается, как защищаться. У  нас
семьи, малые дети, даже внуки... Мы обязаны заботиться  о  них...  Согласен?
Времена  наступили  сложные,  непредсказуемые...  Мы  не  можем  бросить  на
произвел судьбы наших близких. А своим поведением ты развязываешь нам  руки,
Коля. Мы вынуждены идти на крайние меры, чтобы спастись, понимаешь?
   - Понимаю.
   - Это хорошо... Ты всегда был сообразительным,  нетерпеливым,  обидчивым,
но все-таки сообразительным.
   - Почему был? - спросил Пахомов и почувствовал, что вопрос его  прозвучал
как-то смазанно, невнятно. То ли горло пересохло, а может, губы... Они плохо
повиновались, как бывает после обезболивающего укола. Уверенный,  спокойный,
чуть сипловатый голос собеседника лишал его той злой правоты, которой он жил
последнее время. Все,  что  делал  Пахомов,  этот  человек  легко,  играючи,
превращал  в  обыкновенную  истерику,  и  после  этого   отстаивать   что-то
становилось невозможно,  оказывалось,  отстаивать-то  и  нечего.  И  Пахомов
невольно стремился быстрее закончить разговор,  вырваться  из  этой  паутины
предостережений, добрых советов.
   - Ты что-то спросил? - услышал Пахомов после некоторой паузы.
   - Я спросил, почему ?был?? Почему вы говорите ?был??
   - Прости, Коля, сорвалось! -  собеседник  усмехнулся.  -  Раньше  времени
сорвалось. Прости. И вот еще  что...  Я  не  знаю  всех  тонкостей  в  твоих
отношениях с Ларисой, но, похоже, у вас не сложилось.  Бывает.  Она  немного
подышала другим воздухом, сделала всего несколько вдохов... И  для  нее  все
стало на свои места. Ваше семейное блюдо уже  не  склеить.  Уйди  от  нее...
Прояви гордость, жесткость, еще что-нибудь прояви... И все, мы остаемся если
не друзьями, то добрыми знакомыми, всегда готовыми  прийти  на  помощь  друг
другу, а? Это же прекрасно! А так она сама от  тебя  уйдет...  Уйдет,  Коля.
Уходи лучше ты, это достойнее для мужчины. Ведь ты еще мужчина?
   - Так что мне, заткнуться?
   - Да, Коля, да! Именно!
   "Что-то у  него  никак  монетки  не  закончатся,  -  раздраженно  подумал
Николай. - Боится, что трубку брошу и пудрит мозги  этими  пятью  монетами!?
Но, поняв маленькую  хитрость  собеседника,  все-таки  не  решался  прервать
разговор. Слишком долго он выполнял каждое желание этого  человека,  слишком
многое их связывало.
   - Хорошо, я подумаю, - сказал Пахомов.
   - Ты слаб Коля. Жизнь  продолжается,  и  где-нибудь  в  другом  месте,  с
другими людьми  ты  окажешься  сильнее.  И  тогда  заткнуться  придется  им.
Понимаешь? Затыкаться приходится и мне,  Коля.  Честно  тебе  признаюсь.  Но
сейчас - ты. Так надо. А от заявления своего откажись.  Скажи,  что  вызвано
оно ревностью, семейными неурядицами. Тебе поверят, потому что  это  правда.
Правда убеждает. Тебя поймут.  Знаешь,  кто  тебя  поймет?  Те  самые  люди,
которым ты и отправил свои разоблачения. Они уже получили твое  письмишко...
Да-да, Коля. И тут же позвонили мне, - как, дескать, быть? Я сказал, чтоб не
торопились с выводами, сказал, что поговорю с тобой, а то  ведь...  Люди  на
службе, могут сгоряча и натворить всякого... А, Коля? Ты меня слышишь?
   - Я вам не верю.
   - Почему? - искренне удивился собеседник. - Почему, Коля?  Разве  я  тебе
когда-нибудь врал? Ты возил меня лет семь, наверно, и могу  поклясться,  что
ни единого лживого слова ты от меня не услышал. Я вообще  не  вру,  Коля!  Я
могу о чем-то умолчать, чего-то не сказать, но врать...  Это  так  бездарно!
Это невыгодно, Коля! Это не уважительно по отношению к самому себе.
   - Ладно, не будем, - перебил Пахомов. - Замнем для ясности.
   - Если дело в этом, если ты мне не веришь и хочешь убедиться,  что  я  не
вру... Через пятнадцать минут после нашего разговора тебе позвонит  человек,
которому ты и направил свои писульки. И он спросит  -  неужели  это  правда,
неужели это возможно... А ты, убедившись в моей искренности, заверишь его  в
том, что твои писания - сплошная выдумка. Ну? Ладушки?
   - Я отправил письма не только по местным адресам. - Пахомов только сейчас
увидел, что в дверях стоит  Лариса  и  давно  уже  с  напряженным  вниманием
вслушивается в разговор. Правда, она слышит только его слова, но  и  по  ним
может представить все,  что  говорит  Голдобов,  а  что  позвонил  Голдобов,
Лариса, конечно, догадалась.
   - Знаю! Знаю, Коля! Если  еще  куда  отправил,  -  разберемся.  Но  этому
человеку ты скажешь о своей опрометчивости. Ну что, любовь и дружба?
   - Нет.
   Произнести это коротенькое словечко ему было непросто.  Пахомов  понимал,
что все затеянное действительно глупо и бесполезно, но сейчас не  мог  вести
себя иначе. Потом, когда этот разговор отойдет в прошлое, когда он не  будет
слышать льющиеся из  трубки  усмешливые  слова,  в  самом  деле  разумные  и
убедительные, он снова наберется сил и утвердится в своем решении. Но сейчас
только упрямство не позволяло ему признать поражение.
   - Ox, Коля...
   - У вас все?
   - Еще одна монетка... Послушай меня, Коля... Если твой бунт направлен  на
то, чтобы отстоять Ларису... То зря. Она не сможет жить с  тобой.  И  ты  не
сможешь. Я немного тебя знаю, ты ей никогда не простишь... Хочешь,  расскажу
немного о ее московских командировках? К  кому  она  ездила,  зачем,  другие
подробности... Лариса нам очень выручала. И мы в долгу  не  оставались.  Она
там приглянулась,  ее  заметили,  оценили  по  достоинству.  Мы  уже  просто
вынуждены были отправлять ее в Москву гораздо чаще, чем требовалось по делу.
И  она  всегда   справлялась,   блестяще   справлялась   со   всеми   своими
обязанностями. Даже с теми, которые я не указывал в приказе о  командировке.
Она наш человек, Коля. И сама уже не сможет жить иначе. И  не  захочет  жить
иначе.
   - Вы в этом уверены? - зло спросил Николай, снова обретя уверенность.
   Последних слов Голдобову не следовало произносить. Это была ошибка.  Дала
себя знать спесь крупного начальника,  который  привык  видеть  почтительное
послушание, а сейчас вынужден  был  уговаривать  собственного  водителя.  Не
сдержался Голдобов, оплошал.
   - Да, Коля. Конечно, уверен, - ответил он после  молчания,  осознав,  что
занесло его, занесло, но было поздно.
   - Вот и я хочу в этом убедиться! - сказал Николай и положил трубку.
   Не прошло и минуты, как телефон звонил снова.
   - Прощай, Коля, - услышал Николай тот же голос. - Я всегда буду помнить о
тебе. Прощай, дорогой.
   На этот раз Николай не успел бросить трубку. Он все еще держал ее в руке,
а из нее уже неслись частые гудки отбоя.
   - Он? - встревоженно спросила Лариса.
   - Да.
   - И что?
   - Грозит. Рассказывает о твоих московских похождениях.
   - Дерьмо. Много он о них знает!
   - Тебе виднее.
   -  Коля,  -  проговорила  она,  помолчав.  -  Коля,  послушай...  Никаких
московских похождений не было. Он не мог о них рассказывать, он  мог  только
намекать. Ну?
   - Намекал, - кивнул Николай.
   - Как бы там ни было, Коля... Ты можешь думать обо мне все, что угодно...
Но это страшный человек. Он готов на все,  если  почувствует  опасность.  Не
остановится ни  перед  чем.  У  него  есть  люди,  готовые  выполнить  любое
приказание, Коля! Любое, - с нажимом повторила Лариса.
   - Этот твой Голдобов...
   - Остановись. Забудь эту фамилию и никогда не произноси ее вслух.  Нигде.
Коля! - она присела перед ним, заставила поднять голову и  посмотреть  ей  в
глаза. - Ты слышишь? Нигде и никогда.
   - Разберемся, - Николай поднялся, постоял, глядя  в  пол  и  повторил,  -
разберемся. Не говоря больше ни слова, прошел в спальню и с размаху упал  на
узкую лежанку.  Лариса  осторожно  прикрыла  дверь  снаружи.  Теперь  только
уличные фонари освещали комнату, создавая зыбкий полумрак. Но не пролежав  и
пяти минут, Николай, мягко ступая  в  носках,  прошел  к  окну,  не  впрямую
подошел, а как-то наискосок, сбоку, и  сдвинул  край  шторы.  Увидел  редкие
светящиеся окна домов, зарево над проспектом,  поблескивающую  под  фонарями
мокрую дорожку между домами. Ни единой души в это время не  было  на  улице.
Николай  зашел  с  другой  стороны  окна,  но  и  отсюда  не  увидев  ничего
подозрительного, снова лег.
   И опять не удалось ему полежать в одиночестве.  Распахнулась  дверь  и  в
светлом прямоугольнике он увидел Ларису.
   - Тебя к телефону, Коля.
   - Кто?
   - Не знаю. Он не назвался. Но голос незнакомый, раньше не звонил".
   Николай медленно поднялся, оглянулся на окно, постоял, опустив голову,  и
побрел к телефону.
   - Слушаю, - произнес он, стараясь говорить спокойнее. Последнее время  не
было у него ни встреч, ни звонков, которые можно было бы назвать  приятными.
За каждым звонком таилась опасность, каждая встреча была  чревата  угрозами,
предостережениями...
   - Товарищ Пахомов?
   - Ну?
   - Анцыферов говорит. Я получил ваше письмо Оно написано на мое имя.
   - Ну... Получили и хорошо. Значит, почта еще работает. И ваша  канцелярия
работает.
   - Не надо нукать. Я к этому  не  привык  и  не  собираюсь  привыкать.  Вы
говорите с прокурором  города  и  будьте  добры  выражаться  соответствующим
образом.
   - Простите.
   - Так вот, ваше письмо получено. Там сделана  приписка  -  чтобы  вручили
лично. Ваша просьба выполнена. А эта приписка дает мне право  позвонить  вам
домой. Если, конечно, не возражаете.
   - Чего возражать... Уж позвонили.
   - Выдвинутые вами обвинения очень серьезные  и  направлены  против  людей
тоже достаточно серьезных. Они не только  занимают  высокие  должности,  они
народные депутаты, носители демократических  перемен  в  обществе...  Должен
сразу предупредить, что если обвинения  не  подтвердятся,  то  отвечать  уже
придется вам. По закону, разумеется. Как быть? Как мне поступить?
   - По закону, - ответил Николай, почувствовав,  что  ладони  его  взмокли.
Перехватив трубку в левую руку, правой ладонью он несколько  раз  провел  по
штанине, пытаясь стереть липкую влагу. Разговаривать с прокурором города ему
еще не приходилось, тем более в таком  тоне.  Но  он  уже  начал  дерзить  и
отступать был нельзя, хотя  бы  потому,  что  этот  разговор  -  продолжение
предыдущего. Голдобов предупредил,  что  через  пятнадцать  минут  последует
звонок от человека, к которому он обратился за помощью.
   - По закону? - усмехнулся Анцыферов. - В этом можете не сомневаться.
   Если письмо написали действительно вы, если вы настаиваете  на  всех  его
положениях.. Ведь случается, что люди пишут  под  влиянием  минутной  обиды,
слабости, по пьянке, на спор, по каким-то личным мотивам... Все это  бывает,
верно?
   - Бывает, уж  коли  вы  об  этом  говорите,  -  ответил  Николай.  ?Опять
начинаются  уговоры,  -  подумал  тоскливо,  -  сейчас   будет   припугивать
ответственностью... Ох, и влип ты, Коля, ох, и влип!"
   -  Николай  Константинович,  прошу  понять  меня  правильно...   Я   хочу
убедиться, что письмо написано именно вами,  что  в  самом  этом  факте  нет
провокации, что вы готовы поделиться своими подозрениями...
   - Да уж поделился, чего об этом трепаться?
   - Очень хорошо, - голос собеседника был мягок, речь лилась свободно,  ему
не  приходилось  подыскивать  слова,  все  они  у  него  были   наготове   и
разговаривать  ему  с  Пахомовым  было  легко  и  просто.  -  Уж  коли   все
подтвердилось,  все,  как  говорится,  всерьез,  я   завтра   же   подключаю
следователя. Он и займется вашим письмом и вами.
   - Это в каком  смысле?  -  Николай  чутко  уловил  перемену  и  в  голосе
собеседника и в содержании его слов - прокурор явно нанес удар.
   - В том смысле, - охотно подхватил Анцыферов, - что  следователь  пришлет
повестку, вы явитесь на допрос, подробно расскажете обо  всем,  что  знаете,
обо всем, что написали в письме, о чем умолчали, что предпочли  забыть...  И
так далее. Следователь запишет  ваши  слова,  вы  поставите  под  ними  свою
подпись, он  предупредит  о  том,  что  ложные  показания  влекут  за  собой
уголовную   ответственность,   а   они   действительно   грозят    уголовной
ответственностью.  И  начнется  большая,  кропотливая  работа,  К   подобным
заявлениям, как вы  сами  понимаете,  мы  не  можем  относиться  легковесно.
Брошено обвинение уважаемым людям, поставлена  под  сомнение  не  только  их
честь, но и честность. Кроме того, мы должны быть  уверены,  что  за  вашими
обвинениями не стоят  козни  политического  характера.  Есть  немало  людей,
готовых вернуть нас к постыдному прошлому. Вы, очевидно,  знаете,  уважаемый
Николай Константинович, что в задачу прокуратуры входит не только  наказание
виновных. С неменьшим усердием мы должны защищать  достоинство  оговоренных,
оклеветанных, оболганных... Вы меня понимаете?
   - Как же, как же... Очень хорошо понимаю.
   - Итак, вы настаиваете на расследовании?
   - Да уж деваться некуда! Слово не воробей...
   - Отчего же... Если вы не уверены в  тех  сведениях,  которые  сообщаете,
если у вас возникли сомнения в их истинности... Напишите записку, объясните,
что обстоятельства изменились, что ваш необдуманный поступок  вызван...  Ну,
скажем, семейными неурядицами,  личной  неприязнью...  Да  и  вообще  можете
ничего не объяснять!
   - Хорошо, я подумаю.
   - Только не  очень  долго.  У  нас  жесткие  сроки.  Прокуратура  обязана
своевременно откликаться на заявления граждан. Вы согласны со мной?
   Вместо ответа Николай лишь тяжело вздохнул  -  он  не  поспевал  за  этим
человеком. Тот выливал на него такое количество слов, доводов, терминов, что
переваривать все это, понимать, отвечать... Нет, у него так не получалось.
   - Спокойной ночи, - заботливо проворковал Анцыферов. Наверно, с такой  же
вот заботой палач поправляет на плахе голову осужденного.
   - Ну, до чего же ловкий! - воскликнул Николай почти восхищенно. - Ну,  до
чего же верткий! Не ухватишь ни за одно слово!
   - Прокурор потому что, - пожала плечами  Лариса.  Николай  не  мог  знать
того, что осторожный Анцыферов все свои разговоры строил так, что  будь  они
записаны, куда надо представлены, с пристрастием прослушаны... Никто не смог
бы его ни в чем упрекнуть. Даже упрекнуть. И потому говорил так, что ни одна
живая душа не нашла бы второго смысла, не уловила бы в его словах ни сговора
с Голдобовым, ни запугиваний простого водителя.  Все  слова  были  выверены,
произнесены с должной интонацией, в которой явственно звучало б