ов, и выведут они его легко и просто,  усадят  в  машину  быстро  и
ловко и увезут, ведь увезут, и никто не сможет им помешать. И кто знает,
может быть, сжалятся и подбросят куража ради его правую руку  или  левое
ухо...
   - Вы мне так и не сказали, чем вас обидел  мой  водитель?  -  спросил
Пафнутьев. - Машина - ладно... Может быть, он машину обидел? Выгрести из
нее говно и снова можно ездить, а? - это был удар, это было оскорбление,
но Пафнутьев уже не мог себя сдержать, он уже не отвечал за свои  слова.
И где-то в самой глубине сознания брезжило понимание - он правильно себя
ведет. Ни в чем, даже в самом малом, нельзя сейчас уступать. Он в  своем
кабинете, за своим столом, а перед ним сидит разоблаченный бандюга.  Как
он ни крут, как ни силен, но жилки в его поганом нутре дрожат, поскольку
понимает, что находится в кабинете начальника следственного отдела.
   - Он нанес мне и личное  оскорбление,  -  подавив  истерику,  ответил
Бевзлин.Он меня ударил.
   - По морде? - спросил Пафнутьев. - Ох, простите, по физиономии?
   - Можно и так сказать.
   - Надо же, какой пакостник, - огорченно покачал головой Пафнутьев.  -
А меня он заверил, что всего лишь наделал вам в штаны... А  в  штаны  он
вам не наделал?
   - сочувственно спросил Пафнутьев.
   - Оставим это, - Бевзлин поднялся.
   - А где это  происходило?  Неужели  он  все  это  проделал  публично?
Неужели люди видели, как он наделал вам в штаны? - это тоже был удар,  и
Пафнутьев прекрасно это сознавал.
   - Я понял вас, Павел Николаевич, - сказал Бевзлин.  -  Исправить  вас
может только могила.
   - Совершенно с вами согласен! - широко улыбнулся Пафнутьев. -  Могила
она такая, она хоть кого исправит, хоть кому мозги выправит.
   - Вы  мужественный  человек,  Павел  Николаевич,  -  сказал  Бевзлин,
запихивая в черный конверт фотографии,  собранные  со  стола  документы,
договоры. Он оглянулся  на  телохранителей,  и  те  вплотную  подошли  к
Пафнутьеву. - Только без глупостей, ладно?  -  попросил  Бевзлин.  -  Вы
должны меня понять... Не могу же я  отвечать  на  оскорбление  какому-то
водителю...  А  ответить  должен.  Кроме  того,  мне  не  нравится  ваша
деятельность по сбору этих вот бумажек, -  он  повертел  в  руке  черным
конвертом.
   И в этот  момент  произошло  нечто  совершенно  неожиданное,  что  не
вписывалось ни  в  зловещие  планы  Бевзлина,  ни  в  отчаянные  надежды
Пафнутьева. В разговоре все забыли о распростертом на  полу  Худолее.  А
тот потихоньку пришел в себя, но виду не подал,  на  это  у  прожженного
выпивохи хватило и хитрости, и осторожности. Сквозь прищуренные веки  он
внимательно  наблюдал  за  происходящим  и   слышал,   впитывал   каждое
произнесенное слово. Когда напряжение  достигло  высшей  точки,  Худолей
вскочил на свои не больно крепкие ноги и заорал так, как не орал никогда
в жизни  и,  наверное,  уже  не  заорет.  Это  был  визг,  вой  ужаса  и
безнадежности, вопль отчаяния и  самоотверженности,  в  этом  крике  при
желании  можно  было  даже  расслышать  предсмертный   хрип   умирающего
человека.
   Секунду-вторую все  пребывали  в  каком-то  оцепенении,  но  и  этого
времени хватило Худолею.  Он  рванулся  к  двери,  на  ходу  выхватил  у
Бевзлина из его куражливо протянутой руки черный пакет, всем телом,  как
на амбразуру, упал на дверь,  распахнул  ее  и,  не  прекращая  кричать,
завывать и всхлипывать, понесся по коридору, заставляя распахиваться все
двери, люди бежали по лестницам, спешно покидали кабинеты и туалеты.  На
своих  чудесным  образом  окрепших  ногах  Худолей  пронесся  полыхающей
шутихой по коридору, опять же всем телом ткнулся в дверь своей  каморки,
распахнул ее, проскользнул вовнутрь и  набросил  жиденький  крючочек  из
гвоздика, полагая в последней надежде, что этот крючочек его спасет.
   Воспользовавшись секундной  растерянностью  своих  гостей,  Пафнутьев
вскочил и, не в состоянии сделать ничего другого, поскольку  был  плотно
сжат телохранителями Бевзлина, захватил  нижний  край  своего  стола  и,
приподняв его, бросил на середину кабинета. И тут же, без  роздыха,  без
размаха со всей  вдруг  пробудившейся  в  нем  силой  двинул  кулаком  в
подвернувшийся подбородок одного из амбалов. Тот рухнул, рухнул тут  же.
Это был сильнейший нокаут. Амбал,  ворочая  мутными  глазами,  попытался
было приподняться, но не смог и снова опрокинулся на пол.
   - Уходим, - сказал Бевзлин  и,  не  оглядываясь,  шагнул  к  двери  -
легкий, стремительный, в развевающемся плаще и  с  выражением  полнейшей
невозмутимости  на  лице.  Два  амбала,  подхватив   под   руки   своего
незадачливого товарища, поволокли его в дверь,  по  коридору,  во  двор,
запихнули в уже распахнутую дверцу  серого  "мерседеса".  Тот  рванул  с
места, выехал со двора, влился  в  поток  машин  и  исчез,  растворился,
пропал.
   Пафнутьев вздохнул, потер ладонями лицо, оглянулся.  И  только  тогда
увидел на полу у двери свой пистолет. То  ли  он  выпал  в  суматохе  из
кармана амбала, то ли он его выбросил.  Пафнутьев  подошел,  наклонился,
чтобы поднять пистолет, но отчаянный крик остановил его.
   - Не прикасаться!
   Пафнутьев с недоумением обернулся - неужели опять вернулся Бевзлин со
своей бандой? Но нет - в дверях стоял Худолей. Глаза его  были  безумны,
он пошатывался, в руках  вздрагивал  фотоаппарат.  Видимо,  эксперт  еще
надеялся застать здесь гостей и сфотографировать их. Это было уже легкое
помешательство, нормальный человек не должен был так поступать.
   - Почему? - распрямился Пафнутьев.
   - А отпечатки?!
   Да, что-то чисто профессиональное сработало в  Худолее,  и  он  успел
остановить Пафнутьева, когда тот наклонился к пистолету - он мог стереть
отпечатки пальцев Бевзлина, который держал в руках пистолет, вертел  его
перед глазами, наслаждаясь  собственным  могуществом.  Худолей  еще  раз
доказал, что не тронулся  умом,  что  самое  важное,  что  в  нем  было,
осталось в целости и сохранности.
   - Тоже верно, -  согласился  Пафнутьев  и,  не  в  силах  противиться
усталости, которая вдруг  непреодолимой  тяжестью  навалилась  на  него,
опустился в кресло.
   Худолей   пробежался   по   кабинету,   сфотографировал   Пафнутьева,
обессиленно сидевшего в кресле, пистолет  на  полу,  перевернутый  стол,
разбросанные по полу бумаги...
   - Ну, что сказать, Паша...  Дикие  орды  изгнаны  с  нашей  священной
земли!
   - Надолго ли...
   - Но сегодня, сейчас отсюда изгнаны?
   - Похоже на то...
   - И о чем тебе это говорит?
   - А тебе? - бездумно спросил Пафнутьев,  все  еще  пытаясь  придти  в
себя.
   - Говорит и очень внятно, - произнес Худолей  хриплым,  сорванным  от
нечеловеческого крика голосом.
   - Господи, - простонал Пафнутьев. - Скажи, наконец, о  чем  тебе  все
это говорит?
   -  Паша!  -  озаренно  воскликнул  Худолей.  -  Ты  не   знаешь?   Не
догадываешься? Не чувствуешь? А я  сразу  сообразил...  Обмыть  все  это
надо, Паша, хорошо обмыть!
   Чтобы  никогда  в  жизни,  никогда  в  будущем  не  случилось  ничего
подобного! Ни с кем, Паша!
   - Согласен.
   - Немедленно?
   - Прям счас... - с трудом проговорил Пафнутьев,  но  улыбка,  правда,
несколько растерянная, но  пафнутьевская,  шалая  и  глуповатая  улыбка,
осветила его лицо.
   - Так я пошел? - обернулся от двери Худолей.
   - Дуй... Только это... Нигде не задерживайся. Ни на минуту!
   - Ох, Паша... Если б ты только знал... Твои  слова  вызывают  в  моей
душе неподдельный трепет!
   - Дуй... Встрепенемся вместе. Только это... Конверт цел?
   - Паша!
   - Вовнутрь не заглядывал?
   - Паша!
   - А то ведь на снимках отпечатки Бевзлина-шмевзлина...
   - Паша! - с каждым возгласом в голосе Худолея было все больше гнева и
оскорбленности,   но   это   был   восторженный   гнев   и    счастливая
оскорбленность.
   - Все, иди, -  Пафнутьев  махнул  рукой,  и  воодушевленного  Худолея
мгновенно вьюесло  из  кабинета  волной,  порожденной  слабым  движением
пафнутьевской руки.

Часть третья.

КОНТРОЛЬНЫЙ ВЫСТРЕЛ В ГОЛОВУ

   Рабочий день закончился, кабинеты и коридоры прокуратуры опустели,  и
лишь уборщица, громыхая ведрами и  шваброй,  медленно  передвигалась  по
этажам, очищая пол от окурков, скомканных бумажек, конфетных  оберток  и
прочих отходов, которые оставляли здесь жалобщики,  истцы  и  ответчики.
Пафнутьев и Андрей сидели в кабинете, не зажигая света и  заперев  дверь
на ключ - с некоторых пор выяснилось, что это просто  необходимо.  Время
от времени долго и назойливо звонил телефон, но  Пафнутьев  не  поднимал
трубку. Нет, дескать меня, не ищите, не найдете.
   Андрей расположился в жестковатом кресле возле  простенка,  Пафнутьев
остался на своем месте, он уютнее и увереннее чувствовал себя именно  за
столом, где под рукой были ящики с документами, телефон, бумага,  ручка.
Оба поделились испытаниями, вьшавшими на их долю за последние  несколько
дней, и теперь молча осмысливали происшедшее.
   В кабинете давно уже наступили сумерки, и  лишь  по  вспышкам  света,
пробегавшим по шторам, можно было догадаться, что машины  на  улице  уже
включили  фары.  Пафнутьев  надсадно  вздыхал,  громоздко   и   неуклюже
ворочался в кресле и  снова  затихал,  найдя  позу,  в  которой  он  мог
просидеть еще какое-то время.
   - Ну что, Андрюша... Как дальше жить будем? - спросил он  негромко  -
полумрак в комнате вынуждал говорить  тише,  да  и  не  было  надобности
повышать голос, замершее здание прокуратуры позволяло разговаривать даже
шепотом.
   - Как жили, так и дальше будем жить.
   - Поприжало нас маленько... Тебе не кажется? И пожаловаться некому...
   Засмеют.  Нет,  скажут,  такой  опасности,   черти   нам   мерещатся,
креститесь чаще, скажут нам... Но мы-то с тобой знаем, что все всерьез.
   - Знаем, - кивнул Андрей.
   - Да, Бевзлин звонил... Один  из  его  телохранителей,  который  тебя
обижал...
   Помер.
   - Знаю. Он и должен был помереть.
   - Почему?
   - Я немножко ответил ему..! После таких приемов не живут.
   - А ты не погорячился?
   - Или он меня, или я его. Мне повезло больше, ему  тоже  повезло,  но
меньше.
   - А знаешь, Андрей, какой наиболее  вероятный  исход  из  всего,  что
случилось за это время? Меня выгонят.
   - За что?
   - За что угодно. Например, за то, что у меня в носу две дырки,  а  не
три.
   За то, что пупок в нижней части  живота,  а  не  в  верхней.  Бевзлин
подарил по хорошей машине нашему губернатору и всем его заместителям.  И
они не смогут отказать ему в маленькой просьбе. Его фирма потеряла  трех
человек - налицо разгул преступности. А кто, кого, за что... Все это  не
так уж важно.
   - Значит, надо опередить Бевзлина.
   - В чем?
   - Как всегда, Павел Николаевич, как всегда... В нанесении удара. Пока
мы будем опережать, остается шанс выжить. Надо  лишить  его  возможности
высказать губернатору  свою  просьбу.  Пусть  он  не  успеет  ни  о  чем
попросить.
   - Как?
   Андрей молча передернул плечами.  Ответ  напрашивался  сам  собой,  а
произносить очевидные слова он не любил. Да и Пафнутъев  прекрасно  знал
ответ на собственный вопрос. В кабинете наступило долгое молчание, но не
сонное, нет, это было сосредоточенное молчание. Пафнутьев даже  ни  разу
не заворочался в своем жестком кресле, не поменял позы. Время от времени
вспыхивал свет фар на занавесках, слышался визг трамвая на повороте,  но
приглушенно, терпимо. Потом появился несильный ритмичный шум в  коридоре
- приближалась уборщица, ее швабра натыкалась на ножки стульев, билась о
плинтуса, о запертые двери кабинетов.
   Дойдя до пафнутьевской двери, уборщица подергала  ручку  и  двинулась
дальше, она была даже рада пройти мимо запертого кабинета.
   - Надо выманить его из берлоги, -  негромко  произнес  Андрей,  чтобы
даже уборщица не догадалась, что в кабинете кто-то есть.
   - Как? - повторил Пафнутьев.
   - Большая рыба клюет на живца.
   - Не понял? - Пафнутьев  повернулся,  пытаясь  рассмотреть  выражение
лица Андрея, но тот сидел в тени и тусклый свет из окна не достигал его.
   - Большая рыба клюет  на  живца,  -  повторил  Андрей.  На  этот  раз
Пафнутьев не стал переспрашивать.  Днем,  когда  прокуратура  гудела  от
страстей, от горя и ненависти, когда он сам был  взвинчен  и  раздражен,
Пафнутьев заставил бы Андрея выразиться подробнее, но сейчас у  него  не
возникло даже такого желания, и так все было ясно.  -  Как  вы  думаете,
Павел Николаевич, - заговорил Андрей, осторожно подбирая слова, - как вы
думаете, есть ли у Бевзлина сейчас человек, которого он ненавидит больше
всех на белом свете?
   - Есть, - сказал Пафнутьев, помолчав. - И я знаю этого  человека.  Ты
его тоже знаешь.  Он  так  его  ненавидит,  так  ненавидит,  что  теряет
самообладание при одном только упоминании  о  нем.  Бевзлин  покрывается
красными пятнами и начинает биться в мелкой дрожи,  едва  лишь  вспомнит
этого человека, Андрюшенька.
   - Ну вот, видите, как хорошо, - по голосу Пафнутьев понял, что Андрей
улыбается.
   - Что же тут хорошего?
   - Из этого человека можно изготовить прекрасного живца.
   - Это не просто, - заметил Пафнутьев.
   - А у нас, Павел Николаевич, нет выбора,  -  произнес  Андрей.  -  Мы
можем, конечно, поплясать немного вокруг да около, но  рано  или  поздно
все равно придем к этому  решению.  Сделать  все  надо,  не  откладывая.
Времени нет, Павел Николаевич.
   В кабинете опять наступила тишина. За  окном  стемнело,  и  все  ярче
становились уличные огни. Теперь проносящиеся на повороте машины изредка
светом фар выхватывали из сумрака  лицо  Пафнутьева,  и  оно  вспыхивало
ярким розовым пятном.
   - Что будем делать, Павел Николаевич? -  спросил  Андрей  из  темноты
своего угла.
   - Будем думать.
   - Я тоже могу кое-что поприкинугь, да, Павел  Николаевич?  -  спросил
Андрей.
   - Конечно.
   Андрей настойчиво вел свою линию, более того, в  этом  разговоре  его
настрой был более решительным. Пафнутьев колебался, сомневался,  пытаясь
найти решение, которое хотя бы немного вписывалось в требования  закона.
Но он не видел такого  решения,  а  Андрей  его  и  не  искал.  Недавнее
происшествие, когда он чуть было не лишился жизни, развязало ему руки, и
он готов был действовать быстро и жестко.
   Пафнутьев тоже прошел через некоторые испытания и, хотя не  предлагал
ничего сам, не останавливал и Андрея.
   - Мне кажется, Павел Николаевич, что, если мы не  уничтожим  его,  он
уничтожит и меня, и вас. Он не остановится, пока не  пришлет  Вике  вашу
правую руку, свернутую в кукиш. Или левое ухо, надетое на шампур.
   - Мне хочется тебе возразить, Андрюша, но нечего, - сказал Пафнутьев.
Не было сейчас в его голосе обычной дурашливости, готовности  посмеяться
поиграть словами. Пафнутьев говорил тише  и  печальнее,  чем  обычно.  И
понял Андрей - созрел Павел Николаевич, кажется, созрел.
   Раздался телефонный звонок - в этот  вечер  они  казались  резкими  и
раздражающими.  Но  этот  звонок  отличался  от   прочих   -   прозвучав
единственный раз, он смолк. Пафнутьев придвинул аппарат поближе к  себе.
Через минуту телефон зазвонил снова, и тогда он поднял трубку.  Это  был
их с Викой условный сигнал - когда жена хотела дать  знать,  что  звонит
именно она, то,  набрав  номер  и  дождавшись  одного  звонка,  опускала
трубку. И тут же звонила снова. Если Пафнутьев был на  месте,  он  сразу
догадывался, кто к нему ломится.
   - Да! - сказал он преувеличенно бодрым голосом.
   - Паша... Это... У нас кое-что случилось, - голос Вики оборвался, она
замолчала, видимо, разговаривая с кем-то, прикрыла трубку  рукой.  Потом
Пафнутьев снова услышал ее учащенное дыхание.
   - Вика! - крикнул он, сразу предположив худшее, -  Что  там  у  тебя?
Говори!
   - У нас гости, Паша...
   - Кто?
   - Он говорит, что его фамилия Бевзлин, Анатолий Матвеевич.
   -  Зачем  ты  открыла  дверь?!  Зачем  ты  его   впустила?!   Мы   же
договаривались - никого! Ни под каким предлогом! Ни днем, ни ночью!
   - Паша... Остановись... Я его не впускала.
   - Как?!
   - Я пришла домой, а он уже сидит в квартире... И с ним еще двое.  Они
смотрели телевизор и пили кофе.  И  шампанское  вот...  И  еще,  Паша...
Только ты не расстраивайся, ладно? Не будешь?
   - Ну?
   - Они тут небольшой беспорядок устроили... Не  буду  рассказывать  об
этом подробно, сам увидишь...
   - Так, - выдохнул Пафнутьев чуть слышно. - Дай этому Бевзлину трубку.
   - Он и сам просит.
   - Что  там?  -  спросил  Андрей,  почувствовав  напряжение  в  голосе
Пафнутьева.
   - Бевзлин у  меня  дома.  Вошел,  когда  там  никого  не  было.  Вика
вернулась, а он со своими костоломами шампанское  пьет.  Сейчас  возьмет
трубку. Со мной хочет поговорить, - все это Пафнутьев произнес  странным
мертвым  голосом,  даже  не  прикрывая  трубку  рукой.  Бевзлин  перешел
границу, и теперь не было ничего, что могло  бы  остановить  Пафнутьева,
образумить, заставить подумать о последствиях.
   Теперь последствия не имели для него ровно никакого значения.
   - Алло! - раздался в трубке  молодой  оживленный  голос  Бевзлина.  -
Павел Николаевич?
   - Да, это я, - односложно ответил Пафнутьев, не  в  силах  произнести
еще хотя бы несколько слов.
   - Рад вас слышать! Давно жду вашего звонка... А вы все не  звоните  и
не звоните... Я начал беспокоиться. Думаю, уж не случилось ли чего...
   - Ничего не случилось, - ответил Пафнутьев, дыша широко открытым ртом
и пытаясь как-то совладать с собой.
   - Как я рад! Я действительно счастлив тому,  что  с  вами  ничего  не
случилось!  -  Бевзлин  весело  рассмеялся.  -  Мне  бы  хотелось  лично
участвовать во всем, что с вами происходит,  Павел  Николаевич!  Я  даже
испугался, неужели, думаю, меня опередили! Представляете мой ужас?
   - Ужас впереди, - без выражения произнес Пафнутьев.
   - Да! - обрадовался Бевзлин. - Конечно! Хорошо, что вы это понимаете!
   - Что вам нужно в моем доме?
   - Решил встретиться... А тут  ваша  жена...  Знаете,  я  был  приятно
удивлен...
   Совершенно очаровательная женщина!  Причем,  в  моем  вкусе!  Знаете,
таких называют женщина-подросток... Есть в них и некоторая неловкость, и
непосредственность,   мальчишеская   порывистость...   Да    и    фигура
подростковая - узкие бедра, высокая шея, маленькая грудь...
   - Вы напрасно это сделали, Анатолий Матвеевич.
   - О, Павел Николаевич! Если бы вы только знали, как много в  жизни  я
делаю ошибок! В некоторых даже раскаиваюсь, их немного, но бывают. Такие
ошибки вызывают в моей душе чувство горечи и скорби.
   - Вы напрасно это сделали, - повторил  Пафнутьев  без  выражения.  Не
смог он сейчас придать своему голосу ни гнева, ни раздражения, ни злости
На все это у него не было сил.
   - Да ладно вам, Павел Николаевич! Напрасно, напрасно...  Мы  вот  тут
познакомились с вашей женой, Вика согласилась даже позвонить. Она у  вас
просто очаровашка. Я предложил ей поехать с  нами,  обещала  подумать...
Надеюсь, подумает-подумает и согласится. А, Вика? Мы хорошие ребята и не
сделаем тебе больно. Мы сделаем тебе хорошо и приятно.  Ну?..  Согласна?
Вот и отлично.
   Пафнутьев слушал,  не  перебивая,  и  спадали,  спадали  с  его  души
последние оковы. В эти мгновения он был даже благодарен Бевзлину  за  те
слова, которые тот произносил в  трубку.  Пафнутьев  не  перебивал  его,
внимательно слушал, кивал головой, и, будь сейчас в кабинете  посветлее,
Андрей мог бы даже заметить на его лице улыбку. Но вряд  ли  он  захотел
бы, чтобы Пафнутьев вот так посмотрел на  него.  Наверное,  и  Пафнутьев
содрогнулся бы,  увидев  в  зеркале  гримасу,  которую  лишь  с  большой
натяжкой можно было назвать улыбкой.
   - Знаете, Анатолий  Матвеевич...  Хотел  у  вас  спросить...  Как  вы
объясните тот факт, что  отпечатки  пальцев  на  тисках,  которыми  была
раздавлена голова Самохина, и отпечатки пальцев на фотографиях, которыми
вы любовались недавно в моем кабинете... Да, они совпали. Может быть, вы
не поверите, но