и этом друг дружке в глаза смотрели. А его в  это
время тоже будут трахать... Мы кончаем, а они друг другу в глаза  смотрят...
А на столе твоя голова будет лежать, красиво, да? - Амон рассмеялся.
   Пафнутьева пробрала дрожь, но уже не от холода. Он понимал, что Амон  все
это может проделать. И ничто его не  остановит,  ни  перед  чем  он  сам  не
остановится. Ему и требуется такое вот  запредельное  издевательство,  чтобы
успокоиться, и постараться забыть обо всем, что с ним случилось  в  тюремной
камере.
   - Прокурора еще в угол посади, чтобы и он все видел.
   - Зачем? - удивился Амон. - Прокурор наш человек. Думаешь, он  не  знает,
где ты сейчас? Знает.
   - Сообщили? - спросил Пафнутьев.
   - А как же... Через час он уже все знал. Правда, адреса не  знает.  Ни  к
чему ему это. Прокурор все-таки, неизвестно, как себя поведет.
   - И что же он, обрадовался?
   - Нет... Опечалился.
   - Но слова произнес какие-то? - спросил Пафнутьев, не  мог  остановиться.
То ли профессиональное чувство сыграло в нем, то  ли  больной,  предсмертный
интерес,  желание  знать  все  о  своей   собственной   смерти,   со   всеми
подробностями, которые ее сопровождают.
   - Сейчас скажу, - Амон задумался. - Как же он сказал...  Грамотно  так...
Человек образованный... Вспомнил! - обрадовался  Амон.  -  А  что,  говорит,
другого выхода не было? Не было, - отвечает ему мой шеф. - Я бы все-таки  не
стал этого делать, - говорит твой прокурор. Но, знаешь, как сказал? Не очень
настойчиво... Чтобы совесть свою успокоить.
   - Думаешь, у него есть совесть?
   - Есть, - кивнул Амон. - Но такая, знаешь...  Тренированная.  Вроде,  как
презерватив - на любой член натянуть можно, в любую дырку затолкать...
   - Да, это на  него  похоже,  -  согласился  Пафнутьев  с  этой  необычной
характеристикой Анцыферова. - А Колов?
   - И Колов знает. Наш человек, ты же сам видел, как он меня обнимал... Я у
него в баньке парился... Сначала начальство, потом нам позволили.
   - Значит, купил их твой хозяин? - произнес Пафнутьев без вопроса,  скорее
утвердительно.
   - Ага, - кивнул Амон. - Купил. И не очень дорого... Жадные оказались. Еще
хотят. Они все время хотят, им все мало, понимаешь? Даже когда не заработали
- хотят. Но теперь им хорошо заплатят.
   - За что?
   - А за меня, начальник! Я же на свободе...
   - Байрамов команду дал? - спросил Пафнутьев самым  невинным  голосом,  на
который был только способен - в наручниках, со связанными  ногами,  лежа  на
голом полу.
   - Не я же, - ответил Амон, не отрывая взгляда от телевизора. Потом как-то
весь замер, медленно с улыбкой  повернулся  к  Пафнутьеву,  некоторое  время
смотрел на него с удивлением. - Хитрый ты, начальник. Очень хитрый. С  тобой
опасно разговаривать.
   - Чего тебе бояться... С мертвецом разговариваешь.
   - Я даже самому себе это имя не произношу. Ни вслух, ни в мыслях,  понял?
Много болтаете, все вам надо вслух назвать, любую вещь,  любого  человека...
Нехорошо это. О некоторых людях даже думать нельзя. Есть он и все, понял?
   Ответить Пафнутьев не успел, хотя и вертелся у  него  на  языке  неплохой
вопросик - резко зазвонил телефон. Амон,  не  торопясь  дожевал,  подошел  к
аппарату, поднял трубку.
   - Да, это я, - проговорил он.  -  Слышу  хорошо,  -  и  после  этих  слов
замолчал, вслушиваясь в то, что ему говорили.
   Пафнутьев с замиранием сердца всматривался в Амона, понимая,  что  в  эти
вот самые секунды решается его  судьба.  Или  же  Амон  примется  немедленно
отделять ему голову от туловища, или  же  займется  более  срочными  делами.
Сознание Пафнутьева натренированное, умеющее улавливать малейшие  отклонения
в тоне разговора, определять скрытый смысл  в  молчании,  позе  человека,  в
самых невинных словах, на этот  раз  оказалось  бессильным.  Амон  никак  не
выражал своего отношения к услышанному.  Он  не  думал,  не  волновался,  не
сомневался, ни на чем не настаивал и ни от чего не отказывался, являя  собой
какое-то своеобразное записывающее устройство. Он просто слушал и  время  от
времени каким-то звуком лишь подтверждал, что он на связи,  все  понимает  и
принимает к сведению.
   - Хорошо, - сказал Амон, наконец, и положил трубку. На Пафнутьева он даже
не взглянул, тот действительно  был  для  него  лишь  барашком.  А  недавняя
откровенность лишь подтверждала - участь следователя решена окончательно.
   Амон посмотрел на часы, щелкнул  лезвием  ножа,  сложил  его  и  сунул  в
карман. Из прихожей он вернулся  уже  в  кожаной  куртке.  Значит,  собрался
уходить, - обрадовался Пафнутьев, но тут же его обожгла  другая  мысль  -  а
если он уйдет отсюда уже с его головой? Амон, не глядя на пленника, прошел в
другую  комнату  и  оттуда  вернулся  еще  с  одним  парнем   -   заспанным,
всклокоченным, недовольным.
   - Вставай, начальник,  -  сказал  Амон  бесцветным  голосом.  -  Вставай,
дорогой.
   Пафнутьев не пошевелился.
   Амон беззлобно, но сильно ткнул его ногой  в  лицо.  Пафнутьев  дернулся,
попытался повернуться, но парни  подхватили  его  под  руки  и  поволокли  в
коридор. Пафнутьев изо всей силы рванулся, но единственное, что ему  удалось
- он всем телом грохнулся на пол.
   - Ай, как нехорошо, как нехорошо, - смеясь, пробормотал Амон. -  Послушай
меня, начальник, если будешь себя плохо вести, твою голову никто не  узнает.
Она  вся  опухнет,  покроется  синяками  и  ссадинами...  Потом  люди  будут
говорить... Ах, какой плохой Амон! Как он бил бедного начальника! А что  мне
сказать, как оправдаться? Сказать, что начальник сам бился головой об пол  и
совсем испортил свою голову, так что ее никто и узнать не может?
   Так сказать,  да?  Никто  не  поверит,  все  будут  ругать  Амона,  будут
обижаться на него за плохое поведение . Все будут говорить,  что  голову  он
отрезал хорошо, но зачем так ее испортил...
   Пафнутьев лежал на полу вдоль узкого  коридора,  зажатый  с  двух  сторон
парнями и не мог сделать ни одного движения.
   - Он думает, что ты его кончать будешь, - сказал второй парень.
   - Ничего он уже не думает... Люди в таком  положении  уже  не  думают,  -
ответил Амон. - Слышишь, начальник! Ты ошибаешься... Я не буду  тебя  сейчас
кончать... Еще поживешь немного, совсем немного... А  потом  будет  немножко
больно... Команда поступила - голову  твоего  друга  надо  унести  из  дома.
Нехорошо, когда в одной квартире  сразу  две  головы  соберется...  Вставай,
дорогой, полежишь немного в ванне. А то вдруг гость  какой  зайдет...  А  ты
голый  лежишь...  Неприлично,  все-таки.  Опять  будут  говорить,  что  Амон
виноват.
   Пафнутьев больше не сопротивлялся. Его затолкали  в  маленькую  комнатку,
освещенную слабой лампочкой, опрокинули в ванную, так что он  рухнул  в  это
чугунное корыто, зажав руки тяжелым своим неповоротливым телом.
   - Кричать будешь? - спросил Амон.
   - Буду.
   -  Тогда  я  тебе  что-нибудь  в  рот  запихну...  Но   боюсь,   что   ты
задохнешься... Зачем мне твоя мертвая голова? Мне живая нужна,  чтобы  глаза
твои я видел, чтобы кровь по моим пальцам бежала... Кровь  врага  лечит  все
раны - и душевные, и физические... Пока не умоюсь твоей  кровью,  начальник,
мне не выздороветь, это я знаю точно. Я же больной... Вот скажи, видно,  что
я больной?
   - Видно, - прохрипел Пафнутьев. - На расстоянии видно.
   - Шутишь, начальник? Это хорошо. Кричать будешь?
   - Не буду.
   - Договорились. Если закричишь, мой друг, вот он стоит, будет  бить  тебя
по голове тяжелыми предметами.
   - Там в комнате гантели есть, - добавил второй парень.
   - - Гантели?  Это  хорошо,  только  не  очень  старай...  Но  все-таки  я
что-нибудь в рот ему запихну...ут где-то грязные трусы валялись или носки...
А, начальник? Что хочешь - носки или трусы?
   - Сказал же - не буду кричать! - взъярился Пафнутьев от  сознания  полной
своей беспомощности.
   - Ладно-ладно, не надо злиться... Ты лучше о Боге подумай, о  том,  какие
грехи совершил в жизни, -  Амон  взял  влажноватое  полотенце  и,  перетянув
Пафнутьеву рот, затянул на  затылке  прочный  узел,  сдавив  больное  место.
Пафнутьев простонал сквозь зубы, но промолчал. - Видишь, какой я добрый... А
то все говорят - Амон злой, Амон злой... Это после твоей камеры,  начальник,
я стал таким добрым. Видишь,  дошло  до  меня,  что  насилие  над  человеком
совершать - это плохо, это тяжело переносится... Отдыхай,  дорогой,  -  Амон
вышел вслед за парнем из ванной и выключил свет.
   Пафнутьев оказался в полнейшей темноте. Хлопнула  входная  дверь  -  Амон
вышел, скорее всего с сумкой,  в  которой  сочилась  кровью  голова  бедного
Ковеленова. Пафнутьев не столько услышал, сколько почувствовал,  что  с  той
стороны двери" затаился второй парень, оставшийся в квартире. В одну секунду
неожиданно вспыхнул свет и распахнулась дверь - Пафнутьев лежал с  закрытыми
глазами в той же  позе,  в  которой  его  оставили  несколько  минут  назад.
Успокоившись,  охранник  отошел,  опять  выключив  свет  и  заперев   дверь.
Пафнутьев успел заметить, что запор на двери сделан неплохо - рядом с ручкой
была привинчена мощная никелированная  щеколда.  Она  была  неплохо  сделана
каким-то умельцем. Ее толщина, петли, надежные шурупы не оставляли  сомнений
- вывернуть ее он не смог бы и с развязанными руками, разве что  высадил  бы
вместе с дверью.
   Изможденный, с разбитой головой и скованными руками, брошенный в холодную
ванну в каком-то сжатом, неудобном положении, Пафнутьев  забылся  в  тяжелом
бредовом состоянии, как вдруг опять вспыхнул свет  и  распахнулась  дверь  -
охранник  опять  проверял,  все  ли  в  порядке.  Убедившись,  что   никаких
неожиданностей от пленника ждать не приходится, он, успокоенный, снова запер
дверь и выключил свет, Его шаги затихли  во  второй  комнате  и  в  квартире
Установилась полная тишина. Сколько ни  вслушивался  Пафнутьев,  он  не  мог
уловить ни единого звука. Парень скорее всего опять  лег.  Пафнутьев  решил,
что у него есть примерно полчаса времени до  того,  как  вернется  Амон,  до
того, как охранник его снова решит проверить...
   Полчаса. Это страшно много и совершенно ничего.
 
*** 
 
   "Вставай, Пафнутьев, вставай, дрянь безмозглая! Вставай, дурака кусок!" -
попытался как-то подстегнуть себя Пафнутьев, но ни призывы,  ни  оскорбления
не придали ему сил. Единственное, что удалось сделать,  это  с  неимоверными
усилиями перевернуться на спину. Сдавленные  наручниками  руки  да  еще  под
весом его тяжелого тела болели. Перевернувшись на спину, он хотя  бы  принял
какое-то осмысленное положение, не лежал трупом, мешком, не лежал, как лежат
на обочинах дорог сбитые машинами люди.
   Когда его заталкивали сюда, он  успел  заметить,  что  ванная  сделана  в
современном стиле - когда один длинный гусак использовался и для рукомойника
и  для  наполнения  ванны  -  стоило  его  лишь  повернуть  в  сторону.  Это
замечательное инженерное решение, позволявшее размер ванной свести до одного
метра свободной площади, тем не менее, имело и свои  недостатки  -  длинная,
сантиметров тридцать труба, как  ее  ни  крути,  всегда  находила  несколько
сантиметров мертвой зоны, когда вода уже не текла  в  раковину,  но  еще  не
достигала  ванны.  У  Пафнутьева  дома  была  точно  такая  же  система,  ее
достоинства и недостатки он  изучил  предостаточно,  когда  ему  приходилось
срочно сматываться из дома, пока  не  прибегали  со  скандалами  и  угрозами
залитые им соседи.
   Лежа на спине, Пафнутьев постарался соскользнуть по дну ванны  как  можно
дальше вперед, так чтобы ногами можно было дотянуться  до  кранов.  И  через
некоторое время это ему удалось - подняв ноги, он  нащупал  голыми  ступнями
ручки кранов. На ощупь нетрудно было  определить,  в  котором  из  них  идет
горячая вода, в котором холодная.  Он  попытался  открыть  воду,  уперевшись
ступней в кран - не получилось, слишком  плотно  он  был  завинчен.  Как  он
понял, в этой квартире жил неплохой хозяин и многое здесь было переделано  -
добротно, надежно, надолго. В  этой  ванне  тоже  ничего  не  болталось,  не
подтекало.
   В следующей попытке Пафнутьев попытался ручку крана с короткими  рожками,
торчащими в стороны,  обхватить  скрученными  проволокой  ступнями,  завести
ручку между ступнями. Рожки  были  острыми,  конструкторам  и  в  голову  не
приходило, что кому-то придется открывать крап ногами, да еще и  связанными.
Наконец, превозмогая страшную боль, Пафнутьеву удалось затолкать ручку крана
между ступнями и чуть повернуть его.  После  этого  пришлось  все  повторять
сначала  -  высвобождать  ручку,  выворачивать  сколько  было  можно   ноги,
перехватывать  ручку  и  снова  заталкивать  ее  между  ступнями,  и   снова
поворачивать. Так продолжалось раз пять, пока он  не  почувствовал,  что  из
крана побежала тонкая струйка воды. Она была холодная и немного освежила его
пылающие ступни. После этого он нашел в  себе  силы  сделать  еще  несколько
поворотов крана. Теперь из него шла сильная струя.
   Пафнутьев почувствовал, что ванная постепенно наполняется холодной водой.
Теперь его задача заключалась в  том,  чтобы  передвигая  гусак,  найти  тот
небольшой просвет, когда вода, еще не достигнув раковины, но  уже  выйдя  из
зоны над ванной, пошла бы на пол.  Па  это  у  него  ушло  немного  времени,
несколько минут. И по шуму он понял - вода идет на пол.  Ему  повезло  -  на
полу лежало какое-то тряпье, грязная одежда, и струя, попадая на этот ворох,
падала почти бесшумно, растекаясь по  полу,  проникая  во  все  щели,  дыры,
отверстия,  какие  только  могли  оставить   нерадивые   строители,   пьяные
пэтэушники, криворукие отделочники.
   Теперь оставалось только ждать и молить Бога, чтобы подольше не  приходил
Амон, чтобы крепче заснул его охранник. В  ближайшие  полчаса  мокрые  пятна
должны появиться на потолках  нижнего  этажа  и  слабонервные,  взвинченные,
гневливые граждане примчатся выяснять отношения. Если, конечно, в  квартирах
на нижнем этаже кто-то окажется дома, если он будет достаточно  скандальным.
В этом был расчет Пафнутьева и все его надежды.
   Протягивая время от времени ноги, Пафнутьев нащупывал  холодную  струю  и
еще раз убеждался, что вода идет, куда  надо,  мимо  раковины,  мимо  ванны,
прямо на пол, что напор достаточный. И  снова  затихал,  боясь  неосторожным
движением произвести какой-нибудь звук, привлечь внимание охранника, похоже,
задремавшего у телевизора.
   Но проходила минута за минутой, вода текла  беспрепятственно  и  никто  к
нему не заглядывал. Если  дверь  в  ванной  подогнана  не  очень  плотно,  а
подобные двери никогда  плотно  не  подгоняются,  значит,  вода  уже  должна
просочиться в коридор, в прихожую, на кухню. И если она не нашли щели здесь,
она найдет их там, и наверняка  просочится,  должна  просочиться  на  нижний
этаж.
   Не имея возможности ничего больше сделать для своего спасения,  Пафнутьев
мысленно благодарил и бригадира, продававшего цемент  при  строительстве,  и
пэтэушников, которые из лени и неистребимой  страсти  пакостить  и  шкодить,
могли положить плиты перекрытия насухо - тогда бы вода по оставленным  щелям
текла с этажа на этаж, рождая в душах соседей жажду мщения.
   Ему в голову пришла еще одна затея - свесив ноги за край ванны,  упершись
головой в стенку, он начал выталкивать неповоротливое свое  тело  из  ванны,
пытаясь одновременно перевернуться на живот. Прошло несколько минут страшных
усилий и это ему удалось - он стоял на полу, на коленях и был так  счастлив,
словно удалось вообще вырваться отсюда. После этого он приподнялся на ноги и
попытался лицом нащупать ручки кранов. А нащупав, постарался за них зацепить
полотенце, которым был затянут его рот. Полотенце  соскальзывало,  он  бился
лицом о краны, разбивая в кровь брови, нос, но снова и снова цеплял ткань за
краники и сдвигал, сдвигал полотенце по миллиметру, пока рот его не оказался
свободным. Пафнутьев жадно вдохнул воздух, приник к струе и сделал несколько
глотков, потом подставил голову под струю.
   Слух Пафнутьева обострился настолько, что  он  слышал  малейшие  звуки  в
квартире, голоса На площадке, даже, кажется, крики детей во дворе  дома.  Но
он ждал возбужденных голосов на площадке, ждал звонка в дверь...
   Этих звуков не было.
   Он ожидал, что соседи начнут колотить шваброй в потолок,  бить  молотками
по трубам отопления - и этого не было. Вода продолжала течь, но в  ванне  не
скапливалась, значит уходила в прихожую, на кухню, растекалась по комнате. И
если охранник до сих пор не прибежал, значит, действительно заснул.
   И наконец, наступил момент, когда Пафнутьев услышал  возбужденные  голоса
на площадке. Женские, мужские, готовые скандалить, возмущаться,  жаловаться.
И еще через некоторое время раздался звонок в дверь. В квартире  было  тихо,
никто  не  торопился  открывать.  С  площадки   опять   позвонили,   дольше,
настойчивее. И лишь тогда в комнате  послышалось  какое-то  движение,  потом
Пафнутьев услышал проклятия, - видимо, охранник, проснувшись, увидел воду на
полу.
   Дальше началось что-то невообразимое - в дверь стучали  ногами,  звонили,
ничего не понимающий охранник  метался  по  квартире,  через  дверь  пытался
успокоить соседей, но те убедившись, что в доме люди все-таки есть, колотили
ногами еще сильнее, истеричнее. Ворвавшись в ванную  и  увидев  стоящего  на
коленях Пафнутьева, охранник размахнулся, чтобы ударить его, но в это  время
снова раздался звонок, и он бросился на площадку, чтобы успокоить соседей.
   Едва Пафнутьев услышал щелчок открываемого  замка,  едва  он  понял,  что
дверь открыта, он заорал так, как не орал никогда в жизни, и,  наверно,  уже
никогда так орать не сможет. Не дано человеку дважды в жизни кричать с такой
яростью, с такой надеждой на спасение, с таким желанием спастись.
   - Помогите! - орал Пафнутьев, высунув голову яз ванны.
   Дверь на площадку была тут же, в двух  метрах,  и  соседи  прекрасно  его
слышали, а, услышав, наверняка ощутили, как по их спинам  пробежали  мурашки
ужаса. - Убивают! Помогите! Милиция!
   Голоса на площадке на мгновение затихли и воспользовавшись  этой  тишиной
Пафнутьев заорал снова, так что кажется даже сорвал голос,  но  нет,  набрав
воздуха, он заорал вновь, хрипло и безнадежно, не произнося слов, только рев
раненого зверя.
   Дверь на площадку захлопнулась и в ванную ворвался  взбешенный  охранник.
Теперь в его глазах уже не было сонного безразличия - была злоба, но  был  и
страх. Он не знал что делать, все переменилось так быстро и так  необратимо,
что он просто не знал, что предпринять. И сделал единственное,  на  что  был
способен - со всего  размаха  ударил  Пафнутьева  по  лицу,  принялся  снова
натягивать ему на рот сползшее полотенце, по у него ничего не  получалось  -
Пафнутьев вертел головой, извивался всем телом, склонившись,  прятал  голову
от ударов. В дверь беспрестанно звонили, колотили ногами, Пафнутьев  слышал,
что голосов на площадке  стало  больше,  видимо,  люди  выходили  из  других
квартир. Наверняка кто-то уже звонил в домоуправление, в милицию.
   Оставив Пафнутьева, охранник бросился в комнату, притащил сумку, начал  в
панике бросать в нее вещи, потом рванулся к телефону, но  не  успел  набрать
номер, как Пафнутьев, собравшись с силами, снова заорал так, что  голоса  на
площадке опять смолкли и тут же в дверь начали колотить с  удвоенной  силой.
Тогда охранник, потеряв самообладание, схватил гантелю и  снова  ворвался  в
ванную. Размахнувшись, он с силой опустил  железную  гантелю  Пафнутьеву  на
голову. Но за секунду до того, как потерять сознание, Пафнутьев услышал  как
на площадке грохнул выстрел.  И,  опрокидываясь  в  ванную,  он  успел  лишь
подумать - неужели Амон?
   А когда открыл глаза, то увидел, что все еще лежит в ванне, но  руки  его
свободны, ноги тоже развязаны, а над ним, перекрывая лампочку,  так  что  от
головы шло золотистое сияние, стоял майор Шаланда. На его обильном лице б