ры, потом она как
бы подросла на  полметра  -  человек  становился  на  табуретку.  Вот  штора
колыхнулась, легонько пошла  в  сторону  и  Андрей  в  прицел  увидел  глаза
человека совсем  рядом,  настолько,  что  в  какой-то  момент  его  охватила
уверенность - тот тоже его  видит.  Но  сообразив,  что  из  залитой  светом
комнаты вряд ли можно что-то рассмотреть в темноте,  тем  более  на  черной,
погруженной в ночь крыше, он взят себя в руки. И  начал  медленно  совмещать
прицел. В тот момент, когда человек выдохнул  облако  дыма,  как  показалось
Андрею, прямо ему в  лицо,  он  даже  почувствовал  запах  хороших  сигарет,
перекрестие нитей легло на его переносицу. Андрей начал  осторожно  спускать
курок, помня слова наставника: винтовка сама решит, когда надо выстрелить.
   И, выбрав момент, она легонько дернулась в руках. Звука  выстрела  Андрей
не услышал. Но хорошо видел, как, падая, отшатнулся от  окна  Заварзин,  как
захлопнулась за ним форточка и, колыхнувшись, снова закрыла окно штора.
   И только тогда Андрей  остро  ощутил  запах  асфальта,  ночную  прохладу,
увидел луну, зависшую над городом с  какой-то  бестолковой  значительностью,
себя, устроившегося в лунной тени от трубы, почувствовал нервную легкость  в
теле. Он старался не смотреть на окно, от  которого  так  долго  не  отрывал
взгляда, хотя  краешком  взгляда  замечал,  что  в  окне  все  осталось  без
изменения. Посмотрел вниз - и там было все, как обычно, никто  не  мчался  к
нему, не сбегались люди, не  показывали  пальцем  в  его  сторону.  Это  его
немного удивило и,  продолжая  прислушиваться  к  себе,  Андрей  понял,  что
удивление было приятным.  Он  не  торопился  побыстрее  свинтить  глушитель,
запихнуть винтовку в тубус, подобрать отскочившую в сторону горячую  гильзу.
Все  это  Андрей  проделал  основательно,   стараясь   ничего   не   забыть.
Обернувшись, чуть не вскрикнул от досады - на месте, где он  лежал,  остался
шлем, тускло поблескивая в лунном свете. Андрей настолько устал за  эти  два
часа, что у него  не  было  сил  прятаться.  Он  открыто  прошел  по  крыше,
спустился по крану вниз, нашел свой мотоцикл, прикрепил тубус,  надел  шлем.
Со стороны  его  движения  казались  даже  ленивыми  и  потому  не  вызывали
подозрений.
 
*** 
 
   Пафнутьев  молча  сидел  в  углу  дивана   и   наблюдал   за   действиями
оперативников. Заварзин лежал, раскинув руки, посреди  комнаты  и  лицо  его
было почти таким же, каким видел Пафнутьев несколько дней назад. Вот  только
небольшая ранка с запекшейся кровью под правым глазом. На затылке рана  была
побольше, гораздо больше. Ковер был испачкан, видимо Заварзин бился в агонии
на ковре. По его позе определить, где  он  находился  в  момент  выстрела...
Этого сделать было нельзя.
   Еще раз окинув  комнату  взглядом,  Пафнутьев  вздохнул.  Он  не  понимал
происшедшего. Квартира на третьем этаже. Балкона  нет.  Шторы  задернуты.  С
улицы заглянуть в квартиру невозможно. Красивая девушка,  которая  в  данный
момент рыдает в истерике на кухне,  утверждает,  что  они  были  вдвоем.  Не
верить нет оснований - она сама позвонила и в скорую помощь,  и  в  милицию.
Никаких стреляющих предметов в доме не обнаружено.  Самоубийцы  не  стреляют
себе в щеку. Кроме того, самоубийством не кончают с собой  такие  люди,  как
Заварзин.
   Третий труп, -  повторил  про  себя  Пафнутьев  и  не  мог  не  вспомнить
предупреждения Аркаши, - тот говорил, что жертвы еще будут. Сколько же у них
там миллионов, если это уже третье убийство, - озадаченно подумал Пафнутьев.
- И вообще - что на кону?
   Поставив на колени телефон,  Пафнутьев  медленно  набрал  домашний  номер
Голдобова. Тот оказался на месте.
   - Илья Матвеевич? Добрый вечер. Звонит Пафнутьев.
   - Кто? - растерянно спросил  Голдобов,  но  тут  же,  совладав  с  собой,
воскликнул уже другим голосом. - Неужели вы когда-нибудь оставите меня?
   - Боюсь, не скоро. Погиб ваш друг...
   - Поймите, не был он мне другом! Он работал у меня и только!
   - Вы кого имеете в виду, Илья Матвеевич?
   - То есть, как кого?! Пахомова.
   - А я - Заварзина, - негромко, но внятно произнес Пафнутьев.
   - Не понял? - произнес Голдобов, но голос его дрогнул, он боялся поверить
в то, что услышал. Именно это Пафнутьеву и нужно было узнать -  известно  ли
Голдобову о смерти Заварзина. - Простите... Вы не оговорились?
   - Нет.
   - Что с ним?
   - Разбираемся.
   - Где он?
   - У себя в квартире, - Пафнутьев не мог не  отметить  четкость  вопросов,
которые задавал Голдобов. Среди них не было пустых. Все по делу.
   - Я могу приехать?
   - Вы хотите?
   - Если не возражаете.
   - Не стоит, Илья Матвеевич. Наши хлопоты... Они  еще  продлятся  какое-то
время. Да и зрелище не из приятных...
   - Он мертв?
   - Да.
   - Как это случилось?
   - Выстрел в лицо. Навылет. Стон, раздавшийся из трубки,  еще  раз  убедил
Пафнутьева - Голдобов не играет, он действительно в ужасе.
   - Илья Матвеевич, если позволите, один вопрос...  Есть  такой  человек...
Женщина. Назвала себя Дашей... Именно она сообщила о происшествии. Она  тоже
здесь. Ей немножко плохо... Вы ее знаете?
   - Красивая, крупная, светлая, загорелая? - спросил Голдобов.
   - Да, именно такая.
   - Последнее время Заварзин часто виделся с ней.  Можно  сказать,  что  он
виделся только с ней.
   - Ее стоит подозревать?
   - Послушайте, вы же сами сказали, что она вас вызвала!
   - И все-таки! - настаивал Пафнутьев.
   - Я бы не стал ее подозревать... У них слишком далеко все  зашло  и...  И
все,  как  бы  это  сказать...  Простите,  я  сбиваюсь...  У  них  все  было
безоблачно.  Нет,  оставьте  ее  в  покое.  А  что,  разве   больше   некого
подозревать?
   - Найдем, Илья Матвеевич, - сказал Пафнутьев. - Всего доброго. Утром буду
у вас.
   Пафнутьев озадаченно крутнул головой и, поставив телефон на диван, прошел
на кухню. Светловолосая девушка сидела на слишком маленькой для нее кухонной
табуретке и неотрывно смотрела в стенку прямо перед собой.
   - Опять я, - сказал Пафнутьев, присаживаясь рядом. -  Даша,  не  думайте,
что я вас не понимаю. Но я обязан что-то делать, вы уж  простите.  Просто  я
обязан  куда-то  мчаться,  ловить,  хватать...  Поднатужьтесь,   пожалуйста,
ответьте на два-три вопроса, и я уйду. Идет время, Даша, и злодей уходит все
дальше. И поймать его все труднее... Задам вопрос, ладно?
   Девушка кивнула и только по этому ее  жесту  он  убедился,  что  она  его
слышит.
   - Сколько вас было в квартире?
   - Двое.
   - И никого больше, ни единой души?
   - Только двое.
   - Кто-то входил, уходил, посещал вас... Почтальон, слесарь, милиционер...
Обычно эти люди не вспоминаются..
   - Никого не было.
   - Вы что-то затевали на этот вечер?
   - Ужин... - она беспомощно махнула рукой. - Ужин... - Даша обвела глазами
кухню, где все стояло в неприкосновенности - тушка  кролика  и  две  бутылки
сухого вина.
   - Заварзин никуда не торопился?
   - Нет... У нас долго не получалось встретиться, он все время был занят, а
сегодня сам позвонил... Давай, говорит, повидаемся...  Давай,  говорю...  Он
сказал, что у него все есть, брать ничего не надо... И действительно - вино,
мясо, сыр, рыба...
   - А почему вино не в холодильнике? - спросил  Пафнутьев.  -  Белому  вину
положено быть в холодильнике. Тем более в такую жару...
   - Оно и было в холодильнике... Я  его  вынула,  уже  на  стол  собиралась
поставить... И слышу - в комнате грохот...
   - Грохот?
   - Ну, да...  Такой,  когда,  знаете,  падает  человек...  Я  бросилась  в
комнату, а он катается... И это.., умирает, - она обхватила лицо руками.
   - А выстрел? Выстрел не слышали?
   - Не было выстрела.
   - Да, - Пафнутьев  был  явно  озадачен.  -  Может  быть,  тихий...  Вроде
щелчка... А?
   - Не слышала... А вот грохот был... Я бросилась к нему,  думала,  что  он
упал и ударился, но когда перевернулся лицом вниз, я увидела затылок...  Там
сплошная дыра...
   Пафнутьев помолчал, давая возможность Даше справиться с рыданиями, прошел
в комнату, еще раз все осмотрел, и взгляд его упал на опрокинутую табуретку.
Он только сейчас увидел ее. Табуретка была  явно  лишней  в  этой  ухоженной
дорогой квартире. Мягкая мебель, полированные поверхности, золотистые шторы,
видеотехника... И табуретка. Он подошел к ней,  присел  на  корточки  и,  не
прикасаясь, начал рассматривать. Нет, ничего особенного он на ней не увидел.
   - Грохот, - проворчал он вслух, - надо же, она услышала грохот... Если  я
сейчас упаду, никакого грохота не будет... Упадет мешок с травой и только...
Грохот может произвести табуретка, если ее хорошо  грохнуть  об  пол...  Или
человек. Если, опять же, грохнется с высоты... Виталий,  -  обратился  он  к
Худолею, - сделай, будь добр, снимочек от двери к окну,  только,  понимаешь,
чтобы захватить всю комнату, я  знаю,  есть  у  тебя  такой  широкозахватный
объектив.
   - Будет чуть искривлено... Не страшно?
   - Ничего... Главное, чтоб все на одном снимке. Усек?
   Пафнутьев снова прошел на кухню. Дашу он застал  в  той  же  позе  -  она
сидела, закрыв лицо ладонями.
   - Опять я, - сказал  он,  присаживаясь,  -  Даша,  милая...  Простите  за
настырность... Вот вы мне сказали, что, дескать, первая ваша мысль была, что
он упал и ударился...
   - Мне так показалось.
   - А откуда он мог упасть?
   - Не знаю... - она  первый  раз  посмотрела  на  Пафнутьева  заплаканными
глазами. - Почему-то подумалось.
   - И вы не поссорились?
   - Нет, - она покачала головой. - Когда долго не видишься, какие ссоры...
   - Долго - это сколько?
   - Наверно, больше недели не виделись.
   - Давно знакомы?
   - Около года... Мы на корте познакомились... Но... Как вам сказать... Это
было мимолетное знакомство. И только месяц назад мы стали...
   - Понимаю. А замуж он вам не предлагал?
   - Нет, но... Разговоры о будущем были. Хорошо бы туда поехать, хорошо  бы
вдвоем по Средиземному морю...
   - Это было всерьез?
   - Думаю, да.
   - А как вы думаете, Даша, что произошло? Как это могло случиться? Ведь ни
в какие же ворота!
   - Понятия не имею! Ничего не могу понять!
   - Вы уверены, что ни к чему в комнате не прикасались до нашего приезда?
   - Что вы имеете в виду? - она повернулась к нему.
   - Ну... Например, окно было распахнуто, но когда все  это  случилось,  вы
закрыли окно, задернули штору...
   - Нет-нет! Чтобы пройти к окну, чтобы пройти в комнату, мне  пришлось  бы
переступить через него... А я как увидела, так сразу сюда...
   - А как же позвонили? Ведь телефон в глубине комнаты?
   Даша молча показала на неприметный телефончик в виде подвесной  трубки  с
кнопками.
   - Понятно, - несколько  смущенно  кивнул  Пафнутьев.  А  про  себя  опять
подумал: ?Третий труп. Неужели не последний?"
   В  кабинете  Первого  находился  журналист,  их  разговор  затягивался  и
Голдобов нутром чувствовал, что это плохо. Уж коли он шастает не по правовым
коридорам, не в прокуратуре и в милиции, а сидит здесь,  то  хорошего  здесь
мало.  Значит  замах  не  на  плохое  ведение   следствия,   значит,   замах
покрупнее...
   В приемную входили  люди,  о  чем-то  договаривались  с  секретаршей,  но
Голдобов их не слышал. Барабаня пальцами по чемоданчику, он еще  и  еще  раз
просчитывал задуманное. Не все казалось ему  надежным,  но  отказаться  тоже
было нельзя. Уже нельзя. И потом, в атаке ему всегда везло.
   Открылась дверь и из кабинета вышел Фырнин. Голдобов остро глянул на него
и успокоился. Существует такое испытание для шахматистов - им дают взглянуть
на шахматную доску в течение одной секунды и после этого предлагают  оценить
позицию. Так вот, этой секунды  бывает  вполне  достаточно,  чтобы  уверенно
сказать о преимуществе черных или белых фигур. Потом, при  изучении  позиции
игроки найдут и скрытые возможности, и тайные замыслы, и коварные  ходы,  но
первое впечатление, секундное, всегда оказывается верным.  Голдобов  смотрел
на Фырнина не более секунды и вывод сделал - безопасный, управляемый или уж,
во всяком  случае,  покупаемый  человек.  Простодушная  улыбка,  румянец  от
волнения - как же, пообщался с первым человеком  края.  Голдобов  с  улыбкой
наблюдал, как Фырнин подошел к столу секретаря, суматошно шарил по  карманам
в поисках командировочного удостоверения, которое надо отметить, иначе ему в
редакции не выдадут суточных, как заискивал, прося отметить  не  сегодняшним
днем, а завтрашним...
 
*** 
 
   Вывод Голдобова был тверд и суров. Но он ошибся. И в  этом  не  было  его
вины.  Просто  ему  не  приходилось  сталкиваться  с  такими  вот   мягкими,
беспомощными в общении людьми, которые, однако, садясь  за  свой  письменный
стол, превращались в людей отчаянных,  рисковых  и  весьма  самоуверенных  в
выводах и заключениях. А улыбку, потерянный вид, бестолковость можно было бы
назвать маскировкой, если бы все это  не  было  искренним.  Голдобов  привык
общаться с другими людьми - напористыми, цепкими, которые  всегда  держат  в
кармане козырь для любого, с кем придется встретиться.
   - Входите, Илья Матвеевич, - сказала Вера.
   - Да вот сначала надо поприветствовать Валентина  Алексеевича,  -  широко
улыбнулся Голдобов, гордясь способностью запоминать имена.
   - О! А я к вам собрался... В Управление...
   - Собираетесь писать статью?
   - Не то чтобы собираюсь, но если уж так случилось, то ведь это...
   - Значит, еще не решили?
   - Знаете, Илья Матвеевич, вот я и хотел  об  этом  с  вами  поговорить...
Решить-то решил, статья будет, но некоторые положения требуют...
   - Проверки? - подсказал Голдобов нетерпеливо, уже держась за ручку двери,
ведущей в кабинет Первого.
   - Нет, я уже все проверил... В общем-то, факты подтвердились, да  и  Иван
Иванович  их  не  отрицает...  Он  одобрил  мои  намерения.  Речь   идет   о
согласовании формулировок, выводов, если позволите так выразиться...
   - Боже, какой дурак! - простонал про себя Голдобов. -  Похоже,  в  газеты
идут люди, которых до этого успели выгнать из десятка контор.  И,  не  желая
отказать себе в удовольствии, он спросил:
   - Скажите, вы до газеты работали где-нибудь?
   - О! - Фырнин махнул ладошкой. - В десятке контор! И отовсюду выгнали!
   - Что так? - вежливо удивился Голдобов. Будь он менее самоуверенным,  мог
бы сообразить, что человека, изгнанного из многих учреждений, надо  особенно
опасаться. Уж если изгоняли, значит  находили  в  нем  что-то  неприемлемое,
значит, почему-то не  уживался.  Но  Голдобову  было  не  до  столь  сложных
рассуждений. Слишком многое свалилось на него последнее время, чтобы он  мог
позволить  себе  проявлять  опасливость  и  неуверенность.  Этот   небольшой
разговор  лишь  убедил  его  в   собственном   превосходстве,   утвердил   в
правильности принятого решения.
   - Подождите меня, если есть время... Мы  могли  бы  вместе  пообедать,  -
предложил он.
   - Конечно, я подожду, тем более, что мне нужно еще позвонить...  Если  вы
не возражаете, - он повернулся к секретарше,  а  Голдобов,  воспользовавшись
паузой, прошел в кабинет.
   Сысцов  не  поднялся  ему  навстречу,  не  взглянул,  не  улыбнулся.   Он
разговаривал по телефону, глядя в  окно,  и  лицо  его,  освещенное  белесым
небом,  казалось  бледным  и  более  чем   всегда   морщинистым.   Голдобов,
потоптавшись у стола, неловко сел, положив папку на приставной столик.
   - Хорошо, - сказал Сысцов. - Позвоните утром. Вас соединят. Я предупрежу.
Надеюсь, что к тому времени будут новости, - он положил  трубку,  так  и  не
взглянув на Голдобова. - Слушаю вас.
   Такое начало не предвещало ничего хорошего. Но Голдобов знал  и  то,  что
Первый поддается влиянию, разговоры с ним  получались  даже  при  таком  вот
начале.
   - Я только что в дверях столкнулся с журналистом, этим.., газетчиком... -
он замолчал, ожидая, что Сысцов  подхватит  его  слова  и  сам  расскажет  о
состоявшейся беседе, но тот невозмутимо молчал, глядя Голдобову в  глаза.  И
тому ничего не оставалось, как продолжить. -  Что-то  он  не  показался  мне
слишком уж...
   - Говорите, я слушаю.
   - Как бы он не напутал... Только что похвастался - его выгнали из десятка
контор.
   - Из журнала  его  пока  не  выгнали.  И  не  собираются.  Я  только  что
разговаривал с  заместителем  главного  редактора.  Человек,  с  которым  вы
столкнулись  в  дверях  и  который  вызвал  у  вас  столь  пренебрежительное
отношение.., пользуется у них полным доверием. Они напечатают  все,  что  он
напишет.
   -  Значит,  надо  позаботиться,  чтобы  написанное  выглядело  достаточно
пристойно... Мы договорились вместе пообедать. Обычно хорошая пища на  таких
людей действует..
   -  Ну?  Как  она  на  них  действует?  Очень  даже  интересно,  -  Сысцов
усмехнулся, показав белоснежные, отлично сработанные зубы.
   - Хорошо действует. Они  начинают  понимать  свое  место  в  жизни,  Иван
Иванович.
   - Ценное наблюдение. - Сысцов побарабанил пальцами по столу, посмотрел  в
окно, полистал бумаги, лежавшие перед ним. Голдобов увидел, что  это  листки
из школьной тетради, причем, скорее всего, копии, сделанные на  ксероксе.  -
Некоторое время тому назад, Илья Матвеевич, - размеренно заговорил Сысцов, я
дал вам письма, пришедшие на мое имя. Я просил проверить  изложенные  в  них
сведения и доложить. Речь шла о многочисленных нарушениях в вашем ведомстве.
Помнится, я предупредил о серьезном отношении к этим письмам. Что сделано?
   - Работа идет, Иван Иванович, - осторожно  сказал  Голдобов,  подталкивая
Сысцова к тому, чтобы тот выложил новые сведения.
   - Идет, говорите? Это  прекрасно.  Делаю  вывод  -  вы  пренебрегли  моей
просьбой. Я не должен был давать эти письма. Они предназначались не вам.  Но
я пошел на это нарушение, полагая, что наши добрые отношения подтолкнут  вас
к работе быстрой и четкой. Вы не смогли или не пожелали погасить  письма.  И
вот они снова на моем  столе,  -  Сысцов  постучал  пальцем  по  листкам  из
школьной  тетради.  -  Мне  дал  их  почитать  человек,  который,   как   вы
утверждаете, никогда не знал хорошей пищи. Но этот человек  вполне  в  силах
лишить хорошей пищи и вас, и меня. Вы понимаете, о чем  я  говорю?  -  голос
Сысцова зазвенел от сдерживаемого гнева.
   - Да, Иван Иванович. Но все не так уж страшно...
   - Это  хорошо,  что  вам  не  страшно.  А  мне  страшно...  И  я  намерен
действовать. Я разговаривал с прокурором Анцыферовым. Завтра  утром  он  мне
доложит  полную  картину  происшедших  событий.  Странное  убийство   вашего
водителя,  странные  ваши   взаимоотношения   с   женой   убитого,   странно
убедительные письма, которые он рассылал во все  инстанции.  И  последнее  -
убит выстрелом в лицо еще один ваш приближенный. Этой ночью! Что происходит,
Илья Матвеевич? Мы взрослые люди, давно знаем друг друга и я надеюсь, вы  не
будете меня убеждать, что все это козни врагов. Мужайтесь, Илья Матвеевич.
   - Ну что ж, Иван Иванович, будем мужаться, - Голдобов твердо посмотрел  в
глаза Сысцову. Это была недопустимая дерзость и Голдобов знал, на что  идет.
Но то ли неожиданная смерть Заварзина его потрясла, то ли события  последних
лет измотали его нервы, но  он  совершил  ошибку.  Он  знал,  что  совершает
ошибку, но не мог удержаться.
   - Продолжайте.
   - Я все сказал. Нам всем придется мужаться.
   - Не понял?
   - Мы действительно давно с вами работаем, Иван Иванович,  и,  я  надеюсь,
еще  поработаем.  Эти  события,  -  он  небрежно  махнул  рукой  в   сторону
приемной... Прошелестят и забудутся.
   - У журналиста полная папка документов,  сведений,  выводов  следователя,
который ведет дело об убийстве. Не помню его фамилию...
   -  Пафнутьев.  Следователь  немного  увлекся...   Он   большой   любитель
детективов... Это его первая попытка расследовать серьезное преступление. До
сих пор он занимался семейными ссорами...
   - Остановитесь, Илья Матвеевич. Меня не  интересует  служебная  биография
следовател