ребята, заметали  следы  старым  дедовским
способом - красного петуха под собственный зад. Ищи-свищи-доказывай!
   -  Разбегаемся?  -  спросил  оперативник,  истомившись   в   затянувшемся
молчании.
   - Подожди, - Пафнутьев  с  привычным  безразличием  на  лице  смотрел  на
пробегающих прохожих, на лужи, на неиссякающий поток машин.  -  Послушай,  -
повторил он и опять замолчал.
   - Слушаю внимательно, - улыбнулся оперативник.
   - А не сделать ли нам такую вещь... Не провернуть ли нам  такую  забавную
штуку...
   - Не возражаю, - опять поторопил Пафнутьева собеседник.
   - Не суетись... Такая вот мыслишка посетила... А не поставить ли нам  под
окна Цыбизовой машину? Хорошую машину, "девятку", а? В приличном  состоянии,
с небольшим пробегом, а? Поставить ее так, чтобы она с улицы не видна  была,
но из окон Цыбизовой - как на ладони? Если  они  действительно  завязаны  на
угонах, у них же зуд по всему телу начнется на второй день!
   - Ловля на живца?
   - Да, но машина должна быть под круглосуточным наблюдением.
   - Можно проще.. Установить график, чтобы "девятка" стояла, к примеру, под
ее окнами только  с  семи  до  девяти  вечера.  Дескать,  кто-то  к  кому-то
приезжает каждый день на это время.  И  потом  опять  уезжает.  Она  человек
грамотный  и  на  второй  же  вечер  все  поймет  -  приезжает  любовник   к
девице-красавице.  Пока  они  воркуют,  машина  стоит  И  на  эти  два  часа
подключать ребят - пусть бы присмотрели.
   - Да, так лучше.
   - Тут в другом опасность... А  если  они  в  самом  деле  ее  угонят?  Не
расплатимся, Павел Николаевич.
   - Придумай с ребятами что-нибудь... Мотор, к примеру, не  заведется.  Или
тормоза не сработают. Или рулевое управление откажет.. Ведь  технически  это
осуществимо?
   - Вполне Уж если подобные вещи случаются с исправными машинами, то  здесь
и сам Бог велел, Нашкодить сумеем. Починим  ли  потом,  трудно  сказать,  но
сломать - сломаем.
   - И с завтрашнего вечера машина будет стоять?
   - Если поднатужиться, то можно уже и сегодня выставить нашу "девятку"  на
обозрение.
   - Поднатужься. Если что понадобится - подключай меня.
   - Вечером позвоню, доложу, - оперативник протянул руку.
   - Давай, Коля. Вперед и с  песней,  -  Пафнутьев  крепко  пожал  холодную
мокрую ладонь оперативника и поддернув поднятый воротник плаща,  шагнул  под
мелкий осенний дождь.
   Не сложилось у Андрея с  Викой,  не  сложилось.  То  ли  она  слишком  уж
отличалась от Светы и любое ее слово его как-то задевало, то ли  слишком  уж
он близко принял Свету, как единственно возможную для него  женщину  и  все,
что с ней было связано, воспринималось им как некая истина, с которой  можно
только сравнивать. А скорее всего не отошел он еще, продолжал жить событиями
прошлого года, даже не замечая этого.
   Поначалу он вообще не воспринимал Вику всерьез. Появился  рядом  человек,
ну и пусть. Вроде, неплохой человек, красивая девушка, не дура, не  злобная,
не спесивая. Но он не мог избавиться от ощущения, что  все  стоящее,  что  у
него могло бы быть в жизни, уже было, и теперь возможны  только  заменители,
протезы истинных чувств. По молодости Андреи не  знал  еще,  что  не  бывает
единственной  любви,  не   бывает   единственно   правильных   чувств.   Все
возвращается, многое повторяется с какими-то отклонениями от  того  образца,
который ты познал в самом начале своей жизни. К Вике он относился  явно  без
трепета, скорее терпя ее, как терпят шаловливого  щенка,  готового  в  любую
минуту  опрокинуться  на  спину,  лизнуть  в  щеку,  куснуть  за  палец,  но
решительно отодвигают в сторону, когда он становится слишком уж докучливым.
   Изменилась Вика за последний год, сильно  изменилась.  Люди,  знавшие  ее
раньше, узнавали с трудом. Исчезли  торчащие  в  стороны  малиновые  волосы,
сделавшись мягкими и светлыми, они покорно улеглись на плечи. Лежали в шкафу
среди старого хлама сверкающие химическими красками  колготы,  свисающие  до
колен свитера. Теперь на ней был  строгий  серый  костюм,  белая  блузка,  а
вместо кроссовок с вывернутыми наружу языками, на ногах у Вики  были  черные
кожаные туфельки  на  невысоких  каблуках.  Она  и  внутренне  изменилась  -
сделалась  строже,  сдержаннее,  к  ней  уже  невозможно   было   обратиться
панибратски, похлопать по плечу  или  еще  по  какой-нибудь  соблазнительной
части тела, а этих самых соблазнительных мест, как это заметил Пафнутьев еще
в прошлом году, у нее стало еще больше,  поскольку  все  поглощающий  свитер
валялся без дела.
   Вика понимала, что Андрею в его  состоянии  сейчас  нужен  не  вызов,  не
бравада, не девушка своя в доску. Она  должна  была  стать  просто  красивой
женщиной, которая понимает его лучше, чем кто бы то ни было. После той ночи,
когда он остался у нее и казалось, что все  определилось  надолго,  если  не
навсегда, Андрей попросту исчез. Он сразу почувствовал, что в чем-то  важном
она сильнее его, отчаяннее, готова идти дальше, без раздумий и колебаний. Он
так не мог. Но не мог признать и  ее  превосходства.  Скорее  всего,  истина
находилась где-то здесь, где-то рядом.
   Она не звонила Андрею, а вот к Пафнутьеву время от  времени  заглядывала.
Чувствовала Вика,  понимала,  что  Пафнутьев  видит  ее  насквозь  со  всеми
слабостями, желаниями и что она ему нравится. Да  он  этого  и  не  скрывал,
говорил открытым текстом, но так решительно,  что  его  слова  вполне  могли
сойти за шутку. Но Вика знала - у его слов  только  форма  шутливая,  только
форма, что Пафнутьев все говорит всерьез.
   Придя  к  нему  в  очередной  раз.  Вика  заглянула  в  дверь  и,  увидев
посетителя, хотела было тут же скрыться, но Пафнутьев ее остановил.
   - Заходи, Вика! - крикнул  он  даже  с  некоторой  поспешностью.  -  Этот
человек долго не задержится" он уже попрощался.
   И действительно, едва посетитель услышал  эти  слова,  тут  же  поднялся,
поклонился, прижав красноватые ладошки к груди, словно прося простить его за
неуместность появления, и пятясь, пятясь отошел к двери,  открыл  ее  не  то
задом, не то спиной, и с тем пропал.
   - Я не помешала?
   - Помешала, - кивнул Пафнутьев. - Ему помешала. А меня  спасла.  Это  наш
эксперт. Он приходил взять денег на водку, а тут ты. Лишила его всех  планов
и надежд.
   - Но не навсегда же?
   - Нет-нет, он через пять минут опять заглянет сюда, узнать не ушла ли ты.
Но ты ведь не уйдешь через пять минут?
   - Надеюсь продержаться.
   - Эх, Вика, Вика, что ты с собой делаешь, - простонал Пафнутьев, усаживая
гостью к приставному столику. - Негуманно ты  себя  ведешь.  Можно  сказать,
даже безжалостно.
   - А что я такого делаю? - она испуганно заморгала.
   - Хорошеешь, - скорбно произнес Пафнутьев.
   - Ну, ладно... Больше не буду!
   - Я тебе таких указаний не давал, таких пожеланий не высказывал.  Поэтому
не надо. Хорошела до сих пор? Вот и продолжай этим  заниматься.  Я  не  знаю
более достойного занятия для красивой женщины.
   - Это вы обо мне?
   - ао ком же еще? - Пафнутьев пошарил глазами по кабинету. - Других тут не
вижу.
   - Ох, Павел Николаевич, если бы мне об этом напоминали хотя бы изредка!
   - Я готов этим заниматься с утра до вечера, - твердо заверил Пафнутьев.
   - А что мешает? - спросила Вика без улыбки и их взгляды встретились.  Оба
были серьезны.
   - Я человек служивый, - спрятался Пафнутьев за шутку. - Было бы указание.
   - Считайте, что вы его уже получили.
   - Ох, Вика... Все эти твои штучки заставляют мое сердце время от  времени
попросту останавливаться.
   - Какие штучки, Павел Николаевич? - и Вика так захлопала невинными своими
глазами, что сердце Пафнутьева и в самом деле готово было  остановиться.  Но
он решительно взял себя в руки.
   - Не надо нас дурить, Вика. Не надо нас дурить. Знаешь, какой я умный? Ты
даже  представить  себе  не  можешь,  какой  я  умный.  Иногда  самого  ужас
охватывает.
   - Представляю, - сказала она, закинув ногу на ногу.
   - Боже! - воскликнул Пафнутьев.
   - А что такое? - не поняла Вика.
   - Да у тебя, оказывается, и коленки есть! И какие коленки!
   - Какие есть, - скромно сказала Вика, одернув юбку.
   - Что Андрей? - спросил Пафнутьев отлично  сознавая,  что  этого  вопроса
задавать не следовало, но он решил быть честным по отношению к своему  юному
другу.
   - Не знаю, - холодновато  ответила  Вика,  ответила  не  только  на  этот
вопрос, но и на все последующие, связанные с Андреем, связанные с кем бы  то
ни было, кроме Пафнутьева. Он понял. Помолчал.
   - Ну ничего... Никуда он, бедолага, от нас не денется. Все хорошо,  Вика.
Знаешь, у законченных  наркоманов,  да  и  у  начинающих  тоже,  бывает  так
называемая ломка. Это когда заканчивается действие одной  дозы  наркотика  и
уже хочется, мучительно, нестерпимо хочется новой  дозы.  Страдания  человек
испытывает совершенно невероятные. Вот и у него сейчас идет такая ломка.
   - Сколько же ему можно еще ломаться?
   - Это от него не зависит, это от организма. Как  природа-мама  определит,
так и будет. А мы со своими жалкими потугами  во  что-то  вмешаться,  что-то
изменить, ускорить, замедлить... Можем только помешать.  Он  чувствует,  что
прежний  наркотик  кончился,  действие  его  ослабло,  но  боится  себе   же
признаться в  этом.  Ему  кажется,  что  здесь  есть  что-то  нехорошее.  Он
ошибается. Тут все нормально. Так и должно быть. И никак иначе.
   - Павел Николаевич, - проговорила Вика каким-то другим тоном,  -  скажите
лучше... Как вы поживаете? Что вас тревожит, что радует, что тешит?
   - На все твои вопросы отвечаю одним словом -  А  мои.  Твой  сосед.  Меня
радует, что удалось познакомиться с ним довольно плотно,  но  меня  тревожит
то, что некоторые люди, -  он  поднял  глаза  к  потолку,  выпустили  его...
Напрасно. Ох, напрасно. Но меня  тешит  полная  неопределенность  -  они  не
знают, как им быть дальше... Ну, да ладно. А тебя он не тревожит?
   - Пока нет... Пропал куда-то. Вся компания съехала с квартиры. Тишина.
   - Они в самом деле съехали или просто затихли?
   - Съехали. Я на их  двери  укрепила  волос...  Если  бы  дверь  хоть  раз
открылась, я бы сразу это поняла. Не открывалась.  Мой  волос  все  эти  дни
остается на месте.
   - Легли на дно, - сказал Пафнутьев с огорчением. - Ну, ничего, проявятся,
крючок мы  забросим  уже  сегодня  вечером.  Клюнут.  Или  лучше  сказать  -
проклюнутся. Тебе не хочется поменять квартиру? Я бы мог посодействовать?
   - И это советуете вы? Начальник следственного отдела?
   - Да, Вика. Это советует тебе начальник  следственного  отдела.  Человек,
который кое-что знает.
   - А им вы не хотите посоветовать  поменять  квартиру?  Посодействовать  в
этом? На более  удобную,  с  зарешеченными  окнами,  с  хорошей  охраной,  с
регулярной кормежкой? А, Павел Николаевич?
   - Именно над этим и работаю.
   - Успешно?
   - Очень.
   - Тогда я остаюсь в своей квартире.
   - Смотри, Вика... Мне бы спокойней спалось, если бы я  знал,  что  ты  не
рядом с ними...
   - Павел Николаевич! - весело  рассмеялась  Вика.  -  Вы  вынуждаете  меня
говорить неприличные вещи... Мне бы тоже спокойней спалось, если бы я знала,
что вы рядом! Игра слов, да?
   - Видишь ли, - смутился Пафнутьев  и  довольно  заметно  покраснел,  -  в
каждой шутке есть только доля шутки.
   - А все остальное? Правда?
   - Да. Шутка - это  только  форма.  А  содержание...  Содержание  остается
неизменно суровым. У меня тоже напрашиваются  игривые  слова...  Но  мне  не
хотелось бы их произносить игриво... А то мы все шутим, шутим,  все  боимся,
как бы нас всерьез не приняли, как бы...
   Резкий телефонный звонок прервал Пафнутьева.
   - Слушаю, - сказал он уже другим голосом, суховатым и требовательным.
   - Тут опять наш приятель не очень хорошо себя ведет,  -  Пафнутьев  узнал
голос стукача Ковеленова.
   - Ив чем это выражается?
   - Зверское избиение без видимых на  то  оснований,  -  помолчав,  ответил
Ковеленов. - Не знаю, выживет ли...
   - Кто?  -  недовольно  спросил  Пафнутьев.  Что-то  не  нравилось  ему  в
сегодняшнем разговоре со  стукачом,  что-то  настораживало.  Ковеленов  явно
выпадал из своего обычного чуть снисходительного насмешливого тона  Впрочем,
это могло объясняться и необычностью  обстановки,  неудобством  расположения
телефонной будки, мало ли чем еще...
   - Жертва, - ответил Ковеленов  напряженным  голосом.  Обычно  он  говорил
легко, как бы слегка посмеиваясь и над собой, и над той  таинственностью,  к
которой  прибегали  оба,  скрывая  ото  всех  на  свете  свою  связь,   свое
сотрудничество. Так уж у них установилось  с  самого  начала  -  даже  самое
важное сообщать походя,  бесцветным  голосом,  с  улыбкой,  а  то  с  этакой
кривоватой ухмылкой, какая бывает у людей, жалующихся на несварение желудка,
запор или еще какую-нибудь  хворь,  о  которой-то  в  приличном  обществе  и
сказать неловко.
   - Я там нужен? - спросил Пафнутьев.
   - Решайте... Думаю, для общего образования и не помешает... А там уж  вам
виднее, как оно и что...
   Пафнутьев все больше настораживался. С одной стороны сам звонок говорил о
том, что Ковеленов  продолжает  работать,  сообщает  ему  о  местонахождении
человека, которого он ищет, и в то  же  время  в  его  словах  явно  звучало
какое-то несмелое, замаскированное предостережение.
   - Из наших там есть кто-нибудь?
   - Есть... Но они, по-моему, не знают как им поступить, как жить дальше...
   - Они его взяли?
   - Повода не находят. Вот если помрет, или еще чего пострашнее с  нею,  то
есть, с жертвой случится, тогда, глядишь, и это самое... - продолжал мямлить
Ковеленов.
   - Мне кого-нибудь прихватить с собой?
   - Не помешает, хотя хватает тут  вашего  брата,  -  ответил  Ковеленов  с
легкой, но четко услышанной заминкой. И Пафнутьев еще  больше  озадачился  -
такая  заминка  проскакивает,  когда  человеку  кто-то   подсказывает,   что
говорить.
   - Ты там один?
   - Нет.
   - Кто еще?
   - Да много разных...
   - Кого много? Твоих ребят, моих, случайных?
   - Всех хватает.
   - Ничего не понимаю! - резко сказал Пафнутьев в трубку.
   - Я тоже.
   - А сам-то ты не попался?
   - Трудно сказать...
   - Даже так... Хорошо... Еду.
   - Может не стоит? - произнес Ковеленов странно вымученным голосом и  этим
окончательно сбил Пафнутьева с толку.
   - Приеду разберусь. Откуда звонишь?
   - Тут телефон случайно целый оказался, как раз в тылу кинотеатра "Пламя".
Сквер, скамейки, мокрые, правда, замоченные, деревья... И будочка телефонная
стоит... Дверь сорвана, стекла выбиты, как после бомбежки, а телефон, как ни
странно, работает... Я возле большой клумбы, здесь в центре  сквера  большая
клумба с красными цветами, они, по-моему, и зимой красным цветом цветут...
   - Знаю!
   - Вот здесь и развернулись печальные события, - уныло тянул Ковеленов.
   - Для кого печальные?
   - Для меня, конечно. А потом... Потом, кто его знает,  кого  эти  события
засосут, затянут, поглотят...
   - Ладно, еду.
   - Мне подождать?
   - Подожди,  но  в  сторонке.  В  дело  не  лезь.  Вообще,  постарайся  не
возникать.
   - Нам всем этот совет не помешает, - произнес Ковеленов загадочные слова,
но пока Пафнутьев соображал, как их понимать и что за ними стоит, он сам уже
положил трубку. Помолчал, глядя в телефонный диск.  Что  его  насторожило  в
этом разговоре, что было непривычным? Ковеленов говорил о клумбе с  красными
цветами и сказал, что они, по его мнению, цветут  чуть  ли  не  всю  зиму...
Непонятно.  Ковеленов  в  разговоре  допустил   какой-то   сбой,   нарушение
связности... Но Ковеленов не допускал сбоев. И проскочило у  него  еще  одно
словечко - замоченные скамейки.  Замоченная,  значит,  насильственно  убитая
скамейка? Или он просто нашел возможность вставить в разговор само  слово  -
"замоченный"? То есть, убитый. Кто убитый? Он сам, Ковеленов?  Но  я  с  ним
разговаривал и это был именно Ковеленов... Кто  же  еще  убитый,  о  ком  он
открыто сказать не мог?
   Пафнутьев наскоро  попрощался  с  Викой  и  вышел  на  улицу.  В  сквере,
расположенном в тылу кинотеатра "Пламя",  он  был  через  пятнадцать  минут.
Кинотеатр стоял пустой, облезлый,  афиш  не  было,  фильмы  здесь  давно  не
крутили. Как и во всем городе - явные следы запустения, разложения, умирания
страны. В  громадных  стеклах  здания  он  увидел  лишь  разноцветные  блики
заморских  машин  -  из  кинотеатра  устроили  автосалон.  Но  возле  здания
Пафнутьев ничего странного, неожиданного не увидел. Бродили  мокрые  парочки
под  зонтиками,  по  привычке  приволокшись  к  кинотеатру,   на   остановке
троллейбуса  сидели  старухи  с  двухколесными  сумками,  набитыми   пустыми
бутылками - видимо, возвращались с промысла  по  окрестным  кустам.  Старухи
смотрели прямо перед собой уставшими от жизни глазами и никакого волнения на
их  сморщенных  лицах  Пафнутьев  не  обнаружил.  Где-то  в  глубине  сквера
топтались несколько парней в кожаных куртках... Прогуливал какую-то,  мокрую
несчастную болонку старик с тростью. И все.
   Пафнутьев удивился, еще раз  обошел  вокруг  холодного  кинотеатра  -  ни
драки, ни скопления народа, ни самого Ковелецова он  не  увидел.  Пройдя  по
дорожке в сторону клумбы, он  нашел  телефонную  будку,  о  которой  говорил
Ковеленов. Все правильно - дверь сорвана, стекла выбиты, но трубка... Тут он
столкнулся  с  первой  неожиданностью  -  трубка  висела  как-то  уж   очень
безжизненно, так  работающие  телефоны  не  выглядят.  Он  подошел  поближе,
заглянул  за  будку.  Все  нормально  -  грязь,  пакеты,  небольшой   филиал
общественного туалета. Пафнутьев вошел в будку, взял трубку, послушал -  она
молчала. Телефон не работал.  И  похоже,  не  работал  уже  давно.  Разбитые
стекла,  прожженный,  расплавленный  сигаретами  диск,  гвоздь,  безжалостно
вколоченный  в  монетную  щель...  Видимо,  здесь  самоутверждалось  молодое
поколение, выбравшее пепси-колу и рыночную экономику.
   Пафнутьев уже хотел было выйти из будки, но не успел -  сильный  удар  по
затылку сразу пригасил и  восприятие  и  желание  сопротивляться.  Последняя
связная мысль его была словно  для  протокола  осмотра  места  происшествия:
"сильный  удар  в  затылочную  часть   головы   твердым   тупым   предметом,
предположительно молотком".
   И он медленно сполз на мокрое дно  будки.  Пафнутьев  уже  не  видел,  не
ощущал, как прямо по аллее к будке бесшумно подъехала черная легковая машина
и двое ребят в кожаных куртках, которые совсем недавно без дела топтались  у
рекламного щита, подхватили его под руки  и,  не  церемонясь,  затолкали  на
заднее сидение. Дверца захлопнулась,  машина  дала  задний  ход  и  бесшумно
проехав  сотню  метров   по   пустынной   аллее,   усыпанной   ракушечником,
соскользнула на проезжую часть.
   Старухи, сидевшие на троллейбусной остановке, ничего не  заметили,  ничем
не взволновались  -  продолжали  смотреть  прямо  перед  собой,  положив  на
сумки-коляски тяжелые руки со вздувшимися венами. Продолжал мерно вышагивать
старик с мокрой болонкой, а парочки под зонтиками  целовались,  шептались  и
касались друг друга холодными мокрыми щеками.
 
*** 
 
   Пафнутьев приходил в себя медленно, словно бы по частям. Первое,  что  он
ощутил, был холод, озноб во всем теле. Наверно, холод и ускорил  возвращение
сознания. Было такое ощущение, словно все тело овевал холодящий  сквознячок.
Пафнутьев понял, что он раздет. Это его озадачило,  и  он  начал  настойчиво
пробиваться к сознанию, пытаясь понять, как он оказался в  таком  положении,
что  произошло.  Постепенно  вспомнил  разговор  с  Ковеленовым,   кинотеатр
"Пламя", там связные воспоминания обрывались. Значит, там меня и прихватили,
подумал он. И тут же в памяти всплыл металлический каркас телефонной  будки,
куда его заманили и откуда он уже не  смог  выйти  сам.  Из  будки  его  уже
выволакивали.
   Попытавшись открыть глаза, Пафнутьев ощутил тяжесть  ве