бы от потери крови скончался.
   - Важную жилу перебили?
   - Вену, - поправил Овсов.
   - Будет жить?
   - Будет... Но что это за жизнь?
   - Да, с протезами тяжело. Закупать приходится, - сочувственно  проговорил
Пафнутьев. - Я слышал,  несколько  эшелонов  заказали  в  Германии.  Сейчас,
кстати, вся Европа работает на нас - протезы штампуют тысячами,  миллионами,
детские, взрослые, женские. Даже по национальностям как-то различают.
   - Остановись, Паша... Пришли.
   Ерхов лежал, глядя в  потолок.  Лицо  его  было  покрыто  рыжей  щетиной,
белесый  взгляд  казался  отрешенным.  Увидев  Овсова,  он  оживился,   чуть
сдвинулся, попытался подтянуться повыше на подушку.
   - Ну что, доктор? - спросил он и одними  лишь  этими  словами  подтвердил
все, что Овсов говорил о нем Пафнутьеву. - Надежда есть?
   - Надежда умирает  последней,  -  неловко  пошутил  Пафнутьев  и,  только
произнеся эти слова, понял, что промахнулся. Ерхов затравленно  взглянул  на
него, побледнел, хотя, казалось, куда ему дальше бледнеть.
   - А сам-то как? - спросил Овсов.
   - Да вроде держусь... Или это только кажется?
   - Везет тебе, старик! - решительно заявил  Пафнутьев,  нащупав,  наконец,
тон, которым можно говорить здесь, в этой палате, с этим  больным.  Овсов  с
удивлением посмотрел на него, но вмешиваться не стал.
   Для себя он уже определил состояние Ерхова по его вопросам, цвету лица, а
температуру и прочие показатели состояния организма он  знал  по  донесениям
сестричек.
   - Что значит везет? - насторожился Ерхов.
   - Ну,  как  же!  Твой  приятель  уже  в  лучшем  мире  обитает,  похороны
состоялись,  народ  свое  отрыдал...  А  ты  здесь  балдеешь,  на   снегопад
любуешься... Конечно, везучий.
   Овсов  только  головой  крутнул,  услышав  слова  Пафнутьева,  но   опять
промолчал, не приходилось ему еще видеть друга при исполнении  обязанностей.
Овсов  понял  -  Пафнутьев  решил  не  успокаивать  Ерхова,  не  лишать  его
трепетного состояния и страха за свою жизнь.  Видимо,  так  ему  проще  было
задавать вопросы.
   - Это из прокуратуры, - пояснил Овсов.  -  Хочет  с  тобой  поговорить...
Побеседуйте пока, а я пройдусь по палатам.
   - Это.., обязательно? - спросил Ерхов.
   - Это более важно,  чем  твое  выздоровление,  старик!  -  опять  брякнул
Пафнутьев что-то несусветное, и Овсов поспешил выйти.
   - Почему более важное?
   - Потому что твое выздоровление - дело решенное. А  я  здесь  представляю
многих людей, для которых все испытания  впереди.  И  потом,  ты  же  должен
подумать, что будет с тобой, куда отправишься, чем займешься после того, как
выйдешь отсюда, если выйдешь, конечно.
   - А почему могу не выйти?
   - Некоторых выносят.
   - Что... К тому идет?
   - Старик, какой-то ты запуганный... Так нельзя. Это плохо. Держись, и все
будет в порядке. Ты попал в руки лучшего врача этого города.
   - Точно? - с надеждой в голосе спросил Ерхов.
   - Сам не видишь?
   - Вообще-то да...
   - Он показывал пулю, которую вытащили из твоего бездыханного  тела?  Нет?
Значит, не хотел тебя расстраивать. А мне показал. Даже подарил на память.
   - А почему вам, а не мне?
   - Потому что она мне нужнее. Я по этой пуле узнаю, кто в тебя стрелял, из
какого ствола, в кого еще стрелял или намеревался выстрелить.
   - Баллистическая экспертиза?
   - Не совсем, но уже где-то рядом бьешь... - Пафнутьев придвинул табуретку
и в тот момент, когда  повернулся  к  Ерхову  спиной,  изловчился  нажать  в
кармане кнопку диктофона. - Поговорим, - сказал он, усаживаясь плотно и всем
своим видом давая понять, что разговор будет неторопливый и обстоятельный.
   - Ну что ж... - пробормотал Ерхов" - Пусть так...
   - Пару дней назад имел подробную беседу с Вовчиком,  -  сказал  Пафнутьев
как бы между прочим.
   - Неклясовым?!
   - Да, - Пафнутьев махнул рукой, давая понять, что это событие для него не
столько уж и важное.
   - Его взяли?
   - В собственном кабинете с  ним  беседовал,  -  сказал  Пафнутьев  чистую
правду. Лукавил Павел Николаевич, но что делать,  это  все-таки  лучше,  чем
врать и постоянно бояться разоблачения. Даже в беседе с отпетым бандюгой  не
мог Пафнутьев скатиться к откровенной лжи, даже в  таком  вот  положении  не
забывал он о собственном достоинстве. Гордыня это все,  гордыня,  но  он  не
собирался отказываться от нее.
   - О чем? - спросил Ерхов, глядя в потолок.
   - На столе перед нами лежал  железный  кружочек.  -  Пафнутьев  вынул  из
кармана и показал Ерхову крышку в целлофановом пакете.
   - А почему в мешочке? - с нервной улыбкой  спросил  Ерхов.  -  Порезаться
боитесь?
   - Потому в мешочке, что все самые ценные вещи человек склонен  прятать  в
мешочек, - рассмеялся Пафнутьев. - А если серьезно - отпечатки пальцев  хочу
сохранить.
   - Понятно, - кивнул Ерхов. - Я как-то забыл, с кем разговариваю.
   - Потолкуем? - спросил Пафнутьев.
   - Попробуем...
   - Нет, начнем без проб... В соседней палате лежит  человек,  которому  ты
уши обрезал... Бильдин. Помнишь такого?
   - Не может быть! - Ерхов с ужасом уставился на Пафнутьева.
   - Привести?
   - Не надо... Я прошу... Не надо его приводить. Не хочу его видеть.
   - А он не возражает... Всегда, говорит, рад встретиться...
   - Нет, не сейчас, только не сейчас,  я  вас  прошу!  -  шепотом  закричал
Ерхов.
   - Как скажешь, - легко согласился  Пафнутьев.  -  Поговорим  без  него...
Скажи, будь добр, на фига ты ему уши отрезал?
   - Неклясов...
   - Нет-нет! Про Вовчика потом... Уши Бильдину оттяпал ты. Вопрос - зачем?
   - Деньги мы с  него  требовали...  Он  упирался.  Обещал,  а  потом  стал
упираться... Нету, говорит, разошлись, говорит... Неклясов рассвирепел... Он
легко свирепеет, вы знаете?
   - Наслышан.
   - Ну, что... Приказал похитить мужика. Похитили... У того и охраны-то  не
было... Водитель с газовой хлопушкой... И все. Водителя устранили.
   - Как?
   - Ну, как, очень просто... Из баллончика в лицо прыснули. Он и вырубился.
А Бильдину велели  в  машину  садиться.  Сел,  не  сопротивлялся.  Побледнел
только, дурным стал.
   - Это как?
   - Ну, как... То ткнется не туда,  то  дает  мне  портфель  подержать,  то
говорит, у него на спине зачесалось, потом стал просить, чтоб позволили  ему
девочке позвонить... Поплыл мужик. Это бывает.
   - Часто?
   - Со  всеми  бывает,  только  по-разному...  -  без  выражения  продолжал
рассказывать Ерхов. - Один в одно ударится, другой в другое... Один,  помню,
уделался... Стоит, а у него из штанины течет... По-разному, -  Ерхов  лежал,
откинувшись на  подушку,  глядя  в  потолок.  Лоб  его  покрывала  испарина,
рыжеватое, веснушчатое лицо казалось безжизненным.
   - А Неклясов? Участвовал в похищениях?
   - Нет, ему доставляли человека... Для последнего разговора.
   - Он тоже уши отрезал?
   - Пробовал как-то... Перемазался весь, рубашка в  крови  оказалась...  Он
очень переживает за свои шмотки... Как увидел, что рубашка в крови, тут же в
истерику впал, содрал ее с себя, в камин затолкал и сжег.
   - - А это зачем?
   - Ну... - протянул Ерхов, и легкая улыбка тронула его бесцветные губы.  -
С виду он вроде крутой мужик, он и в самом деле крутой, но  у  каждого  есть
свой пунктик... Неклясов боится следы оставлять.  Если  есть  возможность  -
перчаток не снимает, даже ест в перчатках. Тонкие  у  него  такие  перчатки,
черные. Лайковые... Если есть возможность не подписать  бумагу,  никогда  не
подпишет... Если надо записку передать, так напишет, что не сразу поймешь, о
чем речь идет... Пунктик у него такой. Если вы с ним говорили, то,  наверно,
знаете, - Ерхов быстро взглянул на Пафнутьева.
   - Знаю, - кивнул тот. - Воды попросил, а потом побоялся  стакан  взять...
Видно, вспомнил Штирлица - как немцы на стакане отпечатки пальцев засекли...
   - Во-во, - обрадовался Ерхов тому, что  его  поняли,  что  разговор  идет
честный, открытый, и он ничего  нового  для  этого  человека  не  сказал,  а
значит, и в предательстве его никто не упрекнет.
   - Бильдин говорил, что после того, как уши  ему  оттяпал,  ты  еще  и  на
сковородке их поджаривал? - спросил Пафнутьев.
   - Да ну, поджаривал... Это он с перепугу. Опять  же,  когда  человек  без
ушей, ему что угодно может  показаться...  Было  дело,  бросил  его  уши  на
сковородку... Кто же думал, что на него это так подействует... Ну, в  общем,
как увидел свои уши на сковородке, сразу и отключился. Неклясов  говорит,  а
ну-ка ему нашатырь под нос...
   - А где взяли нашатырь?
   - Был у нас...
   - Приготовлен?
   - Да, в аптечке стоял.
   - А что еще было в аптечке?
   - Ну... Йод, бинты, лекарства всякие...
   - Приспособления?
   - Кое-какие...
   - Какие именно? Утюги? - подсказал Пафнутьев.
   -  Да  что  утюги...  Одна  дамочка  не  хотела  поделиться...  -   Ерхов
усмехнулся. - Поделилась. Неклясов где-то  вычитал  про  китайскую  пытку...
Берется трехлитровая стеклянная банка,  туда  помещается  голодная  крыса...
Потом эту банку привязывают к животу горловиной. И крыса начинает вгрызаться
в живот...
   - Кошмар какой-то! - передернулся от ужаса Пафнутьев.
   - Но до этого не дошло... Дамочка как увидела крысу у себя на животе, как
почувствовала ее лапки с коготками... Все отдала. Но,  по-моему,  она  после
этого немножко дурная стала.
   - Это как?
   - Рассказывали ребята... Только кто к ней прикоснется легонько,  к  руке,
например... Она в крик.
   - Ее фамилия Забелина? - спросил Пафнутьев.
   - Да, кажется, так... Забелина. Эля... Элеонора ее зовут.
   - А кто это проделывал, с крысой?
   - Да все старались, как могли... С  ней  же,  с  крысой,  не  так  просто
управиться... Самим бы уцелеть...
   - Предложил Неклясов?
   - Не то чтобы предложил... Приказал. Эля, как  увидела  крысу  в  клетке,
сразу готова была доллары отдать... Но Вовчик говорит,  надо  попробовать...
Попробовали.
   - А как вы узнали, что у нее есть деньги?
   - Три овощных магазина в городе держит.
   - Так... А яйца Веденяпину кто отрезал?
   - Саша... Которого у Леонарда убили.
   - Перемазался, наверно?
   - Да нет, не очень... Как-то все удачно у него получилось.
   - Тоже собаке отдали?
   - Ну, не самим же есть.
   - Поджаривали?
   - На сковородку бросили, но так,  для  куражу...  Мы  заметили,  что  как
только бросишь какой-нибудь орган.., не  знаю,  как  сказать...  Как  только
бросишь на сковородку, человек сразу в отпад.
   - И что же, понравились собаке человеческие яйца?
   - А, знаете, нет... Понюхала, помусолила, пожевала, а жрать не стала.
   - Что же потом с ними сделали?
   - В унитаз спустили.
   - А Веденяпину показывали, как его яйца в унитаз спускаете?
   - Ему тогда плохо было... Он только слышал, что воду спустили.
   - Отдал деньги?
   - А мы у него денег и не просили... Он подписал дарственную на дачу.
   - Кому дача досталась?
   - Никому... Дарственная  потом  пошла  как  юридическое  подтверждение...
Неклясов продал дачу... Вроде хорошо продал. Нам по тысяче баксов отстегнул.
   - Каждому?
   - Кто в операции участвовал...
   - Слушай, ну, а зачем все-таки вот так круто с  мужиком  обошлись?  Можно
было как-то иначе подействовать...
   - А уже ничего не помогало... Вовчик в истерику... Да еще этот  Веденяпин
что-то про яйца сказал... Была какая-то шутка... Ну, Вовчик и взвился...  Ах
так, говорит... И пошло-поехало.
   - Где все это происходило? - спросил Пафнутьев и  даже  дыхание  невольно
попридержал - самый главный вопрос свой задал.
   Ерхов помолчал, медленно повернул голову к Пафнутьеву, встретился  с  ним
взглядом.
   - Ну, вы даете, - проговорил он.
   - Видишь ли, - ответил Пафнутьев, - то, о чем мы говорили до  сих  пор...
Крыса в банке, уши на сковородке,  яйца  в  унитазе...  Это  ведь  все  было
известно из показаний потерпевших... Мы потрепались с тобой о  подробностях,
а суть известна... А вопрос у меня только один - адрес?
   - Но вы знаете, что если скажу, то мне уже не жить?
   - А так... Жить?
   - Не знаю... Как доктор скажет...
   - Мы примем все меры безопасности - в этом могу тебя  заверить  со  всей,
как говорится, ответственностью.
   - Не надо, - слабо шевельнул рукой Ерхов. - Сами знаете, что все эти меры
безопасности не стоят и... Отрезанных ушей они не стоят. Вот эти ваши ребята
в коридоре с автоматами...
   - Откуда ты о них знаешь?
   - Заглядывали... Даже сигареткой  угостили.  Хорошие  ребята,  но  это...
Пустое место... Вовчика они не остановят.
   - Неклясова беру на себя, - заверил Пафнутьев.
   - Никто его на себя взять не сможет, - вздохнул Ерхов. -  Не  обижайтесь,
но Вовчик... Это даже не человек, как мне кажется, что-то другое... Вот  нас
расстреляли у Леонарда... Так просто он этого не оставит... Готовьте места в
морге... Будут трупы...
   - Но еще надо найти того, кто стрелял! - воскликнул Пафнутьев.
   - Для него не обязательно, что это будет именно тот...  Ему  важно,  чтоб
трупы были.
   - Хорошо, давай поступим так...  Я  переселю  тебя  в  закрытую  квартиру
прокуратуры... О ней знаю только я, Пафнутьев Павел Николаевич...
   - Так не бывает.
   - Не понял?
   - Не бывает, чтобы о  служебной  квартире  знал  только  один  человек...
Наверняка знают еще несколько...
   - Но ведь мои же люди! - вскричал Пафнутьев. - Это не городская больница!
Закрытая квартира. Овсов будет тебя навещать, ты под присмотром... И  потом,
не сегодня все это произойдет, не  завтра...  Окрепнешь,  наберешься  сил...
Через неделю-вторую и переселим... А? Опять  же  не  один  там  будешь,  под
охраной... Ну?
   - Подумать надо.
   - Думай. И еще послушай... Я не всегда поступаю  по  закону...  И  сейчас
готов слегка нарушить... Ради тебя. Хочешь  -  дам  тебе  паспорт,  билет  и
отвезу на вокзал за минуту до отхода поезда?
   - Обманете, - усмехнулся Ерхов.
   - Нет, - сказал Пафнутьев. - Не обману.
   - Матерью клянитесь! - с неожиданной твердостью потребовал Ерхов.
   - Клянусь. - Пафнутьев не отвел глаз в сторону, не моргнул.
   - Хорошо... - вздохнул Ерхов. - Приговор себе подписываю... Ну,  ладно...
Запоминайте, - и он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.
 
*** 
 
   Худолей негромко постучал в дверь, приоткрыл ее и из  коридора,  не  смея
даже голову просунуть в дверной проем, не столько голосом, сколько  глазами,
спросил:
   - Позвольте, Павел Николаевич?
   - А, Худолей!  -  закричал  Пафнутьев  -  он  каждого  приветствовал  так
радостно, будто долго ждал этого человека и вот наконец мечта  его  заветная
исполнилась и он увидел  того,  кто  принесет  ему  счастливое  известие.  -
Заходи, дорогой! Давно тебя жду!
   Худолей кивнул, словно  проглотил  что-то,  осторожно  перешагнул  порог,
закрыл за собой дверь и  медленно  приблизился  к  столу  какой-то  странной
походкой - ставя носки туфель немного внутрь, отчего весь делался несчастным
и зависимым.
   - Садись! -  Пафнутьев  широким  жестом  указал  на  стул  у  приставного
столика.
   - Спасибо... Я постою, - пробормотал Худолей, глядя  в  сторону.  О,  как
изменился эксперт за последние полгода! Что делает с  людьми  трезвость,  во
что она их превращает! - мысленно воскликнул Пафнутьев, глядя на  Худолея  и
вспоминая  его  горящие  хмельные  глаза,  полные  страсти   и   вожделения,
вспоминая, как он дерзко и убежденно, с порхающими ладошками делился  самыми
тайными своими мыслями, желаниями, заранее зная,  что  они  имеют  право  на
жизнь, что достойны они и приличны,  хотя  и  сводились  в  конце  концов  к
приличной выпивке, хотя многие осуждали его за  приверженность  к  коварному
зелью, осуждали и даже - кляли. Сейчас же стояла перед  Пафнутьевым  бледная
тень прежнего Худолея, и ее единственное преимущество перед прежним Худолеем
заключалось в трезвости. Очень сомнительное, между  прочим,  преимущество  -
грустно думал Пафнутьев, глядя на поникшего эксперта.
   - Ну, что ж, - сказал он.  -  Если  тебе  так  больше  нравится..,  стой.
Порадовать пришел?
   - Нет, Павел Николаевич... Огорчить.
   - Ну, давай... Огорчай. Опять, наверно, что-нибудь пропало?
   - Пропало.
   - Что на этот раз?
   - Взрывчатка.
   - Какая взрывчатка? - встрепенулся Пафнутьев. -  Да  сядь  ты  уже,  ради
Бога, не могу я смотреть, как ты стоишь и раскачиваешься!
   - Может быть, я и раскачиваюсь, Павел Николаевич, может быть... Но не  от
пьянства, - с назидательной горделивостью произнес Худо-лей. И  добавил  еще
более назидательно:
   - Вот так.
   -  Если  бы  ты  знал,  как  я  сожалею  о  прежних  временах,  когда  ты
раскачивался от пьянства!
   - Я тоже о них сожалею... Но это была молодость, Павел Николаевич.
   - Тогда все прекрасно! Молодость вернется" Худолей.
   - Вы думаете? - с надеждой спросил эксперт.
   - Уверен. Давай подробности - что, где, когда, сколько?
   - В нашей кладовке,  если  вы  помните,  лежат,  вешдоки...  Вещественные
доказательства, другими словами...
   - Да знаю я, что такое вещдоки! - с раздражением воскликнул Пафнутьев.  -
Дело говори!
   -  Во  время  обыска,  если  вы  помните,  были  изъяты  взрыв-патроны...
Упаковка... Двенадцать штук...
   -  Ну?  -  произнес  Пафнутьев,  охваченный  дурными  предчувствиями.  Он
прекрасно помнил эти роскошные,  красивые  в  своей  убойной  мощи  патроны,
изготовленные в какой-то чрезвычайно развитой стране. В цилиндр  размером  с
телефонную трубку были вмонтированы часы,  которые  позволяли  устанавливать
время  взрыва.  Пришел  ты,  к  примеру,  в  кабинет  к  плохому   человеку,
изловчился, сунул ему в тумбочку, в корзину для бумаг,  в  книжный  шкаф,  в
холодильник, в портфель, под креслом выискал симпатичное местечко - и  ушел.
А ровно через два часа с четвертью, или через час с половиной - как  ты  сам
того пожелаешь, раздается мощный взрыв, от которого мало что  уцелеет.  Дом,
конечно,  уцелеет,  но  от  кабинета  и   его   обитателя   останутся   одни
воспоминания. Упаковку таких патронов удалось  изъять  во  время  одного  из
обысков  в   коммерческой   палатке,   торговавшей   поддельной   водкой   и
отвратительной бельгийской колбасой. Теперь Худолей докладывает, что патроны
пропали. А Пафнутьев сам на них глаз положил, уж больно они ему понравились,
и подумал он, преступно подумал о том, что патроны эти могли  бы  в  трудную
минуту очень пригодиться.
   - Значит, так... Открываю я сейчас дверь... В порядке была  дверь,  замки
не повреждены, следов отжима нет, да там и невозможен отжим,  и  в  кладовке
все в порядке... А пакета нет.
   - Но его же невозможно унести в руках!
   - Почему? - слабо улыбнулся Худолей. - Очень даже запросто. Этот пакет  и
в сумку поместится, и в портфель, а если  завернуть  его  в  газету,  то  он
вполне сойдет за связку книг, коробку от обуви. И потом, знаешь... Он же мог
их по одному выносить, если так легко в кладовку проникает.
   - Так, - крякнул Пафнутьев. - Так, - повторил он, положив тяжелые  кулаки
на стол. - Когда у тебя  пропала  фотопленка,  мы  знали  кого  подозревать,
правильно?
   - Знали, - кивнул Худолей.
   - Кого подозреваем сейчас?
   - Паша, - Худолей решился, наконец, назвать Пафнутьева по имени,  как  он
называл его в прежней своей плохой и недостойной жизни. - И тогда, и  сейчас
проделал свой... Наш.
   - С ключами у тебя порядок?
   - Паша! - Худолей прижал к груди худенькие  голубоватые  ладошки.  -  Как
перед Богом!
   - Не надо так высоко... Опустимся пониже... Кто знал об  этих  прекрасных
патронах? Ах, какие были изделия! - сам  себя  перебил  Пафнутьев.  -  Какие
патроны! - простонал он. - Помнишь? Верхний колпачок поворачиваешь, напротив
риски устанавливаешь время, через сколько часов  и  минут  должен  произойти
взрыв... И пожалте! Хоть лучшему другу в машину сунь, хоть под воду, хоть  в
унитаз... Взрыв произойдет неизбежно! А, - крякнул Пафнутьев.  -  Жаль!  Так
кто же все-таки о них знал?
   - За мной тупик, - скорбно сказал Худо-лей.  -  Со  своими  приятелями  я
порвал... К сожалению. Да они и не ин