аницу, переходить  которую  непозволительно
никому. Я бы не решился. А ты решился. И получил под дых. Не  знаю,  сможешь
ли ты восстановить дыхание.
   - С вашей помощью, Иван Иванович.
   - В отличие от тебя, Илья, и в отличие от твоего водителя,  я  друзей  не
бросаю. Может быть, в этом мой недостаток. Но я такой и об этом не жалею,  -
Сысцов посмотрел в упор на Голдобова ясным, твердым взглядом.
   - Иван Иванович! Дорогой!
   - Помолчи, Илья. Ты уже много чего сказал  сегодня.  Ты  действительно  в
состоянии контролировать себя, свои поступки и решения? Ты в состоянии вести
себя так, чтобы не  ставить  под  удар  друзей?  Или  эта  способность  тебя
покинула? Надеюсь, ты понимаешь, что по этим письмам можно принять решение в
течение пяти минут? Может быть, годы берут свое, а,  Илья?  Чтобы  допустить
такой прокол, надо быть  немного  идиотом,  тебе  не  кажется?  Забраться  в
кровать к жене своего водителя! Да тут... Тут кролик тебя растерзает!
   - Бес попутал, Иван Иванович!  -  искренне  простонал  Голдобов,  впервые
ощутив холодок в лицо. - Не велите казнить...
   - Если подтвердится десятая часть того, о чем пишет этот  парень,  нас  с
тобой надо сажать в одну камеру! - взревел Сысцов, поднимаясь из  кресла.  -
Что ты нашел у нее под юбкой  такого,  что  заставило  забыть  обо  всем  на
свете?! Что я тебе сделал  плохого?  За  что  сажаешь  на  скамью?!  Ко  мне
журналист из Москвы второй день на прием просится... И  у  него  копии  всех
этих писем, - Сысцов грохнул кулаком по столу.
   И вдруг Голдобов неловко сполз со стула и опустился на колени.  Но  самое
удивительное - Сысцова это не удивило. В этот момент приоткрылась  дверь,  в
кабинет заглянула  Верочка.  Увидев  странную  сцену,  она  тут  же  нырнула
обратно, нисколько, впрочем, не поразившись. И надо же,  ее  появление,  то,
что она видела Голдобова на коленях, а его - возвышающегося над  ним,  вдруг
смягчило  суровость  Сысцова.  Что-то  неуловимо  изменилось   в   кабинете,
атмосфера безжалостности исчезла и Голдобов остро это почувствовал.
   - Иван Иванович, - надломленным голосом произнес он, - я могу много  чего
сказать, но не буду... Одно скажу  -  поверь  мне,  -  Голдобов  сознательно
перешел на ?ты?. - У тебя нет более надежного человека.
   - Встань, Илья, - устало произнес Сысцов и тяжело опустился в  кресло.  -
Не надо ломать комедию. Встань и отряхни колени.  Тебе  много  чего  с  себя
отряхнуть придется. Я отдаю тебе  эти  письма.  Ты  знаешь  свое  хозяйство,
разберись. Если нужно - проведи ревизии, обнаружишь нарушения - будь  строг.
Установишь что-нибудь по этим фактам, - он  постучал  ухоженным  пальцем  по
письмам, - гони.  Понял?  Гони.  Если  понадобится  -  подключи  Анцыферова.
Необходимо подготовить  обоснованное,  грамотное  письмо.  И  заранее  снять
вопросы, которые возникнут в будущем. Тебе придется кое от кого  избавиться,
с этим смирись. Не исключено, что Пахомов отправил  свой  разоблачения  и  в
другие адреса - необходимо упредить. Займись немедленно. Обрати  внимание...
Нам прислали копии.  Оригиналы  они  оставили  себе.  Постараюсь  их  как-то
нейтрализовать. Не думаю, что это будет просто. Будет сложно, хлопотно...
   - И дорого, - подсказал Голдобов, почувствовав заминку в голосе Сысцова.
   - Хорошо, что все понимаешь правильно. Если бы ты был таким же  умным  до
событий, а не после них. Все, Илья. Иди. Я сделал для  тебя  самое  большее,
что вообще возможно. Говорю тебе открытым текстом - заметай следы.
   - Будьте спокойны, Иван Иванович. Разберусь и доложу.
   - И не тяни. Понадобятся смещения, замены, увольнения.. Повторяю -  пусть
не дрогнет твоя рука. Люди сейчас проявляются с самой  неожиданной  стороны.
Твои работнички уже  сыты.  Набери  голодных.  Пока  не  наедятся  -  мясом,
деньгами, дачами... Будут служить верно. Не столько  знания  важны  и  опыт,
сколько верность. До  самоотверженности!  -  чувствовалось,  что  эти  слова
Сысцов говорит не только Голдобову, но и себе, и себя он  в  этот  момент  в
чем-то убеждает.
   Голдобов стоял со  своим  потускневшим  чемоданчиком,  как  провинившийся
школьник перед  разгневанным  директором.  Во  всем  его  виде,  в  позе,  в
выражении лица была преданность и благодарность - Сысцов развязал ему руки.
 
*** 
 
   Наверно, каждый время от  времени  стремится  к  какой-нибудь  берлоге  в
стороне от больших дорог и суматошных городов, к берлоге,  в  которой  можно
спрятаться, зализать раны. А раны приходится зализывать, всем -  большой  ты
человек или совсем тебя не видать из-под куста. И  только  после  того,  как
затянутся швы, окрепнет молодая кожа, срастутся мышцы на теле,  на  душе,  в
памяти, в отношениях с кем-то, после того, как мир снова сделается  понятным
и доступным, можно осторожно выбраться из  укрытия,  опасливо  оглядеться  и
медленно двинуться к людям.
   Была такая берлога и у Андрея. Он, правда, не знал еще, что это  берлога,
не мог назвать ее берлогой,  потому  что  не  приходилось  ему  до  сих  пор
прятаться от людей и зализывать раны. Пройдет немного времени, прежде чем до
него дойдет - это Берлога. С большой буквы, потому что значение ее  в  жизни
человека велико и постоянно. Конечно, он придет к этой истине, но лишь в том
случае, если уцелеет, если подарит  ему  судьба  годы,  предназначенные  для
прозрения. А может и не подарит.
   Он приехал со Светой на мотоцикле в маленький домик  на  окраине  деревни
уже под вечер, когда садилось солнце, где-то за лесом мычали коровы, когда в
воздухе разлилась благодать, тепло и мягкий свет, какой бывает разве что  на
иконах. Но вот-вот должен был начаться дождь - тучи шли за  ними  от  самого
города. Избушку оставил ему дядька, уехав в Москву искать счастья  и  удачи.
Дом поначалу решил продать, но  предложили  такую  смехотворную  цену,  что,
обидевшись, он не стал продавать вовсе. Подарил племяннику, то бишь  Андрею.
И ни разу об этом не пожалел. Теперь  сам  иногда  наезжал  сюда,  вспоминал
детские свои годы и это... Зализывал раны. Был дядька уже  в  том  возрасте,
когда понимают - это не просто избушка, это Берлога. Никто не знал, что  она
есть у него и никто бы никогда не нашел его, заберись он сюда,  спасаясь  от
закона, от начальства, от молодой жены, подозрительной и тщеславной.
   Дом был небольшой, но  сделан  добротно.  Была  в  нем  одна  комнатка  с
бревенчатыми стенами, кухонька, русская печь, терраска и хозяйственный двор,
в котором когда-то водилась живность, а  ныне  свалены  дрова,  сено  и  тот
инвентарь, без которого в деревне делать нечего - косы,  лопаты,  топоры.  И
был еще запущенный яблоневый сад. И небольшая речка в ста метрах. И большак,
недавно покрытый асфальтом. Проходил он в трех километрах от  деревеньки,  и
водители,  проносясь  мимо,  даже  не  подозревали,  какие  сказочные  места
начинаются за гривкой леса. Если свернуть вовремя, попасть на незаметную для
чужого глаза тропинку; выключить мотор,  то  можно  бесшумно  скатиться  под
уклон в самую деревню, к избушке, во двор.
   Вот так, выключив мотор, скатились  на  мотоцикле  под  уклон  Андрей  со
Светой часа полтора назад и, сев у окна, смотрели на стену дождя, шелестящую
на расстоянии вытянутой руки. В стороне начинался лес, у речки покорно мокло
небольшое коровье стадо. В  доме  пахло  сырыми  бревнами  и  старым  сеном,
сваленным на" чердаке. Там постоянно шуршало, шла какая-то жизнь,  выяснение
отношений...
   - Сегодня Заварзин намекнул, что пора подумать  о  возвращении  долга,  -
сказал Андрей. - Как видишь, наши опасения потихоньку сбываются.
   - А что он имел в виду?
   - Я тоже спросил... Сколько, мол, я  тебе  должен.  Речь  не  о  деньгах,
говорит. Что касается денег, то как раз я тебе  должен,  зарплату,  дескать,
пора выдавать. Речь о другом.
   - О чем же?
   - Мы, говорит, тебя выручили, теперь твоя очередь.
   - Так и будете без конца друг  друга  выручать?  Опять  кого-то  напугать
потребовалось? - Света встревоженно посмотрела на Андрея.
   - Ой, Светка! Боюсь, что к этому вдет... Но теперь, наверно, он может все
называть своими именами.  Надо,  "дескать,  кого-то  пришить  или,  как  они
говорят, завалить.
   -  Андрюша,  послушай  глупую  бабу...  Сматываться  тебе  надо.  И  весь
разговор.
   - Они меня продадут.
   - Никогда! - воскликнула Света. - Ведь они сами замараны. Да, стрелял ты,
да, главная вина твоя! Да, самого сурового  наказания  заслуживаешь  ты.  Но
ведь им всем тоже светит кое-что... Кто вел  мотоцикл,  кто  увозил  вас  на
грузовике, кто отмывал машину после операции... Кто организовал это дурацкое
пугание? Заварзин организовал. Они что,  все  согласны  сесть  на  пять  лет
только для того, чтобы  тебя  посадили  на  пятнадцать?  Нет  же!  Что  тебя
держит?
   - Ты держишь... Мать.
   - Значит, полная безнадега?
   - Не торопи... Подожду немного. Ни ?а  какие  дела  не  пойду,  но  время
потяну. Знаешь, хочу забраться в квартиру к Заварзину и там устроить хороший
шмон.
   - А если он тебя накроет?
   - Чего мне бояться? Самое страшное позади, - Андрей усмехнулся  невесело,
запустил пальцы в ее светло-рыжие волосы. -  Я  даже  знаю  как.  И  ты  мне
поможешь.
   - Слушай, я боюсь!
   - Ты будешь делать только то, что умеешь. И ничего больше.
   - А что  я  умею?  -  во  влажных  сумерках  вечера  ее  глаза  сверкнули
любопытством. - Ну, отвечай! - потребовала она, заметив, что он колеблется.
   - Целоваться.
   - И это все?
   - Думаешь, это мало? Да это сила, которая движет миром! Светка!  Ты  себя
недооцениваешь! Если ты перестанешь меня целовать... Если ты не  перестанешь
меня целовать, я их всех в порошок сотру! Всех!
   - Хорошо... Считай, что их уже нет. Один порошок остался. Теперь скажи  -
что ты задумал?
   - Шиш с маслом! Ничего не скажу! Только в последний момент. А  то  будешь
думать, переживать, маяться.. Не надо. Потом. А сейчас, - он вскочил, обежал
вокруг небольшого стола, накрытого старой льняной шторой и,  взяв  Свету  на
руки, отнес в угол, где  стояла  большая  деревянная  кровать  с  необъятной
периной и множеством подушек. - Света, послушай, что я тебе скажу... Я  тебе
такое скажу, такое скажу, что просто обалдеешь! Их всех  не  существует!  Их
нет. Это мы их придумали, потому что пошел дождь, потому что  небо  затянуло
тучами, скрылось солнце и мы не смогли пойти за грибами,  поняла?  Дура  ты,
дура! Они нам придумались только потому, что  у  нас  плохое  настроение.  А
будет хорошее настроение, и мы придумаем других  людей  -  веселых,  щедрых!
Придумаем другой город, море придумаем, пляж и киоск с мороженым! А вот  сию
секунду, прямо не сходя с места, я придумаю рыжие твои волосы,  руки,  губы,
которыми ты собиралась меня целовать, и все остальное, о чем я даже подумать
боюсь, но все-таки думаю, каждый день думаю и каждую минуту!  Но  для  всего
этого придется сделать одну вещь, - проговорил он с неожиданной грустью.
   - Какую? - она в полумраке попыталась рассмотреть его лицо.
   - Слушай, на тебе столько всего понадето, столько  понапялено...  Как  ты
только передвигаешься?
   - Несчастный! Думаешь, на тебе  меньше?!  Да  ты  же  весь  в  ремнях,  в
железных пуговицах, кнопках, молниях!
   - Рокер потому что, - серьезно ответил Андрей. - Положено.
   - Сейчас я покажу, что положено, а что не  положено...  Знаем  мы  вашего
брата рокера, - и Света сосредоточенно принялась расстегивать на его рубашке
одну пуговицу за другой. - Сам чего без дела  лежишь?  Видишь,  не  могу  до
своей молнии дотянуться...
   - Слышишь, как дождь шумит?
   - Это не дождь... Это ш-шепот  хорош-шенькой,  рыж-женькой  девуш-шки,  -
прошептала Света на ухо Андрею.
 
*** 
 
   "Мерседес? мягко вполз  в  распахнутые  ворота  и  остановился  посредине
двора. Андрей с Махначом перебирали мотор,  Феклисов,  покряхтывая,  зачищал
жигулевское крыло перед покраской, Подгайцев,  поглядывая  на  них  из  окна
конторки,  трепался  по  телефону,  получая  от   этого   какое-то   больное
наслаждение. Он полулежал на кушетке, закинув ногу на ногу, в руке  дымилась
сигаретка, говорил медленно, с придыханиями. Его  узко  поставленные  глазки
время от времени закрывались, словно  бы  от  сладкой  истомы,  а  когда  он
открывал их, то с преувеличенным вниманием  рассматривал  носок  стоптанного
туфля, пепел, готовый вот-вот сорваться с сигареты, телефонный диск, который
давно бы не мешало протереть.
   - Кончай трепаться, - сказал Заварзин, входя. Он взял у Подгайцева трубку
и положил ее на рычаги.
   - Что ты сделал?! - вскричал Подгайцев. - Важный разговор, не видишь!
   - Важные разговоры не ведут лежа. Важные разговоры не могут  продолжаться
больше  минуты.  Важные  разговоры  нельзя  вести,  засыпая  и   просыпаясь.
Заткнись, Михей. Я пять минут стоял за дверью и слушал твой маразм. Впрочем,
иногда он мне напоминал оргазм.
   - Я говорил с женщиной, Саша!
   - Стонать по телефону - это извращение. В постели стонать надо, даже если
тебе этого и не хочется. А по телефону с женщиной можно обсуждать только три
вопроса - где, когда и сколько. Где ты ее оседлаешь, когда это произойдет  и
сколько она за это запросит.
   - С женщиной о деньгах, Саша  -  это  так  пошло!  -  Подгайцев  все  еще
обижался.
   - Ты кретин, Михей! Разве я что-нибудь сказал о деньгах?  Сколько  -  это
количество алых роз, которые ты ей вручишь. Сколько бутылок шампанского  вам
понадобится на ночь. Сколько аметистов в ожерелье, которое ты  для  нее  уже
купил. Не спорь, Михей. Ты в  этом  слаб.  В  чем-то  другом  ты,  возможно,
сильнее, но здесь... Собирай своих охламонов, буду зарплату выдавать.
   - Это другое дело! Так бы и сказал! - Подгайцев так шустро  мотанулся  по
коридору, что его длинные волосы некоторое  время  развевались,  не  успевая
упасть на плечи. - Орлы! - заорал  Подгайцев  во  дворе.  -  Кончай  работу!
Начальство деньги выдавать будет!
   Наскоро ополоснув руки, все собрались в конторке.  Сам  Заварзин  светлым
праздничным пятном возвышался за столом, который Подгайцев  успел  застелить
старой газетой.
   - Ну что, мастера... Славно поработали,  славно  заработали,  -  Заварзин
вынул из бокового кармана  пиджака  новую  пачку  тысячерублевок,  развернул
ведомость, положил на нее шариковую ручку.  -  Начнем!  Андрей,  подходи!  -
Заварзин отсчитал пять бумажек, сдвинул их на край стола.
   Андрей взял деньги и положил их в карман. Расписался. В ведомости  стояло
около десятка фамилий, хотя их всех вместе с Заварзиным и  Подгайцевым  было
вдвое меньше.
   - Что-то многовато нас здесь, - проговорил он удивленно.
   - Так надо, - негромко ответил Заварзин.
   - А я что... Я ничего. Тебе виднее. Мое дело маленькое, - он  сделал  над
собой усилие и посмотрел Заварзину в глаза.  До  этого  Андрей  все  отводил
взгляд, не находя в себе сил взглянуть прямо, в упор. Ожидал  наткнуться  на
злобу, ненависть, боялся, что не справится с собой, но нет, все обошлось.  В
глазах Заварзина он увидел лишь улыбчивое ожидание. Ну-ну, дескать,  что  ты
еще скажешь, что там у тебя еще приготовлено. Андрей отошел за спины ребят и
сел в углу, считая разговор исчерпанным. Но Заварзин,  увидев  непокорность,
сомнения в его действиях, решил продолжить.
   - Ты прав, Андрей, мне виднее. Прав и в том, что твое дело  маленькое.  И
совать нос, куда не положено, просто не стоит. Себе же в убыток.
   - Все понял.
   - А что касается ведомости, которая тебя так взволновала, то тут придется
просто смириться... Так надо. У нас есть снабженцы, транспортники,  слесаря.
Мы должны их поощрять, правильно? Кроме того, есть и мертвые души. Как  и  в
любой другой бухгалтерии нашей  необъятной  родины.  Ты  знаешь,  что  такое
мертвые души?
   - Догадываюсь.
   - Не надо догадываться, Андрюша. Или ты что-то знаешь твердо и до  конца,
или совершенно не знаешь. Нарушение этого святого правила тебя  уже  однажды
подвело. Подвело?
   - Похоже на то, - уклончиво ответил Андрей.
   - Не похоже, Андрюша, а так и есть. А мертвые души -  это  несуществующие
работники. Наличие их в ведомости позволяет  руководству,  в  данном  случае
мне, утаивать от государства заработанные деньги и уберегать их от налогов.
   Феклисов захохотал, звонко хлопнув себя по обильным ляжкам,  Махнач,  как
всегда, смотрел на Заварзина серьезно  и  настороженно,  Подгайцев  хмыкнул,
поерзав на табуретке, хотел что-то добавить, но промолчал.
   - Ладно, проехали, - сказал Андрей.
   - Нет, еще не проехали. Дело в том, Андрюша, что все  мы  слегка  мертвые
души. Да-да. Про нас нельзя сказать наверняка - живые мы  или  уже  нет.  До
каких пор живые, с каких пор нет... Подумай как-нибудь над этим в  нерабочее
время. Вопросы есть?
   - Нет и не будет.
   - Вот теперь вижу, что ты все понял, - удовлетворенно кивнул Заварзин, но
чувствовалось, что его задели последние слова Андрея. Покорности в них  было
больше, чем требовалось. А излишек был уже вызовом. - Ты вот деньги получил,
а ребята еще нет... Дуй к ?мерсу? и неси сюда все, что найдешь в  багажнике,
- Заварзин вынул из кармана пиджака связку ключей. - Вот этот от машины.
   Андрей вышел, ощущая нервную дрожь. Свернув  в  коридор,  он  только  там
решился рассмотреть ключи. Единственное, о чем пожалел - не было  под  рукой
пластилина, чтобы сделать оттиск. Он медленно брел по коридору,  оглядываясь
по сторонам не подвернется ничего, не окажется ли  рядом  хотя  бы  банка  с
солидолом. Хотел было пробежать в гараж, но в этот  момент  из  распахнутого
окна раздался голос Заварзина:
   - Быстрей, Андрюха! Мы  тебя  ждем!  И  ему  ничего  не  оставалось,  как
направиться к машине. Открыв багажник, он увидел две большие дорожные сумки.
Вынул одну, вторую, захлопнул багажник и, оставив ключи в замке, понес сумки
в контору. Но едва вошел, Заварзин протянул руку.
   - Давай, - сказал он.
   - Что?
   - Ключи.
   - А... Они в багажнике остались... Сейчас. И эта его хитрость не удалась.
Но  Андрей  все-таки  был  доволен  -  он  подержал  ключи  в  руках,  успел
рассмотреть, некоторые сможет узнать. Заварзин водрузил на  стол  сумку,  со
звоном вспорол молнию, победно осмотрел всех и, запустив  обе  руки  внутрь,
вынул сразу две бутылки водки.
   - О! - завизжал Феклисов. - Живем! Заварзин тем временем  вынул  еще  две
бутылки.
   - Хватит для начала?
   - Для начала хватит, - кивнул Подгайцев без улыбки.
   - Еще останется, - пробормотал Андрей в полном  смятении,  он  знал,  что
выпито будет все, оставлять недопитое в компании было не принято.
   - Посмотрим, - беззаботно ответил Заварзин. - И поставил на стол еще  две
бутылки. Посмотрел испытующе на Андрея. Тот посрамление молчал. Но про  себя
подумал: ?Грядет что-то страшное?. Из другой сумки Заварзин выложил копченый
окорок, две буханки хлеба, пакет с помидорами, несколько бутылок минеральной
воды, аллюминевые тарелочки из ресторана - там лежали отбивные с картошкой.
   - Хорошо, что у тебя не оказалось  третьей  сумки,  -  подавленно  сказал
Махнач.
   - Третьей? - удивился Заварзин. - Как не оказалось.. А  где  же  она?  А,
понял! Держи! - он протянул Махначу связку ключей. - Мотанись к машине,  там
на заднем сидении еще кое-что дожидается. А то ишь, говорят... Нет,  ребята,
вы еще не знаете с кем связались, вы еще узнаете, -  бормотал  Заварзин,  но
Андрей заметил - поглядывает, все-таки поглядывает  в  окно,  где  у  машины
возился Махнач. Значит, он  с  нее  глаз  не  спускает  и  никому  здесь  не
доверяет. А то, что дает ключи то одному, то другому -  это  игра.  Если  не
провокация. Но в любом случае - проверка. Дверь  распахнулась  и  в  комнату
ввалился Махнач с ящиком пива. Не в силах  удерживать  его  на  весу,  он  с
грохотом поставил ящик в угол.  Бутылки  глухо  звякнули,  Заварзин  победно
осмотрел всех.
   - Каково?
   - Нет слов. Саша, нет слов! - восхищенно покрутил  головой  Подгайцев.  -
Неужели все это еще можно достать? Неужели где-то еще имеется