аискивающие  улыбки
бывают у  высокого  начальства,  когда  общаются  они  с  людьми  денежными,
готовыми  к  расходам.  И  эту  его  улыбочку,  усмешечку,  ухмылочку  усек,
распознал Халандовский и тут же сообразил,  что  ему  делать  -  требовалась
дымовая завеса словесной шелухи, которая бы оттянула  момент,  позволила  бы
Анцыферову помолчать некоторое время  и  снять,  погасить  неловкий  момент,
который всегда возникает при даче взяток, как бы часто они  ни  давались.  И
Халандовский бесстрашно перебил  Анцыферова,  который  тоже  хотел  погасить
неловкую  паузу,  перебил  своими  пустыми  и   жалкими   воплями,   лживыми
стенаниями, подлыми словами,  которые  при  всем  при  том  были  совершенно
искренними и Анцыферов не мог этой искренности не почувствовать. Что  его  и
погубило в конце концов. Да, искренность не только спасает, она с  неменьшим
успехом может и погубить.
   - Прохожу сейчас мимо своего магазина - сердце щемит, Леонард Леонидович,
верите? Щемит сердце, - Халандовский смотрел на прокурора большими глазами и
настоящая боль светилась в них. -  Ну,  сросся  я  с  ним,  с  этим  поганым
гастрономом, ну, сроднился! Как  дальше  жить?  Это  же  по  живому  резать,
Леонард Леонидович!
   Анцыферов  смотрел  на  Халандовского  с  улыбкой,  которая   все   более
напоминала соболезнующую. Свертка он не брал, но и не отодвигал от себя,  он
просто его как бы и не видел.
   - Леонард Леонидович! - Халандовский, старый притвора и кривляка,  прижал
пухлые свои ладони к груди и посмотрел на прокурора таким взглядом,  столько
беспредельного горя было в его черных с поволокой глазах, что у кого  угодно
сердце сжалось бы от боли.
   - Я все понял, Аркадий Яковлевич, - Анцыферов задумчиво посмотрел в окно,
а когда повернулся к Халандовскому, того на месте  не  оказалось  -  пятясь,
пятясь он уже приближался к двери.
   - Я зайду к вам как-нибудь, Леонард Леонидович?
   - Загляните, - благосклонно кивнул Анцыферов. - Выясню все, что  касается
вашего заведения... Сейчас я не готов говорить предметно.
   - Спасибо, Леонард Леонидович, - и Халандовский,  прогрохотав  напоследок
пересохшим своим прорезиновым плащом, скрылся за дверью. И услышал,  услышал
за своей спиной осторожный воровской бумажный Шелест - взял,  все-таки  взял
Анцыферов  газетный  сверток.  Но  был  он  так  отвратен,  так  некрасив  и
замусолен, что Анцыферов, нарядный, красивый и  весь  из  себя  возвышенный,
физически не мог положить в стол, в карман этот ужасный сверток. И содрав  с
него газету, перемазав при этом себе пальцы светящимся порошком, скомкав,  и
опять осыпав себя порошком, бросил газетный ком в корзину, а  плотную  пачку
пятидесятитысячных  купюр  опустил  в   карман   пиджака.   Впрочем,   этого
Халандовский утверждать уже не мог, да и не имело никакого значения  ни  для
его судьбы, ни для судьбы прокурора, бросил ли  тот  деньги  в  ящик  стола,
опустил ли их в карман, отнес ли для пущей сохранности  в  сейф-Все  это  не
имело никакого  значения,  потому  что  начиная  с  этой  секунды  заработал
механизм, запущенный коварным Пафнутьевым.
   - Ну что? -  жарко  прошептал  в  лицо  Халандовскому  лысый  человек  из
областной прокуратуры. Не успел Халандовский ответить, как к нему  рванулось
еще несколько человек и у всех в глазах, в позе, в каждой жилке был все  тот
же вопрос: "Ну что?"
   - Взял, - пробормотал Халандовский.
   И одно это коротенькое словцо, словно  курок,  спустило  адскую  пружину,
сдерживающую всех этих людей, - они бегом рванулись в  приемную,  причем,  с
такой неудержимой страстью, словно долгие годы маялись и мечтали  только  об
этом. Перед помутившимся взором Халандовского опять промелькнула  физиономия
Пафнутьева, потом невнятные лица понятых...
   Халандовский не помнил, как оказался в кабинете Анцыферова, но  для  него
это было самым тяжелым испытанием, поскольку открыто предстал перед всеми  в
роли провокатора и подлеца. Когда  он  вошел,  Анцыферов  сидел  бледный,  с
нервно дергающейся усмешечкой на худощавом лице, причем, сидел в стороне  от
своего стола, поправлял галстук, выбрасывая  руку  вперед,  как  полководец,
посылающий полки в бой, он смотрел  на  часы,  но  не  видел  ни  часов,  ни
стрелок, потому что  тут  же  снова  вскидывал  руку,  снова  взглядывал  на
сверкающий циферблат.
   А в столе шарили, шарили какие-то  невзрачные  мелковатые  люди  в  серых
пиджаках, о чем-то переговаривались на своем языке, и вываливали на стол его
заветные вещицы - блокнот, авторучки, фломастеры, будь они трижды  прокляты.
Среди   всей   этой   чепухи   весомо   и   неопровержимо    лежала    пачка
пятидесятитысячных купюр, которую  Халандовский  совсем  недавно,  лебезя  и
ерзая задом, вручил Анцыферову в знак вечной дружбы и взаимной любви.
   - Послушайте, остановитесь! - не выдержав, вдруг закричал  Анцыферов,  но
голос его получился неожиданно тонким, можно  сказать,  что  он  не  столько
вскрикнул, сколько взвизгнул. Он  еще  пытался  изобразить  на  лице  что-то
гневное и суровое, но все это уже  угасало  и  ни  на  кого  не  производило
никакого впечатления, потому что люди,  орудующие  в  кабинете,  подчинялись
совсем другому человеку и рады были ему служить, и рады были ему доложить об
успешно проведенной операции. Анцыферов рванулся было к телефону,  но  вилка
была предусмотрительно выдернута и ему даже никто не стал мешать, когда  он,
схватив трубку, начал было судорожно набирать номер человека влиятельного, а
может быть даже и всесильного. Трубка молчала и он с досадой  бросил  ее  на
место. Анцыферов попытался было вытереть  лоб  платком,  но  и  это  ему  не
позволили сделать. Утренний гость  Халандовского,  худой,  лысый  и  шустрый
человек успел в последний момент выхватить у  Анцыферова  платок  из  рук  и
аккуратно положил его на стол среди прочих вещей.
   - Нельзя, - сказал он тихим, но твердым голосом.
   - Почему? - горько рассмеялся Анцыферов.
   - Потому, - лысый подошел к Анцыферову с какой-то машинкой, положил  руки
прокурора  на  стол,  что-то   включил,   что-то   выключил,   направил   на
вздрагивающие пальцы Анцыферова фотоаппарат с чудным каким-то объективом и с
величайшим удовлетворением сделал несколько щелчков.
   - Что происходит? - задал, наконец, Анцыферов разумный вопрос.
   - Ваши пальчики, простите, светятся, - ответил лысый.
   - И что из этого следует?
   - Из этого следует, что вы только что мяли в руках вон тот газетный лист,
который лежит в вашей корзине, а в газете были деньги,  которые  вручил  вам
вот этот господин, - лысый показал на Халандовского.
   - Ничего не понимаю! - искренне воскликнул Анцыферов.
   - Объясняю... В областную прокуратуру поступило  заявление  от  господина
Халандовского о том, что вы пробуете с него взятку в размере пяти  миллионов
рублей  за  то,  чтобы   закрыть   уголовное   дело,   возбужденное   против
вышеупомянутого  господина  Халандовского.  Деньги,  обнаруженные  в   вашем
кармане, подтверждают, что это именно та взятка, о которой идет речь.
   - И вы это сможете доказать? - через силу усмехнулся Анцыферов.
   - Это уже доказано. Ваши пальчики, простите, светятся тем самым порошком,
которым были обработаны газета и деньги. Кроме того,  мы  переписали  номера
помеченных купюр. Вот они, на вашем столе,  а  перед  этим  лежали  в  вашем
кармане. Я правильно все изложил? - обернулся лысый к Халандовскому.
   - Да, - кивнул тот, не в силах поднять глаза на Анцыферова.
   - Но мне подсунули эти деньги! - Анцыферов  попытался  выпустить  дымовую
завесу из  юридических  формулировок,  ложных  ходов,  путанных  объяснений,
которые потом можно будет истолковать в любом нужном направлении.
   - Газетную упаковку, которая лежит в вашей корзине, тоже подсунули?
   - Коля! - лысый подозвал  очкастого  парня  со  странными  аппаратами.  -
Повторим для понятых. Понятые, подойдите поближе, - руки  Анцыферова  снова,
чуть ли не силон, уложили на стол, осветили, сфотографировали, дали н окуляр
заглянуть и понятым. -  Вы  видите  светящиеся  пятна?  Это  следы  порошка,
которым были обработаны газета и деньги. Запомните и убедитесь,  потому  что
вам придется подписать протокол о задержании.  Протокол  лежит  вон  на  том
столе, подпишите его, пожалуйста!
   -  Я  протестую!  -  сказал  Анцыферов  звенящим   голосом.   -   У   нас
подготовленный протокол!
   - А разве это для вас такая уж  новость?  -  криво  усмехнулся  лысый.  -
Обычная практика. Тем более, что у нас было время подготовиться.
   - Я хочу позвонить! - требовательно сказал Анцыферов.
   - Пожалуйста. Нет проблем. Но чуть попозже.
   - Кто вам дал разрешение на эти действия?
   - Закон.
   - Я - это закон!
   -  Тем  более,  -  несколько  бестолково   ответил   лысый,   но   именно
бестолковость его  слов  и  убедила  Анцыферова  в  том,  что  сопротивление
бесполезно. И Анцыферов замолчал. Он лишь возбужденно смотрел  по  сторонам,
пытался насмешливо улыбаться, но улыбка не получалась, она выходила какой-то
нервно-искривленной.
   Вошел Пафнутьев, только сейчас вошел.
   Молча осмотрелся, подошел к столу, бросил взгляд на блокноты,  авторучки,
деньги. На него  никто  не  обращал  внимания,  кроме  Анцыферова.  Прокурор
смотрел на него с каким-то злым прозрением. И то, как ведет себя Пафнутьев в
его кабинете, во время этих строгих процессуальных действий, убедило  его  в
том, что именно этот человек сейчас здесь  главный.  Никого  из  сотрудников
прокуратуры в кабинет не пускали, и даже девочку-секретаршу усадили за  стол
и приставили охранника. Любые ее попытки позвонить,  выйти,  что-то  кому-то
сообщить охранник,  молодой  невозмутимый  парень,  пресекал  спокойно  и  с
какой-то внутренней убежденностью. Стоило  девочке  подняться,  он  клал  ей
сильную руку на плечо и усаживал на место.  Когда  она  протягивала  руку  к
телефонной трубке, рука парня на телефоне оказывалась  раньше.  Уже  потому,
что в дверь за все это время никто не заглянул, девочка могла бы догадаться,
что и с внешней стороны, в коридоре тоже кто-то стоит.
   Пафнутьев взял со стола связку ключей Анцыферова, выбрал один  из  них  и
подошел к сейфу.
   - Я протестую! - вскричал Анцыферов, но никто даже не  оглянулся  на  его
голос.
   Пафнутьев,  не  торопясь,  открыл  сейф  и  отгородившись  от  Анцыферова
открытой дверцей сейфа, вынул из-под пиджака и положил  на  полку  несколько
красивых обложек с разноцветными надписями, сделанными фломастерами.
   - Что ты роешься там, Павел Николаевич? - не выдержал Анцыферов, глядя  в
спину Пафнутьева с немым ужасом.
   - Это твои конверты? - Пафнутьев снял с полки только что им же положенные
обложки и показал Анцыферову.
   - Мои, ну и что? Что из этого?!
   - Понятые, вы  слышали?  -  обернулся  Пафнутьев  к  мужчине  и  женщине,
сидевшими у дальней стены и молча наблюдавшими за неспешной возней  людей  в
столь недоступном для них прежде кабинете. - Он только что  подтвердил,  что
эти конверты его?
   - Да, слышали... Подтверждаем.
   - Итак, уточняю... Прокурор Анцыферов во  время  обыска  подтвердил,  что
семь... Да, семь папок разных цветов, с надписями, сделанными  разноцветными
фломастерами, вместе с бумагами, вложенными внутрь, принадлежат ему. Вы  это
слышали?
   - Слышали и готовы подписать протокол, -  произнесла  женщина  в  красной
нейлоновой куртке.
   - Да уж подписали, - обронил сидевший рядом  с  ней  мужчина  в  плащевой
куртке. Невольно выдал  он,  что  не  первый  раз  присутствует  в  качестве
понятого, что знает больше, чем положено знать  понятому.  Проговорился,  по
что делать, и без этого не бывает.  Но  четкий  прокурорский  ум  Анцыферова
мгновенно ухватился за эту проговорку.
   - Что вы подписали? Откуда вы знаете,  что  в  моем  сейфе  окажутся  эти
конверты? Кто вы такие, в конце концов?
   - Леонард, успокойся, - обернулся от сейфа Пафнутьев. - Они подписали уже
несколько протоколов.. Об изъятии денег, о светящихся ладошках... У них  уже
голова кругом идет, а ты накинулся на невинных людей, как...  Как  во  время
судебного процесса. Не надо... Все хорошо, Леонард, все хорошо.
   - Это мои конверты, но я туда их не клал, - четко произнес  Анцыферов.  -
Прошу занести мои слова в протокол.
   - Занесем, - лениво обронил Пафнутьев. - Все  занесем.  И  вообще,  зачем
тебе беспокоиться? Будет экспертиза и она установит, чьи  отпечатки  пальцев
на этих конвертах. Ты согласен на такую экспертизу?
   - А кто ее будет проводить?
   - Худолей.
   - О, Боже! - простонал Анцыферов. - Как жаль, что я  его  не  выгнал  год
назад!
   - Понятые, вы слышали? Задержанный требует экспертизы отпечатков  пальцев
на папках и не возражает, чтобы в  этом  принял  участие  эксперт  городской
прокуратуры Худолей? Слышали? - Пафнутьев обернулся к понятым.
   В ответ понятые дружно кивнули, все  еще  переживая  свой  промах,  когда
выдали хитроумному Анцыферову, что не такие уж они случайные  люди  во  всем
происходящем.
   Пафнутьев, бросив на всех рассеянный  взгляд,  вышел.  На  Анцыферова  не
посмотрел. Ему здесь больше делать было нечего. И уже уходя, каким-то задним
слухом уловил слабый, почти неслышный щелчок наручников.
 
*** 
 
   По  дороге  к  Сысцову  Пафнутьев  решил   окончательно   отрезать   пути
отступления и себе, и Анцыферову. Все, что  сейчас  происходило  в  кабинете
городского прокурора, имело обратный ход, имело, и Пафнутьев  это  прекрасно
знал Он вполне допускал, что завтра, к примеру, Анцыферов вызовет его к себе
в кабинет и предложит ознакомиться с постановлением о возбуждении уголовного
дела  против  Пафнутьева  Павла  Николаевича   за   превышение   должностных
полномочий. И при  этом  лицо  у  Анцышки  будет  непроницаемо  скорбным.  А
Халандовский будет болтаться в петле, которую изготовит собственными руками.
А Байрамов, в распахнутом плаще, пройдется с брезгливым выражением  лица  по
гастроному Халандовского, выбрасывая в стороны остроносенькие свои туфельки,
и будет за ним бежать с диктофоном, ловя каждое слово, корреспондент местной
газеты, чтобы завтра же опубликовать интервью со спасителем и избавителем...
   Пафнутьев вошел на переговорный пункт, забрался в дальнюю кабину и набрал
московский номер Фырнина. Тот неожиданно оказался на месте, что уже само  по
себе было удачей.
   - Здравствуй, Фырнин, -  сказал  Пафнутьев.  -  Как  протекает  столичная
жизнь?
   - Она в основном вытекает, Павел Николаевич.
   И остается ее все меньше.
   - Какие новости?
   - Значит, так... Докладываю... Восьмой  этаж  выгорел  полностью,  сейчас
какими-то странными снарядами, не то зажигательными, не то вакуумными  палят
по девятому этажу. Прицельность огня  довольно  приличная,  снаряды  влетают
прямо в окна.
   - Не понял?
   - Идет штурм Белого дома, Павел Николаевич. Президент бросил в бой против
парламента лучшие свои гвардейские части  Танки,  снайперы,  отряды  особого
назначения с пулеметами и огнеметами. Они посоветовались и пришли к  выводу,
что президент победит. Такую  силу  преодолеть  невозможно.  Ты  это,  Павел
Николаевич, должен знать твердо. И не совершать в связи с этим  опрометчивых
поступков и заявлении.
   - Что происходив Ничего не понимаю!
   - Парламентарии наши, народные избранники, представляешь, засели в  Белом
доме! И заседают.
   - Ну и пусть заседают!
   - Ты ничего не понимаешь, Павел Николаевич... Они  заседают  и  при  этом
допускают  такие  слова  и  выражения,  что  кто  угодно  может   впасть   в
неистовство. Они так себя ведут, будто кого-то представляют. Вот он и впал.
   - Куда впал? Кто?
   - Президент впал в неистовство.  Дай  Бог  хватило  бы  снарядов,  а  то,
понимаешь,  военные  заводы  разогнали,  чтоб  значит  из-за  океана  овации
услышать... Овации услышали, а снаряды могут кончиться. Во! Девятый запылал!
Дым валит, танки заняли позиции на мосту, палят  прямой  наводкой!  Прямо  в
окна снаряды влетают и  уже  там,  внутри,  разрываются  Человеческие  мозги
наружу летят, предоставляешь?! Ну, в самом деле, забрались и сидят. Заседают
видишь ли, конституцию, видишь ли, соблюдают. Тут  у  кого  угодно  терпение
лопнет! Вот оно и лопнуло.
   - Что лопнуло? - слышимость была плохая, Пафнутьев не все понимал, о  чем
ему говорил из Москвы Фырнин.
   - Терпение.
   - Какое терпение?
   - Президентское. Какое же еще... Во-во!  На  штурм  пошли  боевые  машины
пехоты, а под их прикрытием бравые ребята с огнеметами. Посмотрим, что там у
нас за парламент такой... Заседать-то они умеют,  а  вот  оказать  достойное
сопротивление? Как? Вспомните, милые мои,  город  Козельск!  Там  наши  семь
недель держались! А то, понимаешь, конституция у них! Суд у них, видишь  ли,
конституционный! Народные они, вишь ли, избранники...
   - Остановись Фырнин! У меня тут тоже сообщение не слабее!
   - Подожди, Павел Николаевич! Представляешь, американская телекомпания  на
весь мир ведет репортаж о штурме  Белого  дома!  Теперь  во  всем  мире  нас
зауважают! Знаешь, как наши танки будут расхватывать, какое наши огнеметы во
всем мире распространение получат.... О! Это же реклама  нашего  доблестного
оружия! Во, устал американский корреспондент, проси г,  чтоб  ему  на  крышу
кофе принесли, не могу, говорит, без кофе, кайф, говорит, не тот... С  кофе,
говорит, куда приятнее вести репортаж о штурме Зимнего  Дворца...  Тьфу  ты!
Белого дома! Понимаешь, Павел Николаевич, каждый вождь должен в своей  жизни
иметь хоть один приличный штурм... А то ведь в будущих учебниках  истории  о
нем и написать нечего будет. А теперь уже есть что написать, есть чем  перед
потомками похвастать! Два миллиарда свидетелей! Как  следователь  ты  должен
этот факт оценить по достоинству. Да, в данный момент два миллиарда  человек
по телевидению наблюдают за штурмом. Это ж сколько новых своих  приверженцев
во всем  мире  получит  наш  доблестный  президент!  Во!  Опять  залп,  окна
вдребезги и мозги наружу... О, Павел Николаевич! А  то  ишь,  депутаты  они,
народные они избранники... А мозги летят точно так же,  как  и  у  остальных
граждан. Народные избранники? А где ваш народ?  Сидит  по  домам,  телевизор
смотрит, чай пьет... Вот вы и предстали перед своими избранниками!
   - Остановись, хватит. Я все понял.  Записывай...  Сегодня  утром  взят  с
поличным городской прокурор Анцыферов. Помнишь такого?
   - Неужто взят?!
   - С поличным. При  попытке  получить  взятку  в  размере  пяти  миллионов
рублей. Попытка пресечена...
   - Моим лучшим другом?
   - Да. Твоим лучшим другом. При  содействии  областной  прокуратуры.  Меня
поминать не надо, мне, лучше пока не возникать.
   - Понял. За что взятка?
   - Состряпано фальшивое уголовное дело. А чтобы его прикрыть берут взятку.
Система отработана и до сих пор действовала безотказно.
   - Произошел первый сбой?
   - Авось, не последний.
   - Пять миллионов?! Я тут в нулях запутался....
   - А для чего, ты думаешь, ввели пятидесятитысячные купюры? Для взяток это
просто незаменимые деньги. Пакет размером с сигаретную пачку, а в нем - пять
миллионов.
   - Внутри, Павел Николаевич, страшный пожар.. Люди горят как  свечки,  это
от них такая черная копоть... Танки на мосту занимают новую позицию... Более
выгодную. Все этажи выше восьмого - черные...
   - Почему?
   - От копоти. Когда человек горит,  знаешь  какая  от  него  копоть  идет?
Просто ужас. Был Белый дом, стал черный. А американец опять просит  кофе  на
крышу... Кайф американец  ловит.  Балдеет,  если  по-нашему.  Во,  по  радио
сообщили, что ихний президент Клинтон полностью на стороне штурмующих.  Нам,
говорит, такая демократия и  не  снилась.  А  английская  королева  потеряла
самообладание, носится по дворцу и  хлопает  в  ладошки,  представляешь?  Да
Павел Николаевич... Тут у нас бинокль у одного есть, навели на  американское
посольство - там  сплошное  ликование  -  лица  в  окнах  веселые,  хохочут,
впечатлениями делятся, шампанское открывают...