России.  Они  могут  страдать,  умирать  от  ножа  или  голода,   от
безденежья, произвола властей или произвола местной банды, никто  не  сможет
им помочь, да и вряд ли кто захочет помочь. И самые близкие люди,  спрашивая
о делах и здоровье, улыбаясь и раскланиваясь, будут проходить мимо - они  не
в состоянии выручить из беды, в  которой  сами  погибают  годами.  А,  лифт,
подумает когда-нибудь Вика, лифт -  далеко  не  самое  страшное,  он  просто
поярче, потому что самые  жуткие  минуты  года  или  жизни  здесь  оказались
сжатыми до предела.
   Что-то кричал ей в лицо Амон, тыкаясь в  нее  налившимся  кровью  членом,
ухмылялся мертвой ухмылкой, чем-то грозил и о чем-то предупреждал -  она  не
слышала. Закусив губу, она смотрела вверх,  в  тусклую  грязную  лампочку  с
торчащими проводами и болтающейся изоляцией. Она впала в какое-то оцепенение
и словно сама не понимала, что происходит. Природа словно решила ее оградить
от слишком жестоких впечатлений и отключила сознание настолько,  что  потом,
спустя несколько дней. Вика с трудом будет вспоминать происшедшее, да  и  то
далеко не все подробности.
   Она очнулась, услышав грохот чьих-то каблуков в железную  дверь.  И  лишь
тогда замолчала. Оказывается, она все это время кричала,  чтобы  не  слышать
ничего,  что  говорил  Амон.  Отвернувшись  лицом  в  угол  кабины  она,  не
переставая, кричала, и теперь уже на всех этажах люди осторожно  выглядывали
из дверей, а самые отважные вышли из квартир и колотили  ногами  в  железные
двери лифта. Вся шахта грохотала и гудела, как одна большая труба,  и  этого
гула не вынес Амон. Он задернул молнию на ширинке, поднял  тусклый,  неживой
взгляд на Вику.
   - Час, поняла? У меня еще есть час, пока  эти  кретины  смогут  добраться
сюда.
   - Козел!
   - Не надо обижать, соседка... Я обидчивый. Скажи своему хахалю, что я  на
него обижаюсь.
   - Сам скажи! Или очко играет?!
   - И сам скажу. И он, - Амон похлопал ладонью  по  выпирающей  ширинке,  -
тоже обидчивый.
   - Вот и обижайтесь! Расскажите  друг  другу  про  свои  обиды,  поплачьте
вместе...
   Амон улыбнулся, показав крепкие желтоватые зубы.
   - Он поплачет вместе с  тобой,  красавица...  О,  сколько  будет  у  него
сладких слез!
   - Держи карман шире! - почувствовав, что Амон оставил  свою  затею,  Вика
оттолкнула его от пульта и нажала кнопку  девятого  этажа.  Лифт  вздрогнул,
что-то в нем дернулось, напряглось,  скрипнули  стальные  канаты  и  кабина,
резко рванув с места, пошла вверх. На девятом этаже выйти Вика не  смогла  -
на пути стоял Амон.
   - Уйди, козел!
   - Уйду... Но помни и готовься.
   - К чему?
   - Не поняла?
   - Нет.
   - Все равно отсосешь, - прошипел он ей на ухо. - И не раз.
   - Козел вонючий! - и с силой отодвинув его в сторону,  она  выскочила  из
кабины, придерживая разорванное на груди  платье.  Вика  подбежала  к  своей
двери, нашла в сумочке ключ, открыла дверь  и  быстро  проскользнула  внутрь
квартиры. Дверь она быстро захлопнула за собой. И только тогда  разревелась,
не раздеваясь упав на громадное  свое  лежбище.  -  Козел,  -  сквозь  слезы
проговорила она. Но теперь имела в виду Андрея.
 
*** 
 
   Под вечер, потолкавшись по улицам, Пафнутьев забрел в городскую больницу.
Овсов оказался на месте -  сидел  в  выгороженном  шкафами  углу  и  смотрел
старенький черно-белый телевизор. Достался он Овсову совершенно бесплатно  -
клиент расщедрился, привез из дому, поскольку девать этот ящик было  некуда.
Нога, которая по всем законам жизни и смерти должна была остаться  в  стылых
подвалах  больницы,  в  общей   куче   непригодных   человеческих   деталей,
сохранилась при нем. Она, правда, не очень хорошо сгибалась, ее  приходилось
подволакивать, но это была  его,  родная,  хорошо  знакомая  нога.  Вот  он,
подволакивая эту ногу, и приволок телевизор.
   - А! - обрадовался Овсов. - Пришел все-таки... Ну и молодец!
   - А я иду мимо, дай, думаю,  зайду...  Вдруг  кстати  окажусь,  вдруг  не
прогонят, - Пафнутьев основательно уселся на низенькую кушетку.
   Прошло совсем немного времени и на табуретке между друзьями вроде бы  как
бы сама собой возникла бутылка с каким-то отвратным напитком, но  неимоверно
красивой этикеткой, на которой голые негры и негритянки  принимали  какие-то
замысловатые позы. Люди  по  простоте  душевной  полагали,  что  чем  дороже
бутылка, чем красочнее и экзотичнее на ней нашлепка, то тем более счастлив и
доволен  будет  хирург.  И  несли  ему  бутылки  одна  другой  непонятнее  и
подозрительнее. Овсов кивал головой, хмуро  благодарил,  невнятно  произнося
какие-то слова, которых никто не  мог  разобрать,  да  и  не  для  того  они
произносились, чтобы их понимали  и  на  них  отвечали.  Оба,  и  излеченный
человек,  и  вылечивший  его  хирург,  преодолевая  неловкость,   торопились
расстаться, поскольку понимали, что и благодарность, и  эта  вот  готовность
принять благодарность находятся  за  пределами  нравственности  общества,  в
котором они жили. Сколько лет  их  убеждали  со  страниц  газет,  с  экранов
телевизоров, по радио и с высоких трибун, что подобные подарки, или, как еще
их называли, подношения, унижают и дарителя, и спасителя. Но здравый смысл и
вековая,  хотя  и   отвергнутая   новой   властью   нравственность   народа,
протискивались сквозь эти наспех слепленные нормы, запреты, укоры.  И  Овсов
не отказывался от бутылок, рубашек, конфет, а кто-то  однажды  даже  подарил
ему целый комплект мужских трусов, очень неплохих, кстати,  трусов  -  можно
было без опаски раздеться  в  любом  приличном  обществе,  даже  в  женском.
Правда, о том, что в этом сверкающем пакете  находятся  трусы.  Овсов  узнал
через несколько дней, когда догадался заглянуть в сверток.
   Некоторое время друзья молчали, глядя в  экран  телевизора  со  смешанным
чувством недоумения и неприятия. Шла какая-то  странная  передача,  когда  в
непонятной  игре  вдруг  обнаруживались  победители  и  им  тут  же  вручали
всевозможные  награды  -  телевизоры,  магнитофоны,  печки.  И   без   конца
повторялось название фирмы, которая  расщедрилась  на  такие  дары.  Тут  же
мелькал хорошо одетый представитель этой фирмы - улыбался, кланялся,  и  нес
такую откровенную  чушь,  что  Пафнутьев  и  Овсов,  чтобы  как-то  погасить
неловкость, одновременно  потянулись  к  бутылке,  чтобы  наполнить  стаканы
ядовито-желтой жидкостью - на этот раз она была ядовито-желтая.
   - Будем живы, - сказал Овсов, поднимая свой стакан.
   - До чего ты всегда хорошие  слова  произносишь!  -  искренне  восхитился
Пафнутьев. - Где ты их только берешь!
   - Здесь много людей бывает, - философски заметил Овсов. - Люди, Паша, это
главное наше достояние.
   - Да, я помню, - кивнул Пафнутьев. - Кадры решают все.
   - Вот-вот. Особенно вот такие кадры, - он кивнул в сторону  телевизора  -
на экране выстроились почти голые победительницы конкурса  красоты.  Девушки
были возбуждены предстоящим награждением, играли ножками, принимали позы,  и
улыбались так, что сердце стыло. Неожиданно  перед  ними  возник  невысокий,
полноватый, с брюшком человек в  черном  костюме.  Человек  был  с  довольно
небрежным пробором и в наглаженных штанах, широколиц,  смугловат  и  масляно
улыбался, сверкая в лучах юпитеров золотыми зубами.
   Ведущий, захлебываясь от восторга,  оповестил,  что  их  сборище  посетил
спонсор конкурса Марат Вадимович Байрамов. И сейчас победительницы  конкурса
получал из рук Марата Вадимовича награды - путевки на остров Кипр.  Байрамов
улыбался, делал ручкой кому-то в зале, но успевал, успевал все-таки отметить
и достоинства конкурсанток. У него была странная манера - если  он  окидывал
взглядом девушку, то делал это не одними глазами, а всей головой,  даже  вся
его нескладная из-за живота фигура тоже устремлялась  вслед  за  собственным
взглядом.
   Неслышно открылась дверь, потом отодвинулась в  сторону  занавеска,  и  в
кабинетике появился Зомби.  "Он  негромко  поздоровался,  бросив  взгляд  на
бутылку, и  присел  на  край  кушетки.  Награждение  победительниц  конкурса
красоты явно его заинтересовало.
   - Все финалистки едут на Кипр! -  объявил  Байрамов  и  жестом  фокусника
выхватил из кармана пачку конвертов. -  Там  будут  подведены  окончательные
итоги! На берегу Средиземного  моря!  В  амфитеатре,  который  нам  оставили
древние греки!
   Байрамов, проходя мимо голых девиц, каждой  вручил  конверт,  в  котором,
очевидно, должны были лежать билеты на  остров  Кипр,  гостиничная  бронь  и
деньги на карманные расходы. Но  одна  телекамера,  неосторожно  заглянув  в
конверт, обнаружила, что он пуст.
   - Не  огорчайтесь,  милые  девушки!  -  воскликнул  Байрамов.  -  Это  же
телевизионная передача, здесь может  случиться  все,  что  угодно...  Билеты
заказаны, каюты на корабле забронированы, деньги выделены. И самое главное -
я еду с вами!
   Радостно,  как  подстреленный,  вскрикнул  ведущий  передачи,   загалдела
массовка, из-за кулис выскочили застоявшиеся девчушки с цветами и тут же  по
экрану поплыли  прилавки  магазинов,  которые  успел  приобрести  всемогущий
спонсор. Далее пошли адреса магазинов, телефоны, списки товаров...
   - Я знаю этого человека, - неожиданно произнес Зомби.
   Вначале Пафнутьев не обратил внимания на его слова, вроде бы и не услышал
их, но спустя некоторое время медленно повернулся к Зомби. - Откуда  ты  его
знаешь?
   - Я писал о нем.
   - Куда?
   - В газету.
   - В какую?
   - Не знаю...
   - А что писал?  Статья?  Заметка?  Подпись  под  фотографией?  Разгромный
фельетон?
   - Не помню.
   - Когда это было?
   - Может быть, год... Или два... Я вообще-то не уверен и  в  том,  что  на
самом деле писал... Просто пришло такое ощущение. Я и поделился...
   - И правильно сделал, - сказал Пафнутьев. - А в этих  своих  писаниях  ты
ругал Байрамова? Хвалил?
   - Восторгался, - тихо проговорил Зомби и с усилием  поднявшись  с  низкой
кушетки, вышел из ординаторской.
   Овсов проводил  Зомби  долгим  взглядом,  налил  в  стаканы  непривычного
напитка, уже который раз всмотрелся в этикетку, поднял глаза на Пафнутьева.
   - Что скажешь, Паша?
   - Похоже, просыпается?
   - Как-то уж очень  избирательно...  Чаще  всего  он  вспоминает  то,  что
связано с эмоционально напряженными событиями. Что-то его связывает  с  этим
Байрамовым, это точно, что-то у них было в прошлом... А что именно, когда, в
какой связи...
   - Это нетрудно установить, -  заметил  Пафнутьев,  осторожно  прихлебывая
желтую жидкость.
   - Как?
   - Пойти в редакцию городской газеты и спросить, что у них  было  об  этом
проходимце Байрамове. Личность в городе заметная...
   - Все заметнее с каждым днем, - проговорил Овсов, думая о чем-то своем. -
Настолько заметная, что иногда становится не по себе.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Даже не знаю... Что-то шевельнулось в голове, какой-то  там  сигнальчик
пискнул... Знаешь, я подумал... Все мы немного Зомби, все мы что-то  помним,
о чем-то забываем, и проходят годы, прежде  чем  до  нас  доходит  -  помним
пустяки, а забываем главное.  Все  мы  Зомби...  Одни  чуть  больше,  другие
меньше... И все мы через этот вот экран подвергаемся  мощному,  постоянному,
ежедневному  зомбированию.  Если   каждое   воскресное   утро   по   четырем
телевизионным каналам выступают сразу четыре заморских проповедника и что-то
там талдычат, что-то внушают, что-то вбивают в наши податливые мозги...  Это
не происходит само собой. Идет мощное зомбирование  нации.  Нас  убеждают  в
том, что мы дебилы, в том, что мы ни к чему не способны, что все мы на грани
гибели... Нам без конца рассказывают  истории  о  том,  как  сын  по  пьянке
изнасиловал собственную мать, отец зарезал сына, семилетний мальчик  повесил
трехлетнего... Теперь вот эти конкурсы красоты... Ну, этих наградят, - Овсов
кивнул на  экран,  по  которому  в  каких-то  сатанинских  плясках  носились
красавицы-финалистки,  показывая  телезрителям  самые,  как   им   казалось,
соблазнительные  свои  места,  -   а   сколько   семей   разрушится,   судеб
надломится...
   - Почему? - не понял Пафнутьев.
   - Потому что глупые мужья убедятся, что их жены недостаточно хороши...  А
тысячи хороших девушек впадут в комплекс неполноценности... Ведь им  говорят
- вот как надо выглядеть, вот что такое настоящая красота, вот  к  чему  вам
следует стремиться... Разве это не зомбирование?
   - Знаешь, - Пафнутьев помолчал. -  Этот  Байрамов  начинает  интересовать
меня все больше... О нем приходят сведения из самых различных мест... И  эти
сведения как бы все в одну масть... Если он спонсор  передачи,  или,  говоря
по-русски, содержатель программы...
   - А программа, выходит, содержантка? - невесело усмехнулся Овсов.
   - Конечно... Так вот, в таком случае Байрамов и в жюри верховодил. И всех
этих финалисток, - Пафнутьев показал глазами на экран,  -  выбирал  он  сам.
Единолично. Я совершенно уверен, что никакого конкурса не было.
   - С чего ты решил,  Паша?  -  удивился  Овсов.  -  Я  допускаю,  что  там
напряженные закулисные игрища, но не настолько же!
   - Посмотри на этих красавиц... Они все на  одно  лицо.  Это  вкус  самого
Байрамова. Все пятеро - блондинки, не  слишком  высок"  ростом  по  нынешним
понятиям, а их полнотелость, или, скажем, упитанность  явно  великовата  для
того, чтобы победить на честном конкурсе. Толстоваты  красавицы-то!  Неужели
не видишь?
   - А по мне так ничего, - пробормотал Овсов, разливая  в  стаканы  остатки
желтой жидкости.
   - Значит, у вас с Байрамовым одинаковый вкус, - усмехнулся  Пафнутьев.  -
Он просто набрал себе гарем для поездки на Кипр.
   - Неужели такое возможно? - усомнился Овсов.
   - А почему нет? Объявили  городской  конкурс,  отобрали  лучших  девушек,
Байрамов уже из них выбрал самых-самых и вручил путевки на сказочный остров.
А там он с ними разберется, можешь не сомневаться. Он сам только что сказал,
что окончательный выбор первой красотки будет там, на  Кипре...  Ладно,  мне
пора, - Пафнутьев поднялся. - Не забывай нашего Зомби, уделяй ему  внимание.
Телевизор с ним смотри, газеты приноси... Особенно местные...  Особенно  про
Байрамова. Последнее время не бывает ни одного номера газеты, в котором  так
или иначе не упомянули бы нашего любвеобильного благодетеля... То в рекламе,
то у него интервью берут, то снимок, то стишок... Ведь о  нем  уже  и  стихи
пишут, - рассмеялся Пафнутьев.
   - Это называется зомбированием, - мрачно подвел итог Овсов.
 
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
 
СМЕРТЬ СТУКАЧА 
 
   У редактора городской газеты оказалась невероятно потрепанная физиономия,
просто на удивление потрепанная. У  него,  правда,  сохранился  живой  блеск
глаз, подтянутая, даже тощеватая фигура, оживленные,  свободные  манеры,  но
физиономия... Фамилия у редактора была - Цыкин. Короткая, броская, хотя и не
слишком благозвучная. Таилось в ее звучании какое-то скрытое пренебрежение к
человеку, который коротал век с таким  вот  прозвищем.  Да,  она  напоминала
прозвище. Это фамилия скорее для фельетониста, репортера  уголовной  хроники
или половых скандалов, а уж никак не для главного редактора.
   Пафнутьева Цыкин принял охотно, даже с радостью, словно тот  избавил  его
от  необходимости  выполнять  какую-то  постылую  обязанность.   Он   провел
следователя в свой кабинет, усадил  за  стол,  задернул  штору,  чтобы  было
уютнее  дорогому  гостю.  Пафнутьев  все   эти   знаки   внимания   принимал
снисходительно, как бы в полной уверенности, что их заслуживает. Он  понимал
редактора, он вообще хорошо понимал таких людей. Был когда-то юный,  шустрый
парнишка  с  повышенным,  но  здоровым   тщеславием,   который   соблазнился
журналистикой,  насмотревшись  фильмов  об  этой   профессии,   наслушавшись
рассказов и песен. Это и в самом деле прекрасно - трое суток не спать,  трое
суток шагать  ради  нескольких  строчек  в  газете.  Опять  же  с  лейкой  и
блокнотом, а то и с пулеметом первому врываться в города... Но  что  делать,
истинные редакционные будни оказались не столь ярко окрашенными, они нередко
оказывались попросту унылыми, как и всякие другие будни. К тому же появились
и невоспетые в песнях обстоятельства - гонорар надо обмыть, с героем  очерка
неплохо бы выпить, иначе его  не  разговоришь,  а  у  друзей-товарищей  тоже
всегда находилось достаточно поводов, чтобы опрокинуть рюмку-другую. Если же
и редактор соглашается с тобой чокнуться,  то  вообще  жизнь  можно  считать
удавшейся.
   Девушки, вьющиеся вокруг редакции,  тоже  были  достаточно  раскованными,
жизнелюбивыми, отчаянными в поступках и решениях.  И  постепенно  наш  юноша
вошел в эту жизнь, принял ее и полюбил настолько,  что  уже  не  представлял
себе, чем еще можно заниматься, какое  еще  занятие  можно  найти  столь  же
достойное и увлекательное. Проносились годы, приходил  опыт,  от  больших  и
шумных скандалов судьба его хранила, а что  касается  небольших  конфузов  -
перепутанная фамилия, ночевка в вытрезвителе, командировочное  недоразумение
с гостиничной девицей, жалоба обиженного начальника, это  тоже  были  будни,
естественные и неизбежные. Старились, и уходили старшие товарищи, появлялись
новые юноши и девушки, столь же восторженные, неопытные и ко всему  готовые,
лишь бы остаться в этих коридорах, лишь  бы  зацепиться  в  журналистике.  С
опытом шел и неизбежный служебный рост - литературный работник через  десять
лет  становился  спецкором,  собкором,   завотделом,   членом   редколлегии,
заместителем редактора и, наконец, редактором. Физиономия к  этому  времени,
естественно, делалась потрепанной, но это уже не  смущало,  к  ней  за  годы
привыкаешь и начинаешь  находить  даже  что-то  привлекательное.  Манеры  же
оставались прежними, мальчишескими, в  этом  тоже  был  признак  неувядаемой
молодости, готовности с кем угодно поговорить, подружиться, отправиться хоть
на северный полюс, а если таковой поездки не предвидется, то можно хотя бы в
ближайшей забегаловке распить бутылку-вторую и тем самым еще раз подтвердить
- не стареют настоящие журналисты.
   Из высоких партийных коридоров приходили редакторы массивные, застегнутые
на все пуговицы, с выпирающими животами и тройными подбородками, недоступные
и спесивые, больше всего  озабоченные  собственной  значимостью  и  каким-то
нечеловеческим ужасом перед самой простенькой опечаткой, неувязкой, ошибкой.
А Цыкин, Цыкин был другим,  -  состарившийся,  оживленный,  доброжелательный
мальчик с неизрасходованным интересом к жизни, к  новым  людям  и  неугасшим
желанием выпить рюмку водки с хорошим человеком.
   - Слушаю вас внимательно, Павел Николаевич, - сказал Цыкин,  сложив  руки
на столе.
   Пафнутьев ответил не сразу. Была явная  опасность  скатиться  в  разговор
длинный, оживленный и бестолковый, после которого в блокнот  записать  будет
нечего, кроме разве что телефона редактора.
   - Меня интересует наш новый городской магнат... Байрамов.
   - О! - воскликнул редактор обрадованно.  -  Вы  видели  какой  обалденный
конкурс он организовал? Вчера передавали по телевидению. Никогда  не  думал,
что в нашем городе столько красавиц! Мы решили опубликовать  портреты...  Во
весь рост, разумеется... Все финалистки будут на страницах нашей газеты. Моя
идея! На редколлегии все  поддержали.  Тираж  разойдется  мгновенно.  Просто
мгновенно!  Большая  фотография,  на  три  колонки,  краткие  биографические
данные, черты характера...  Можно  даже  привести  и  воспоминания  школьных
учителей, как вы думаете?
   - Неплохо, - кивнул Пафнутьев.
   - Когда я увидел этих  девушек  вчера  по  телевидению...  Меня  гордость
обуяла!
   - Только гордость?
   - Ну и конечно, ощущение бесконечной утраты... - лицо Цыкина сморщилось в
горестной гримасе. - Я не могу, к  сожалению,  всем  им  уделить  достаточно
внимания, которого они заслуживают.
   - Да, это печально, - согласился Пафнутьев.
   - Мы решили  устроить,  так  называемый,  круглый  ст