гажник?
   - Показал, отчего же не показать...
   - Как это произошло? Ты вышел из машины, вынул ключ...
   - Из машины я не выходил, - твердо сказал Круглов.  -  Вовчик  не  любит,
когда я из машины выхожу...
   - Как же ты показал багажник?
   - Я сказал, что, дескать, если хочешь - сам смотри... Там не заперто.
   - И из машины не вышел?
   - Нет.
   - А он?
   - Он  не  поленился,  откинул  крышку,  осмотрел  багажник,  помню,  даже
фонариком присветил... Потом захлопнул,  вернул  документы  и  махнул  своей
палкой... Валяйте, вопросов больше нет.
   - Дальше, - тихо  сказал  Пафнутьев  с  таким  выражением,  будто  боялся
вспугнуть удачу, вспугнуть птицу, к которой подкрался совсем близко.
   - Мы и поехали. Миновали перекресток, выехали на нашу улицу,  свернули...
И...
   - И? - повторил Пафнутьев.
   - Тогда оно и бабахнуло.
   Пафнутьев  некоторое   время   внимательно   рассматривал   незамутненное
раздумьями лицо амбала, бывшего борца, каратиста,  боксера,  кем-то  он  еще
был, вроде даже десантником - перед разговором  Пафнутьев  навел  справки  о
Сереге Круглове. Он посмотрел в окно, потом начал рассматривать  собственные
ладони, будто пытался что-то прочесть по пересеченным линиям,  и,  казалось,
совсем забыл о Сереге Круглове. Но вскоре просветленным  взглядом  посмотрел
на него, словно что-то открылось ему за это время.
   - Да, - сказал он беззаботно. - А как выглядел этот  гаишник?  Старый,  в
очках?
   - Молодой парень, никаких  очков,  подтянутый...  Еще  когда  он  обходил
машину, к багажнику шел, я подумал - крепкий парнишка...
   - Бородатый?
   - Да нет же! Пацан! Хотя... - Круглов задумался, помял большое свое  лицо
мясистой ладонью, взглянул на Пафнутьева. - Хотя.., знаете... Усы! О! У него
большие такие, пушистые усы! Он,  видно,  любит  их,  причесывает,  на  ночь
косыночкой перетягивает... Есть такие чокнутые.
   - Он был один?
   - Да, рядом я никого не видел.
   - Мотоцикл при нем?
   - Вроде был... Да, в стороне стоял мотоцикл с  коляской.  Сейчас  вот  вы
спросили, я и вспомнил.
   - Он был в форме?
   - Конечно! Я бы не остановился, если бы он так, кое  в  чем...  И  Вовчик
сказал, останови, не возникай...
   - Звание его не помнишь?
   - Нет, начальник, слишком много хочешь...  Какие-то  погоны  были,  точно
были, но знаете, место сумрачное, только фонарь в стороне, да и то  какой-то
худосочный, хилый такой фонарь, мигал все время... Так что о погонах  ничего
сказать не могу... А это... - Круглов замер и вдруг посмотрел на  Пафнутьева
почти с ужасом, - это... Вы думаете, он устроил этот прибабах?
   - Как знать, - ответил Пафнутьев, поднимаясь и сдвигая белую табуретку  к
окну. - Как знать...
   - Я его найду, падлюку! - проговорил Круг-лов, и только теперь  Пафнутьев
увидел, что парень далеко не столь добродушен, каким выглядел минуту  назад.
Теперь перед ним был настоящий боец, не зря Неклясов  постоянно  держал  его
при себе. Была в нем какая-то звериная готовность к прыжку. А замедленность,
вялость - это маска, это ненастоящее.
 
*** 
 
   - Ну что? - спросил Андрей, едва Пафнутьев сел в машину. - Поговорили?
   - Перебросились парой словечек.
   - Что-то долго вы перебрасывались...
   - Как получилось, - Пафнутьев беззаботно махнул рукой.
   - Но все-таки получилось?
   Пафнутьев просто не мог не заметить  какую-то  непривычную  настойчивость
Андрея. Обычно он в разговорах вел себя  сдержаннее,  понимая,  что  знания,
которыми обладает начальник, имеют все-таки закрытый характер, не  для  всех
они. А сейчас вот что-то заставило нарушить эти правила.
   - Да, - кивнул Пафнутьев, думая о чем-то своем. - Как выражаются в  таких
случаях... Оперативным путем получены важные сведения... Оказывается,  бомбу
им подсунули уже по дороге.
   - На ходу, что ли? - усмехнулся Андрей, трогая машину с места.
   А Пафнутьев, о, этот пройдоха, хитрец и простак почему-то сразу  подумал,
что вопрос Андрея довольно глупый, в полном смысле слова глупый.  Самого  же
Андрея глупым никак не назовешь.  А  если  человек  задает  глупые  вопросы,
значит, у него есть свои причины. Он может, например,  прикинуться  дураком,
может произнести что-то вынужденно, невольно, не понимая  вещей,  о  которых
судит... Но все это для Андрея не подходило. У него скорее всего была другая
причина - ему хотелось знать результат встречи с Серегой Кругловым. Спросить
напрямую он не мог, не имел права, и вот в  меру  своего  разумения  пытался
как-то вывести Пафнутьева на  разговор  об  этой  встрече.  Так,  во  всяком
случае, понял его сам Пафнутьев. И подумал:
   "Ну что ж, это хорошо, что  Андрей  начал  наконец  проявлять  интерес  к
следовательской работе, хватит ему быть водителем, пора  выводить  парня  на
настоящее дело, задания давать, пусть натаскивается".
   - Нет, Андрей, - сказал Пафнутьев, - бомбу Неклясову под зад подсунули не
на  ходу,  Сделать  это  чрезвычайно  сложно.  Мне  даже  кажется,  если  уж
откровенно, что вот так на ходу, в  закрытый  "мерседес",  который  идет  со
скоростью сто километров в час, а то и  больше,  сунуть  под  тощую  задницу
Неклясова бомбу, причем так, чтобы он  этого  не  заметил...  Невозможно.  Я
могу, конечно, ошибаться, я часто ошибаюсь, если уж на то пошло, но здесь...
Нет, Андрей, боюсь, это слишком сложная задача для самого ловкого  человека,
для   человека,   который   владеет   приемами   фокусников,    картежников,
иллюзионистов...  Тут  даже  карманный  вор  ничего  не  сможет  сделать,  -
Пафнутьев нес такую откровенную чушь, что сам готов  был  расхохотаться,  но
слова выскакивали за словами, он продолжал развивать свою идиотскую мысль, а
Андрей, как  ни  странно,  его  не  перебивал,  вслушивался  с  видом  самым
серьезным, проникновенным, будто Пафнутьев и в  самом  деле  делился  важной
следственной версией. А тот всего лишь  оттолкнулся  от  допущения,  которое
сделал Андрей. Шутливое  допущение,  провокационное,  если  уж  назвать  его
точнее. Пафнутьев охотно его подхватил - то ли от хорошего настроения, то ли
из шалости, которую еще не вытравили из него годы следственной работы.
   - Да, - кивнул, наконец, Андрей. - Действительно, на ходу это сложно.
   - Бомбу им подсунули, когда машина стояла. Уже в городе.
   - Это как?
   - Андрей, я тебя не узнаю, - Пафнутьев передернул плечами  уже  в  легкой
досаде. - Гаишник останавливает машину, проверяет документы, просит  открыть
багажник... Водитель,  сознавая,  что  человек  он  непростой,  что  Вовчик,
который сидит на заднем сиденье, тоже чреватая  личность...  Выходить  из-за
руля не желает. Иди, говорит он гаишнику, и смотри сам,  если  тебе  так  уж
хочется. И гаишник идет, смотрит - что там такое в багажнике находится...  А
там ничего не находится. Следы кровавого злодеяния уже уничтожены.  Их  нет,
они в мусорном ящике. И герои войны вместе с инвалидами и ветеранами  успели
расхватать недопитые бутылки, недожеванное мясо и прочую снедь.
   - Это ваше допущение?
   - Установленные факты, Андрюша.
   - А гаишник...
   -  Круглов  хорошо  его  запомнил.  Он  описал  этого  гаишника  во  всех
подробностях. Так вот, когда машина отъехала,  через  пять  минут  прогремел
взрыв. Неклясова разорвало на мелкие злобные кусочки, а  водитель  отделался
испугом. Все.
   - А гаишник?
   - Говорит, что это был молодой  парень,  спортивного  покроя,  и  примету
назвал - усы. Громадные, говорит, у него, пушистые,  ухоженные  усы.  Как  у
Карла Маркса борода.
   - Сейчас многие с усами... Наверное, из десяти мужиков семеро...
   - С усатым гаишником я  уже  сталкивался  -  такое  у  меня  ощущение,  -
медленно проговорил Пафнутьев.
   - Вы его знаете?
   - Может быть, и знаю... Он был в банке Фердолевского... За  два  часа  до
взрыва. Там, в банке, тоже запомнили усы...  Смотри,  что  получается...  Ты
говоришь, что больше половины мужиков нашего города усатые, правильно?
   - Ну?
   - Следовательно, к усам все привыкли, и человека, у  которого  под  носом
завелись клочки шерсти, никто не  должен  замечать.  Ведь  все  усатые.  Усы
перестали быть отличительным признаком. Это все равно, что сказать  кому-то,
что приходил человек с двумя ушами. Но ведь все люди  с  двумя  ушами,  или,
скажем, почти все. И наличие пары ушей не является  отличительной  приметой.
Правильно?
   - Ну?
   - Перестань нукать. Нехорошо. Некрасиво. Невежливо. Так нельзя.
   - Виноват, Павел Николаевич.
   - В приличном обществе  не  нукают.  А  мы  с  тобой  все-таки  приличное
общество.
   - Виноват.
   - Так вот, продолжаю... Усы - дело привычное, естественно,  обыденное.  А
мне все говорят - был мужик с усами, был гаишник с усами, был мотоциклист  с
усами...
   - Еще и мотоциклист?
   - Который из автомата по ресторану Анцышки полоснул...
   - Он тоже усатый? - спросил Андрей.
   - Конечно, - твердо ответил Пафнутьев,  хотя  ни  единый  свидетель  того
происшествия ничего не сказал  ему  об  усах.  Но  что-то  заставило  его  и
автоматчика занести в ряды усатых.
   Движение  на  дороге  было  насыщенным,  машины  неслись  так,  будто  их
владельцам где-то пообещали большой кредит при малых процентах и  они  очень
боялись опоздать. Андрей напряженно  смотрел  на  дорогу,  сцепив  зубы,  и,
кажется, побледнел от напряжения.
   - Вот я и думаю, - продолжал Пафнутьев  рассуждать  на  заданную  Андреем
тему. - Вот я и думаю... Что же это за усы такие, если все только  о  них  и
говорят?
   - И каков же вывод? - усмехнулся Андрей, не отводя взгляда от дороги.
   - А вывод простой - это и не усы вовсе.
   - Что же это? Брови такие?
   - Мочалка, - сказал Пафнутьев, не обращая внимание на подковырку.  -  Это
не настоящие усы, они накладные.  Мочалка,  другими  словами.  Нам  не  надо
искать  усатого  гаишника,  усатого  автоматчика,  усатого  минера,  который
посетил заведение  господина  Фердолевского.  Этот  человек  гладко  выбрит,
подтянут, прекрасно владеет собой, не лишен артистических  данных...  Я  уже
сейчас многое о нем мог бы сказать, я,  кажется,  вижу  его...  -  Пафнутьев
тяжко вздохнул. - И я его найду.
   - Подключайте меня, - попросил Андрей.
   - Ты уже подключен.
 
*** 
 
   Пафнутьев сошел с машины за квартал до своего дома и медленно  побрел  по
мокрому асфальту. Солнце уже село, и в городе установились весенние сумерки.
Уже начался март, и  оттепель,  которая  неожиданно  свалилась  на  горожан,
грозила постепенно превратиться в  весну.  Что-то  произошло  в  воздухе,  в
атмосфере, что-то случилось с запахами, с ветрами, что-то сместилось в душах
людей - потянуло весной и захотелось чего-то такого-этакого. А  может  быть,
не захотелось, а просто вспомнилось то, чем владел когда-то, что  не  ценил,
чем пренебрегал. И вдруг открылось - оно-то и  было  в  жизни  главным,  для
того-то ты и появился на этом свете, а нынешняя твоя жизнь... Ну, что это за
жизнь... Затянувшееся  пребывание  на  земле.  Это  напоминает  захмелевшего
гостя,  которого  оставляют  переночевать,  чтобы  не  выгонять  на   улицу,
оставляют, хотя праздник давно  кончился,  посуда  вымыта,  пол  протерт,  и
только неприкаянный и бестолковый гость бродит по комнатам в ожидании первых
трамваев, чтобы тут же выйти и исчезнуть в темноте...
   Грустно было Пафнутьеву, и самое грустное в его грусти было  то,  что  не
было для нее никакой видимой  причины.  Только  вот  эта  оттепель,  лиловая
полоска заката да будоражащий гул голых ветвей над  головой.  И  сумятица  в
душе, ноющая несильная боль в груди и такое состояние, когда во всем  видишь
какое-то скрытое, важное для  тебя  предзнаменование!  И  девушка  выглянула
из-под зонтика, словно хотела что-то сказать, спросить, напомнить о  чем-то,
и  это  вот  многозначительное  перемигивание  светофоров,  и  чуть  слышное
журчание ручья вдоль проезжей части...
   Бросив привычный взгляд на свои окна, Пафнутьев  с  неожиданно  возникшей
радостью убедился - светятся. Это хорошо. Значит, будет вечер, будет  жизнь.
Он хотел про себя добавить, что будет и любовь,  но  не  добавил,  остановил
себя, хотя мыслишка кралась, подползала к сознанию, лукавая и улыбчивая.
   Позвонив в дверь, он остался стоять, не торопя Вику лишними звонками.
   Вика открыла дверь, убедилась, что на пороге Пафнутьев, и тут же  ушла  в
комнату, не дожидаясь, пока он войдет, разденется. Когда же он  выглянул  из
прихожей, она сидела на диване, в халате, закинув ногу на ногу,  и  смотрела
на него с явной требовательностью. Пафнутьев подмигнул ей, хорошо подмигнул,
сильно, чуть ли не половиной  лица.  Вика  не  ответила.  И  он  вернулся  в
прихожую, чтобы раздеться и разуться.
   - Пафнутьев! - услышал он звенящий голос Вики и понял, что она напряжена,
что ждала его с нетерпением и теперь поторапливает, чтобы не задерживался он
в прихожей, - Пафнутьев... Ты меня любишь?
   Пафнутьев повесил куртку, бросил на полку берет, сковырнул с  ног  туфли,
даже не расшнуровывая, и в носках прошел в комнату. На ходу  повесил  пиджак
на  спинку  стула,  приспустил  галстук,  взглянул  на  Вику  протяженно   и
понимающе.
   - Слышал, о чем я спросила?
   - Я обдумал твой вопрос, - медленно проговорил Пафнутьев. - И знаешь... И
так прикинул, и этак... И получается, что да. Отвечаю тебе утвердительно,  -
он подошел к дивану, сел рядом с Викой, взлохматил ее короткие волосы.
   - Скажи... А ты и в самом деле смог  бы  Неклясова  живьем  в  крематорий
отправить? Если бы он не вернул меня домой... А?
   - Конечно, - ответил Пафнутьев, но как-то буднично,  словно  речь  шла  о
яичнице. Не услышала Вика в его голосе гнева, огня, страсти, заверений.
   - Из-за меня? - допытывалась Вика.
   - Весна, да? - спросил Пафнутьев. - Одна девушка только что  как  глянула
на меня из-под зонтика... Не поверишь - содрогнулся. И только тогда дошло  -
весна.
   - Неужели содрогнулся?
   - До пяток.
   - И пятки содрогнулись?
   - По ним прямо изморозь пошла.
   - Наверно, хорошая девушка?
   - Взглянула хорошо. Саму я, честно говоря, и не  рассмотрел...  Но  ветра
гудит голубой напор, и кто-то глядит на тебя в упор...
   - Пафнутьев! - вскричала Вика. - Ты читаешь стихи?!
   - И очень часто, - скромно проговорил следователь. - Как тебя увижу,  так
и начинаю... И не могу остановиться.
   - Пафнутьев!
   - Ну?
   - Я тебя люблю.
   - И правильно делаешь. Ты полюбила настоящего человека, порядочного... Он
не даст тебя в обиду. Опять же взаимностью отвечает... И это.., пить бросил.
   - Почти.
   - А ты не кори его, ты восхищайся... Почти - это тоже немало,  это  очень
много, дочь моя, - наставительно произнес Пафнутьев.
   - Пафнутьев! Ну что ты за человек?! Ну нечему ты не можешь поговорить  со
мной трепетно, страстно, с горящими глазами, чтобы слезы из тебя катились.
   - Я очень часто  плачу,  -  тихо  проговорил  Пафнутьев.  -  Особенно  по
ночам... Когда ты спишь.
   - Боже! Отчего?
   - От любви, - прошептал Пафнутьев, смущаясь и казнясь.
   - Да ну тебя... - Вика резко встала, но как-то радостно, словно  сняла  с
себя сомнения. Она понимала - не сможет, не станет Пафнутьев говорить  ей  о
любви со слезами на глазах. И знала - не отступи тогда Неклясов, сжег бы его
Пафнутьев в крематории, не задумываясь о последствиях сжег  бы.  И  всю  его
банду запихнул бы, затолкал бы в печи живьем.  И  это  ей  было  приятно.  -
Крутые вы ребята, - произнесла она на ходу.  И  Пафнутьев  понял,  кого  она
имела в виду, - Андрей тоже не дрогнул, когда жизнь прижала, когда и от него
что-то зависело.
   - Между прочим, ты знаешь, какая  сейчас  температура  воды  на  Кипрском
побережье Средиземного моря?
   - Понятия не имею.
   - Двадцать три градуса.
   - Надо же, - вежливо удивился Пафнутьев.
   - И меня это вполне устраивает, - с вызовом сказала Вика. - А тебя?
   - Лишь бы тебе было хорошо, - ответил Пафнутьев. И добавил:
   - Дорогая.
   - Паша, смотаемся, а? На недельку? Говорят, это сейчас даже дешевле,  чем
в Крым...
   - Сегодня уже поздновато, не успеем, - Пафнутьев посмотрел на часы.
   - Да ну тебя! Иди  умывайся,  буду  кормить  Телефонный  звонок  раздался
поздним вечером, когда Пафнутьев, сидя на диване,  внимательно,  через  лупу
рассматривал карту Кипра. Ему нравились названия городов - Лимасол, Ларнака,
Пафос...
   - Надо же, - пробормотал он. - Город  Пафос.  Там  должны  быть  неплохие
ресторанчики на берегу моря...
   - Паша, разве ты никогда там не бывал?
   - Только Пафоса мне и не хватало!
   - Совершенно с тобой согласна, - ответила Вика. - Пафоса тебе  всегда  не
хватало.
   И в этот момент раздался звонок. Звонил Шаланда.
   - Господи, Шаланда! Ну почему тебе не  спится  среди  ночи?  -  простонал
Пафнутьев, охваченный дурными предчувствиями.
   - Главное, Паша, чтоб тебе и елось,  и  спалось!  -  произнес  Шаланда  с
легкой обидой. - Главное, чтоб тебе снились сны счастливые и безмятежные.  А
мы уж побегаем, мы уж попрыгаем, чтоб ничто не потревожило тебя в эту ночь!
   - Ну, что там у тебя?
   - Ты знаешь, что господин Фердолевский не только банкир, но и бандюга?
   - Догадывался.
   -  А  что  у  него  целые  склады  со  жвачкой  и  прочими  материальными
ценностями?
   - Ишь ты! - восхитился Пафнутьев.
   - Так вот, должен тебе, Паша, доложить, что  этот  самый  Фердолевский  -
очень хитрый человек.
   - Надо же!
   - Прямо не знаю, чем тебя  и  удивить,  -  проворчал  Шаланда,  но  понял
Пафнутьев по голосу майора, что все-таки  есть  у  того,  чем  удивить,  чем
заинтересовать Пафнутьева в этот вечер.
   - Ну, поднатужься уж, удиви!
   - Паша.., это... Опять взрыв.
   - Где?
   - На складах у Фердолевского.
   - Горит?
   - Очень ярко.  Хорошо  так  горит,  светло  вокруг...  Красиво.  Недалеко
мотоцикл стоит... С коляской. Хозяина нет.
   - Где же хозяин?
   - На складах.
   - Тоже горит?
   - По-моему, он погорел. Фердолевский  со  своей  бандой  окружил  склады.
Оттуда нет выхода.
   - Но там же и дома, и строения какие-то...
   - Он все окружил, Паша. Говорит, знал, что  рано  или  поздно  на  складе
что-то взорвется. И принял меры. Знаешь, какие меры он принял?
   -  Не  думаю,  что  он  придумал   что-то   новое,   необычное,   смелое.
Фердолевский, он и есть  Фердолевский...  Банкир  и  пройдоха.  Брать  может
только количеством. Денег,  женщин,  товара...  Естественно,  и  количеством
охранников.
   - Как ты прав, Паша, как прав, - пробормотал Шаланда смятенно. - Ты попал
в самую точку. Он утроил количество охранников, но сделал вид, что  сократил
их.
   - Другими словами, спровоцировал нападение?
   - Да, Паша, да.
   - А от меня ты чего хочешь?
   - Ничего, - Шаланда улыбался широко и безмятежно. Это чувствовалось  даже
на расстоянии, даже по его дыханию в телефонную трубку, - Минутка вот выпала
свободная, кругом люди бегают, ловят друг друга, палят из чего только  можно
палить, а я смотрю - телефон стоит. Трубку поднял - гудит, работает, значит.
Дай, думаю, позвоню лучшему своему другу,  дай,  думаю,  порадую,  душу  его
усталую утешу...
   - Утешил, - проворчал Пафнутьев. - Ой,  Шаланда...  Какой  ночи  ты  меня
лишил, какой ночи...
   - Не плачь, Паша, не  надо...  Ты  лучше  подумай,  какую  ночку  я  тебе
подарил... На всю жизнь запомнишь.
   - Если выживу.
   - Держись меня...
   - Ладно, Шаланда... Еду.
   Положив трубку, Пафнутьев тут же снова поднял ее и набрал номер Андрея  -
тот последнее время оставлял "Волгу" у себя во  дворе,  это  было  удобно  -
всегда легко было вызвать его в случае надобности.
   Трубку подняла мать Андрея.
   - Павел Николаевич? Ох, а Андрюшеньки нет... Недавно отлучился куда-то...
А я подумала - и ладно... Что же он все вечера дома сидит, нехорошо это...
   - А машина на месте? - спросил Пафнутьев.
   - На месте, под окном стоит... Какая-то девушка ему позванивает, наверно,
к ней и пошел... Она с  час  назад  и  позвонила.  Женить  его  надо,  Павел
Николаевич, подсобили бы, а?
   - Же