рать в руки нечто пишущее.
   - Я, такой-то и такой-то, житель гор или долин, не знаю я какой и чей  ты
житель... Сегодня получил изъятые у меня  вещи...  Так,  ставь  двоеточие...
Будем перечислять твои вещи, чтоб потом в суд на нас не  подал  из-за  пачки
сигарет.
   " Обижаешь, начальник. - Амон укоризненно посмотрел на Дубовика. - Я тебе
целый блок подарю, если хочешь.
   - Здесь вы все щедрые, а стоит вам за порог выйти, все... Ищи-свищи!
   Пафнутьев показывал полнейшее безразличие к происходящему.  Он  подсел  к
телефону, отвернулся к окну и затеял с кем-то долгий, вязкий разговор. Время
от времени он только ронял какие-то пустоватые, глуповатые восклицания:  "Не
может быть!" "А ты?", "А он?" "Ну и что? А дальше...", "Ну ты даешь..." Амон
вначале прислушивался, но потом бросил, потому что писать, слушать подсказки
Дубовика и прислушиваться к телефонному разговору он попросту не поспевал.
   - Пачка сигарет "Мальборо"... - диктовал  Дубовик,  вертя  перед  глазами
ярким коробком. Початая... Пиши - початая. А то будешь потом говорить, что у
тебя  следователи  пачку  самовольно  открыли,  по   сигаретке   выкурили...
Пиши-пиши. Идем дальше.. - Зажигалка... Одноразовая... Газовая..
   Амон с усилием выводил на бумаге слово за словом, шевеля губами  и  морща
лоб. В это время к  нему  опять  подошел  Худолей  и  принялся,  не  обращая
внимания на Дубовика, мазать Амону пальцы, снимать отпечатки, у него  что-то
не получалось, он все повторял сначала.
   - Продолжим, - сказал Дубовик, убедившись, что Худолей проделал все  свои
процедуры.
   - Начальник, я уже не могу, - взмолился Амон. - Нету сил...
   - Найдутся, - спокойно ответил Дубовик. - Пиши... Кошелек... Кожаный,  на
молнии... Деньги в сумме двадцать семь тысяч рублей... Все деньги?
   - Все, начальник, все... Могли бы и себе забрать эту мелочь.
   - Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, - Дубовик не забывал время
от времени слегка покусывать Амона, представляя как с каждым его Словом  тот
вскипает гневно и оскорбление. - Написал? Правильно,  двадцать  семь  тысяч.
Как раз на бутылку водки...
   - Не пью, начальник!
   - Это хорошо, - похвалил Дубовик. - Значит, долго жить  будешь.  Пока  не
помрешь.
   Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика,  что-то  решил  про  себя,
вздрогнули его маленькие бугристые желваки и он снова склонился над бумагой.
   - А я не собираюсь помирать, - проворчал он уже про себя.
   - Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь  впереди.  С  тобой
еще много чего случится.
   - А чего со мной случится?
   - Мало ли... Влюбишься, например, в  красивую  девушку,  женишься,  детей
заведешь, потом внуки пойдут,  правнуки...  Пиши...  Фотография  девушки,  -
Дубовик повертел перед глазами снимок. -  Без  подписи,  -  небрежно  бросив
снимок на стол,  он  взял  блокнот,  начал  внимательно  рассматривать  его,
заглядывать во все кармашки и отделения.
   Пафнутьев замер над телефоном, искоса наблюдая за Амоном. А  тот,  бросив
взгляд на фотографию, чуть задержался на ней, чуть сморщил  лоб,  недоуменно
вскинул брови, но не возмутился, покорно записал о фотографии в расписку.
   - Есть? - спросил Дубовик,  вчитываясь  в  записи  блокнота  и  уже  этим
заставляя Амона нервничать. - Блокнот, импортный. Обложка  кожаная,  черного
цвета, с  кармашками...  С  записями  телефонов...  Интересные  тут  у  тебя
телефоны, друзья у тебя интересные, - проговорил Дубовик, раздумчиво  листая
страницы и этим опять отвлек Амона от фотографии.
   - Какие есть, - пробормотал Амон недовольно.
   - Что ты там написал, ну-ка? Так, девушку упомянул, блокнот тоже  есть...
Молодец. Умница. Писателем будешь. Ставь  дату,  расписывайся...  Не  здесь,
ниже, вот здесь, - Дубовик ткнул  красноватым  пальцем  в  нужное  место  на
расписке.
   Но тут опять внимание Амона привлек  Худолей.  Закончив  свои  хлопоты  с
отпечатками пальцев, он подошел к  столу,  на  котором  горкой  лежали  вещи
Амона, и несколько раз сфотографировал их. Причем, снимал,  наводя  резкость
по фотографии, чтобы портрет был легко узнаваем. Потом молча подтащил  Амона
к столу, усадил его  и,  пока  тот  соображал,  что  происходит,  успел  еще
несколько раз щелкнуть аппаратом, стараясь, чтобы в кадре был и сам Амон,  и
его вещи, и женщина на снимке. Отщелкав, Худо-лей отошел в  сторону,  словно
санитар, который сделал свою черную работу. А теперь, дескать, пусть хирурги
возятся.
   " Закончив, наконец, свой разговор, подошел к  столу  и  Пафнутьев.  Взял
снимок, повертел перед глазами Амона.
   - Жена?
   - Любовница, - с вызовом ответил Амон.
   - Красивая женщина.
   - С другими не знаемся.
   - Это хорошо, - кивнул Пафнутьев, отходя к окну.  Поднявшись  на  цыпочки
открыл форточку, свел руки за спиной. Надо было что-то предпринимать. У него
на руках были доказательства причастности Амона к убийству при угоне машины,
но было и жесткое указание Анцыферова отпустить  его.  Как  понимать,  Павел
Николаевич? - спросил он себя. - Все повязаны?  Но  Сысцов...  Ему-то  зачем
ввязываться в это мокрое дело? Как он оказался  в  этой  компании?  А  может
Анцыферов пудрит мозги? Нет, не похоже. Слишком он был напуган... Колова  он
так не испугается. Значит, все-таки Сысцов. Но Амон и Сысцов? Несопоставимо.
Значит, Павел Николаевич, можешь сделать  вывод...  Кто-то  еще  есть  между
Сысцовым и Амоном. Кто-то есть...  Темная  фигура,  темная  лошадка,  темная
личность. И человек этот достаточно могущественный,  если  Сысцов  не  может
отказать ему и звонит Анцыферову с требованием отпустить...
   - Давно с Байрамовым знаком? -  неожиданно  спросил  Пафнутьев  у  Амона,
резко повернувшись к нему от окна.
   - Встречались, -  неопределенно  протянул  тот,  но  мелькнула,  все-таки
мелькнула в его глазах горделивая  искорка  -  вот,  мол,  с  какими  людьми
знаемся.
   - За что он тебя любит?  -  продолжал  Пафнутьев  задавать  вопросы,  для
которых у него не было никаких оснований, но  которые  ему  просто  хотелось
задать. Он вдруг понял еще одно качество Амона - тот держался, когда вопросы
выстраивались в какую-то понятную ему схему. А от вопросов неожиданных  Амон
терялся и он отвечал на них... Скажем так - неосторожно.
   - За что можно любить хорошего человека, - улыбнулся Амон.
   - А ты его за что любишь?
   - Я где-то слышал, начальник, такие умные слова... Ненависть должна иметь
причину, ненависть. А любовь может быть и без причины... Сама по себе.
   - Хорошие слова,  -  кивнул  Пафнутьев,  снова  отворачиваясь  к  окну  и
предоставляя Дубовику возможность продолжить допрос.
   -  Так,  -  тяжело  перетасовывал  свои  несуразные  мысли  Пафнутьев.  -
Допустим, я его не отпускаю, допустим, пренебрегаю требованием начальства...
И что же?  Я  отстранен  Сначала  фактически,  а  потом  и  юридически.  Как
говорится, гуляй Вася. Игра пошла крутая  и  терпеть  меня  здесь  никто  не
будет. А Амона... Его отпустят и без  меня.  Если  же  я  выполняю  указание
Анцышки, то смогу работать дальше. Ни у кого не возникнет  сомнений  в  моей
преданности общему делу, все счастливы. Мы паримся в баньке, поднимаем тосты
и любим друг друга. И жизнь продолжается. Но  как  же  мне  не  хочется  его
отпускать, как же не хочется,  если  бы  кто  только  знал!  -  почти  вслух
простонал Пафнутьев.
   А снимочек-то он взял. Не отрекся, не  закатил  истерику,  молча  взял  и
написал в расписке, что фотография возвращена. Та самая фотография,  которая
найдена в кармане Зомби. Одна компания? И страховой агент  Цыбизова  в  этой
компании свой человек? И  Зомби?  И  Сысцов?  Дела...  И  только  ты,  Павел
Николаевич, среди них явно чужой. Зона риска. Опять ты в зоне  риска,  Павел
Николаевич. Берегись, дорогой. Подчинишься ты сейчас или не подчинишься,  но
своим не станешь. И они это прекрасно видят, знают и тихонько посмеиваются в
ожидании того счастливого момента, когда ты понадобишься в качестве  жертвы.
На тебя все свалят, на тебе отыграются, а  сами  опять  останутся  на  своих
местах, при своих ролях. Козел отпущения - та! что называется. Выходит,  все
мы немного козлы. Так что напрасно Амон обижается на это словечко.
   Так что, отпускать?
   Пафнутьев ощутил за спиной тишину -  все  смотрели  на  него  в  ожидании
указаний. А какие указания? Снять наручники, подписать  пропуск,  извиниться
за доставленные хлопоты...
   Пафнутьев вдруг услышал звук открываемой двери. Обернулся. В кабинет  без
стука входил генерал Колов. При всех своих орденских планках, в  выглаженном
мундире, свежей сорочке, румян,  улыбчив,  уверен  в  себе.  Торжественно  и
решительно,  словно  к  людям,  которые  давно  его  ждали  и  томились,  он
перешагнул  порог,  готовый  всем  уделить  внимание,  всех  осчастливить  и
обрадовать. За тяжелой, обтянутой кителем спиной  Колова  маячила  тощеватая
фигура Анцыферова с каким-то конфузливым выражением лица. Дескать, извините,
это все Колов с его замашками. Но при этом не было  у  Анцыферова  намерения
вмешаться, увести  Колова  из  кабинета,  он  скорее  предлагал  восхититься
простодушием и непосредственностью генерала.
   -  Привет,  ребята!  -  громко  сказал  Колов  голосом,  рассчитанным  на
помещение куда большее, может быть,  даже  на  хороший  зрительный  зал  или
средних размеров стадион. - Как поживаете? Как протекает ваша жизнь,  полная
превратностей и чреватостей?
   Дубовик   опустил    глаза,    вроде    бы    посрамленный    собственной
незначительностью.   Пафнутьев   смотрел   на   генерала   с    нескрываемым
любопытством.  Худолей  незаметно  попятился  к   двери,   унося   с   собой
фотоаппарат, пленки, отпечатки пальцев Амона, уносил  словно  опасался,  что
все это у него  могут  отобрать.  Но  Пафнутьев  дал  ему  неприметный  знак
остаться и Худолей, вжавшись в угол, смиренно потупил глаза, не  осмеливаясь
в упор рассматривать начальника городской милиции.
   А вот Амон... Амон повел себя странно - губы его  невольно  расплылись  в
улыбке, он даже приподнялся, причем, как-то неловко, кособоко, чтобы  увидел
Колов его здесь, увидел наручники и понял, в каком он положении. Но Колов не
торопился узнавать Амона.
   - Рад приветствовать в наших унылых  помещениях,  -  первым  подал  голос
Пафнутьев.
   - А, Паша! - обрадовался генерал. - Привет! Давно я тебя не видел, старая
прокурорская крыса!
   Колов явно шел  на  нарушение  принятых  норм  общения.  При  задержанном
подобные вольности выглядели явно неуместными. Но такова  была  его  роль  -
добродушный, общительный начальник родственного ведомства от  избытка  любви
ко всем  присутствующим  мог,  конечно,  допустить  некоторую  бестактность,
вполне простительную. Дескать, куда деваться, все мы  люди,  у  всех  у  нас
какие-то слабости. Так неужели вы будете ткать меня моей генеральской мордой
в мою же откровенность, даже если ее назвать невоспитанностью?!
   - Во! И Дубовик здесь! - еще пуще прежнего обрадовался Колов.  -  Привет,
Дубовик! Что ты здесь делаешь?
   - Да вот... Геннадий Борисович... Допрашиваю, можно сказать, если  вы  не
возражаете.
   - Ты?! Допрашиваешь? Да тебя самого допрашивать пора!
   - Пока допрашиваю я, -  поправил  генерала  Дубовик,  давая  понять,  что
лебезить он может, но не бесконечно же.
   - И получается?
   - Когда как... Сегодня получается.
   - И кого допрашиваешь?
   - Да вот... Задержали тут одного представителя дружественной державы...
   - Амон? - удивлению Колова  не  было  предела.  И  Пафнутьев  смотрел  на
генерала уже не просто с любопытством, а даже с восторгом  -  тот  прекрасно
вел свою линию, не допуская ни единого сбоя, ни секунды замешательства.  Все
было настолько точно, настолько хорошо исполнено, что Пафнутьев вынужден был
признать - не случайно Колов оказался на своем посту, далеко не случайно.  -
А ты как сюда попал? - Колов шагнул к Амону с  протянутыми  для  приветствия
руками, но увидев наручники, вроде бы смутился.
   - Задержали, Геннадий Борисович.
   - Тебя? Ни за что не поверю. Тебя можно  задержать  или  с  помощью  роты
десантников или же, если ты сам того  пожелаешь.  Скажи  честно  -  разыграл
ребят? Шутку  сшутил?  Ну,  отвечай,  дорогой!  -  Колов  подошел  к  Амону,
полуобнял его за плечи, легонько потрепал по спине.  -  А  это  что  у  тебя
такое? - он показал на наручники. - Настоящие? - Колов подергал за  цепочку,
вслушался в ее звон. - Да... Надо же, настоящие. Не жмут?
   - Жмут, Геннадий Борисович.
   - Анцыферов! - Колов резко повернулся к прокурору. - Что происходит?  Мои
друзья сидят в наручниках, а я ничего не знаю, продолжаю  радоваться  жизни,
будто ничего не произошло? Как понимать, Леонард?
   - Спроси у Пафнутьева... Он все знает. Он у нас тут главный.
   - Паша! - с преувеличенной требовательностью произнес Колов. - Отвечай!
   - Долгий разговор, Геннадий Борисович.
   - Отпустить, вроде, собирались, - Амон решил  внести  ясность,  хотя  для
присутствующих все было куда понятнее, нежели самому  задержанному.  -  Вещи
вот вернули, - звякнув наручниками, Амон показал на стол.
   - Как  я  понял,  остались  процессуальные  вопросы?  -  Анцыферов  решил
застолбить ситуацию, чтобы не смог уже Пафнутьев отступить, переиграть.
   - Да, кой-чего осталось, - кивнул Дубовик и подтвердив слова прокурора, и
подправив их, дав понять, что дело не только в процедуре освобождения.
   - Ага, разобрались, значит, - продолжал давить Колов. - Ну и слава  Богу.
А взяли за что?
   - Драка в ресторане, - уныло произнес Амон, потупив взор.
   - Дракой в ресторане занимается прокурор города?!  -  вскричал  Колов.  -
Начальник следственного отдела? Генерал  Колов?!  -  Колов  стоял  посредине
комнаты выпятив грудь и оглядывая всех гневным  сверкающим  взором.  И  всем
стало даже как-то неловко за свою ограниченность и злобство. А Пафнутьев, о,
этот старый пройдоха Пафнутьев и тут решил  не  упускать  момента,  устроить
маленькую провокацию. И подмигнул незаметно Худолею - начинай дескать.
   - Все из зависти, Геннадий Борисович, все из зависти.
   - И кому завидуете?
   - Амону, кому же еще!
   - Ив чем же он вас обошел?
   - А посмотрите, - Пафнутьев подошел к  столику,  где  были  сложены  вещи
Амона, проходя мимо Худолея ткнул его локтем в живот, -  не  теряй  времени,
дурак пьяный. А взяв со стола фотографию  прекрасной  незнакомки,  Пафнутьев
тут же вручил ее Колову. И тот не мог  ничего  поделать,  слишком  все  было
неожиданно - взял в руки фотографию, всмотрелся в лицо женщины. - Видите,  с
какими красавицами водится ваш приятель, Геннадий Борисович!  Какие  женщины
дарят ему свои портреты! Кто останется  равнодушным,  кто  стерпит?  Вот  из
зависти и загребли мужика.
   Колов чуть заметно вздрогнул, едва только  взглянул  на  снимок.  Прежнее
куражливое выражение на его лице  как-то  потускнело,  не  было  в  нем  уже
прежней неуязвимости. В сверкающей фигуре генерала проступила растерянность.
А тут еще Худолей вился ужом вокруг генерала, беспрестанно щелкая,  да  так,
мерзавец, изгибался, с такой стороны заглядывал,  что  в  кадре  обязательно
оказывался генерал, портрет женщины в его вздрагивающих пальцах и на  заднем
плане Амон с убитым видом. Не всегда Худолей был горьким пьяницей, не всегда
зарабатывал  свой  хлеб  в  вонючих  коридорах  следственных  изоляторов   -
удачливым фотокорреспондентом был Худолей, пока газетная богема не свела его
к этой незавидной должности. И сейчас,  оказавшись  в  положении  сложном  и
непредсказуемом,  Худолей   не   растерялся,   в   нем   проснулся   прежний
журналистский  азарт  и  он  мгновенно  выстраивал  кадры  по  их   главному
содержанию. А главным в кабинете, это Худо-лей понял шкурой,  потрепанной  в
редакционных баталиях, главным была ось Колов -  Амон.  И  он  забирался  на
стул, под стол и находил  какие-то  немыслимые  кадры,  в  видоискателе  его
аппарата неизменно оказывались и Колов со снимком женщины, и Амон, смотрящий
на генерала почти с ужасом.
   -  Красивая  женщина,  -  сказал  наконец  Колов,   бросив   на   Худолея
испепеляющий взгляд, полный презрения и гнева. -  Действительно,  есть  чему
позавидовать, - он небрежно бросил снимок в общую кучу лицом вниз. Но  сник,
явно сник и потускнел торжественный облик генерала.
   Пафнутьев все это время стоял в стороне, наблюдая за происходящим с таким
сонным и безразличным видом, будто этот праздник - приход большого  гостя  в
их  конуру,  ничуть  не  расшевелил  его,  не   внес   в   его   заскорузлую
следовательскую душу ни радости, ни оживления.
   - А ты видел, Леонард? -  Пафнутьев  взял  со  стола  снимок  и  протянул
прокурору. - Ты-то уж можешь оценить!
   - Нет-нет, это уже без меня! - отшатнулся Анцыферов.
   - Да ты хоть взгляни, - приставал  Пафнутьев  занудливо  и  бесстыдно.  -
Какие волосы, какой носок... И верно ангельский быть должен голосок.
   Уж если Колов позволил себе сломать деловую  обстановку  кабинета,  внеся
пренебрежение к служебным отношениям, так будем же и мы  все  в  меру  своих
способностей  тоже  нарушать  -  так  можно  было   истолковать   назойливое
домогательство Пафнутьева,  пристающего  к  Анцыферову.  И  тому  ничего  не
оставалось, как взять фотографию, взглянуть на  нее,  вымученно  улыбнуться,
снисходительно  вернуть  Пафнутьеву,  За  эти   несколько   секунд   Худолей
изловчился щелкнуть фотоаппаратом не менее пяти-шести раз.
   - Пленки не жалко? - холодно спросил Анцыферов, давая понять Худолею, что
очень недоволен его бесцеремонностью.
   - Казенная, Леонард Леонидович! - Худолей счел, что в этой  обстановке  и
ему позволено немного" пошутить.
   - Ну-ну, - ответил Анцыферов, отворачиваясь.
   - Красивая? - спросил Пафнутьев.
   - Кто?
   - Женщина, - Пафнутьев опять взял со стола снимок.
   - Очень, - Анцыферов поджал губы, давая понять,  что  шутки  кончились  и
пора возвращаться к, нормальному общению.
   -  И  мне  понравилась,  -  Пафнутьев,  склонив  голову,  с  нескрываемым
восхищением рассматривал снимок.
   - Ты же ее раком держишь! - расхохотался Колов.
   - Ну и что? Она и так хороша. Даже лучше.. - Вот попробуйте!
   - Нет уж, уволь, - отстранил Колов снимок.  -  В  служебных  кабинетах  я
подобными вещами не занимаюсь.
   - А где?
   - Где надо, - посерьезнел и Колов.
   Как бы там ни было, Пафнутьев своего добился -  все  подержали  снимок  в
руках, все всмотрелись, в лицо, он был  уверен  -  в  знакомое  им  лицо,  а
Худолей позаботился о том, что все об этом помнили, чтобы  потом,  чтобы  ни
случилось, память бы ни у кого не отшибло. Конечно, Анцыферов  сразу  понял,
что не зря куражится Пафнутьев, неспроста сует всем под нос эту  злосчастную
особу, не случайно Худолей вдруг проявил столько служебного рвения,  сколько
не наблюдалось за все годы его работы в прокуратуре.  Посерьезнел  Колов,  а
что касается Амона, то на него просто жалко было смотреть.
   - Вообще-то я никогда не носил с собой портретов любимых девушек,  -  без
улыбки проговорил Колов. - И другим не советую,  -  он  быстро  взглянул  на
сникшего  Амона  -  Почему,  Геннадий  Борисович?  -  живо   поинтересовался
Пафнутьев.
   - Другая девушка может  увидеть,  не  менее  любимая...  Зачем  ей  такие
испытания?
   - Верно, - согласился Пафнутьев. - Я тоже не ношу.
   - Может быть,  потому  что  некого?  -  поддел  его  Анцыферов,  все  еще
недовольный, поскольку события, происшедшие в кабинете,  явно  имели  второй
смысл, но этот смысл от него ускользал.
   - Именно поэтому, - печально кивнул Пафнутьев. - Ты, Леонард, как в  воду
глядел Кстати, у  тебя  нет  на  примете  приличной  девушки  для  одинокого
состоятельного мужчины?
   - Открой любую газету - объявления  целыми  страницами.  И  все  касаются
молодых состоятельных мужчин Девушки даже не интересуются  пригожи  ли  они,
молоды ли, об одном глазе или о двух... Главное, чтоб состоятельным был.
   - Дорого, наверно? - засомневался Пафнутьев.
   - Сто тыся