ывая  в  глаза  полумертвому
банкиру.
   - Что вы решили отрезать на  этот  раз?  -  спросил  тот,  справившись  с
неожиданностью.
   - Ха! - расхохотался Неклясов. - Ну, ты даешь! Молоток парень! Одобряю.
   - Так что же? - настаивал Бильдин.
   - На этот раз мы решили ничего не отрезать... На этот  раз  мы  пришивать
будем.
   - О Боже! - Бильдин, кажется, упал бы навзничь, если бы Неклясов снова не
подхватил его.
   - Шучу! - поспешил исправить он  свою  оплошность.  -  Шутка,  понимаешь?
Милая такая, непосредственная, немного наивная шутка... Ну?  -  он  похлопал
Бильдина по щекам. - Уже лучше?
   Скрывая отсутствие ушей, Бильдин отпустил длинные волосы, оказавшиеся, на
его счастье, достаточно густыми, да еще и вьющимися. Когда  он,  откинувшись
назад, чуть было не упал на снег, а Неклясов подхватил его, волосы  обнажили
место,  где  когда-то  росли  уши,  и  Анцыферов,   увидев   это,   невольно
содрогнулся. Но Бильдин уже взял себя в руки, а когда заметил  Анцыферова  и
стоящего рядом Осоргина, снова чуть было не потерял сознание.
   - Как... - прошептал он. - Как.., вы - одна банда?
   - Конечно! - весело согласился Неклясов. - Теперь и ты будешь  с  нами...
Крещение прошел, испытание выдержал... Будем работать вместе, дорогой.
   - Лучше еще что-нибудь отрежьте, - слабо  улыбнулся  Бильдин  посеревшими
губами.
   - За этим дело не станет! Только скажи, дорогой, что  тебе  мешает  жить?
Тут же и оттяпаем, не сходя с места, как говорится!
   - Шучу, - ответил Бильдин словечком Неклясова. - Шутка, понял?
   - Понял! - охотно согласился Неклясов. - Теперь, дорогой, побеседуй, будь
добр, с ребятами, - он показал на Анцыферова и Осоргина,  которые  оцепенело
наблюдали за ними. - О жизни, о женщинах... Леонард много чего о  них  знает
занятного... Он поделится. А мне нужно отдать  последние  распоряжения...  И
тогда начнем.
   - Что начнем? - остановился Бильдин.
   - Веселиться, - ответил Неклясов, обернувшись на ходу. И Бильдину  ничего
не  оставалось,  как  побрести  к  поджидавшим  его  бывшему   прокурору   и
действующему судье.
 
*** 
 
   За это время  сгустились  сумерки,  окутали  стволы  сосен,  а  темнеющая
невдалеке за оврагом стена елей казалась какой-то зовущей,  манящей,  словно
там происходило в эти минуты что-то важное, что-то такое, чего ты долго ждал
и уже не надеялся увидеть. Верхушки сосен гудели над  головами,  там  вверху
был ветер, уже почти весенний ветер.
   Сбившиеся в кучу Анцыферов, Бильдин  и  Осоргин  изредка  перебрасывались
незначащими словами, глядя на продолжавшуюся суету неклясовских парней. Стол
был уже готов, сам Неклясов, как черная птица в  своем  распахнутом  пальто,
неслышно проносился от "мерседеса" к другим машинам, что-то  говорил  парням
и, наконец, как бы взмахнув черным большим крылом, как бы всколыхнув воздух,
остановился перед своими гостями.
   - Ну что, дорогие, - произнес Неклясов с какой-то вульгарно  прозвучавшей
светскостью. - Прошу к столу!
   - Спасибо, я не голоден! - быстро ответил Осоргин,  опять  проявив  нечто
полковничье - проговорил заготовленные слова. Похоже,  он  ждал  этих  слов,
этого приглашения и выкрикнул свой ответ скорее для Анцыферова  и  Бильдина,
чтобы убедить их в том, что с Неклясовым у  него  дружбы  нет,  что  хотя  и
отпустил он его под подписку, но  сделал  это  по  долгу  службы,  в  полном
соответствии с законодательством, а уж никак не по дружбе.
   - А разве я спросил, голоден ли ты? - удивился Неклясов.  -  Я  предложил
подойти к столу, чтобы не стоять посреди  поляны,  чтобы  не  обдували  тебя
холодные  ветра...  Чтобы  сказать,  наконец,  зачем  ты  здесь...   Неужели
неинтересно?
   - Нет! - опять быстро ответил Осоргин.
   - Ладно, Жора, - Анцыферов взял его за локоть. - Хватит выкобениваться...
Пошли тяпнем по маленькой.
   Бильдин молчал. Он решил, что для его достоинства молчание будет наиболее
уместным, и оказался  прав.  Осоргин  не  стал  возражать,  когда  Анцыферов
потащил его к столу, чуть упирался, правда, как невеста после свадьбы, когда
жених вот так же под локоток ведет ее в спальню. Бильдин пошел  следом  -  в
кожаной куртке с меховым поднятым  воротником,  насупленный  и  съежившийся.
Вроде и сам пошел, но дал понять -  подневольно  он  так  поступает,  не  по
своему желанию.
   Как бы там ни было, все  подошли  к  накрытому  столу,  оценили  качество
закусок, щедрость хозяина и не могли не отметить -  все  на  высшем  уровне,
стоил этот стол никак не меньше миллиона.
   - Что-то стало холодать! - весело  произнес  Неклясов  и  с  силой  потер
ладошками одна о другую. - Что бы нас ни связывало, а нас кое-что связывает,
что бы нас ни разъединяло, а нас многое разъединяет... Выпить-то мы можем? -
И сам себе ответил:
   - Можем.
   И Неклясов щедро наполнил стаканы душистой водкой  "Абсолют",  настоенной
на смородине.
   - За что пить будем? - спросил  Анцыферов,  первым  взяв  свой  стакан  и
подавая пример остальным.  Все-таки  именно  Анцыферов  по  уровню  общения,
раскованности, умению вписаться в компанию, в любое, самое  дикое  положение
явно превосходил и новоиспеченного банкира Бильдина и  почти  состарившегося
судью Осоргина. Те еще пыжились, ворочали  желваками,  поглядывали  друг  на
друга и на Неклясова, но, скажите, куда им деваться?  Глухой  лес,  город  в
пятидесяти километрах, вокруг бродят  неклясовские  амбалы,  которые  за  их
спинами продолжали какую-то свою суету, чем-то были заняты,  хотя,  казалось
бы, - чем? Стол накрыт, гости в сборе... Нет, мелькали в сторонке  их  тени,
слышались иногда негромкие, сдержанные голоса.
   - Выпьем за то, чтобы каждый  из  нас  выполнил  свой  долг,  -  произнес
Неклясов лукавые  слова.  -  Перед  самими  собой,  перед  своими  ближними,
друзьями... И чтобы каждый получил по заслугам.
   - Вы себя имеете в виду? - спросил молчавший до сих пор Бильдин.
   - Конечно! - не задумываясь, подхватил Неклясов. - И себя тоже.  Но  ведь
не могу же я пить только за самого себя, верно?
   - Будем живы! - воскликнул Анцыферов и, подправив тост Неклясова,  слегка
изменив его, вынудил остальных гостей выпить. Водка пошла легко, как бы сама
нырнула в глубины  организмов  и  начала  там  свою  неспешную  благотворную
деятельность. Острота положения  сгладилась,  люди  уже  не  казались  столь
несовместимыми, все стали ближе друг к другу, терпимее,  благодушнее.  Опять
же на ветру простояли больше часа, а стол.., стол сам по себе звал и манил.
   Неклясов снова наполнил стаканы,  водка  в  громадной  бутылке  почти  не
убывала, и уже никто не обращал внимания на парня, который время от  времени
продолжал фотографировать теплую компанию, а вспышки фотоаппарата гости  уже
готовы были принимать чуть ли не за иллюминацию в их честь.
   Осоргин, не успевший пообедать в городе  и  до  сих  пор  протянувший  на
утреннем чае с пряником, набросился на роскошную закуску куда  охотнее,  чем
можно было ожидать. А когда Анцыферов взялся произнести второй  тост,  никто
не возражал, потому что морозный  воздух,  гудящие  сосны,  приятные  слова,
прекрасная водка делали свое дело. Даже улыбки замелькали на лицах  до  того
хмурых и неприступных - улыбнулся Осоргин, что-то сказав Анцыферову, не смог
удержаться от улыбки Бильдин.
   - Садитесь, гости дорогие! - спохватился Неклясов. - Что же вы  стоите...
Я понимаю, когда стоишь, больше в  себя  поместится...  Но  лучше  мы  потом
встанем, у нас будет повод... - и он первым сел, оказавшись во главе  стола.
За ним последовали другие, причем, несмотря на выпитое, никто  не  осмелился
переставить свой стул, каждый сел там, где  стоял.  И  получилось  так,  что
сторона стола, обращенная к сосне, оказалась свободной, все сидели  лицом  к
сосне.
   - Ну что, Жора, будешь меня судить? - спросил Неклясов Осоргина,  который
оказался рядом с ним за столом.
   - А как же, - ответил тот с набитым ртом. - Положено.
   - За что?
   - Судить тебя можно за многое, но доказано, например, то, что ты  похитил
вот этого человека, - Осоргин показал на Бильдина, который все  еще  молчал,
хотя от других  ни  в  выпивке,  ни  в  закуске  не  отставал.  -  Держал  в
заложниках, требовал денег, допустил бесчеловечные пытки...
   - Есть пытки человечные? - усмехнулся Неклясов.
   - Не надо словами играться... Это нетрудно, но для дела бесполезно.
   - А о каких  пытках  речь?  -  продолжал  вести  свою  линию  Неклясов  с
неожиданной настойчивостью.
   - Ну, знаешь.... Вы же отрезали  ему  уши,  скормили  у  него  на  глазах
собакам... Город был потрясен этой жестокостью!
   - Я не отрезал ему  ушей,  -  невозмутимо  сказал  Неклясов.  Обернувшись
назад, он что-то сказал своим амбалам и снова повернулся к Осоргину. - У вас
есть доказательства, что именно я отрезал уши?
   - Таких доказательств нет... Уши отрезал другой  человек,  но  по  твоему
приказанию.
   - Уж не этот ли? - Неклясов махнул рукой за спину,  и  все,  оглянувшись,
увидели, как двое парней вели под руки Ерхова. От слабости тот не  мог  идти
сам, но телохранители управлялись с ним без особого труда.
   - Я не знаю его лично, мне трудно судить, -  смешался  Осоргин,  торопясь
прожевать.
   - А ты, Эдик, узнаешь этого злодея? - спросил Неклясов у Бильдина.
   - Да, это он надо мной поработал.
   - Ты на него в обиде?
   - Нет, Вовчик, я на тебя в обиде. Это ты сказал  ему,  что  надо  делать,
чтобы я отдал деньги... Ты велел бросить мои уши на сковородку, а потом  сам
отдал их собаке... И она их сожрала. Из чего я сделал вывод, что той  собаке
частенько приходится питаться человечиной, - кажется, из всех только Бильдин
сохранил твердость духа и несмотря на выпитое оставался непримиримым.
   - Ты прав, Эдик, - согласился Неклясов.  -  Собака  у  нас  действительно
кровожадная... Она нам помогает, это наше самое мощное орудие  по  убеждению
некоторых сомневающихся...
   - Да, меня она быстро убедила, - кивнул Бильдин.
   Ерхова за время разговора усадили под сосной,  руки  завели  за  спину  и
связали так, что они обхватывали ствол сзади.  Усадили  Ерхова  на  какой-то
сдавленный картонный ящик, и он, сидя на  нем,  не  мог  сделать  ни  одного
движения. Разве что подтянуть к себе ноги или вытянуть.
   - А дальше? - спросил Бильдин.
   - Хочешь с ним выпить? - усмехнулся Неклясов.
   - Никакого желания.
   - Но со мной ведь пьешь?
   - Вынужден... Опять  же  за  компанию...  И  потом,  знаешь,  эта  пьянка
напоминает мне  обрезание  ушей...  Если  я  прав,  значит,  вот-вот  должно
появиться что-то вроде собаки?
   - Хм, - Неклясов, кажется, смутился. - Ну, ты даешь, - сказал  он,  глядя
на Бильдина. - Хороший банкир из тебя получится. Со временем, конечно.
   - Если выживу.
   - Да, - кивнул Неклясов. - Если выживешь. Смотрите, что получается...  Мы
уж говорили об этом, но я снова вернусь к любимой  теме...  Прокурор  у  нас
есть, судья есть, преступник есть, -  Неклясов  показал  на  привязанного  к
сосне Ерхова. - Хочешь быть его адвокатом? - спросил он у Бильдина.
   - Защищать человека, который отрезал мне уши?
   - Я не предлагаю, спрашиваю... Хочешь или нет?
   - Не хочу.
   - Слышишь, Славик? - громко крикнул Неклясов, обращаясь уже к  Ерхову.  -
Никто не хочет тебя защищать. И сам ты не сможешь... Как нам быть?
   - Пейте водку, - донеслось от сосны. - Только это вам и осталось.
   - Нам еще кое-что осталось.
   - Пейте водку, смелее будете...
   - А тут смелости и не надо, - ответил Неклясов, и все почувствовали,  что
он заводится. Явно истеричные нотки появились в его голосе,  назревал  срыв.
На него посмотрели не столько  удивленно,  сколько  настороженно,  опасливо.
Обернувшись к своим ребятам, Нсклясов махнул  рукой  и  снова  повернулся  к
гостям. - Значит, говоришь, будет суд? - угрюмо спросил он у Осоргина.
   - А как же, Владимир Аркадьевич?! Тут уже ничего не зависит ни от вас, ни
от меня. Машина заработала.
   -  И  все  только  потому,  что  этот  сучий  потрох   оказался   слишком
разговорчивым? - Неклясов кивнул в сторону Ерхова, который к  этому  времени
почти скрылся в сумерках и еле выделялся темным пятном у основания сосны.
   - Ну, это один из факторов.
   - А второй?
   - Есть  порядок  судопроизводства,  -  попытался  было  Осоргин  смягчить
разговор и уйти в теоретические рассуждения, но Неклясов резко его перебил.
   - Второй фактор сидит рядом с тобой, Жора.  Этот  хмырь  безухий,  банкир
недоделанный! Он ведь тоже дал показания!
   - Показания дали многие...
   - Он потерпевший, да? Пострадавший? Любимых ушей  лишился,  да?  И  готов
рассказывать об этом до конца жизни, да? Ну что  ж,  пусть  рассказывает  до
конца жизни... Ждать осталось недолго.
   - Вы хотите сказать, - начал было Бильдин, но Неклясов перебил и его.
   - Заткнись. И слушай. И вы все слушайте... Суда не будет. Назову причины,
почему суда не будет, - Неклясов замолчал, глядя, как мимо  стола  прошел  к
сосне его парень, неся в руках чем-то наполненную трехлитровую банку. Прошел
и скрылся в темноте у сосны. Все сидели, почти  не  видя  друг  друга,  лишь
контурами выделяясь на  снегу.  -  Суда  не  будет,  потому  что  ты,  Жора,
откажешься вести заседание... Из уголовного дела пропадут  несколько  важных
доказательств...
   - Как они могут пропасть? - удивился Осоргин.
   - Ты их оттуда вытащишь.
   - Я? - отшатнулся Осоргин.
   - Ну, не я же, - усмехнулся Неклясов. И опять замолчал, провожая взглядом
еще одного парня, который тоже прошел к сосне. Ветерок, дохнувший в  сторону
стола, донес явственный запах бензина.  Но  стояла  тишина,  да  и  Неклясов
говорил нечто совсем уж дикое, и поэтому, наверно, никто не обратил внимания
на передвижения парней, на запах бензина, который становился все сильнее.
   - И что же меня заставит так поступить? - нервно спросил Осоргин.  -  Что
меня заставит?
   - А ничто, - Неклясов пренебрежительно махнул рукой. - Сам все  сделаешь,
и подсказывать не придется.
   - Вы уверены? - Осоргин  попытался  усмехнуться,  но  ничего  у  него  не
получилось, улыбка вышла какая-то неуверенная, скорее гримаса, а не улыбка.
   - Точно так же уверен, как и в этом недорезанном банкире...  Он  тоже  не
явится на суд. И от всех своих показаний откажется. Напишет  заявление,  что
следователь сам все придумал, а его попросту заставил подписать. Следователь
яйца ему дверью зажал и давил до тех пор, пока он не подписал.
   - Ерхов тоже будет молчать? - спросил Анцыферов. Как бывший прокурор,  он
сразу оценил ход мыслей Неклясова, его замысел, и уточнил главное.
   - Да, Ерхов будет молчать, как могила, - Неклясов поднялся из-за стола. -
У кого есть спички?
   Спички  протянул  Осоргин,   он   растерялся   больше   всех.   Остальные
насторожились, дали себе внутреннюю команду сжаться и молчать, а он  еще  не
успел. И, вынув спички, протянул коробок Неклясову.
   - Спасибо, - сказал тот, улыбаясь. - Ты мне очень помог, Жора. Очень тебе
благодарен. Сейчас верну, - подойдя к сосне и остановившись в  двух  метрах,
Неклясов чиркнул спичкой и, не дожидаясь, пока она разгорится, бросил.  И  в
туже секунду у сосны с гулом  вспыхнуло  пламя.  Все,  сидевшие  за  столом,
оцепенели от ужаса - в центре пламени судорожно дергался человек.  И  молча,
самое страшное было в том, что он не произносил ни звука, молча извивался  в
огне всем телом.
   Анцыферов вскочил первым, подбежал и только тогда  понял,  почему  молчит
охваченный пламенем Ерхов - его рот  был  плотно  перетянут  широкой  липкой
лентой. Глаза его метались, умоляли, тело извивалось в  огне,  но  лента  не
позволяла ему даже открыть рот.
   Анцыферов остановился в пяти метрах, рядом стоял Бильдин. Осоргин остался
за столом, он не в силах был подняться. Но едва Анцыферов сделал шаг вперед,
непроизвольный шаг, чтобы попытаться прекратить это мучение, как на его пути
тут же оказался  один  из  амбалов.  Второй  стоял  рядом  с  Бильдиным.  Не
отрываясь, все смотрели на пылающего человека,  не  в  силах  произнести  ни
слова, не в силах сделать ни шага. Жутковатое оцепенение охватило всех.
   Неклясов медленно подошел к столу, похлопал Осоргина  по  плечу,  как  бы
предлагая ему очнуться.
   - Твои спички, Жора, - он протянул коробок. -  Большое  спасибо,  ты  мне
очень помог. Без  тебя  я  бы  не  знал,  что  и  делать,  пришлось  бы  все
отложить...
   В воздухе запахло паленой  шерстью,  жареным  мясом,  над  поляной  стоял
настой ужаса.  Огонь  продолжал  бушевать  у  основания  сосны,  Ерхова  уже
невозможно было узнать. Лента на его лице обгорела, но он уже не  произносил
ни звука. Только ноги  его  непроизвольно  еще  некоторое  время  продолжали
дергаться с какой-то затухающей ритмичностью. Снег у сосны растаял, и только
когда под ноги Анцыферову подтекла черная  вода,  несущая  на  себе  хвойные
иголки, он сделал шаг назад, потом еще один, вернулся  к  столу.  В  горячем
свете костра бутылки "Абсолюта" посверкивали красноватыми бликами. Анцыферов
налил себе полный стакан водки и, стараясь не оглядываться назад,  выпил.  И
тут же рядом, с грохотом опрокинув стол, упал без сознания Осоргин.
   Неклясов подошел к Бильдину и остановился рядом,  не  отводя  взгляда  от
Ерхова. Тот уже не двигался, да и не было уже Ерхова  -  вместо  лица  можно
было различить только черную головешку.
   - Я прав? - спросил Неклясов.
   - Прав, - кивнул Бильдин, глядя на черную скорченную человеческую фигуру,
которая продолжала гореть. От нее  поднималась  густая  копоть.  -  Суда  не
будет... Но ты перешел границу, Вовчик... Скорее всего, тебя тоже не будет.
   - Ха! - усмехнулся Неклясов. - А меня и так уже нет. То,  что  ты  видишь
перед собой... Это мертвец. На некоторое время поднялся из  могилы  и  скоро
опять уйдет.
   - Скорей бы, - вздохнул Бильдин и, не оглядываясь на Неклясова, подошел к
опрокинутому столу, поднял Осоргина, усадил его на шаткий дачный стульчик.
   - Машины поданы, гости дорогие! - раздался откуда-то из темноты  гнусавый
голос Неклясова. - Вас доставят домой, каждый получит  по  бутылке  водки  и
легкую закуску. Мне кажется, что, вернувшись домой, вы  захотите  пропустить
еще стаканчик-другой... Это так по-человечески понятно... Приятного  вечера!
Надеюсь, никого из вас не постигнет судьба бедного Славика. Я очень  на  это
надеюсь. - Неклясов нащупал в снегу упавшую бутылку водки, отвинтил  крышку,
нашел чей-то стакан и, наполнив его, выпил.  -  Мир  праху  твоему,  Славик.
Скоро увидимся.
 
*** 
 
   Пафнутьев обладал странной особенностью  -  он  радовался  любой  погоде.
Если, конечно, была возможность эту погоду заметить, увидеть, рассмотреть не
торопясь и без помех. Идет дождь, ливень, гроза - очень хорошо. Стоит  жара,
каких свет не видел, и женские каблучки  по  самые  пятки  тонут  в  горячем
асфальте - прекрасно. Валит снег такой, что  не  видно  светофоров  -  лучше
ничего не бывает. Мороз за двадцать - опять  хорошо.  Оттепель,  все  течет,
машины ходят по оси в воде, дороги  затоплены,  мосты  снесены,  старики  со
старухами сидят на крышах и смотрят в  ясное  небо,  поджидая  вертолеты,  -
просто здорово.
   И в этот день была примерно такая же оттепель. В конце февраля, когда  ее
никто не ждал, а синоптики упорно обещали легкие, но  постоянные  заморозки,
началось потепление. И Пафнутьев брел по  лужам,  подставляя  под  несильное
солнце свою истосковавшуюся по теплу физиономию.  В  душе  его  тоже  что-то
радостно посверкивало,  нежно  попискивало,  а  запах  подтаявшего  снега  и
разогретой на солнце коры деревьев  обещал  скорое  тепло  и  почти  забытые
душевные волнения. Память, решительно отодвинув в сторону ящики с уголовными
делами, подсовывала, казалось  бы,  навсегда  забытые  взгляды,  бестолковые
слова, которые тем не менее ломали судьбы,  трепетные  лица,  которые  тоже,
выясняется, хранятся до сих пор в каких-то потайных щелях сознания...
   Пафнутьев медленно, не нарушая внутреннего благостного равн