через коридор,  чтобы  не  натолкнуться  на  начальство,  не  встретиться  с
человеком, который бы снова увлек его в пыльные недра прокуратуры  по  делам
важным и неотложным. Выйдя на порог, он с наслаждением зажмурился от  яркого
предвечернего солнца и лишь постояв несколько мгновений, решился шагнуть  со
ступенек. Отойдя на  сотню  метров,  вспомнил,  что  так  и  не  заглянул  к
Анцыферову.
   - Перебьется! - проговорил он в сердцах и размеренно  зашагал  в  сторону
перекрестка, где утром разыгрались столь печальные и неожиданные события.
   Обычные обязанности Пафнутьева не требовали от него большого  напряжения,
не были слишком уж нервными, и по вечерам он  не  ощущал  себя  закабаленным
очередным делом. Все, что не успел сегодня,  можно  было  закончить  завтра,
послезавтра, через  неделю.  Дела,  которые  поручали  Пафнутьеву,  странным
образом соответствовали его характеру. Вполне возможно, что ему и  подбирали
дела, не требовавшие срочности, отвечавшие его собственной неторопливости  и
основательности. А он, привыкнув, невольно склонялся к мысли, что  дела  все
такие.
   Это было заблуждение и Пафнутьев знал, что это заблуждение. Он видел, как
работает тот же Дубовик  -  бессонные  ночи,  неожиданные  выезды,  досадные
срывы, когда вынужден,  наплевав  себе  в  душу,  освобождать  какого-нибудь
хмыря, за которым носился не одну неделю. Но следовал телефонный звонок  или
добродушный совет, следовала выволочка  от  Анцыферова  и...  И  приходилось
отпускать, стараясь не замечать блудливую улыбку подонка.
   Бывало, что делать, и с  Пафнутьевым  бывало.  Ну  что  ж,  рассудительно
говорил он себе в таких случаях -  специфика  работы.  И  вспоминал  лукавые
слова Анцыферова - задача не в том, чтобы отлавливать  и  сажать  всех,  кто
того заслуживает, задача в том, чтобы содержать общество в разумном правовом
равновесии, чтобы каждый знал о существовании справедливости, но  не  был  в
ней полностью уверен, тогда он управляем и законопослушен... Не стремитесь к
бытовой справедливости, не  увлекайтесь  так  называемым  житейским  здравым
смыслом. Есть смысл более высокий, есть целесообразность высшего  порядка...
Государственная! - и он со значением поднимал обе руки, как  бы  поддерживая
пошатнувшуюся планету.
   Теперь же Пафнутьев неожиданно ощутил острую неуютность в душе. Он и Тане
позвонил в какой-то смутной надежде обрести прежние покой и уверенность.  И,
кажется, она его поняла, даже предложила повидаться. И не потому, что так уж
испугалась за своего приятеля, она понимала, что  Пафнутьев  ничего  плохого
ему не сделает, даже если для этого будут основания. Таня с первых  дней  из
знакомства поняла, что Пафнутьев живет не по статьям закона, а по устаревшим
приметам здравого житейского смысла, от которого так настойчиво и безуспешно
отучал его прокурор Анцыферов.
   "Чаще надо позванивать красивым женщинам, Павел Николаевич,  -  корил  он
себя, удаляясь от прокуратуры. - Даже когда для этого вроде бы и нет  прямой
необходимости. Напоминать надо о себе, чтобы они ни на минуту не забывали  -
есть, есть на свете Павел Николаевич Пафнутьев,  который  их  любит,  к  ним
стремится, хотя и безуспешно..."
   Да, неуютно было Пафнутьеву в этот вечер. Слишком многое было нарушено  в
его привычных представлениях. По его понятиям, сразу же после убийства нужно
было организовать следственную группу из ребят опытных, цепких, шустрых.  Он
мог бы войти в эту группу в качестве одного из  многих,  и  было  бы  вполне
разумно поручить ему проверить состояние дел в том же Управлении торговли. А
тут вдруг нечто несуразное - он да еще два  опера-недоумка...  Но  с  другой
стороны, Павел Николаевич, тебе дается шанс проявить себя, показать наконец,
на что ты способен, тебе предоставляется возможность  заглянуть  в  замочную
скважину городской жизни, скрытой от посторонних глаз, ушей и прочих органов
дознания...
   Остановившись  у  газетной  витрины,  Пафнутьев  пробежал   взглядом   по
заголовкам, отдавая предпочтение четвертым полосам газет - нет ли  чего  про
неопознанные летающие объекты? Он чувствовал к ним какую-то неодолимую тягу,
как и к откровениям экстрасенсов, астрологов - эти ребята тоже тревожили его
следовательскую душу своими непредсказуемыми способностями в области  сыска.
Он видел в них коллег, испытывая некую ревность - слишком легко и просто  им
открывалось то, чего он должен был добиваться неустанными усилиями,  работой
долгой, изнурительной. Что же касается политических страстей,  экономических
бурь, социальных потрясений, то все это  не  интересовало  Пафнутьева  -  по
простоте душевной он уклонялся от всего, во что не мог вмешаться.
   Но в этот день его внимание привлекли не столько астрологические прогнозы
на год черной обезьяны, сколько прекрасные кожаные туфли, о которых он и сам
мечтал не один год. Человек в туфлях стоял по ту сторону  газетной  витрины,
Пафнутьева видеть не мог и потому следователь рассматривал туфли подробно, с
явной заинтересованностью. Желтая кожа,  мягкая  выделка,  литые  пряжки  из
красноватой меди - все выдавало нездешнюю добротность. Не поговори час назад
с Халандовским о желании одеться пристойно, Пафнутьев, вполне возможно, и не
увидел бы этих туфель, а так они стал как бы продолжением разговора.
   И было еще одно обстоятельство - Пафнутьев сегодня уже видел  эти  туфли.
Не так уж часто мы встречаем хорошие вещи, чтобы тут же о  них  забыть,  они
врезаются  в  воображение,   истязая   напоминанием   о   скромности   наших
возможностей.
   Так вот - Пафнутьев на эти туфли сегодня уже бросал  взгляд  тоскливый  и
жаждущий. И сейчас, время от времени  поглядывая  на  переминающиеся  по  ту
сторону витрины туфли, он пытался вспомнить - где?
   Утро... Место происшествия...  Перекресток,  переулок,  эксперт  Худолей,
оперативники, прохожие... Нет, отпадает. Идем дальше... Анцыферов? Отпадает.
У него туфли не хуже, но черные, в тон костюму. И потом,  Анцыферов  строже,
он себя блюдет и не наденет на работу столь легкомысленную обувь.  Дальше  -
милиция. Приемная Колова, секретарша Зоя, в  приемной  посетители...  Что-то
там промелькнуло... Человек в углу с газетой... Нога за ногу, лица не видно,
раскрытый газетный лист... Ждал приема? Но у Колова никого  не  было  и  Зоя
вполне могла его впустить... А она не обращала на него внимания... Случайных
людей в приемной начальника  городской  милиции  не  бывает...  Но  когда  я
выходил от Колова и приставал к Зое со  своими  вопросами...  Мне  ничто  не
мешало... Если бы в приемной сидел этот человек, я бы не решился спросить  о
письме... Значит, его уже  не  было.  Куда  же  он  делся?  И  какого  черта
дожидался? Ну, ладно, тут я могу ошибиться,  поскольку  в  приемных  больших
начальников здравость мышления часто уступает место чему-то другому.
   Идем дальше, Павел Николаевич... Прокуратура. Ты вернулся в  свою  родную
контору. Общался с Худолеем, вручил ему бутылку водки в слабой надежде,  что
тот вовремя сделает снимки, и вообще  отнесется  к  обязанностям  более  или
менее пристойно... Как бы там ни было,  водку  ты  вручил,  чем  осчастливил
несчастного на целые сутки... Потом рванулся к Анцыферову, но передумал,  по
каким-то надобностям выскакивал в коридор... Стоп! Есть!
   Пафнутьев с облегчением перевел дух и оглянулся  -  не  слишком  ли  явно
выдает свою радость. - Ну, молодец ты, Павел Николаевич, ну, молоток!
   В прокуратуре, как всегда, было  полно  народу  -  свидетели,  жалобщики,
доносчики, обвиняемые. В конце коридора сидел человек явно здесь чужой - это
Пафнутьев понял сразу и еще отметил его  роскошные  туфли.  Парень  сидел  с
газетой, но не с развернутой во всю ширь, а в несколько раз сложенной. Он не
связан с прокуратурой, это ясно, иначе не выглядел бы столь вызывающе. А  он
выглядел вызывающе.
   Работа в прокуратуре дала Пафнутьеву одну  странную  способность  -  едва
взглянув на человека, он  сразу  мог  определить  цель  его  прихода  в  эти
сумрачные коридоры, мог сказать вызван этот человек  в  качестве  свидетеля,
подозреваемого, пострадавшего. По  внешнему  виду  Пафнутьев  легко  узнавал
алиментщиков,  самозастройщиков,  людей,  у  которых  угнали  машину,  увели
жену...  Вряд  ли  он  смог  бы  толково   перечислить   признаки,   которые
подсказывали ему тот или иной вывод, но ошибался редко, Итак, парень  сидел,
закинув ногу на ногу, откинувшись на спинку стула, поигрывая носком туфли  -
так в этом коридоре не сидят.  В  позе  сквозила  непричастность  к  здешним
кабинетам и их служителям. Человек вызванный - уже зависим.  Даже  если  его
пригласили консультантом, экспертом, советником.
   Так уж сложилось, что прокуратура в  восприятии  наших  граждан  являлась
учреждением  если  и  не  зловещим  в  полном  смысле   слова,   то   весьма
непредсказумемым.
   А этот парень сидит, закинув  ногу  на  ногу.  Причем,  газета  ему  явно
надоела. Пафнутьев знал, как  читают  газету  с  интересом,  как  скучают  с
газетой, как с помощью газеты тянут время, как маскируются.  Так  вот,  этот
тип - маскировался. На нем был светло-серый  костюм  и  голубая  рубашка,  -
вспомнил Пафнутьев. Рубашка со свежим, жестковатым воротником.  Запомнил  он
эту подробность, потому что сопоставил его воротник  со  своим  -  смятым  и
скомканным...
   Напустив на лицо скуку, Пафнутьев, не отрывая взгляда от газет,  медленно
двинулся в конец витрин, намереваясь обогнуть их и зайти с  другой  стороны.
Но обладатель желтых туфель,  видимо,  ожидал  чего-то  похожего  и  тут  же
двинулся в противоположную сторону. Ему казалось, наверное,  что  он  выбрал
удачную  позицию  -  оставаться  невидимым,  находясь  в  шаге  от   объекта
наблюдения. Действительно, едва Пафнутьев обошел витрину, парень  нырнул  за
поворот.
   Если допустить, что этот тип сидел в приемной Колова,  подумал  Пафнутьев
озадаченно, если я уверен, что наткнулся на него в прокуратуре, если я  вижу
его сейчас в двух шагах, то просто вынужден сделать вывод прямой и очевидный
- слежка. Но, судя по всему, парень в оперативном  деле  новичок.  Настоящие
оперы такие туфли не носят. Тем более на работу. Хорошие вещи  ныне  у  кого
угодно вызывают настороженность и желание немедленно  ими  возобладать.  Для
опера это не просто недосмотр, это грубая ошибка, в  которую  и  поверить-то
невозможно. Отсюда вывод... Туфли для него -  вещь  настолько  естественная,
что он даже не подозревает - выглядит вызывающе. И в  прокуратуре  вел  себя
глупо, стараясь подчеркнуть пренебрежение ко всем этим  допросам,  вопросам,
запросам... И сидел в конце  коридора,  в  небольшом  тупичке.  Обособлялся.
Следовательно, ни в какой кабинет не стремился - люди обычно торчат у двери,
за которую им необходимо попасть.
   Это не опер - твердо решил Пафнутьев.
   Кто же он?
   Представитель  противной  стороны?  Другими  словами,  убийцы  приставили
своего наблюдателя?
   Но как тогда понимать его пребывание  в  приемной  Колова?  У  того  есть
оперы, и неплохие, грамотные. Почему же он прибег к помощи этого пижона?
   Пафнутьев озабоченно посмотрел на часы, дескать, пора. И, не оглядываясь,
пошел прочь от газет.  И  подумал,  поймал  себя  на  опасливой  мыслишке  -
пистолет остался в сейфе. Напрасно. Если сегодня все сойдет, на будущее надо
иметь в виду.
 
*** 
 
   Это  был  обычный  пятиэтажный  дом  из  серого  силикатного  кирпича.  У
подъездов сидели старушки, в стороне, на железных прутьях, крючьях,  кольцах
визжали дети, воображая себя не то космонавтами, не то обезьянами - и то,  и
другое приводило их в одинаковый восторг.  Сваренные  из  толстой  проволоки
аттракционы, призванные  украсить  детство,  похоже,  вполне  справлялись  с
поставленной   задачей.   В   глубине   двора   за   разросшейся    зеленью,
полувытоптанной, полуобломанной,  виднелась  покосившаяся  беседка,  которая
вряд ли когда пустовала. Пафнутьев и сейчас мог поспорить, что зайдя в  нее,
увидит подвыпивших мужичков, перекидывающихся в картишки, в домино,  в  углу
обязательно стоит замызганная  сумка,  а  в  ней  несколько  бутылок  водки,
которые мог купить каждый желающий за тройную, естественно, цену.
   Старушки на скамейке  шептались  зловещими  голосами,  обсуждая  утреннее
происшествие, коснувшееся их дома, их  соседа,  на  прохожих  поглядывали  с
подозрением, дружно замолкали при появлении нового человека, отовсюду ожидая
опасности. Даже на детей не покрикивали, а лишь шикали, чтоб те  не  кричали
слишком громко, не нарушали их горестную сосредоточенность.
   Пафнутьев, поколебавшись, решил вначале заглянуть в беседку.
   - Привет, труженики! - сказал он, входя. - Как жизнь молодая?
   На  него  уставились  молча,  неодобрительно.  Здесь  не   принято   было
приветствовать, восклицать, вот так круто входить в разговор. Пафнутьев знал
об этом, но на нарушение обычая пошел сознательно.
   - Водка есть?
   И опять никто не ответил, но на него посмотрели уже с интересом,  как  на
человека в чем-то забавного.
   Гость явно пренебрегал принятыми нормами общения, не те слова говорил, да
и в тоне звучала  снисходительность.  А  должен  был  проявить  зависимость,
готовность все стерпеть, чтобы получить, в конце  концов,  бутылку.  И  само
слово ?водка? вслух не  произносится,  да  еще  с  такой  легкостью.  О  ней
спрашивают как о заветном, о чем и сказать грешно. Сначала одними бровями ты
должен вскинуть - ?Есть?? Или же произнести нечто  незначащее,  вроде  ни  о
чем, например: ?Ну как?? Да и  вопрос  задается  опять  же  со  смущением  и
беспомощностью, готовой тут же превратиться в безутешность. А вот так сразу,
со  ступеньки  требовать:  ?Водка  есть?...   Грубо   это,   безнравственно.
Оскорбительно. Мужики от этого вопроса поежились, переглянулись, потупились.
   Сознавая все сделанные им оплошности, Пафнутьев вошел в беседку,  сел  на
узкую скамейку, весело глянул на обитателей.
   - Ладно, - сказал  он,  -  не  будем  темнить...  Соседа  вашего  сегодня
хлопнули, а мне вроде того, что поручили этим заняться... Тыкаюсь-мыкаюсь, а
узнать нигде ничего не могу... Вроде, водителем работал, вроде, в этом  доме
жил, вроде, жена у него... Дочка где-то... Может, вы чего скажете?
   - А чего  услышать  хочешь?  -  с  какой-то  испитой  нервностью  спросил
небритый тощий парень.
   - И сам  не  знаю,  -  вел  свою  дурацкую  линию  Пафнутьев.  -  К  чему
подступиться, с какого конца - понятия не имею. Вот и подумал  -  может,  вы
чего знаете про этого самого Пахомова? Вы же в этом дворе  все  знаете...  А
убили мужика так, что в нашей конторе за головы схватились. Не  было  такого
никогда! Средь бела дня, из двух стволов, на виду  всего  города...  Ошалеть
можно.
   - Да, гробанули Кольку - будь  здоров!  -  согласился  пожилой  степенный
мужик в спецовочно-синем халате - не то грузчик из соседнего магазина, не то
слесарь из ближайшего подвала.
   - Главное - узнать, за что! - подхватил Пафнутьев.
   - А! - спецовочный махнул рукой. - Какая тайна, никакой тайны тут  нет...
Вон подойди к подъезду - любая бабка все секреты откроет.
   - Ну, бабки, - ладно, скажи сначала ты, уж коли давно все известно,  -  в
голосе Пафнутьева прозвучало и почтение к знаниям мужика, и пренебрежение  к
бабкам, и собственная благодарная заинтересованность.
   - Персональным был Колька. Большого начальника возил.  Тут  надо  копать.
Говорили ему - брось это дело, запутаешься... Не послушал. И вот, нате вам!
   - А здесь, во дворе, он ни с кем не ссорился, морду никому  не  бил,  баб
чужих не трогал?
   - Не то что не бил, знаться  не  хотел!  -  выкрикнул  нервный  парень  с
какой-то исступленной обидой. - Ты вот сидишь в беседке? Отвечай, сидишь?
   - Ну, сижу, - кивнул Пафнутьев. - И что?
   - А он ни разу! Чего ему здесь делать? Бутылку всегда на складе  возьмет,
начальство в багажнике забудет пару поллитровок, баба в сумочке  принесет...
На кой мы ему? Какая ему от нас корысть?
   - Тут еще, наверно, и в бабе евойной дело, - проговорил спецовочный. -  В
Лариске.
   - А что баба? - живо повернулся к нему Пафнутьев.
   - Та еще баба! - нервный сплюнул сквозь  провал  в  зубах  и  отвернулся,
словно бы не в силах больше продолжать этот разговор.
   - Не понял! - требовательно произнес Пафнутьев. - Что она у него - дура?
   - Игривая больно, - негромко пояснил  мужик  в  синем  халате.  -  Понял?
Играться, значит, любит. Дошло?
   - С детишками, что ли обожает возиться?
   - Ха, с детишками! - воскликнул нервный.  -  Это  уж  точно!  Только  тем
детишкам уж паспорта давно повыдавали. А некоторым и о пенсии пора подумать,
о заслуженном отдыхе... Такие у нее детишки.
   - Круто, - покачал головой Пафнутьев. - Это что же, она с соседями  такие
кренделя выделывает? Оно вроде бы и ни к чему при таком надзоре, - он кивнул
в сторону плотных рядов старушек.
   - Какие соседи! - возбуждаясь,  закричал  парень.  -  Какие,  к  чертовой
матери, соседи! - он махнул ладошкой,  из  которой  выпирали  тонкие,  почит
куриные косточки. - Иногда такая машина подкатит к подъезду...  Закачаешься!
Понял?! Закачаешься.
   - ?Мерседес?, - негромко сказал в наступившей тишине третий  мужичок,  до
того молча сидевший в дальнем углу беседки и вроде не проявлявший интереса к
разговору. Был он плотный, со здоровым цветом лица, и  клетчатой  рубашке  с
подкатанными рукавами. На следователя взглядывал изредка, но остро,  как  бы
не во всем доверяя ему. Похоже, механик, - для себя определил Пафнутьев.
   - Ты Михалыча слушай! - опять взвился небритый парень. - Он в  машинах...
Бог, царь и герой. Не нам с тобой чета. Верно, Михалыч?
   - Что-то я не  видел  в  городе  ?мерседеса?,  -  растерянно  тянул  свое
Пафнутьев. - Надо же, как бывает...
   - Зеленый ?мерседес? с перламутром,  -  негромко  проговорил  механик.  -
Цвет... Вот, - он вынул из-под скамейки и поставил на стол пивную бутылку. -
Цвет бутылочного стекла - так  и  называется.  И  перламутр.  Мелкая  искра.
Модель не новая,  ей  уж  лет  десять.  Оттуда  пригнана,  из-за  бугра.  Из
Германии.
   - Почему именно из Германии? Может, из Голландии? Оттуда тоже, я  слышал,
гонят.
   - Буква ?Д? на багажнике, - терпеливо  пояснил  механик.  -  Дойче,  надо
понимать. Они эти  буквы  навечно  ставят,  ни  снег,  ни  зной  на  них  не
действует. Буква уж чуть тронутая, старая буква,  и  машина  старая.  По  их
понятиям. А для нас - чудо света. Вид неплохой, но в руках побывала.
   -  Может,  кто  из  заезжих  посетил  соседку?  -  раздумчиво  проговорил
Пафнутьев.
   - Наш номер, - отрезал механик. - Частный.
   - И что же она, постоянно на этом ?мерседесе??
   - Какой постоянно! - опять взвился нервный. - Пару раз приезжала. Но  это
такая машина, что не забудешь... А чаще ?жигули?.  Иногда  ?Волга?.  Черная.
Понял? Черная, последней модели. Казенная.
   - А за рулем ?Мерседеса? кто был?
   - А черт его знает! Мордатый хмырюга, упакованный.
   - Это как?
   -  Не  знаешь,   что   ли?   -   рассмеялся   парень,   довольный   своей
осведомленностью. - Глянешь и сразу понимаешь - все у  него  есть.  И  видик
дома стоит, порнухой набитый до отказа, и со шмотками порядок, и баба всегда
под рукой... Одно слово - упакованный. И это.., чисто хряк.
   - Молодой?
   - За тридцать. Самый сок.
   - Жирный?
   - Не сказал бы... Но зад такой, что этот несчастный ?мерседес? стонет под
ним, - парень сплюнул под ноги то ли от презрения к мордатому хмырю,  то  ли
от презрения к самому себе - человеку, у которого  нет  ни  ?мерседеса?,  ни
бабы. - В порядке мужик, - добавил  он,  уставившись  в  пространство  двора
маленькими больными глазками. - С ним это... Лучше не заводиться.
   - Может, это для вас важно, - заговорил механик, терпеливо переждав крики
парня. - Чуял Николай опасность, знал, что  угроза  подстерегает.  И  это..,
нервничал. Помню, сидим вот так же...
   - Да-да-да! - зачастил парень.  -  Точно!  Ты  слушай  Михалыча,  ты  его