и снова  сел
на свое  место  -  не  то  сонный,  не  то  недовольный,  во  всяком  случае
заподозрить в нем какие-то резкие устремления, какой-то взрыв... Нет,  таких
оснований не было. - Ерхов мне не принадлежит, - повторил он.
   - И баба твоя мне не принадлежит, - улыбнулся Неклясов. - Но ведь я  могу
поступить с ней плохо, верно?
   - Ты уже поступил.
   В этот момент в дверь постучали, один из телохранителей заглянул в нее.
   - Что там? - крикнул Неклясов капризно.
   - Вовчик, у вас порядок? - спросил амбал.
   - Отвалите... Все отлично.
   - Что-то они у тебя слишком уж нервные, - сказал Пафнутьев.
   - Значит, так, - Неклясов положил на стол свои тощие дергающиеся руки.  -
Слушай, начальник, меня внимательно... Не все происходит  в  мире  так,  как
тебе хочется. Здесь я командую, понял? И не надо ничего говорить поперек.  Я
согласился встретиться только для того, чтобы назвать свою цену. И я назвал.
Будешь рыпаться, я ее удвою.
   - Это как? Ты мне вернешь две жены?
   - Не надо улыбаться, понял? Я тебе не верну ни одной жены. Или  одну,  но
за два раза. Понял? В двух посылках получишь. Это и есть удвоение цены.
   - Круто, - сказал Пафнутьев.
   - Плохо знаешь Вовчика. Будешь знать лучше.  Ты  уверен,  что  выберешься
отсюда? - Неклясов приник грудью к  столу  и  смотрел  на  Пафнутьева  снизу
вверх, будто готовясь к прыжку. - Я еще не решил,  как  с  тобой  поступить,
понял?
   - Но ты же не поступить со мной плохо?  -  Пафнутьев  поднялся,  медленно
подошел  к  столу,  протянул  руку  к  сигаретам,  которые  лежали  ближе  к
Неклясову. Тот не увидел в его движениях никакой угрозы и продолжал сверлить
Пафнутьева глазами,  чтобы  тот  осознал,  насколько  он  опасен,  насколько
рискованно осмеливаться даже на самое малое возражение Вовчику.
   Закурив, Пафнутьев подошел к двери и снова задвинул щеколду  -  массивную
стальную пластину. Неклясов не успел даже возмутиться.
   В  этот  момент  произошло  что-то   совершенно   невероятное.   Раздался
неожиданный звон стекла, словно в окно влетел  не  просто  камень,  а  целая
кувалда, разнеся вдребезги и  стекла,  и  рамы.  Шторы  дернулись,  за  ними
почувствовалось какое-то движение, будто  там  кто-то  заворочался,  дохнуло
холодным воздухом. Неклясов мгновенно вскочил, отдернул шторы и на  какое-то
мгновение оказался к Пафнутьеву спиной.  И  тот  этой  короткой  секунды  не
упустил - со всей силы сверху вниз ударил Неклясова кулаком по голове.  Удар
получился не жестким, даже мягким, но  сила,  с  которой  Пафнутьев  опустил
тяжелый свой кулак на не больно крепкую голову Неклясова, сделала свое дело.
Тот  не  упал  в  обморок,  не  потерял  сознания,  он   сделался   каким-то
замедленным, словно даже перестал понимать, что происходит. И вместо хищного
оскала, за которым стояла постоянная готовность сделать наихудшее  из  всего
возможного, на лице Неклясова была полнейшая растерянность, он даже не понял
- ударил ли его Пафнутьев, или это его состояние вызвано странными событиями
за окном.
   А там в это время  происходило  действительно  нечто  странное  -  сквозь
вышибленные стекла протянулся  мощный  железный  крюк  и,  ухватив  толстый,
кованый стержень решетки, повис на нем. Потом наступило затишье,  передышка.
Неклясов смотрел на Пафнутьева с выражением крайнего удивления.  А  тот,  не
медля ни секунды, обшарил бандита и вынул  у  того  из-под  мышки  небольшой
плоский пистолет, а потом, повернув его к себе спиной, точно такой же  вынул
сзади из-под брючного ремня.
   - Что у вас там? - раздался голос из-за двери  -  забеспокоился  один  из
амбалов. Неклясов хотел было что-то ответить, но не успел - Пафнутьев  снова
опустил ему кулак на голову, и Неклясов медленно осел на пол.
   -  Отвалите,  ребята,  -  крикнул  Пафнутьев.  -  Все  в  порядке.  Дайте
поговорить.
   - А что за грохот?
   - Это у вас там грохот, - ответил Пафнутьев, рассудив, что  действительно
в коридоре трудно определить наверняка - раздался  звон  стекла  в  кабинете
Анцыферова или в соседней комнате.
   Провисший на решетке крюк вздрогнул, зашевелился, трос,  который  тянулся
за ним, натянулся, решетка напряглась и начала медленно прогибаться  наружу.
Мощные крючья, вбитые в стену вокруг  окна,  начали  медленно  выползать  из
пазов. Потом раздался  треск  ломающихся  рам  -  решетка  выворачивала  их,
крошила и освобождала, освобождала окно. Пришедший в себя Неклясов с  ужасом
смотрел в черный провал, за которым в  свете  лампочки  проносились  влажные
снежинки. Не теряя времени, Пафнутьев схватил Неклясова за  шиворот,  бросил
на подоконник, сам выпрыгнул наружу  и  выволок  своего  пленника  вслед  за
собой. Едва он успел оглянуться по сторонам, как  подъехал  "жигуленок".  За
рулем сидел Андрей.
   Пафнутьев распахнул заднюю дверцу, вбросил туда хиловатое  тело  бандита,
втиснулся сам, захлопнул дверцу, и машина тут  же  рванулась  с  места.  Они
проехали мимо снегоуборочной машины на гусеничном ходу - трос до сих пор был
закреплен на крюке, а на конце троса, прямо  посредине  пешеходной  дорожки,
лежала  искореженная,  кованая,  такая,  казалось  бы,   надежная   решетка,
хранившая покой Анцыферова и украшавшая его кабинет. Вокруг валялись планки,
остатки дверной рамы, битые стекла, трепыхалась на  весеннем  ветру  тяжелая
штора - ее тоже зацепило каким-то кованым лепестком решетки и  выволокло  из
кабинета.
   Уже  выезжая  со  двора,  Пафнутьев  обернулся  -  два   амбала,   тяжело
переваливаясь, бежали к светящемуся окну. Пафнутьев лишь  усмехнулся  -  они
увидят пустой кабинет. Андрей переждал проходящую машину, свернул направо и,
не набирая слишком уж большой скорости, влился в  общий  поток  машин.  Даже
если на него и обратили внимание люди Неклясова, им и в  голову  не  придет,
что шефа похитили именно на том невзрачном, неторопливом "жигуленке".
   - Он живой? - спросил Андрей.
   - И прекрасно себя чувствует, - усмехнулся Пафнутьев.
   На свежем воздухе Неклясов пришел в сознание и с недоумением осматривался
по сторонам.
   - Куда едем? - наконец спросил он.
   - Понятия не имею, - ответил Пафнутьев. - И вообще я еще не решил, как  с
тобой поступить.
   - Но ты же не поступишь со мной плохо? - Пафнутьев  расхохотался  -  тот,
оказывается, еще мог пошутить в такой обстановке.
   - Напрасно ты  так,  Паша,  -  пробормотал  Неклясов,  пытаясь  поудобнее
расположиться на сиденье. - Ей-богу, напрасно... Могли бы сговориться.
   - После того, как ты пообещал Вику частями отдать?
   - Неужели так и сказал? - обернулся Андрей.
   - Он там много чего сказал...
   - Шуток не понимаешь, - проворчал Неклясов.
   - Шутки  шутками,  а  хвост  набок,  -  сказал  Пафнутьев  подвернувшуюся
поговорку из собственного детства.
   На этот раз не было в его голосе даже следов улыбки.
   Игра пошла всерьез.
 
*** 
 
   Андрей миновал  центр  города,  позади  остался  проспект  с  освещенными
палатками, киосками, витринами. Машина свернула раз, другой,  каждый  раз  в
совершенно неожиданном, беспорядочном направлении, и остановилась.
   - Где мы? - нервно спросил Неклясов.
   - Помолчи! Ну что, - обратился Пафнутьев к Андрею. - Обоснуемся здесь?
   - Можно, - ответил тот. - Место тихое, засечь нас невозможно...  И  потом
на всякий случай будем менять место стоянки. А то и вообще можно все на ходу
сделать.
   - Да, это будет наилучший вариант. Представляю, что сейчас там  делается,
у Леонарда...
   - Вы трупы, ребята, вы  трупы,  -  прошипел  Неклясов,  в  то  время  как
Пафнутьев защелкивал наручники на его запястьях.
   - Да, скорее всего, ты прав, - согласился Пафнутьев.  -  Но  знаешь,  что
меня утешает? Наших трупов тебе не видать... А мы на твой еще  полюбуемся...
Хотя зрелище, думаю, будет невероятно отвратительное.
   - Это почему же? - насторожился Неклясов.
   - Ты и в жизни отвратный, а уж труп твой просто людям показывать нельзя.
   - Не показывайте!
   - И не будем. Никто не сможет даже плюнуть в сторону этого  тощего  куска
мяса, - добавил Андрей.
   - Это почему же?
   - Сам поймешь, -  ответил  Пафнутьев.  -  Ну  что,  полчаса  прошло?  Все
телефоны уже прослушиваются и, наверно, нет такого  номера,  с  которого  мы
могли бы спокойно позвонить.
   - Из автомата разве что, - ответил Андрей. - Но они все разбиты...
   - Будем звонить из  машины,  -  сказал  Пафнутьев,  доставая  из  кармана
плоскую телефонную трубку. - Да и не мы, пусть Вовчик поработает... Ему надо
как-то собственную поганую жизнь спасать.
   - Ни фига, ребята, вы меня не заставите! Ни фига! Никогда еще  Вовчик  не
работал на ментов!
   -  И  не  надо,  -  спокойно  сказал  Пафнутьев.  -  Заставлять  тебя  не
собираемся, сам просить будешь...
   - Не дождетесь, суки!
   - Чего ты разволновался? Никто тебя не принуждает. Захочешь - пожалуйста,
не захочешь - опять твоя воля. Только не волнуйся, - Андрей  обернулся  и  в
слабом свете  ночной  улицы  посмотрел  на  лицо  пленника,  бледным  пятном
выделяющееся на заднем сиденье.
   - Что с вами  сделают,  -  Неклясов  начал  раскачиваться  из  стороны  в
сторону, подвывать, сам себя прерывая не то смехом, не то рыданиями, и опять
повторял:
   - Что с вами сделают!
   Пафнутьев  легонько  ткнул  Неклясова  по   челюсти,   несильным   таким,
скользящим ударом, и тот смолк.
   - Помолчи, - сказал Пафнутьев. - Позвонить надо в  одно  место.  -  И  он
набрал  номер.   -   Алло?   Семеновна?   Здравствуй,   дорогая,   Пафнутьев
приветствует! Давно не встречались, давно не общались... И слава  Богу,  что
не общались, значит, жизнь наша не столь уж и плоха, не столь...  Семеновна,
послушай... Есть тут у меня небольшой такой человечек... Бывший человечек...
Ты как, примешь? - Пафнутьев помолчал, посмотрел  на  Неклясова,  который  с
напряженным вниманием вслушивался в каждое слово, но понять ничего  не  мог.
Разговор получался странным, привычные вещи были смещены, логика нарушена, и
он стал даже подозревать, что Пафнутьев его разыгрывает, что на  самом  деле
ни с кем он не разговаривает. Но, с другой стороны, Неклясов не мог  уловить
ни единого слова угрозы, ничего, что касалось бы его  самого...  -  Спасибо,
Семеновна. Спасибо, дорогая. Ты сегодня всю ночь дежуришь? Совсем  хорошо...
Значит, если все сложится, я подъеду... За мной не заржавеет.
   И  Пафнутьев  щелкнул   откидывающейся   крышечкой   телефонной   трубки,
напоминающей пачку сигарет, и сунул ее в карман.
   - Куда звонил? - не выдержал наступившего молчания Неклясов.
   - В крематорий, - буднично ответил Пафнутьев.
   - Куда?!
   - Да,  Вовчик,  да,  -  скорбно  покивал  головой  Пафнутьев.  -  Ты  сам
вынуждаешь нас связываться с такими вот печальными  заведениями...  В  твоем
кругу как избавляются от трупов? То разрубите на куски, по  мусорным  ящикам
разбросаете, то просто на улице оставляете, то в  лесу  пытаетесь  сжечь  и,
конечно, бросаете недогоревшего...
   - А вы по-другому делаете? - взвился Неклясов.
   - Да, - кивнул Пафнутьев. - Мы все делаем по-другому. Не оставляя следов,
Вовчик. Следы нам ни к чему. Слушай меня внимательно, хмырюга вонючая...
   - Что ты сказал?!
   - Я сказал, что ты есть сучий потрох,  -  спокойно  и  негромко  повторил
Пафнутьев. - Сказал, чтоб заткнулся и слушал, что тебе говорят. А  говорю  я
вот что, козел сраный... В крематорий тебя сейчас  отвезу...  Там  тебя  уже
ждут. Убивать, терзать, кровь твою пить не буду... Живым в печь засуну  -  и
весь разговор. Конечно, руки-ноги придется связать, чтоб  не  упирался,  как
Иванушка...
   - Какой Иванушка?
   - Забыл, что мама в детстве рассказывала? Баба-яга  задумала  Иванушку  в
печь сунуть, а он упирается... А ты вот  не  будешь  упираться.  Потому  что
руки-ноги мы тебе  свяжем,  в  рот  ботинок  твой  же  засунем,  туфлю  твою
лакированную... Ну и, конечно, к тележке пристегнем... И все. И нет Вовчика.
Потом, помолясь, за  Фердолевского  возьмемся...  А  то  ведь  несправедливо
получается... Ты в крематории сгоришь, а он вроде как  на  земле  останется.
Коньяк будет кушать, девочек за разные места хапать...
   - Не сделаешь, сукой буду, не сделаешь! - не столько проговорил,  сколько
простонал Неклясов.
   - Вот только сейчас у нас с  тобой  разговор  начинается,  понял?  Только
сейчас, - Пафнутьев посмотрел на часы со  светящимися  стрелками.  -  Девять
часов вечера. Слушай меня  внимательно,  Вовчик...  Дам  я  тебе  телефонную
трубку... Ты можешь связаться с кем угодно...
   - Ни с кем не буду связываться.
   - И не надо... Заставлять не буду. Так вот, не перебивай меня, знаю,  что
ты нервный, истеричный, дурной, как и все козлы... Знаю. Но договорю. Я  дам
тебе эту трубку, и ты свяжешься со своей шпаной. Последний срок - двенадцать
часов ночи. Твой последний срок. Ровно в двенадцать  часов  я  звоню  домой.
Могу позвонить и раньше, но после  двенадцати  звонить  уже  не  буду...  До
двенадцати ты можешь бесноваться,  колотиться  о  разные  предметы,  которые
нащупаешь своей дурной головой в машине... Так вот, если я  позвоню  к  себе
домой и моя жена, Вика, не поднимет трубку... Едем в крематорий. Там  сейчас
тихо, почти никого нет, но моя старая  знакомая,  хлопотунья  Семеновна,  на
месте. Она выручает меня иногда,  когда  нужно  избавиться  от  неподвижного
тела... Или слишком подвижного... Ты же сам понимаешь,  что  отпускать  тебя
нельзя, задерживать тоже ни к чему. А когда нет человека,  нет  и  проблемы,
как сказал один очень умный, но тоже неважно воспитанный человек.
   - Это что же получается...
   - Подожди. Я не закончил. Так вот, если я позвоню, Вика мне  ответит,  но
настроение  у  нее   будет   неважное,   подавленное,   угнетенное,   просто
раздраженное... Едем в крематорий. Она должна поднять трубку  с  улыбкой  на
устах. Только это спасет  тебе  жизнь  и  ты  сможешь  еще  некоторое  время
повонять на этой земле.
   - Хочешь сказать, что я здесь только воняю?
   - Да. Только вонь от  тебя  козлиная  и  ничего  больше.  Я  все  сказал.
Замолкаю. А ты думай, если сможешь. Надумаешь, попроси трубку,  -  Пафнутьев
постучал себя по внутреннему карману. -  Сообщать  своим  кретинам,  где  мы
находимся, не надо... Потому что после каждого разговора будем переезжать на
другое место. Извини, я хотел все это время просидеть где-нибудь в теплом  и
светлом месте, но нельзя... Твои дебилы уже подключили Анцыферова, тот  тоже
сделал десяток  звонков,  и  все  мои  телефоны  прослушиваются.  Поэтому  я
вынужден воспользоваться передвижным.
   - Я хочу в туалет.
   - - Можешь наорать в штаны. Тебе это не впервой.
   - Ты хочешь сказать...
   - Да, именно это я и хочу сказать -  ты  вечно  ходишь  обосранный.  Все.
Разговоры окончены. Время пошло.
   Пафнутьев откинулся на спинку сидения, тяжело вздохнул, вытолкнув из себя
весь воздух, снова вдохнул, чуть приспустил стекло, и свежий ветерок потек в
машину.
   - Круто, - обронил Неклясов, но никто ему  не  ответил.  И  он  замолчал,
иногда взглядывая на торопящихся мимо прохожих. Дверная кнопка была опущена,
и он даже не пытался открыть ее  -  скованными  руками  сделать  это  просто
невозможно. - Я не верю, что ты разговаривал с крематорием.
   Пафнутьев молча  вынул  свою  коробочку,  набрал  номер,  нажал  какую-то
кнопочку, и частые длинные гудки зазвучали в машине.
   - Алле! - послышался дребезжащий старческий голос. - Алле? Кто это?
   - Семеновна? Опять я... Водитель мой не знает, как  добраться...  Объясни
ему, он слышит твой голос.
   - А чего тут думать-то. По южной шоссейке за  город,  мимо  птицефабрики,
потом свалка будет с левой стороны, а еще через два километра и наше с тобой
заведение, хе-хе! - старушка засмеялась собственной  шутке.  -  Как  увидите
квадратные трубы, считайте, что  приехали...  Справа  в  полкилометре  мы  и
находимся. Там железные ворота, но погудите малость, я и выйду... Сегодня  у
меня смена не тяжелая, что-то маловато завезли товару...
   - Спасибо, - сказал Пафнутьев. - Где-нибудь ближе к двенадцати подскочим.
   - Буду  ждать,  -  произнесла  старушка  с  легкой  игривостью,  будто  с
собутыльником говорила, которого действительно ждет с нетерпением.
   Пафнутьев молча захлопнул крышечку  на  своем  аппарате  и  сунул  его  в
карман. На Неклясова он даже не посмотрел и слова ему не сказал. Вопрос  был
снят.
   - Я завтра с утра задержусь  немного,  -  сказал  Андрей.  -  Надо  будет
заправиться.
   - Деньги есть?
   - Совсем немного, Павел Николаевич. Пафнутьев порылся в кармане,  поднеся
деньги к окну, чтобы в свете фонаря рассмотреть их, отсчитал несколько купюр
и  протянул  Андрею.  В  темноте  нервно  шевельнулся   Неклясов.   Разговор
Пафнутьева и Андрея о вещах, которые никак к  нему  не  относились,  похоже,
подействовал на него куда сильнее, чем прямые угрозы. Он  понял  вдруг,  что
эти  люди  не  шутят,  что  между  собой  они  все  уже  решили,  обо   всем
договорились, что нет у них ни сомнений, ни колебаний, что и  в  самом  деле
могут отвезти его к старушке-хлопотушке и никто никогда не узнает,  куда  он
делся,  куда  испарился.  Неклясов  ужаснулся,  только   сейчас   ужаснулся,
представив себе квадратные трубы крематория, из которых поднимается в ночное
небо черный дым, всего несколько минут назад бывший им, Вовчиком Неклясовым.
И это будет, он ясно и четко осознал  -  его  не  пугают,  ему  все  сказали
открытым текстом, его не бьют, не уговаривают, не матерят,  ему  просто  все
объяснили. В туалет не пустили? А и в самом деле - зачем ему туалет, он  все
равно сгорит со всеми своими одежками, дорогими, между прочим, одежками,  со
всеми какашками и писюшками. Если, конечно, Семеновна не присмотрит  кое-что
для себя... И тогда где-нибудь в коммерческом магазине  вывесят  его  черное
кашемировое пальто, выставят модельные туфельки  итальянского  производства,
костюмчик... Кто-то купит, будет носить...
   - Повторяю, - заговорил в тишине Пафнутьев. - Если я  позвоню,  Вика  уже
будет дома, но в слезах,  расстроена...  Едем  в  крематорий.  Семеновна  не
любит, когда я ее подвожу, для  нее  это  тоже  непросто...  Она  готовится,
принаряжается... Температура должна быть в норме...
   Неклясов повернулся к Пафнутьеву, ловя каждое его слово, но тот  замолчал
и опять откинулся на спинку сидения.
   - Так, - протянул Неклясов. - Так... Я не помню телефонов.
   Пафнутьев откинулся от спинки, притянул к себе Неклясова, ухватив его  за
одежки на груди, распахнул пиджак, так что  с  него  полетели  пуговицы,  и,
обшарив карманы, нашел бумажник, который тут же бросил на переднее  сидение,
нашел складной нож и, наконец, записную книжку.
   - Грабите, ребята?  -  спросил  Неклясов,  ощерившись  так,  что  даже  в
полумраке машины сверкнули его белоснежные зубы.
   - Не о том думаешь, - проговорил Андрей, не оборачиваясь. - Не о том тебе
надо беспокоиться, козел вонючий.
   - О чем же?
   - Дым-дымок от машин, словно девичьи годы, -  нараспев  произнес  Андрей,
но, не выдержав тона, рассмеялся.
   - Что это?
   - Стихи, Вовчик, стихи. Поэзия, другими словами. Тебе не понять.
   Пафнутьев включил маленький фонарик и принялся  листать  записную  книжку
Неклясова.
   - Кого поискать? - спросил он. Неклясов молчал. Он долго смотрел  в  окно
на улицу, потом перевел взгляд на собственные руки, на наручники, блеснувшие
в темноте, повернулся к Пафнутьеву.
   - Прихватили вы меня, ребята, прихватили... А  если  до  двенадцати  Вика
будет дома? Тогда что? Отпускаете?
   - Конечно, нет, - ответил Пафнутьев.  -  Вика  должна  встретить  меня  с
улыбкой на устах.
   - А если встретит с улыбкой на устах?
   - Тогда мы передаем тебя в систему  правосудия.  Переночуешь  у  Шаланды.
Утром будет видно.
   - Ну что ж... Значит, отпускаете, - Думаешь, отвертишься?
   - Соедини меня с Леонардом...
   - Он что у тебя, диспетчером служит?
   - Это неважно... Главное - служит, - усмехнулся Неклясов.  -  Какой  цвет
любит твоя жена?