точно  такие  же  отпечатки  пальцев  мы  обнаружили  в
квартире старика Чувьюрова. Вам это не кажется странным?
   - Ай-яй-яй! Павел Николаевич... И это все, что вы можете мне сказать?
Вам ответить, или вы сами извинитесь и отзовете свои слова?
   - Ответьте, пожалуйста, если это вас не затруднит.
   - Вика, дорогая, свари еще кофе... У  тебя  это  получается  неплохо.
Ладно?
   Умница... Дай  я  тебя  поцелую!  -  Все  это  Бевзлин  проговорил  в
прекрасном актерском исполнении, и, если бы Пафнутьев услышал эти  слова
в другом месте, в другой обстановке, он легко принял бы их за  искренние
и непосредственные. - Так вот, отпечатки на фотографиях... Признаю, я  в
самом деле держал их  в  руках,  когда  заглянул  на  минутку  к  вам  в
прокуратуру. Вы мне их показали, поделились поисками  и  находками...  Я
благодарен вам за доверие. Тиски? Но, надеюсь, вы знаете, что я  являюсь
спонсором в роддоме... Представляете, Павел Николаевич,  до  чего  дошла
Россия... Бабам рожать негде. На соломе и то чище, безопаснее, нежели  в
той конюшне, которую представляет этот, так называемый, родильный дом!
   - Может быть, потому им негде  рожать,  что  появились  состоятельные
граждане, которым срочно понадобились виллы в Испании?
   - О, вы знаете о моих  недавних  приобретениях?  Весьма  рад,  весьма
польщен.
   Так вот, о тисках... Помнится, как-то меня провели по всем  подсобным
помещениям  роддома,  заглянули  мы  и  к  сантехнику.  Мастерская   мне
понравилась, правда, запасных частей там совершенно  не  было,  пришлось
помочь, подбросили ему запчасти. И в  роддоме  появилась  горячая  вода.
Вполне возможно, что я коснулся и тех злополучных тисков.  Не  знаю,  не
помню... Но, возможно.
   - Этими тисками была раздавлена голова Самохина.
   - Какой ужас! Не говорите мне больше о таких вещах, Павел Николаевич!
   - А квартира Чувьюрова?
   -  Моему  другу  Шанцеву,  владельцу  фирмы  "Фокус",  в  этом   доме
принадлежит несколько квартир... Как-то  он  пригласил  меня  посмотреть
их... Вполне возможно, что мы были и в квартире  человека,  которого  вы
называете... Я не помню его фамилии.
   - Придется вспомнить, - ответил Пафнутьев, горько  сознавая,  что  не
удалось ему прижать Бевзлина к стене, что он, Пафнутьев, выглядит сейчас
жалко и беспомощно.
   - Не старайтесь, Павел Николаевич, не тужьтесь... Что бы  вы  там  ни
придумали, как бы ни ловчили, поверят мне. Не сомневайтесь в этом -  мне
поверят, а не вонючим бумажкам.
   - Вонючим? - смог, наконец, усмехнуться Пафнутьев. - Воняет последнее
время совсем не от меня.
   -  Не  надо  так,  Павел  Николаевич,  -  голос  Бевзлина   мгновенно
изменился. - Не заставляйте меня поступать плохо по отношению к  близким
вам людям. Вы должны извиниться за свой хамский намек. Извинитесь, Павел
Николаевич... Прошу вас.
   - Да, действительно, я сказал, не  подумав,  какую-то  глупость...  -
произнес Пафнутьев  легко  и  даже  охотно,  чем  озадачил  Бевзлина.  -
Извините меня, ради Бога, дорогой Анатолий Матвеевич. Я готов поклясться
чем угодно, что больше никогда не позволю себе чего-либо подобного!  Еще
раз  прошу  меня  извинить  и  постараться  забыть  об   этом   досадном
недоразумении. Простите, Анатолий Матвеевич!
   Извинение было столь охотным, многословным,  самоуничижительным,  что
Бевзлин не сразу смог понять, что же  произошло.  Но  его  просьба  была
выполнена, и ему ничего не оставалось, как принять извинение.
   - Не надо так унижаться, Павел Николаевич. Мне достаточно было и двух
слов. Унижения впереди, как вы понимаете. Я ухожу из вашего  дома.  Вика
меня проводит до двери, надеюсь, поцелует на прощание. Все наши  встречи
с  ней  впереди...  Вы,  надеюсь,  понимаете,  что  на  полпути   я   не
остановлюсь,   что   ваши   многословные   извинения   касаются   только
сегодняшнего вечера...
   - Да-да, конечно, дорогой Анатолий-Матвеевич.
   - Прекрасно. Вика, не переживай, он извинился и заверил меня,  что  в
будущем будет вести себя прилично. Павел Николаевич, тут Вике  предстоит
небольшая уборка, к вашему приходу она  вряд  ли  успеет  справиться  со
всем... Но вы уж ее простите,  как  простили  ее  мы,  да,  Вика?  Запах
хорошего парного говна будет теперь знаком и вам, Павел Николаевич.
   Слышимость  вечером  была  гораздо  лучше,  чем  днем,  и   Пафнутьев
явственно услышал рыдания Вики. Вот этого он переносить не  мог,  потому
что в таких случаях  считал  себя  единственным  виновником  всего,  что
происходит. Не усмотрел, не предусмотрел, не справился. Оплошал.
   - Я хочу, Павел Николаевич, чтобы вы знали свое место. Не думаю,  что
вы на нем, на этом своем месте, задержитесь долго, что вы  вообще  здесь
задержитесь, но сегодня вам должно вести себя скромно. Вы меня поняли?
   - Да, очень хорошо понял.
   - И сделаете выводы?
   - Можете в этом не сомневаться.
   Что-то в  последних  словах,  видимо,  насторожило  Бевзлина,  и  он,
помолчав, спросил:
   - Простите, как вы сказали?
   - Я заверил вас  в  том,  что  сделаю  все  необходимые  выводы  и  в
дальнейшем вам не  придется  уделять  мне  столько  своего  драгоценного
времени, дорогой Анатолий Матвеевич.
   - Вы меняетесь прямо на глазах, Павел Николаевич! Это радует.
   - Стараюсь.
   - До скорой встречи, Павел Николаевич, - сказал Бевзлин.
   - До скорой встречи, - проговорил Пафнутьев в трубку, из которой  уже
неслись короткие гудки. И только после этого,  совершенно  обессилевший,
тяжело опустился в кресло.  Подняв  через  некоторое  время  голову,  он
тяжело вздохнул.Предстоит большая работа.
   - Поработаем, - откликнулся из темноты Андрей.

***

   Наутро Пафнутьев  пришел  в  кабинет  более  обычного  сонный,  более
обычного непричесанный и какой-то ссутулившийся. Он почти не спал в  эту
ночь. Сначала Вика, рыдая и повторяясь, рассказывала о том, как,  открыв
дверь своим ключом и войдя в квартиру, она застала  толпу  народа,  а  в
спальне на их кровати, не раздеваясь, в плаще сидел  какой-то  моложавый
тип и пил шампанское из ее бокала.
   Вся квартира была в полном  смысле  слова  загажена,  и  вычищать  ее
пришлось чуть ли не до рассвета. И только потом Пафнутьев смог прилечь и
поспать два часа, да и  то  он  постоянно  просыпался,  прислушивался  к
каким-то невнятным звукам, хотя  раньше  никогда  их  не  замечал.  Вика
расталкивала Пафнутьева, едва хлопала дверь подъезда, раздавались  гудок
машины или громкий голос во дворе.
   Когда Пафнутьев уже сидел  одетый  на  кухне  и  пил  крепкий  чай  с
лимоном, раздался звонок.
   - Звонят! - прошептала Вика, не смея прикоснуться к трубке.
   - Надо ответить, - с хмурой рассудительностью проговорил Пафнутьев и,
пройдя в комнату, поднял трубку.
   Звонил Бевзлин.
   - Доброе утро, Павел Николаевич! - раздалось радостное приветствие.
   Чувствовалось, что отдохнул Бевзлин куда лучше, чем Пафнутьев. -  Как
вы себя чувствуете?
   - Спасибо, хорошо.
   - Извините, что повторяюсь, но мне  бы  хотелось  надеяться,  что  вы
сделали правильные выводы из нашего вчерашнего разговора?
   - Можете в этом не сомневаться, Анатолий Матвеевич.
   - И в дальнейшем у нас с вами не будет неприятностей?
   - Как я могу это обещать... Это не в моей власти.
   - Но усилия приложите?
   - И в этом не сомневайтесь.
   - Знаете, Павел Николаевич, в ваших  словах  мне  все  время  видится
второе дно... Вы отвечаете не только на мои слова, но и еще на  какие-то
свои мысли...
   Вам не кажется?
   - Мало ли чего мне кажется... В данный  момент  мне  кажется,  что  я
опаздываю на работу.
   - Так есть второе дно?
   - И третье тоже.
   - Вы шутник, Павел Николаевич!
   - Тем и жив.
   - Вы заметили, что я ничего не говорю о вашем водителе?
   - Заметил.
   - Считайте, что его нет.
   - В каком смысле?
   - В прямом. Я не делаю намеков, не говорю иносказательно, не  пытаюсь
дать понять, я всегда говорю прямо и открыто.
   - Это делает вам честь. А как поживает белый "мерседес"?
   - Я вижу,  вы  тоже  не  склонны  выражаться  намеками...  "Мерседес"
восстановлению не подлежит. А если его и отмоют, то сесть в него  я  все
равно не смогу. Он всегда для меня будет вонять городским говном. До тех
пор, пока ваш водитель... Вы меня поняли?
   - Да. И после этого запах говна в вашем "мерседесе" исчезнет? Или  вы
перестанете его замечать?
   - Там воцарится другой запах. Более мне приятный.
   - Какой, интересно?
   - Говно можно смыть только кровью, Павел Николаевич.
   - Мысль интересная. Я ее запомню. Похоже, не только говно, но  и  все
остальное вы предпочитаете смывать исключительно кровью.
   -  Забавное  наблюдение,  -  усмехнулся  Бевзлин.  -  Я   как-то   не
задумывался об этом... Может быть, вы и правы.  Знаете,  какой  вывод  я
сделал из этой нашей беседы?
   - Скажите, пожалуйста, буду премного благодарен.
   -  Дерзите,  Павел  Николаевич.  Следовательно,  урок   не   усвоили.
Проявляете  непокорность,  оставляете  за  собой  право  поступать,  как
считаете нужным... Кровь играет в ваших жилах, Павел Николаевич?
   - Да, пока она еще там.
   - Кто? - не понял Бевзлин.
   - Кровь.
   - А! - Бевзлин рассмеялся. - Шутите? Это хорошо! Прекрасное качество.
Павел Николаевич, вы поставили меня в сложное  положение...  Я  не  могу
жить спокойно в этом городе, пока вы сидите в своем кабинете.  И  потому
вынужден спасаться.
   - Хотите написать явку с повинной?
   - Чуть попозже, Павел Николаевич, чуть попозже...  -  голос  Бевзлина
сделался холодньм,  из  него  исчезли  добродушные  интонации.  -  Всего
доброго.
   - Будьте здоровы, - ответил Пафнутьев. -  До  скорой  встречи,  -  не
удержался он от обычного своего прощания.
   И положил трубку.
   И вернулся на кухню допивать свой чай.
   - Что он сказал? - спросила Вика - она стояла рядом  и  слушала  весь
разговор.
   - А! - Пафнутьев махнул рукой. - Дурака валял.
   Такой разговор  состоялся  утром,  и  хмурый,  нечесанный  Пафнутьев,
нависнув над своим столом,  медленно  перебирая  слово  за  словом,  все
больше убеждался - схватки не избежать.
   - Можно? - в дверь заглянул Андрей.
   - Входи. Дома ночуешь?
   - А где же еще?
   - Завязывай. Сегодня утром звонил Бевзлин... Он сказал, что тебя  уже
нет.
   Кровью, говорит, буду отмывать свой "мерседес".
   - Значит, достал я его.
   - Да, это тебе удалось. Теперь  вот  что...  Дуй  к  Овсову,  забирай
младенца и вези вот по этому адресу, -  Пафнутьев  набросал  на  бумажке
несколько слов.Спросишь Антонину Ивановну... Ей и вручишь.  Бумажку  тут
же проглоти. Адрес забудь.
   - Так круто?
   - Видишь ли, охота идет не только за тобой, но и за  младенцем...  Он
может выступить в качестве вещественного  доказательства,  если  ты  мне
позволишь  так  выразиться.  В   нем,   в   младенце,   остались   следы
предварительной обработки.
   - Значит, и на этом зарабатывают...
   - И очень неплохо. Если, конечно, удастся переступить через кое-что в
себе самом. Товар хорошо сохраняется, причем, с  каждым  днем  цена  его
растет. Стоит он...  Ничего  он  не  стоит.  Сообщат  матери,  что  умер
ребенок, она поплачет-поплачет да и успокоится. Нового зачнет. А  многие
мамаши и рады избавиться - эти европейско-американские хмыри  с  помощью
российского телевидения убедили их,  что  живут  они  хуже  некуда,  что
ребенка позволить себе не могут. Наши дуры и поверили. Если на Канарские
острова поехать она, видите ли, не может, то и ребеночка вырастить ей не
под силу. Опять же зеленоглазые телевизионные задрыги об  этом  талдычат
ей с утра до вечера. Ну ничего, помолясь, доберемся и до них,  расчистим
их вонючие конюшни.
   - А почему зеленоглазые? - улыбнулся Андрей.
   - От непомерного  употребления  внутрь  долларовых  вливаний.  Ладно,
задача ясна?
   - Овсов все знает?
   - Он тебя ждет.
   - Тогда я уже в дороге, - Андрей направился к двери.
   - Постой! - успел крикнуть Пафнутьев.  -  Значит,  так...  Готовность
номер один. Понял?
   - Уже провел мобилизацию, - усмехнулся Андрей.
   - Пройди к нашему завхозу, или как  он  там  у  нас  называется...  И
получи пистолет. Команду я уже дал.
   - Даже так? Вообще-то я противник оружия...
   - Давно? - спросил Пафнутьев и уставился на Андрея долгим взглядом.
   - Виноват, Павел Николаевич. Намек понял.
   - Получи и делай с ним, что хочешь. Я не о тебе думаю, думаю о  себе.
Я должен знать, что сделал  все  возможное,  чтобы  избежать  людских  и
материальных потерь. Вопросы есть?
   - Все понял, Павел Николаевич, - и Андрей вышел.
   Пафнутьев снова навис над столом и в какой-то момент вдруг понял, что
похож сейчас на Шаланду,  который,  вот  так  же  нахохлившись,  рисовал
толстым пальцем узоры  на  пыльном  стекле  -  узоры  подробно  отражали
смятенное состояние шаландинской души. Пафнутьев тоже  попытался  что-то
изобразить на полированной поверхности стола, но, поймав  себя  на  этом
странном занятии, убрал руки со стола.
   - Здравствуйте, Павел Николаевич! - дверь распахнулась, и  на  пороге
возникла тощеватая фигура Худолея. Обычно он тихонько просовывал  голову
в приоткрытую дверь и молча дожидался, пока Пафнутьев посмотрит на него,
пригласит в кабинет. А  чтобы  войти  вот  так...  "Это  что  же  должно
случиться, чтобы Худолей врывался,  не  спрашивая  разрешения  и  хлопая
дверью?" - подумал Пафнутьев, не изменив ни позы, ни взгляда. - Я пришел
к тебе с приветом рассказать,  что  солнце  встало!  -  продолжал  орать
Худолей.
   - Что у тебя встало? -  хмуро  спросил  Пафнутьев.  -  Ну-ка,  ну-ка,
интересно даже.
   - Солнце, Павел Николаевич, солнце! -  Худолей  не  пожелал  услышать
срамного намека в словах Пафнутьева.  -  Я  пришел  к  вам  с  радостным
сообщением, Павел Николаевич! Веселитесь, Павел Николаевич! Танцуйте!
   - Прям счас? - поинтересовался Пафнутьев.
   - В гастрономе напротив появилась водка под названием "Золотая рожь".
   Бутылки литровые. Пробка винтовая. Вкус - потрясающий. Хмель - как  в
юные годы, как после первой в жизни рюмки.
   - И что же из этого следует?
   - Дуйте за бутылкой, Павел Николаевич! - нахально  заявил  Худолей  и
изогнулся в горделивой позе, выпятив грудь и вскинув подбородок.
   - Так... - протянул Пафнутьев. - Круто. Надо  же,  как,  оказывается,
весна на тебя подействовала... Ты так ведешь себя, будто познакомился  с
прекрасной девушкой, и она ответила тебе взаимностью.
   - Насчет взаимности не знаю,  не  уверен,  но  с  одним  человеком  я
познакомился.  Только  сейчас.  Вы  слышали  такую  фамилию  -  Бевзлин?
Слышали?
   - Ну, слышал, - насторожился Пафнутьев.
   - Забудьте. Нет такого человека, нет такой фамилии.
   - Куда же все это подевалось?
   - Ушло в небытие. Безвозвратно. Раз и навсегда. Будто  никогда  и  не
было.
   - Ну, что ж... Спасибо. Рад слышать.
   - За бутылкой смотаетесь, Павел Николаевич?
   - Смотаюсь, - Пафнутьев тяжело кивнул  головой,  с  трудом  снова  ее
подняв,Говори уже, наконец.
   - Отпечатки пальцев на тисках, в которых быта зажата непутевая голова
Самохина Михаила Михайловича.  Отпечатки  пальцев  на  снимках,  которые
недавно мусолил здесь вонючий Бевзлин, мир праху его!
   - Он помер? - с надеждой спросил Пафнутьев.
   - Нет, он исчез. Вместо него  появился  другой  человек,  по  фамилии
Бевз.
   Именно Бевзу принадлежат и те, и другие, и третьи отпечатки пальцев.
   - А третьи где? - не понял Пафнутьев.
   - Да на самих же пальцах! - расхохотался Худолей. - Пришел  ответ  на
запрос, Павел Николаевич! Работаем, между прочим, не думая  о  наградах,
но и не  забывая  о  них!  Работаем!  Эти  отпечатки  принадлежат  вору,
грабителю и убийце Бевзу.
   - Так... - протянул Пафнутьев, нависая над столом. - Это  все  точно?
Надежно?
   - Павел Николаевич! - вскричал Худолей оскорбленно.
   - Ладно-ладно... Расшумелся, понимаешь, как холодный самовар...
   - Брать надо, Павел Николаевич! Брать!
   - Кого?
   - Бевза!
   - Нельзя.
   - Почему?! Вы уже помирились? Нашли общий язык? Не разлей вода, да?
   - Он депутат.
   - Ну и что?
   -  Депутатская  неприкосновенность,  -  Лишить!  -  отчаянно   заявил
Худолей.
   - Это невозможно... - вздохнул Пафнутьев. -  Все  руководство  нашего
депутатского корпуса в полном составе вернулось недавно с острова Кипр.
   Недельное турне по злачным местам...
   - Я, кажется, догадываюсь, - просветленно воскликнул Худолей.  -  Эту
поездку организовал Бевз?
   - И оплатил тоже он, - добавил Пафнутьев. - Ладно,  давай  сюда  свои
ответы-приветы... Какой-никакой, но все-таки  козырь.  А  козыри  должны
играть.
   - Вы имеете в виду "дурака"? - осторожно спросил Худолей.
   - И дурака тоже.
   - Вы правы, Павел Николаевич, как вы правы! Самая поганая шестерка, и
та, бывает, переломит весь ход игры!
   - Шестерка? - переспросил Пафнутьев, и  взгляд  его,  устремленный  в
окно, залитое солнечным светом, остановился. - Ну что ж, пусть так.
   Худолей, не решаясь нарушить начальственные раздумья, пятясь,  отошел
к двери, неслышно отворил ее и выскользнул в коридор. И  даже,  удаляясь
от кабинета, шел осторожно, большими шагами, стараясь ступать на носки.

***

   Андрей вел машину по улицам города, время от времени бросая взгляды В
зеркало - на  заднем  сиденье  сидела  выделенная  Овсовым  сестричка  с
младенцем на руках. Девочка спала, но на этот  раз  сон  ее  был  вполне
нормальным - она посапывала, постанывала во сне, пыталась  пошевелиться,
плотно запеленутая умелыми руками овсовских подчиненных.
   Была еще одна причина, по которой Андрей  настороженно  поглядывал  в
зеркало заднего обзора -  он  опасался  "хвоста".  Несколько  раз  менял
направление, въезжал во дворы, выезжал с противоположной стороны,  пока,
наконец, не убедился, что может спокойно ехать по указанному Пафнутьевым
адресу.
   - Кажется, мы уже проезжали по  этой  улице?  -  недоуменно  спросила
девушка.
   - И еще поедем, - усмехнулся Андрей.
   - Почему?
   - Так ближе.
   - Надо же, - удивилась девушка. И пока Андрей делал еще одну петлю по
городу, она то хмыкала себе под  нос,  то  краснела,  то  поглядывала  в
зеркало с каким-то игривым интересом. Не сразу, но Андрей  догадался,  в
чем причина - сестричка решила, что он  специально  колесит  по  городу,
надеясь подольше побыть с ней, с красавицей.
   -  У  вас  такая  улыбка,  будто  хотите  что-то   сказать,   но   не
решаетесь,сказала она, взглянув на него в зеркало.
   - А что, бывают такие улыбки?
   - Разные улыбки бывают, - девушка почему-то покраснела.
   - Приехали, - проговорил Андрей.
   - В каком смысле?
   - В прямом, - Андрей остановил машину  во  дворе,  заросшем  кленовым
кустарником. Девушка надула  губки  -  он  не  поддержал  ее  готовности
познакомиться,  не  увидел  ее   красоты,   не   пожелал   переброситься
шаловливыми словами. Поводов для обиды у нее действительно  было  более,
чем достаточно.
   Выйдя из машины, Андрей распахнул заднюю дверцу, чтобы помочь девушке
выйти с ребенком, но что-то  там  у  нее  случилось  -  не  то  колготки
пошли-поехали, не то с каблуком беда  стряслась,  не  то  обида  приняла
такие странные формы.
   - Помоги же! - сказала она, протянув  ребенка,  и  Андрею  ничего  не
оставалось, как взять девочку. Пока сестричка выкарабкивалась из машины,
он успел  рассмотреть  сморщенное  личико  младенца  размером,  как  ему
показалось, не более  кошачьей  морды.  Андрей  видел  ребенка  в  таком
возрасте едва ли не впервые в жизни и  смотрел  на  это  чудом  выжившее
существо с какой-то пристальностью, отмечая и вздернутый нос, и  лиловый
цвет лица, и родинку между бровями.
   Почему-то именно эта родинка привлекла его внимание - маленькая,  еле
заметная, он даже  решил  поначалу,  что  прилипла  какая-то  крошка,  и
попытался ее снять мизинцем, но тут решительно вмешалась сестричка.
   - Вы с ума  сошли!  -  воскликнула  она  почему-то  резко,  с  легкой
девичьей злостью.
   - А вы раньше этого не замечали?