ивали в желтоватом свете заката. Гаражи  были  изрезаны  бесконечными
проездами, тупиковыми переулочками, к некоторым  гаражам  тянулись  дорожки,
полные осенней грязи, кое-где успели проложить асфальт, кое-где  уже  успели
его разъездить. В это железное скопище въезжали через десятки  ворот,  через
сотни мест можно было из него выехать. Никто не знал наверняка сколько здесь
машин, сколько гаражей, что здесь происходит и кто обитает.  Здесь  нетрудно
было спрятать сотню машин и никто бы  никогда  не  смог  их  обнаружить.  По
некоторым дорожкам выезжали проржавевшие  "мерседесы",  по  другим  въезжали
новые "девятки", по третьей волокли обглоданный скелет  "Волги"  и  во  всем
чувствовалась непрекращающаяся напряженная жизнь. Когда стемнело, во  многих
гаражах стали заметны вспышки электросварок, слышался надсадный  вой  мощных
моторов, визжали шлифовальные круги, время  от  времени  раздавались  гулкие
удары кувалды.
   Это могло показаться странным новому человеку, но с наступлением  темноты
вся эта деятельность не только не  затихала,  а,  кажется,  приобретала  еще
больший  накал,  какую-то  судорожную   спешку.   На   незнакомых   смотрели
подозрительно, долго уточняли и переспрашивали, кто нужен, зачем, по  какому
поводу и только убедившись в  полной  безвредности  человека,  немногословно
объясняли как найти шустрого жестянщика, где обитает маляр, который  к  утру
перекрасит машину в  любой  мыслимый  цвет,  где  найти  колесо  к  "опелю",
карбюратор к "вольво", где можно купить  водки,  познакомиться  с  девочкой,
продать доллары, получить визу в Польшу или в Литву...
   "Девятка" некоторое время переваливаясь с боку на бок  пробиралась  узким
проездом,  останавливалась,  ожидая  пока  закроют  ворота  гаражей,   иначе
невозможно было протиснуться в узком  проезде,  потом  уперлась  в  железные
ржавые ворота на замке. Боксер, выскочив из  машины,  быстро  открыл  замок,
распахнул ворота, а едва девятка протиснулась в них, тут  же  снова  повесил
замок на место. Вязкая жижа, покрывавшая дорогу, тут же затягивала все следы
и установить когда последний раз проехала здесь  машина  -  час  назад,  год
назад... Это уже было невозможно.  Боксер  снова  прыгнул  в  машину  и  она
двинулась дальше, въехала в улочку пошире и продолжала пробираться неслышно,
с одними лишь тусклыми габаритными огнями и наконец  скользнула  в  какой-то
ржавый мятый гараж. Ворота тут асе закрылись, громыхнули в петлях два  лома,
запершие их намертво. Несмотря на неказистый вид снаружи, гараж  внутри  был
на удивление обустроен - достаточный свет, освещенная  яма,  стеллажи  вдоль
стен, над потолком  балка  с  передвигающимся  подъемником.  И  все  было  в
прекрасном состоянии -  чистое,  смазанное,  действующее.  В  задней  стенке
гаража виднелась дверь и из-под нее выбивался яркий свет - видимо, там  было
еще одно помещение, более благоустроенное.
   Машину ждали несколько человек. Едва она  остановилась  над  ямой  и  все
сидевшие в ней тут же удалились через железную дверь в  соседнее  помещение,
ожидавшие, вооруженные отличным инструментом, немедленно принялись за  дело.
Это были настоящие мастера, профессионалы в  нелегком  своем  промысле.  Они
были трезвы, выбриты и молчаливы. Приподняв машину на четырех домкратах, они
тут же свинтили все четыре  колеса.  Вряд  ли  ушло  более  трех  минут.  За
несколько минут были сняты и все четыре дверцы. Машина обнажалась  прямо  на
глазах, превращаясь в беспомощный и какой-то жалкий скелет. Без  колес,  без
дверей, со снятым капотом, свинченными фарами, она выглядела так, словно  ее
обглодало какое-то чудовище. Все, что  снималось  с  машины,  тут  же  через
незаметную дверь выносилось из гаража и укладывалось на прицеп. Через десять
минут, когда на него погрузили сидения и закрепили  их  уже  приготовленными
тросами, его подсоединили к подошедшему "Москвичу" и он тут же отбыл, словно
провалился в темноту. Когда через полчаса "Москвич" с  прицепом  подъехал  к
гаражу, на него с помощью лебедки погрузили мотор "девятки". Все стеклянные,
электрические,  пластмассовые  детали,  приборы,  счетчики,   датчики   были
аккуратно упакованы в картонные коробки и тоже загружены в прицеп.
   За все это время ни один из рабочих  не  закурил,  не  отошел  в  сторону
отдохнуть, не произнес ни единого слова. Вряд ли прошло больше часа  с  того
момента, когда "девятка" въехала в это помещение,  но  теперь  над  ямой  на
четырех домкратах стояла лишь рама - все что осталось от роскошной "девятки"
цвета мокрого асфальта. В третий заезд на прицеп погрузили и раму. "Москвич"
тут же выехал с освещенного пятачка и растворился в темноте.
   "Девятки" не стало.
   И в тот момент в соседнем с гаражом помещении, в котором на  диване  и  в
двух креслах расположились угонщики, зазвенел телефон. Трубку поднял Юрик.
   - Как дела? - прозвучал негромкий спокойный голос.
   - Все в порядке.
   - Есть проблемы?
   - Амон...
   - Знаю.
   - Погорячился немного...
   - Знаю! - раздраженно повторил голос. - А сейчас как?
   - Вроде, заканчивают ребята.
   - Товар?
   - Все сдали.
   - Хорошо. Зайди ко мне сегодня.
   - У нас ведь на вечер еще одно мероприятие.., - Вот после него и зайди.
   - Амон идет с нами?
   - Нет.
   - Дать ему трубку?
   - Не надо. Он тебе поверит.
   - Он сегодня вообще мог бы и не возникать! С ним уже  становится  страшно
разговаривать. Если так и дальше пойдет...
   В трубке раздались частые гудки -  собеседник  прекратил  разговор.  Юрик
недовольно повертел трубку перед глазами и  с  силой  вдавил  ее  в  рычаги.
Обернувшись, увидел откинувшегося на диване Амона. Тот улыбался с  закрытыми
глазами.
   - Нехорошо стучать, дорогой, - проговорил Амон.
   - Отдыхай, дорогой, - ответил Юрик. Выйдя в гараж он увидел лишь торчащие
у  ямы  домкраты.  Его  всегда  поражало  мастерство  механиков.   -   Через
часок-второй опять можем подъехать, - сказал он.
   - Подъезжайте, - сказал механик  постарше  и  плотно  прикрыл  дверь,  из
которой выбивался свет. - Амон с вами?
   - Шеф сказал, что может отдохнуть.
   - Тогда ладно... - механик облегченно вздохнул. -  Не  брали  бы  вы  его
вообще.
   - Почему? - Юрик присел на деревянный брусок.
   - А! - слесарь махнул  рукой,  опасливо  покосился  на  дверь.  -  Помощи
никакой, одна кровища. Из-за него по ножу ходим... Одно дело угон, другое  -
убийство.
   - Шефу виднее.
   - Ничего ему не виднее! Смотрите, ребята... А то знаешь,  поговорка  есть
про веревочку, которая вилась-вилась да и оборвалась. Слышал?
   - Ладно, хватит. Как говорит наш лучший друг Амон, моя твоя не понимай  -
иди к ядреной матери!
   С ржавым душераздирающим скрипом дверь медленно  открылась  и  в  светлом
квадрате возникла низкорослая, широкоплечая фигура Амона. Он некоторое время
молча смотрел на яму, на стеллажи, на  которых  остались  лишь  инструменты,
потом его сонный взгляд скользнул в сторону Юрика,  переместился  дальше  и,
наконец, уперся в механика.
   - Нехорошо говоришь, дорогой. Не надо больше так говорить.
   - А как надо? - взвился тот.
   - Как хочешь, дорогой. А так - не надо. Моя обижается.
   Амон отступил на шаг в комнату и  дверь  за  ним  с  тем  же  невыносимым
скрипом закрылась. Повернувшись к механику, Юрик развел руками в  стороны  -
вот так-то, дескать.
 
*** 
 
   Была уже глубокая ночь,  часов  около  одиннадцати.  Город  в  это  время
становился совершенно пустым. Засидевшиеся в гостях люди оставались на ночь,
не решаясь выйти на улицу. И не осень была тому виной, не  прошедший  дождь,
не похолодание - люди боялись за свою жизнь. Газеты каждый день  сообщали  о
десятках квартирных краж, об убийствах и изнасилованиях,  о  перестрелках  в
центре города с применением автоматов, пулеметов,  гранат.  Обстановка  мало
чем отличалась от фронтовой, или уж во всяком  случае  от  оккупационной.  К
восьми вечера можно было встретить  лишь  загулявших  приятелей,  да  юнцов,
которые по молодости и по глупости все никак не могли поверить, что и с ними
может  случиться  что-то  неприятное.  Радость  жизни  оказывалась   сильней
предосторожности и доводов разума, но это продолжалось недолго - до  первого
ограбления, до первого изнасилования, до убийства человека, которого  хорошо
знал. Частники на машинах проносились без  остановок  и  не  соблазняли,  не
трогали их сердце ни красотки в шубейках, ни старички с кошелками, ни мамаши
с детишками - все это могли быть подсадные  утки,  специально  выставленные,
чтобы заставить водителя остановиться. А потом обычное сообщение в уголовной
хронике - выехал и  не  вернулся.  Среднего  роста,  средних  лет,  среднего
телосложения...
   Юрик шел чуть впереди и его длинная изломанная тень путалась  в  ногах  у
Боксера и Сынка. Потом фонарь оказывался позади и  теперь  уже  Юрик  топтал
тени своих приятелей. Шли, не разговаривая, внутренне" готовясь к тому делу,
ради которого и вышли в это  время.  Не  в  самое  лучшее  время  -  к  ночи
повышалась бдительность владельцев машин, бдительность милиционеров, которые
разъезжали  на  машинах  по  несколько  человек,  не  решаясь  показаться  в
одиночку.   Были   вооружены   они    короткими    десантными    автоматами,
переговариваясь по рации, напряженно вглядываясь в темноту и  каждый  момент
ожидая нападения - такие автоматы хотели бы иметь многие.
   Последнее время  люди  разобрались  в  старых  "мерседесах"  и  "опелях",
покатались на них и успокоились - потянулись к отечественным "жигуленкам". И
рэкетиров нечего дразнить собственным благополучием, да  и  починить  всегда
можно в случае какой-нибудь дорожной незадачи.  А  происшествий  становилось
все  больше,  атмосфера  на  дорогах  устанавливалась  прямо-таки  грозовая.
Грузовики в открытую охотились за легковушками,  явно  отдавая  предпочтение
иностранным моделям,  поддавали  их  из  шалости  и  озорства,  от  хорошего
настроения и дурного воспитания, притирали к обочинам,  вынуждая  на  полном
ходу сворачивать на пашню, в лесок, в придорожные  канавы.  Те  кувыркались,
мялись, горели, а самосвалы шли дальше, весело попыхивая выхлопными трубами.
   Что-то в приятелях настораживало редких прохожих и все стремились  обойти
их стороной, спешно перебегали на противоположную сторону  улицы,  ныряли  в
ближайшие подворотни, якобы по нужде прятались в кусты, лишь бы  пропустить,
не столкнуться с лениво шагающей троицей. Прохожие напрасно их  опасались  -
сегодня они никого не трогали. Цель была намечена заранее и все трое  хорошо
знали куда идут, зачем и не отвлекались на мелочи. За сотню метров  до  цели
они остановились, стараясь расположиться так, чтобы оказаться в  тени  -  из
многих окон за ними в этот миг наверняка наблюдают опасливые,  настороженные
взгляды автовладельцев.
   - Слушай сюда, - сказал Юрик,  подождав  поотставших  приятелей.  Тяжелые
надбровные дуги скрывали его глаза и только в  свете  фонаря  из-под  бровей
иногда вспыхивали маленькие искорки. - Даю установку...
   - Да ладно тебе! - нервно перебил его Боксер. - Нашелся еще Кашпировский!
Не трясись. Чую - все будет отлично.
   - Заткнись! - проговорил Юрик, в  возбуждении  поправив  пучок  волос  на
затылке. - Я говорю это не для тебя и не для Сынка, понял?  Говорю  это  для
себя. Я сам хочу быть уверенным, что ты услышал, что требуется, и твоя  дурь
не помешает сделать дело. Повторяю - даю установку.
   - Давай-давай, - кивнул Боксер  с  преувеличенным  послушанием.  -  Умные
слова всегда приятно слушать.
   - Если перебьешь еще раз, возвращаемся. И я докладываю шефу, что дело  не
состоялось по твоей вине. Объясняйся с ним сам. Понял? -  Юрик  захватил  на
груди низкорослого Боксера все одежки и с силой притянул к себе. -  Если  ты
задышишь громче обычного, я поворачиваюсь и ухожу.  Морду  твою  я  бить  не
буду. Вопросы есть?
   - Виноват, - Боксер покорно склонил голову.
   - Сынок?
   - Все понял. Я и раньше все понимал.
   - Делаю третью попытку... Клиент прибывает  с  минуты  на  минуту.  Сынок
подходит к нему в тот момент, когда  тот  откроет  дверцу,  чтобы  выйти  из
машины. Сынок подходит к нему с самыми  вежливыми  словами,  которые  только
найдутся в его красивенькой головке...
   - Обижаешь, Юрик, - успел вставить Сынок, но негромко, чтобы не  прервать
наставления Юрика.
   - Ты говоришь "извините,  пожалуйста..."  Или  что-то  в  этом  роде.  Он
поворачивает к тебе свою поганую физиономию и ты тут же,  в  ту  же  секунду
пускаешь ему в глаза струю газа. Но смотри не перестарайся, иначе мы сами не
сможем потом сесть в машину. Пока клиент страдает и мается, Боксер берет его
за шиворот и оттаскивает в сторону. Можно к нему  даже  слегка  приложиться,
если он почувствует себя недостаточно плохо. Но  предупреждаю  -  осторожно.
Одна мокруха у нас сегодня уже есть.
   - Амон... - начал было Сынок, но Юрик остановил его.
   - Заткнись. Амона здесь нет. Здесь  мы.  Боксер  отволакивает  старика  в
сторону. Сынок в это время уже сидит справа, я  за  рулем.  Сынок  открывает
заднюю дверцу и впускает Боксера. И сматываемся. Вопросы есть? - Юрик  хмуро
посмотрел на своих подчиненных. - Вопросов нет. А вот и он...
   В конце улицы показались огни машины. Скорость была  небольшая,  водитель
знал, что ему сейчас придется сворачивать во двор.
   - Все-таки приятно иметь дело с точным человеком, - пробормотал Сынок.
   -  Разошлись,  -  скомандовал  Юрик.  -  Боксер,  ты   с   ним   все-таки
поосторожней. Человек он пожилой,  сердечко  наверняка  слабенькое,  головка
тоже... По крови мы сегодняшний план уже выполнили. Главное - менять почерк.
Запомните, делюсь заветным - все угоны должны быть различными.
   Новенькая  белая  "семерка"  мягко,  почти  бесшумно,  въехала  во  двор,
приблизилась к крайнему подъезду. Погасли фары, распахнулась передняя дверца
и в салоне вспыхнул  несильный  свет.  В  это  время  по  дорожке  к  машине
приблизился невысокий щуплый парнишка. Со стороны он мог показаться учеником
восьмого-девятого класса и, наверно, поэтому не вызвал  у  водителя  никаких
опасений.
   - Простите, пожалуйста,  -  обратился  он  к  водителю  и  тот  доверчиво
высунулся из машины. Это был пожилой человек с коротенькими седыми усами.
   - Слушаю вас, молодой человек?
   - Видите ли, - Сынок вплотную приблизился к водителю.
   - Ну? - поощрительно улыбнулся тот. И в этот  момент  прямо  ему  в  лицо
ударила  сильная  струя  газа.  Сынок  приблизил  баллончик  к  самому  лицу
водителя, поэтому рассеивания почти не было. Старик попытался было  вдохнуть
свежего воздуха, но Сынок ждал этого момента и ударил струей  прямо  в  рот.
После этого  водитель  бесшумно  вывалился  на  мокрый,  усыпанный  листьями
асфальт. Боксер тут же поволок  безжизненное  тело  в  сторону.  Он  даже  с
некоторой заботливостью втащил старика в кусты, но с таким  расчетом,  чтобы
ноги его оставались на  тротуаре  -  тогда  соседи  увидят,  вызовут  скорую
помощь, в общем, не дадут умереть. Но это произойдет только  в  том  случае,
если кто-то узнает. Случайный человек наверняка примет за пьяного и пройдет,
брезгливо поджав губы, хотя, может быть,  всего  несколько  дней  назад  сам
валялся точно в таком же положении. Что делать, такие нравы - мы  настойчиво
убеждаем себя, что валяется пьяный,  хотя  сердце  подсказывает  -  нагнись,
присмотрись. Нет, торопливо проходим мимо зарезанных, избитых, умирающих.
   Двери белой "семерки" мягко захлопнулись и машина  бесшумно  тронулась  с
места. С небрежной неторопливостью проехала мимо всего дома  и  свернула  на
дорогу.  На  перекрестке  "семерка"  послушно  остановилась  перед   красным
сигналом светофора, дождалась зеленого, не соблазнившись  желтым,  когда  уж
кажется могла бы сорваться, с места. Нет, тронулась она  только  при  полном
зеленом и, набирая скорость, помчалась по пустынной ночной улице.
 
*** 
 
   Вернувшись с обхода. Овсов прошел в свою загородку и тяжело опустился  на
кушетку. Потер лицо ладонями, словно снимая участливое  выражение  человека,
от которого  зависит  чья-то  жизнь.  Старушки,  которые  по  неосторожности
сломали себе  ноги,  пьяные  мастера,  сунувшие  руки  в  циркулярные  пилы,
смертельно избитые ребята, вздумавшие кому-то доказывать свое достоинство  -
все эти люди мало его волновали. С ними  все  было  очевидно  и  его  задача
заключалась лишь в том, чтобы поставить на место вывернутые  суставы,  сшить
разорванную кожу, наложить гипс,  спрятать  внутрь  торчащие  наружу  кости.
По-настоящему его беспокоил больной, лежавший в отдельной маленькой  палате.
Выжила, все-таки выжила та несуразная гора мяса и  костей,  которую  однажды
поздним летним вечером доставили ему с  Никольского  шоссе  и  он  всю  ночь
провозился  над  этим  существом.  А  теперь  это  существо,  приняв  вполне
благообразный человеческий облик, каждое утро требовательно смотрело на него
и встречало одним и тем же вопросом:
   - Доктор, кто я?
   - А Бог тебя знает, - Овсов присаживался на  край  кровати  и  принимался
ощупывать, осматривать ноги, руки,  суставы  этого  человека.  -  Сам-то  не
вспомнил?
   - Если б вспомнил, не стал бы спрашивать.
   - И я не стал бы дожидаться твоего вопроса, если б узнал,  кто  ты  есть,
или кем ты был в прошлой жизни.
   Овсов подсел к письменному столу, придвинул телефон.  Но  набирать  номер
медлил, все еще колеблясь, все еще не  уверенный  в  том,  что  этот  звонок
необходимо сделать. Неслышно вошла Валя - он узнавал ее по  легкому  шелесту
простыни за спиной. Остановившись сзади, она положила ему на плечо  руку,  а
он молча и благодарно потерся о нее небритой щекой.
   - Как там наш? Не пристает?
   - Пристает.
   - Уже? - радостно удивился Овсов, подняв голову и  встретившись  с  Валей
взглядом.
   - С вопросами пристает.
   - Все его вопросы я знаю.
   - Костыли сегодня попросил.
   - Будут ему костыли. Все будет.
   - Говорит, где-то я тебя уже видел...
   - Понятно... Это он вспомнил о  том,  что  он  мужик.  Тоже  неплохо  для
начала, как ты думаешь?
   - Наверно, - Валя передернула плечами. - Хочешь кому-то звонить?
   - Да есть у меня один дружок... В прокуратуре работает.
   - А ему-то зачем? Что-нибудь случилось? - легко вспрыгнув, Валя  села  на
подоконник.
   - Ты не забыла, что у нашего крестника в спине была хорошая ножевая дыра?
Ведь его привезли не с простой автомобильной аварии... Это преступление.
   - Ну и пусть возятся, Степан Петрович! Тебе-то что?
   - Вот позвоню и пусть возятся, - в голосе Овсова прозвучало еле  заметное
раздражение.
   - Я сказала что-то не то?
   - Ты меня извини,  конечно...  Может,  я  из  прошлых  времен,  а  ты  из
нынешних... Может, где-то что-то У нас не стыкуется... Но, знаешь. Валя...
   - Давай-давай! - она поощрительно рассмеялась. - Вываливай!
   - Видишь ли, Валя, может быть,  ты  поступаешь  правильно...  Сужая  свои
обязанности... Не служебные, нет, здесь у тебя  все  в  порядке.  Начальство
нареканий не имеет. Ты сужаешь обязанности человеческие. Ты не  вмешиваешься
в дела, которые впрямую тебя не касаются.
   - Это плохо?
   - А я вмешиваюсь.
   - Это хорошо?
   - Валя, не надо заводиться... Я не осуждаю тебя и  не  хвалюсь  собой.  Я
просто  объясняю  разницу.  И  невмешательство   может   быть   хорошим,   и
вмешательство может оказаться  неуместным.  Но  как  бы  там  ни  было  -  я
вмешиваюсь.
   - И оказываешься в дураках!
   - Полностью с тобой согласен, - улыбнулся Овсов, снимая напряжение. -  Но
я согласен десять раз оказаться в дураках, чтобы  в  одиннадцатый  вмешаться
кстати и своевременно. И потом у меня есть козырь... Я  не  боюсь  выглядеть
дураком... Иногда мне это даже нравится.
   - И такое бывает? - удивилась Валя.
   - Видишь Ли, миллионеру не страшно появиться в обществе в драном  свитере
- это никого не введет в заблуждение. Так и я... Мне  не  страшно  впасть  в
дурь. Меня простят.
   - Ты меня осуждаешь, - прого